"Ян Берзин — командарм ГРУ" - читать интересную книгу автора (Горчаков Овидий Карлович)

«ЦАРЬ ИСПУГАЛСЯ, ИЗДАЛ МАНИФЕСТ...»

Октябрьским кумачом алеют леса Латвии. Слетает багряный лист в садах и тихих улочках городка Кулдига. Порывы ветра с Балтики сдувают палую листву с крыльца старинной кирхи. А на главной улице городка — необычный шум. Льются волнующие звуки «Марсельезы». В первых рядах демонстрантов ученики Прибалтийской учительской семинарии, рабочие мастерских...

Кто-то из любимчиков и доносчиков директора семинарии, грозного господина Страховича, поднимает над бурлящей колонной трехцветный стяг — знамя Российской империи. Но десятки рук, сильных и цепких, тянутся к знамени, срывают его с древка, швыряют под ноги, на булыжник, на летящие пожухлые листья.

И Петер Кюзис, первый в семинарии вожак и заводила, вздымает над колонной красный флаг революции. Он вспыхивает огнем и горит в лучах октябрьского солнца, и бодрее трубят трубачи духового оркестра.

Полиции не видно. «Фараоны» попрятались. Не видно и Страховича и его держиморд-учителей. Царский манифест от 17 октября, вырванный у самодержца всероссийского, помазанника божьего угрозой революции, поверг их в страх и уныние. Собравшись в семинарии, они сперва отмалчивались, словно набрав в рот воды, потом его превосходительство господин Страхович уговорил тучного бородача протоиерея «разъяснить» государев манифест семинаристам в актовом зале. Петер Кюзис и его товарищи освистали батюшку, раскидали хоругви и портреты царствующей фамилии, высыпали гурьбой на улицу.

Петер поет вместе со всеми. Высоко над головой развевается алый флаг. Страстно бьется в груди сердце. Ветер шевелит темные с каштановым отливом волосы, пылают голубые, как озера Латвии, глаза...

Другие глаза — тоже голубые, но мутные, бегающие глаза агента охранки примечают все вокруг. Шпики и филеры неотступно следят за демонстрантами. Тэк-с! Опять эти смутьяны из семинарии! Опять этот Кюзис! Мало, выходит, ему всыпали в прошлом году за чтение и распространение крамольной литературы!..

В старинном баронском замке близ городка — штаб блюстителей порядка. Лихорадочно составляются списки «врагов царя и отечества». В замке укрылись не только жандармы и полицейские, но и Страхович со своими прихлебателями.

— Кюзис! — гневается он, в бешенстве потрясая кулаками. — Опять этот Кюзис! В самый черный список его!..

Жандармский офицер просматривает дело семинариста третьего, выпускного курса Прибалтийской учительской семинарии.

Родился 25 ноября 1889 года на хуторе Клигене Яунпилсской волости Рижского уезда... Дед, отец и мать — голь перекатная, безземельные крестьяне-латыши, холопы баронов, богатых усадьбовладельцев, батраки. Путь для таких, как этот Петер Кюзис, в гимназию, реальное училище закрыт. С превеликим трудом попал он в учительскую семинарию, готовившую учителей для начальных сельских школ. А вскоре его захватили революционные идеи. Осенью 1904 года Петер подговорил друзейсеминаристов пойти наперекор директору семинарии, выдвинул целую программу: отказ от занятий у непопулярных педагогов, удаление наиболее рьяных монархистов-учителей. Попечитель округа пришел в ужас. Он прислал в Кулдигу директора народных училищ. Тот, посоветовавшись со Страховичем, одним росчерком пера исключил из семинарии около двадцати «смутьянов», но оба они проглядели тогда юного Кюзиса. Петер, видно, уже научился конспирации и отделался лишь тем, что попал в список неблагонадежных. Идет время. Кюзис играет заметную роль в ученическом кружке, связанном с Латышской социал-демократической рабочей партией. В кружке читают запрещенную подпольную литературу вроде «Искры», собирают тайные сходки.

Жандарм продолжает читать дело семинариста Кюзиса. По донесениям агентов, весной 1905 года Петер Кюзис ездил к своим родителям на пасхальные каникулы. Родители работают батраками в Яунпилсском пасторате Лифляндской губернии. В семье — бунтарский дух. Есть подозрение, что старший брат Петера, Ян Кюзис, работающий столяром у подрядчика, является членом социал-демократического кружка из мастеровых. Полиция произвела внезапный обыск в доме Кюзисов, но ничего не обнаружила. А в троицын день в церкви были разбросаны прокламации, бунтари-богохульники прервали богослужение и в божьем храме устроили кощунственный митинг, выкрикивая: «Долой самодержавие!», «Долой помещиков!»

Так, впрочем, было почти во всей Лифляндии, Курляндии, да и в Центральной России тоже. Царский указ о призыве новобранцев и ратников в армию в связи с тяжелыми поражениями царской армии и флота на Дальнем Востоке подлил масла в огонь. Запылали помещичьи усадьбы, дворцы баронов. Начались крестьянские волнения. Царское правительство прислало казаков. Баронов срочно произвели в «почетные приставы», предоставив им полную полицейскую власть над холопами. Не участвовал ли Петер Кюзис в вооруженном ночном нападении большого отряда бунтовщиков — их было не меньше пятидесяти — на казаков под Яунпилсом?

Октябрьский ветер охапками швыряет красные листья на головы и плечи демонстрантов. Гремит над старинной Кулдигой вечно юная, никогда не стареющая «Марсельеза». Полной грудью дышит Петер Кюзис. Ему кажется, что революция уже свершилась. Ни он, ни его товарищи не могут знать, какой долгий, трудный путь лежит впереди.

В ту же зиму зажглись в Курляндской и Лифляндской губерниях, как и во многих других губерниях Российской империи, костры повстанцев.

В конце октября власти закрыли семинарию в Кулдиге. Петер Кюзис вернулся домой, в Яунпилс. По дороге заехал к брату в Ригу, взял у него сверток с подпольной литературой. Усатый, мужественный Ян был на семь лет старше Петера. Он уже несколько лет тесно связан с революционерами.

Ян подробно рассказал младшему брату о положении в социал-демократической партии, о событиях в Риге и во всем крае. Вскоре после Кровавого воскресенья в Петербурге 9 января 1905 года в Риге состоялся Кровавый четверг. 13 января на улицы вышли десятки тысяч рабочих. Они требовали свержения царя, демократических прав и свобод. У железнодорожного моста царские войска и полиция устроили массовый расстрел. Кровь сотен людей залила булыжник. Палачи убили семьдесят демонстрантов, в том числе больше тридцати членов ЛСДРП — они шли, как всегда, впереди с красными знаменами. В Риге вспыхнула всеобщая забастовка протеста, громовым эхом прокатились по всему краю экономические стачки и демонстрации. К революции потянулось обездоленное батрачество. В канун обнародования царского манифеста народ захватил власть почти повсеместно... На борьбу поднимался весь мир рабочих и рабов!

...Петера радостно встретили родители, друзья.

— А у нас свергли волостное правление! — наперебой рассказывали ему. — Видишь, всюду красные флаги. Подобно местным Советам в центральных губерниях России, здесь организовали распорядительный комитет из надежных людей, бедняков. Революция! Петер, ты нам нужен! Надо отобрать землю у баронов и помещиков!

— В Риге я видел много воинских частей, казаков, — нахмурившись, сказал Петер. — Надо быть готовыми ко всему... Царь без боя не сдастся.

— Понимаем! Для этого мы разоружили и разогнали урядников и полицейских, сколотили свою собственную народную милицию! Иди к нам милиционером! Тебя ведь не придется учить стрелять!

Петера, этого пятнадцатилетнего рослого, решительного паренька, уже знали как смелого бойца. Когда устроили ночную засаду на казаков в лесу, он действовал отважно, хладнокровно. Нагнали тогда страху на казаков, а ведь в отряде дружинников было всего шестнадцать бойцов, вооруженных дробовиками и револьверами, собранными с бору по сосенке.

Петер Кюзис уже тогда понял, как важна перед боем разведка, как необходимо наперед знать намерения врага и его силы. Ведь это помещичья прислуга, ненавидевшая своих хозяев-угнетателей, сообщила дружинникам о карательном рейде казачьего отряда. А он, Петер, разработал соответствующий план действий. Это была первая в жизни Кюзиса разведка...

Петер Кюзис вступил и в милицию, и в партийный кружок «Скригулис». Уже тогда он понимал, что если боевая дружина может дать ему винтовку, то только партия снабдит его верным прицелом.

— Долой царя! Свободу народу! — факелами вспыхивали над возбужденной толпой бедняков страстные слова.

Как-то ночью небольшой отряд милиции совершил дерзкий налет на баронский замок — оплот контрреволюции, но был вынужден отступить — казаки. Видимо, нападения ожидали и встретили милицию губительным огнем. Это было новым уроком для Петера Кюзиса. О враге надо знать как можно больше, но враг о тебе должен знать как можно меньше...

Если семинарист Петер Кюзис был по успеваемости одним из лучших учеников, то дружинник, милиционер, боевик Петер Кюзис был душой своего отряда. Смолоду отличала его способность учиться на ошибках, анализировать оплаченный кровью опыт. А опыт этот он черпал из самого активного участия в народной борьбе против самодержавия.

На всю жизнь врезался в память Петера Кюзиса тот январский день 1906 года. 12 января в его родной Яунпилс ворвался карательный отряд. Командовал отрядом известный палач ротмистр Незнамов. Полилась народная кровь. Повальные обыски, аресты, экзекуции... По черным спискам, составленным «почетными приставами» — баронами и охранкой, каратели выжигали целые хутора.

Ускоренным курсом проходил Петер Кюзис науку классовой ненависти. Ему самому едва удалось ускакать в лес. Спаслись и некоторые дружинники-милиционеры. Они стали партизанами, или, как их называли в Латвии, «лесными братьями». Действовали отряды под руководством социал-демократов.

В заснеженном, суровом лесу пришлось пройти Петеру Кюзису курс стойкости, выносливости, вдержки. Рано вдохнул он горький запах партизанского костра, узнал холод и голод. После очередного налета на помещичью усадьбу или жандармский участок зарывались в снег, путали следы, ночевали в сенных сараях, в баньке лесного хутора. «Лесные братья»... Да, партизанская жизнь в лесу учила братству, взаимной выручке... Петер Кюзис твердо усвоил, что партизан, разведчик может побеждать лишь при широкой народной поддержке, при помощи братьев по классу. На стороне революции стояла передовая часть народа: рабочие Риги, бедняки, середняки...

Поздним вечером за оконцем, освещенным изнутри огоньком лучины, заскрипел снег, кто-то тихо постучал в дверь.

Старый Ян переглянулся с женой. Та медленно поднялась со скамейки, прижала руки к груди и прошептала еле слышно:

— Это Петерис!

Сердце матери не ошиблось. Вместе с облаком пара в натопленную избу вошел Петер. Он повзрослел, вытянулся, суровое лицо почернело. За плечом — винтовка. Молча обнял он мать и отца. Только теперь дала мать волю слезам. Сестры — Паулина и Кристина — прятали за улыбками слезы.

...Драгуны ворвались в полночь. Их явно подослал предатель — выследил, донес. Солдаты — от них разило перегаром — перерыли весь дом в поисках оружия, но винтовку с патронами не нашли: Петер надежно упрятал трехлинейку в печь.

— Где оружие? — рычали каратели. — У, волчонок, бандитское отродье!..

Они избивали подростка, повалив, пинали сапогами, а он, стиснув зубы, молчал, думал о неизвестном предателе, и все внутри у него горело от обиды, злости и жажды мщения.

И этот горький урок пригодился в жизни Кюзису.

Едва дав Петеру одеться, драгуны связали его, бросили в сани, увезли в морозную темную ночь. Взвизгнув, заскрипели массивные ворота баронского замка. Повели его, само собой, не в гости к барону — швырнули в подвал, на ледяной каменный пол. Этот подвал был первой тюрьмой юного революционера. В темных углах под низкими сводами копошились, стонали какие-то люди. Здесь томились арестованные карателями бунтовщики — бывшие милиционеры, агитаторы, члены Распорядительного комитета.

Не успел Петер забыться тяжелым сном, как с лязгом громыхнула, разбудив его, железная дверь, и кто-то проорал:

— Петер Кюзис! Выходи!

Еще не рассвело. В радужном венце мерзла полная луна над зубчатой черной стеной замка.

Петер думал, что его ведут на допрос. А это был суд. Вернее, расправа.

— В милиции состоял? — устало зевая, спросил усатый драгунский офицер с серебряными аксельбантами.

Вся волость знала, что он был милиционером. Отрицать это было бессмысленно. С врагом надо хитрить. Да, состоял. Но ни слова не сказал Петер Кюзис об участии в засадах на казаков, о бое с отрядом Незнамова, о «лесных братьях». Офицер бесновался, стучал по столу. Кюзис разводил руками:

— Мне сказали: охраняй, я и охранял. А в других делах не участвовал...

И это тоже было уроком на будущее. Уроком тактики в обращении с врагом.

Как только рассвело, в мощенный брусчаткой двор баронского замка вывели семнадцать арестованных. Их выстроили вдоль высокой каменной стены с бойницами. Напротив встало отделение драгун. Щелкнули затворы винтовок. У Петера словно оборвалось в груди сердце: расстрел!

И расстрел действительно состоялся: на глазах пятнадцати арестованных повстанцев расстреляли двоих товарищей. Смерть они приняли мужественно. Их знала и почитала вся волость. Их называли большевиками.

Петер думал, что вслед за ними попарно расстреляют и остальных осужденных, и он готов был так же смело встретить смерть, как встретили ее большевики. Но остальных подвергли телесному наказанию — каждому бунтовщику всыпали по пятьдесят шомполов. Пороли так, как встарь пороли крепостных баронских холопов.

Шомпола со свистом рассекали воздух. Казалось, шомпола раскалены докрасна, так обжигали они голую спину. Петер сцепил зубы, досчитал до тридцати и потерял сознание. Избитого, окровавленного, полуголого, бросили его в снег.

Очнулся он в домике незнакомого батрака, лежал в короткой, тесной кровати на животе и не мог повернуться. Дикая боль резала, обжигала спину. Он снова сцепил зубы. Подошла какая-то немолодая женщина, с участием и лаской взглянула на него, нежными руками, словно сестра милосердия, стала мазать израненную спину каким-то холодным жиром. Все это надо запомнить: и звериную жестокость палачей, и бесконечную доброту этой женщины. С трудом разлепил он запекшиеся губы:

— А что с товарищами?

— Слуги и батраки унесли всех по своим домам, — ответила женщина. — Боже мой! Что эти гады сделали с тобой, сыночек! Лежи тихо, я тебе и зельечко из трав сготовлю...

Недели две провалялся Петер в чужой халупе, где ухаживали за ним, как за родным сыном. Многое передумал он за эти две недели. Нет, никогда он не сложит оружия, будет бороться до конца. Этой клятве он остался верен до последних дней жизни.