"Иные" - читать интересную книгу автора (Диксон Гордон)

Глава 1

Уже почти рассвело, когда Генри Маклейн закончил чистить и собирать свой энергопистолет, более двадцати лет пролежавший в земле.

Вставив разрядную катушку в рукоятку, он вдруг заметил, что костяшки его правой руки, сжимающей пистолет, побелели от напряжения, а ладонь левой плотно прижата к нижнему торцу рукоятки – совсем как если бы он, Солдат Господа, в самый разгар боя в очередной раз менял разряженную катушку на свежую.

На мгновение он снова будто перенесся туда и услышал звуки выстрелов, вдохнул запах дыма от горящих зданий. Генри вспомнил, как умирал у него на руках молоденький боец милиции, которому очередь из игольного ружья прошила горло. Парнишка отчаянными жестами просил сложить ему ладони как при молитве и вслух помолиться за него перед смертью.

И сейчас Генри точно так же сложил перед собой ладони, склонил голову и зашептал:

– Господи, ведь он мне как сын родной. Как Джошуа… и как Уилл, который теперь в руцех твоих, о Господи. Я люблю его так же, как и их. Господи всеведущий, я просто не в силах оставить его.

Он еще мгновение посидел в той же позе, затем разжал ладони и поднял голову. Теперь его больше не тревожили ни воспоминания, ни давным-давно покоящиеся где-то на дне его души чувства, ненадолго пробудившиеся к жизни. Все прошло. Он положил пистолет и наплечную кобуру в чемодан со своими немногочисленными пожитками, которые решил взять с собой.

Перед тем как окончательно уйти, Генри на несколько минут задержался в полуосвещенной первыми лучами солнца кухне: надо оставить прощальную записку Джошуа и его семье. На крохотном клочке бумаги он написал, что должен уехать и, разумеется, все его имущество отходит им, и что он по-прежнему всех их очень любит.

Затем, бесшумно ступая ногами в одних носках, держа ботинки и чемоданчик в руках, он добрался до двери, открыл ее, так же бесшумно притворил за собой.

Стоя на верхней из трех ступенек крыльца, он чуть помедлил, затем нагнулся и начал обуваться. На планете Ассоциация, вращающейся вокруг звезды Эпсилон Эридана, стояли последние деньки короткой весны, пришедшей на смену долгой, очень долгой дождливой зиме и предшествовавшему ей не менее продолжительному жаркому лету.

Ночью дождь прошел только один раз. Воздух был свеж, и в нем чувствовалась приятная влажная прохлада, которая, правда, продержится очень недолго.

Вот-вот должно было взойти солнце. В предрассветном зареве все выглядело как-то особенно контрастно.

В лужице возле крыльца отражалось светлеющее безоблачное небо, на фоне которого отчетливо виднелась худощавая, широкоплечая, крепко сбитая, с едва заметными признаками возраста фигура Генри в темных планах из плотной ткани и в такой же темной куртке. Единственное, что его отличало от любого другого одетого по-зимнему фермера с Ассоциации, которым он, собственно, и был много лет, так это белая рубашка и темный берет, обычно приберегаемые для походов в церковь. На груди выделялся темным крестом галстук.

Видавший виды тяжелый чемодан с пистолетом, кобурой и скудными пожитками был сделан из потускневшего от времени коричневого пластика. Генри нагнулся, поставил его на ступеньку и аккуратно заправил штаны в ботинки. Затем снова взял чемодан, вышел со двора, миновал перекинутый через канаву мостик без перил и свернул направо – туда, куда влек его внутренний зов.

Вокруг стояла какая-то непривычная тишина. Не слышно было даже ни вариформных, ни местных насекомых: ночные уже смолкли, а дневные еще не успели принять эстафету. Птиц на планете вообще не было – ни местных, ни вариформных: в свое время было решено, что птицы – это излишняя роскошь и импортировать их с Земли ни к чему. Экологический же баланс прекрасно поддерживали паразиты, не дававшие вариформным насекомым чрезмерно размножаться.

Зато растительность вокруг почти целиком состояла из земных вариформных видов. Все деревья и живые изгороди, разделявшие поля, несли в себе гены растений с планеты-прародительницы. Вдоль дороги, по которой он шел, росли Молитвенные Деревья – не что иное, как местное подобие земного кактуса-сагуаро. Больше всего они напоминали подсвечники со свечами: их боковые ответвления сначала тянулись параллельно земле с обеих сторон ствола, а на расстоянии в четыре-пять футов загибались вертикально вверх.

Пройдя около километра, он миновал небольшую церквушку, прихожанами которой он и его семья были много лет. Преподобный Грегг, здешний настоятель, в это время всегда проводил службу для тех, кто привык вставать засветло. Но за все прожитые здесь годы Генри из-за множества неотложных дел так ни разу и не смог выкроить времени посетить утреннюю службу. Теперь же он на миг задержался, чтобы послушать пение, и до него донесся нестройный хор голосов, громко тянувших утренний гимн «Да будет славен день!»:

Наконец гимн был допет до конца, и в церкви стало тихо. Звучный голос Грегга, необычайно сильный для такого хрупкого, болезненного человека, как он, провозгласил тему проповеди:

– «Книга Иисуса Навина», 8:26.

До Генри явственно донеслось:

– Иисус не опускал руки своей, которую простер с копьем.

От этих слов вдруг снова повеяло холодом воспоминаний, но продолжение проповеди заглушил шум приближающегося ховеркара. Он обернулся, чтобы посмотреть, кто это.

Заботливо вымытый белый ховеркар, стоявший возле дома, когда Генри уходил, а теперь забрызганный грязью, притормозил возле него и, приглушив турбины, мягко опустился на землю.

За пультом управления сидел Джошуа, его старший – и теперь единственный – сын, поскольку Уилл, младший, погиб на Сете, куда его и других новобранцев правительство Ассоциации послало воевать. На заднем сиденье он увидел жену сына и обоих внуков. Одному было три года, другому – четыре.

Джошуа нажал кнопку, открывающую переднюю дверь с той стороны, где стоял Генри, и взглянул на отца с горечью и недоумением.

– Почему? – укоризненно спросил он.

– Ты же сам знаешь почему, – спокойно отозвался Генри. – Его негромкий баритон как всегда звучал ровно и сдержанно. – В записке все сказано.

– Значит, ты покидаешь нас ради Блейза!

Генри подошел к машине и наклонился к открытой дверце. Он взглянул на волевое лицо сына под шапкой каштановых волос.

– Блейзу я нужен, – совсем тихо произнес Генри. – А тебе, сынок, уже нет. У тебя есть жена, есть дети. С фермой ты управишься не хуже меня, а может, даже и лучше. Она в любом случае должна была стать твоей. Так что мне совершенно незачем здесь оставаться. Я больше нужен Блейзу.

– Но ведь у Блейза есть Данно! – воскликнул Джошуа. – А также деньги и власть. Почему же это он нуждается в тебе больше, чем мы?

– Тебе ничто не грозит, – возразил Генри. – Ты женат, у тебя есть дети – значит, тебя не могут призвать в армию, как Уилла. Душой вы безраздельно преданы Господу, так что в этом смысле я за вас спокоен. А вот с Блейзом все обстоит совсем по-другому. Он угодил прямо в лапы дьявола, и, возможно, только я могу помочь ему дожить до того момента, когда у него наконец достанет сил вырваться из них.

– Отец… – Джошуа замолчал, пытаясь подобрать нужные слова. Если отец принимал какое-нибудь решение – все равно, касалось ли оно человеческих отношений, мирских и духовных вопросов, – то становился непоколебимым как скала. Джошуа в отчаянии смотрел на стоящего перед ним худощавого мужчину, которого прожитые годы практически не коснулись, если не считать легкой седины, кое-где пробивающейся в каштановых волосах. По-прежнему сильный и уверенный в своей правоте.

– Мы надеялись, что ты всегда будешь жить с нами… со всеми нами, – наконец выдавил он, и на слове «нами» его голос дрогнул. – Со мной, Руфью и твоими внуками.

– Человек предполагает, а Господь располагает, – ответил Генри. – Ты же знаешь, что душой и сердцем я всегда буду с вами.

Наступило молчание – они некоторое время просто смотрели друг на друга. Затем Джошуа жестом пригласил отца в машину.

– Интересно, и далеко ты думал уйти на своих двоих? – обиженно спросил он. – Неужели так и собирался топать до самого Экумени?

– Нет, только до магазина, а там по четвергам останавливается автобус до города, – пояснил Генри. – Машина теперь тоже твоя.

– Давай я хоть подброшу тебя до Экумени, до дома Блейза, – предложил Джошуа. – Садись!

Генри уселся рядом с ним на переднее сиденье. Джошуа закрыл дверь и резко рванул машину с места.

Некоторое время они молчали. Вдруг за спиной Генри, почти над самым его ухом послышался тихий, такой родной и такой знакомый голосок:

– Дедушка…

Голосок принадлежал Уильяму, младшему внуку, названному в честь погибшего на войне младшего сына. Генри развернул кресло к сидящим сзади родным.

– Дети мои, – сказал он.

Они тут же оказались в его объятиях: трехлетний Уилли, четырехлетний Люк и Рут, их мать. Все трое тесно прижались к нему.

Долго они сидели обнявшись, не произнося ни слова. В салоне вдруг стало темно – стекла машины автоматически изменили цвет. Солнце, так похожее на земное, наконец встало над горизонтом и залило все вокруг ослепительным светом.

– Как только выдастся свободный денек – тут же приеду вас навестить, – прошептал он всем троим, напоследок еще раз крепко прижал их к себе, затем выпустил из объятий и снова вернул кресло в прежнее положение.

– Все в порядке, – заметил Джошуа. – Мы уже на кабельной трассе. Я включил автопилот.

Повинуясь сигналам, излучаемым тянущимся под бетонным покрытием шоссе кабелем, опирающийся на воздушную подушку ховеркар стремглав несся вперед, к Экумени.

Генри выдвинул ящичек в приборной панели перед собой и начал там рыться. Вскоре он нашел то, что искал, – одну из лежавших там кассет с записями – и сунул в плейер.

В то же мгновение внутреннее пространство кабины сменилось трехмерным изображением комнаты, посреди которой за письменным столом сидел высокий молодой, очень симпатичный мужчина в такой же, как и на Генри, белой рубашке. На его плечи был накинут черный плащ с красной подкладкой.

– Можете называть меня Блейз, – произнес человек мягким, но звучным баритоном, вызывавшим какой-то невольный трепет – непонятно почему – даже у пассажиров ховера, хотя они прекрасно знали говорившего. У него были темно-карие глаза, казавшиеся почти черными, высокий гладкий лоб, обрамленный темными, чуть волнистыми, коротко остриженными волосами. – Я говорю не от имени какой-либо церкви, – тем временем продолжал он все тем же странно запоминающимся внушительным голосом, – партии или группы политиков. Можно сказать, что я просто философ. Философ, влюбленный в человечество и озабоченный тем, какое будущее его ожидает…

Голос заполнял машину, овладевая вниманием пятерых пассажиров, несмотря на то что они не раз уже все это слышали и были знакомы с его обладателем. Только раз Джошуа искоса взглянул на сидящего рядом отца и заметил: глаза Генри стали похожи на бело-голубые камни, усеивавшие их участок и поле.