"Горбачев" - читать интересную книгу автора (Грачев Андрей)

НОЧЬ ПЕРЕД ТОРЖЕСТВОМ

На вопрос «Когда вы впервые осознали, что можете стать Генеральным секретарем?» у Горбачева даже сегодня наготове канонический ответ: «В ночь перед Пленумом ЦК после смерти Черненко». Независимо от степени искренности ответ этот свидетельствует, что Михаил Сергеевич хорошо усвоил еще два урока, преподанных ему Андроповым своим примером: лояльность и терпение. Следование этим ключевым аппаратным заповедям в конце концов привело Юрия Владимировича к заветной должности. И из-за них же он ждал этой возможности почти до конца жизни, когда уже был неспособен что-либо реально осуществить.

Горбачеву повезло больше. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от высшего партийного и государственного поста в расцвете лет, можно было не торопить события. К тому же, попробуй он сделать это — то рисковал потерять все: ведь последний шаг, отделявший его от вершины, зависел от тех членов Политбюро, которые, хоть и собирались сами вскоре последовать за Черненко, вполне могли лишить Горбачева шанса его жизни.

Многое тем не менее подтверждает, что, всячески демонстрируя лояльность к угасавшему на глазах патрону и необходимый пиетет к составу Политбюро, проголосовавшему за Черненко чуть больше года назад, он интенсивно готовился к приближавшемуся дню quot;Дquot;. Статус фактического второго секретаря (от официального наследования этого титула его отделяла лишь невозможность пересесть в сусловский кабинет, чему под разными предлогами противился Черненко) да еще при бездействующем «Первом» позволял Горбачеву держать в поле зрения все ключевые направления работы ЦК. Так, очень скоро в круг экспертов, снабжавших его аналитическими записками и советами, были вовлечены академики Т.Заславская, А.Аганбегян, Л.Абалкин, О.Богомолов, Е.Велихов, Г.Арбатов, Р.Сагдеев, позднее к ним добавился А.Яковлев. По понятным причинам сохранявшаяся репутация андроповского «протеже» позволяла ему рассчитывать на поддержку и на ценное информационное обслуживание со стороны руководителей КГБ, в частности В.Чебрикова.

Пока смертельно больной генсек номинально находился у руля, вопрос о будущем престолонаследии оставался открытым, и вокруг партийного трона продолжалась подковерная борьба. Неопределенность в вопросе об официальном втором лице в партии умышленно поддерживал сам Черненко: то ли считая, что таким способом укрепляет свой все более символический статус, то ли инстинктивно цепляясь за власть, как за жизнь, то ли попросту не умея противостоять давлению тех, кто видел в Горбачеве потенциальную угрозу. Речь шла в первую очередь о Н.Тихонове и В.Гришине.

По той или другой причине полуживой генсек упрямо отказывался официально уступить кому бы то ни было право на ведение заседаний Политбюро. Доходило до того, что его привозили и буквально вносили в зал заседаний и, усадив перед разложенными бумагами, впускали остальных членов ПБ. В других случаях уже в последнюю минуту Горбачеву звонил кто-то из помощников и просил от имени Константина Устиновича «подменить» его. Отлично представляя себе, благодаря информации начальника Четвертого управления Е.Чазова, реальное состояние Черненко, Михаил Сергеевич на всякий случай готовился к каждому заседанию, но мелочное интриганство со стороны генсека или его окружения не могло не раздражать.

Видимо, все тем же стремлением «попридержать» его объясняется предпринятая в конце 1984 года попытка отменить уже фактически собравшуюся конференцию по идеологическим вопросам, где Горбачев готовился выступить с программным докладом как главный идеолог партии, рассчитывая и показать себя, и подтвердить, что у режима есть иная перспектива, кроме очередных похорон. Отбив и эту атаку брежневского клана, он уверенно провел совещание, впервые обозначив в докладе некоторые векторы своей будущей политики (его текст напечатан «Правдой» в сильно сокращенном виде). После этого, видимо, утратив последние силы и волю к сопротивлению, Черненко дал наконец добро на переезд Горбачева в кабинет бывшего главного идеолога партии.

Но если сам генсек капитулировал, его ближайшие соратники в преддверии развязки сдаваться не собирались. Умирающего старика не оставили в покое даже в больничной палате. Первый секретарь МГК В.Гришин заставил его разыграть перед телекамерами ритуал голосования на выборах в Верховный Совет, а несколькими днями спустя принять из его рук депутатское удостоверение. Постановщик этого кощунственного спектакля явно рассчитывал таким способом утвердить себя в качестве преемника уходящего генсека.

Естественно, что превращенное в телесериал (если сложить все государственные похороны, на которых присутствовала в те годы страна) вымирание партийного руководства начало походить на агонию режима. Опасаясь, что новая передача власти превратится в политическую свару, дискредитирующую не только ее участников, но и саму Систему, сразу несколько «семей» советской номенклатуры начали сватать на престол того, кто им представлялся наиболее перспективным кандидатом, способным влить свежую кровь в вены состарившегося организма. Вполне естественно их избранником стал Горбачев.

Разные кланы партгосэлиты — от секретарей обкомов, министров и высших военных чинов до либералов из академического мира — связывали с возможным новым лидером не только принципиально разные, но нередко взаимоисключающие надежды. Тем не менее объединенные тревогой за свою дальнейшую судьбу, они были готовы сообща поддержать того, кто скорее своим обликом и возрастом, чем программой действий, подавал надежду на выход из тупика.

К концу 1984 года было уже ясно, что Михаил Сергеевич может реально рассчитывать на поддержку преобладающего большинства членов ЦК. Оставалось завоевать главный «блокпост» — Политбюро. Именно его рекомендация вносилась формально на обсуждение, а реально — на одобрение ЦК. Исходя из стойкой традиции партийного чинопочитания, трудно было представить, что даже несогласное с мнением ПБ большинство состава ЦК осмелится бросить вызов старшим по званию. (Такое, правда, произошло однажды, в 1957 году, когда Н.Хрущев, уже почти снятый «антипартийной группой», был спасен подоспевшими на выручку членами ЦК.)

Обстановка же в Политбюро оставалась неопределенной. Из «узкого круга» его членов, принимавших принципиальные решения в брежневские времена, в живых остался один А.А.Громыко, и поэтому в такой ситуации именно его мнение могло определить в решающий момент исход всей шахматной партии. К нему и потянулись сразу с нескольких сторон нити зондирующих контактов от сторонников Горбачева — Яковлева, Примакова, Крючкова, Лигачева, решивших склонить «Мистера Нет» к тому, чтобы в нужный момент сказал «да» Горбачеву. После того как контакт с помощью сына Анатолия был установлен, вопрос об избрании будущего генсека можно было считать подготовленным для внесения в Политбюро. Оставалось вынести генсека нынешнего — эту миссию доверили природе…

О смерти Константина Устиновича, как и было положено в таких случаях, академик Е.Чазов немедленно доложил второму лицу в партии — Горбачеву. В этот воскресный вечер 10 марта 1985 года Михаил Сергеевич, как обычно, прогуливался с женой. Переломный момент в их жизни, приближение которого они чувствовали, хотя предпочитали об этом не говорить, наступил. Он распорядился оповестить Политбюро и уехал в Кремль. Собравшиеся в Ореховой комнате Кремля члены советского руководства начали привычно-буднично обсуждать подготовку очередных похорон, хотя мысли всех занимал совсем другой вопрос: как пройдет избрание будущего Генерального? То, что им станет Горбачев, уже было ясно всем, включая и его недавних оппонентов и конкурентов. Для них речь поэтому шла уже не о навязывании дискуссии или о провоцировании политической драки, исход которой все равно был предрешен, а о демонстрации лояльности будущему генсеку и о последних торгах насчет условий, на которых ему будет вручен мандат на правление.

Широко распространенная легенда об «ожесточенной борьбе» на заседании Политбюро, о том, что «все висело на волоске», что его избранию якобы противостояли В.Гришин, Г.Романов, М.Соломенцев, основана на вполне объяснимой заинтересованности голосовавших выдать свой вклад за решающий и тем самым напомнить Горбачеву, кому он обязан своим избранием. Так, со свойственной ему прямотой поступил Лигачев, предъявив ему вексель, якобы выписанный в марте 1985 года. На ХIХ партконференции Егор Кузьмич заявил: «Это были тревожные дни. Могли быть абсолютно другие решения. Была такая реальная опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердой позиции членов Политбюро товарищей Чебрикова, Соломенцева, Громыко и большой группы первых секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно правильное решение».

Предвидя, что такие «счета» могут быть предъявлены, Горбачев, не желавший заводить себе «кредиторов», повел дело так, чтобы никто персонально не мог приписать себе главную заслугу в его «производстве в верховные руководители». Этим он обеспечивал себе максимальную свободу рук на будущее — и в том, что касалось неизбежных кадровых решений, и, что еще важнее, — выбора будущего политического курса. В своих мемуарах он пишет, что уже тогда, замыслив «пойти далеко» (выражение, позаимствованное у новых друзей — еврокоммунистов), не был заинтересован в вымученном избрании — 50% плюс один голос или что-то в этом роде. «Если избрание не будет отражением общего настроения, мне будет не по силам решать вставшие проблемы», — написал он позднее в мемуарах.

Вот почему он не поторопился принять «из рук» В.Гришина услужливо поднесенное еще 10 марта предложение возглавить комиссию по организации похорон, что по традиции предрешало вопрос о будущем генсеке. Ночь с 10-го на 11-е, которую члены Политбюро и ЦК должны были провести по его совету «в размышлениях», должна была сработать на него и обеспечить на следующий день триумфальное избрание, на которое ему оставалось бы только дать согласие.

Для него самого эта ночь была совсем короткой. Домой из Кремля вернулся около четырех утра. Раиса Максимовна, естественно, не спала. По укоренившейся привычке, они вышли из дома, чтобы быть уверенными, что их не подслушивают. Долго ходили, обсуждая события, подхватившие их как поток, не оставляя места для колебаний. Было ясно одно: прежняя жизнь кончилась. Отступать в любом случае поздно, да это и не в характере обоих. К тому же наступающий день открывал перспективы, привлекавшие их не только блеском успеха, но и уникальной возможностью попытаться сделать что-то из того, о чем они оба мечтали. Проговорили до утра. «Если предложат, отказываться не буду», — резюмировал обсуждение в «семейной партячейке» Михаил Сергеевич.

Ранним утром он был на работе. Конечно, ни сам Михаил Сергеевич, ни его сторонники были не настолько наивны, чтобы довериться одному лишь здравому смыслу и чувству ответственности членов Политбюро, и потому приняли меры предосторожности, о которых и напомнил Егор Кузьмич, выступая на конференции: в его приемной, вдохновляясь сценарием 1957 го-да, сосредоточился «засадный полк» — группа по-боевому настроенных членов ЦК, секретарей обкомов, с которыми он мог в случае надобности связаться. Но прибегать к «запасному варианту» не потребовалось. Встретившись за двадцать минут до начала Политбюро с А.Громыко и предложив ему работать вместе, в том числе и «на других постах», Горбачев включил рубильник, — цепь замкнулась.

То, что последовало дальше, напомнило описанную Салтыковым-Щедриным сцену смены губернатора в одном из провинциальных российских городов, чиновники которого усердно демонстрировали одновременно дежурную «грусть, связанную с утратой одного любимого начальника, и радость от обретения нового, столь же любимого начальника». Вслед за Громыко, сразу предложившего кандидатуру Горбачева, взяли слово, чтобы отвести от себя подозрения в нелояльности, те, кто до самого последнего момента рассчитывали помешать Горбачеву занять этот пост, — Н.Тихонов и В.Гришин. За ними чередой потянулись остальные.

quot;Другой кандидатуры у нас просто нет, — резюмировал М.Соломенцев. А когда В.Чебриков сообщил, что чекисты поручили ему назвать кандидатом Горбачева, добавив для убедительности: — «Вы понимаете, что голос чекистов, голос нашего актива, это и голос народа», — дальнейшее обсуждение утратило смысл для всех, кроме тех, кто желал во что бы то ни стало зафиксировать в протоколе свою преданность новому руководителю.

Через час решение Политбюро предстояло «ратифицировать» на Пленуме. С учетом настроений, преобладавших среди его участников, проблем там не предвиделось. Выжидательно-тревожная атмосфера в зале — от «своих стариков» в Политбюро наученные опытом члены ЦК ждали любого сюрприза — сразу сменилась на приподнято-торжественную, как только из-за кулис во главе вереницы членов Политбюро на сцену вышел Горбачев.

В календаре внутрипартийной жизни существовали свои приметы: расстановка начальства на трибуне Мавзолея или на официальной фотографии, порядок рукопожатий при встречах и проводах и, конечно же, очередность выхода членов Президиума во время съездов и пленумов ЦК. В отличие от народных, партийные приметы не подводили. Когда А.Громыко в произнесенной без бумажки и поэтому особенно эмоциональной речи от имени Политбюро предложил Пленуму ЦК избрать Генеральным секретарем Михаила Сергеевича Горбачева, зал разразился овацией.

Ключевым словом для своей тронной речи Горбачев выбрал «динамизм». Разумеется, он произнес все ритуальные формулы в адрес своего предшественника и поклялся выполнять решения последнего съезда и «последующих пленумов» ЦК. Погрозил империалистам и пообещал крепить обороноспособность страны. Единственные новации, которые он себе позволил, — это призыв к «ускорению» социально-экономического прогресса, обещание «усовершенствовать» социалистическую демократию и подчеркнутое неупоминание о «развитом социализме», что, впрочем, удовлетворило всех.

«Динамизм» был той программой-минимум, которую ждали не только члены единодушно проголосовавшего ЦК, но и миллионы сограждан за стенами того мраморного склепа, в котором проходил ритуал посвящения в национальные лидеры. Главная ценность этого термина была в том, что каждый мог трактовать его на свой лад. Сам же Горбачев, получивший карт-бланш на управление второй мировой сверхдержавой, вряд ли смог бы тогда расшифровать его содержание.

Для него в этот день закончилась первая и, как выяснилось позднее, далеко не самая сложная часть трудов по реализации жизненной цели. Цели, которую ему еще придется не раз корректировать. Взять крепость кремлевской власти Михаилу II (если первым считать основателя династии Романовых) удалось относительно легко — ради этого ему не пришлось, как Генриху IV изменять своей религии. Это уже позднее он замахнется на большее: на Ересь. Пока же по воле судьбы, благодаря точному стратегическому выбору и серии хорошо рассчитанных тактических ходов, он оказался обладателем безраздельной власти в огромной стране и получил возможность существенно влиять на мировую политику. Оставалось решить, как всем этим распорядиться.