"Забытый колодец миров" - читать интересную книгу автора (Ли Танит)

Мир был плоским, солнце опускалось за его край, тонуло в суше и море, оставляя только кораллово-красную полоску. В вышине божественная свинья рожала звезды, одна за другой они скользили по вечернему небосклону и оседали, чтобы спокойно мерцать до зари. Внизу лежал город, знаменитый тем, что его юность растянулась почти на триста лет. А над городом стояла женщина, стояла с таким видом, будто все на свете — город, небо, звезды, весь мир — лежит на серебряной сети, которую она держала в изящных руках.

Больше месяца назад по воле звезды Сотис случилась Ночь Страстей, река вышла из берегов. Теперь с суши доносился болотный запах выброшенных рекой удобрений, смешиваясь с чистыми ароматами моря. По всей Александрии дымили очаги и светильники, воздух до отказа был насыщен сладким благоуханием лотоса, запахами пряностей и жареной рыбы, запахами человеческой жизни. Вдали, в море, высится Фарос, полыхал его маяк. Городские дома тоже зажгли яркие, как горящие угли, глаза-окна, и на берегу, на огромной усыпальнице покорителя вселенной Александра, затеплился желтый сигнальный огонек, ни дать ни взять неприкаянная душа на белой пристани.

На все на это смотрела женщина. Смотрела так, будто увидела Александрию впервые. Будто впервые увидела небо и звезды.

По лестнице на крышу поднялся слуга. Поклонился женщине на греческий манер. И обратился к ней на эллинском — языке этого дворца.

— Королева, оракул ждет внизу.

— Хорошо.

Она удостоила взглядом слугу, и он отошел. Лампа, горящая на крыше, осветила ее целиком. Она была немолода — под сорок, — но держалась царственно. Имя этой женщины из рода знаменитых монархов говорило само за себя — Клеопатра. Возможно, сам прославленный Александр был ее дальним родственником. Его красота вошла в легенду. Ее — тоже.

У нее были длинные черные вьющиеся волосы. По утверждениям некоторых современников, глаза Клеопатры были темно-синими, как у знаменитой жены Аменхотепа III. Впрочем, Клеопатра была гречанкой; если и текла в ее жилах египетская кровь, придворные об этом умалчивали.

Эллин Александр без памяти влюбился в Восток, а Клеопатра, дочь его единоутробного брата Птолемея, кажется, влюбилась в страну Хем. Она носила одежды греческого покроя, но легкие и простые, как у египтян. А драгоценности, сверкавшие на ее руках, некогда украшали персты жен фараонов. На ее челе полыхала под солнцем золотая змея, порождение духа Черной Земли, а на груди чуть ниже горла лежал изумрудный скарабей, самый мощный амулет хемской магии.

Где-то в отдалении раздался взрыв мужского смеха. Клеопатра опустила голову. Ее прекрасные глаза были непроницаемы. Какое-то мгновение казалось, будто она недоуменно вслушивается в голоса. Но она прекрасно знала, откуда доносятся эти звуки — первые крики гостей, подгулявших на вечерней пирушке у ее любовника. Там, в украшенной фресками комнате, он и его офицеры возлежали на кушетках, а перед ними танцевали египетские девушки, нагие по пояс, как цветы. Рекой лилось красное римское вино и коричневое египетское пиво. Разгоряченные и захмелевшие воины похвалялись друг перед другом, наперебой суля разгромить врагов и захватить их земли — только в этом они видят свое предназначение. Возможно, ночью любовник придет в постель Клеопатры, и, хотя от него будет пахнуть благовониями рабынь, царица отдаст ему свое тело, заключит в объятия, утешит, как разбуженного кошмаром младенца. Она воздаст хвалу его доблести и воинскому искусству, напомнит, как влюбилась в него с первого взгляда, когда он — римский солдат — прибыл в Хем и даже не посмотрел в ее сторону. Он уснет у нее на груди, а едва над городом и рекой поднимется рассвет, Клеопатра увидит в золотистых кудрях серебряные пряди. Забываясь в пьяном сне, он всегда выглядел ребенком. Хотя, помнится, даже в молодые годы он не казался таким мальчишкой. Она родила Антонию сына и дочь, но теперь он сам — ее дитя. Для правителей старого Египта инцест был в порядке вещей. Подобно древним правителям, Клеопатра и Антоний возлежали на одном любовном ложе. Она стала его матерью, обнимала и баюкала его, точь-в-точь как няньки обнимали и баюкали двух ее родных сыновей.

Разве Юлий не был таким же? Юлий Цезарь, единственный монарх, признанный римлянами?

Поначалу с ним все было по-другому. Юлий для нее был скорее отцом. Заниматься любовью с отцом — тоже инцест. Издерганный, затравленный, Цезарь замкнулся в чертоге своего разума, в стране мыслей или грез. Он был умнее Антония, а может, и храбрее, но и он лежал, трепеща, на груди Клеопатры. Он тоже стал ее ребенком. А ее сын — маленький сын Юлия — казался в сравнении с ним настоящим храбрецом, когда стоял, запрокинув голову и воздев деревянный позолоченный меч. Впрочем, среди детей всегда полно отчаянных смельчаков. Они еще не знают, что такое страх и что чувствует человек, когда клинок пронзает ему сердце. Юлий ждал удара в спину и дождался, а Антоний? Извлечет ли из этого урок?

Клеопатра снова окинула взором крыши городских домов. Греческих домов. Увидела библиотеку, сгоревшую по вине Юлия. Теперь там хранится искупительный дар Антония — около двух тысяч свитков. Ирония судьбы: Юлий Цезарь читал запоем и даже сам написал исторические труды, а Антоний к книгам равнодушен.

Клеопатра повернулась к лестнице.

Она — мать. На городских улицах редко встретишь женщину старше ее на четыре или пять лет. Но Клеопатра была отважна, как мечтающий о воинской славе мальчишка.

Царица знала, что такое боль и опасность, знала, как ранит меч. Ее отвага происходила не из невежества, а из гордости.

Она шла в сиянии масляных ламп, и темные глаза вспыхивали, как огни Фаросского маяка, одного из чудес света. В них и правда была синева.

Ходили слухи, будто ее доставили к Цезарю тайком, завернув в ковер. Но это не правда.

Легенду сочинил город, где всегда хватало выдумщиков. Впрочем, какая разница? Когда Юлий увидел ее лицо с длинным, как у львицы, носом и большими глазами, увидел юное стройное тело, он был покорен.

Зато в основе знаменитой легенды о корабле лежат реальные события. Позже на этом корабле царица отправилась искать Антония — он потребовал, чтобы владычица Египта явилась к нему. Сначала Клеопатра отказалась, заявив, что не может покинуть египетскую землю. Но потом решила, что корабль сделан из египетских материалов, значит, это частица Египта. Однако сойти с него не пожелала, и тогда Антоний, привлеченный алыми и пурпурными тирскими парусами и флагами и полуголыми девушками, сидящими за щедро позолоченными веслами, причесанный, красивый, смеющийся и любезный, сам поднялся по сходням, чтобы отужинать с Клеопатрой. Она вышла навстречу в наряде Афродиты, греческой богини любви. Волосы были распущены и густо усажены цветами, одежды просвечивали. Александрийцы твердили, что в ту ночь она добавила в его вино снадобье, разжигающее любовную страсть, но это, конечно, пустая сплетня. Ни в чем подобном Клеопатра не нуждалась, ее смуглая кожа, запах волос, завораживающие глаза и спелые губы разили мужчин наповал. Марк Антоний, в точности как Юлий Цезарь, был готов взять ее силой и даже убить. Вместо этого он покорился ее чарам.

Победы над мужчинами давались ей легко. И в любовной борьбе, и в схватках за власть она всегда одерживала верх. И теперь ей казалось, что она, побеждая, отнимает у них силу, оставляет только пустые оболочки, которые подолгу не живут.

Она спустилась на несколько лестничных маршей и оказалась в красноватой мгле дворцового подземелья. На стенах мерцали лампы, свисая на бронзовых цепях. Временами, приостанавливаясь, она слышала плеск воды. Под Александрией лежали огромные резервуары, их содержимого хватило бы на год осады. Она слышала музыку подземных вод.

Египту снова угрожал Рим, чудовищный колосс, порождение волчицы. И как в былые времена, с каждым днем враг был все ближе. Его звали Октавиан. Он хотел убить Антония, своего давнего соперника. Мечтал избавиться и от Клеопатры.

Такое в жизни царицы уже бывало. Но оракул, заглянув в душу ее нового недруга, Октавиана, сказал, что этот человек вытесан из камня. Женскими чарами его не одолеть. Нет, она выйдет к нему как воительница, выйдет вместе с Антонием. Она убьет Октавиана, и тогда Египет, а может быть, и ее любовь останутся живы.

Клеопатре вспомнилось, как днем на нагретой солнцем террасе пела, играя на лире, девушка. Пела египетскую песню.

— О, мой брат! Когда я тебя вижу, будто солнце садится в мой сад. О, мой брат! Давно ли я встречалась с тобою?

Пахло алыми розами — их в Египет привозили персы Но Клеопатра думала не о розах, а о том, как собираются в море два флота, Октавиана и Антония, ее повелителя, ее “брата”. К Антонию подходят ее восточные корабли, украшенные лазурью и золотом. Она поплывет вместе с ним на своем флагмане. Она наденет боевую корону фараонов. На носу корабля будут куриться благовония в честь римского бога Марса и египетской богини Мут.

Снова и снова говорила она Антонию:

— Я люблю тебя.

Это уже напоминало рефрен песни той девушки.

— Я люблю его. Мы должны быть сильны. Мы должны победить.

Ей нужны силы двоих. Не простых людей, а воинов. Героев.

И этим вечером, пока Антоний возлежал, отдавая должное яствам, напиткам и плясуньям, она, Клеопатра, спустилась в сухой подземный колодец. Стены там были из гранита. Она дотронулась до камня, и отошел блок. Открылся потайной ход в широкую комнату с закругленными углами и обилием теней; в центре, как драгоценный камень посреди черного озера, сверкал огонь на алтаре.

Позади Клеопатры скользнул на прежнее место гранитный блок. К ней приблизились две девушки, безмолвные, словно обитатели загробного мира — истинного мира. Верные наперсницы — гречанка Хармион и персиянка Ираш. Эти девушки выросли у Клеопатры на глазах, но теперь она их едва узнала. Служанки побледнели от страха.

Они распустили завязки ее платья, сняли поясок и отошли. Одеяние упало, и царица осталась нагой в тусклом свете подземелья.

Прежде чем эти девушки поступили к ней на службу, их подвергли обучению. По-разному:

Хармион корили за ошибки и награждали за успехи, Ираш жестоко били кнутом. Теперь они стали идеальными рабынями, они верили, что влюблены в царицу Клеопатру. Ведь она прекрасна и могущественна и не бьет их. И в ее дворце они жили, как в раю.

Неужели этого достаточно, чтобы полюбить?

Хармион, не такая робкая, как ее подруга, набрала в легкие воздуха, чтобы шепотом обратиться к царице. Но та насупила брови, и девушка испуганно закусила верхнюю губу. Сейчас нужна была тишина, ибо настал час хеки, магии Хема.

Служанки отошли, и обнаженная, в одних украшениях, Клеопатра двинулась к алмазу света. Прожитые лета и трехкратные роды не лишили ее красоты, поступь осталась грациозной и уверенной. Жизнь — сурова, но с Клеопатрой она сражалась достойным оружием. Не болезнями и не тучностью — она лишь отняла у царицы нечто безымянное, но эту потерю можно восполнить.

Царица приблизилась к алтарю — столу из гладкого камня. Он, подобно воде, отражал свет. За огнем, сверкавшим на столе, она увидела трех жрецов — евнухов в белых килтах, а перед ними — оракула, высокого, худого, бритоголового. Нагого, как и она.

— Кто здесь? — спросил чародей на египетском.

Как и все Птолемеи, Клеопатра освоила этот язык еще в детские годы.

— Клеопатра.

— Кто такая Клеопатра?

— Я из потомков Александра. Волею всех богов царица Хема.

— Чего желает царица?

— Победы над врагами. Для себя и для моего господина Марка Антония, известного под именем Гелий, то есть Солнце.

— О царица, совершила ли ты необходимые обряды?

— Да.

— С этого мгновения и пока не погаснет огонь, все, что, будет здесь сказано, да будет правдой. — Оракул поднял руку, и в ней появилась черная змея. Она извивалась и шипела, потом она медленно вытянулась и превратилась в длинную палку эбенового дерева, в магический жезл.

— Я обращаюсь с мольбой к Главе Богов, — произнесла Клеопатра. — А еще к той, кто является в образе Исиды, богини неба и земли, и греческой Афродиты.

— А я взываю к богу Усиру — властителю западных стран, к Pa — олицетворению жизни, к Сутеху — покровителю дельты, зева океана.

Конец волшебной палочки занялся пламенем, огонь на алтаре приобрел алый цвет. Приблизился один из евнухов с белым ребенком на руках. Увитое гирляндами дитя было одурманено сладким вином и не издало над алтарем ни звука. Евнух покачал его, баюкая, а затем перерезал яремную вену. Похоже, ребенок не почувствовал боли. Кровь его потекла струйкой алых чернил, и он уснул навсегда.

Оракул воздел руки, открыв глазам Клеопатры тайные знаки под мышками, и безмолвно воззвал к богам. Она терпеливо и хладнокровно ждала, в широко раскрытых глазах плясали отблески. Усир — это Осирис, Ра — Юпитер-Амон, а Су-тех — Тифон, или Сет, в чьих земных владениях стоит Александрия. Царица вправе обращаться к богам своей страны, и она их не боялась. Она была готова ко всему.

Только человеческим существам удавалось вызывать у нее страх, но она никогда не выдавала его.

Над огнями и кровью сгустилось облачко. Розовое, зловещее. В нем извивались, из него выныривали молнии.

Клеопатра подняла руки ладонями кверху и произнесла заклинание-молитву, которое выучила за три дня купаний и поста. Антонию она солгала, что у нее месячные и ей необходимо уединение.

«Между смертью и смертью, между жизнью и жизнью, здесь, над рекою мира, стою я».

Она слышала свой голос. Слова были прозрачны, как осколки хрусталя. На запястьях тлели кораллы, жемчуг, бирюза и ярко-синий фаянс. Как на кукле.

«Я плыву между землею и небом, меня несет ветер жизни. Как же я мала и ничтожна! Есть ли смысл тревожиться или бороться? Что толку просить того, чего не бывает? Дайте же мне покой. Позвольте скользить по стрежню реки к морю Ночи”.

Но голос мага прервал ее раздумья.

— Великая Исида, она же Исет, звезда, стоящая в лодке луны. Великий Усир-Осирис, зеленый росток папируса, рвущийся ввысь из черного ила, внемли мне! Внемли сей миг!

За обнаженным пророком и тремя его помощниками Клеопатра смутно различила семь закутанных в вуали женщин. Возможно, это было всего лишь сотканное из дыма видение. Голову каждой женщины венчали полумесяц и россыпь звезд. Судьбы Египта!

Свою судьбу Клеопатра знала с детства, знала, но позабыла. Она не умрет от старости, так ей сказали боги. Она покончит с собой, чтобы спастись, и не только из-за войны. Ее сестра, брат… Разве не всегда цена смерти — смерть?

Оракул бросил в огонь на алтаре щепотку порошка, пламя распахнулось, подскочило. Клеопатра глянула вниз, словно с горной вершины, и увидела темно-синее море, а на нем — корабли, маленькие, как стружки, но многочисленные. Трепетали паруса, точно крылышки насекомых. Некоторые суда горели, некоторые тонули. Она разглядела мерцание крошечных весел и обитых медью таранов, падающими звездами полыхали в небе снаряды баллист. Шла битва.

Она все еще читала молитву, заглушая шум боя, и теперь оракул подхватывал слетающие с ее уст слова, и они сверкали, обретали форму в тенях и светящемся воздухе.

Золотая рыба. Сокрушающий меч. Серебряные птицы победы В голове Клеопатры шорохом пера прозвучал божественный ответ. На греческом. С иронией.

«Возьми, что хочешь. Оно будет твоим”.

Клеопатра шагнула назад.

— Я построю храм, — сказала она. — В честь этой победы. Кену — награда победителям. Он не уступит Фаросу и усыпальнице моего предка. Он тоже будет чудом света.

Она говорила на египетском. Почтительно.

Клеопатра дотронулась до зеленого амулета на груди и отдернула руку. Подумала, что останется ожог.

Картина в огне померкла, зато в вышине задвигалось что-то огромное, и она услышала звуки систра — священного инструмента Исиды и Хатор.

— Я, царица, буду твоей рабыней навсегда. Но это была риторика. Она не думала, что египетские боги потребуют сдержать слово.

Пророк опустил эбеновый жезл, и тот, коснувшись алтаря, снова превратился в черную змею. Клеопатра протянула руку, взяла гада, прижала к своей груди. Тот зашевелился. Дети вот так же терлись, хотя она не кормила их грудью, это делали рабыни. Затем змея исчезла, на ее месте лежал кусок черного персидского шелка. Погас огонь, в комнате царили неподвижность и чудовищная жара. Царица обливалась потом, по обнаженному телу оракула тоже катились крупные капли. У Клеопатры все плыло перед глазами, кружилась голова, в сердце возникла необъяснимая и мучительная пустота — так было, когда она родила Антонию двух детей. А теперь она родила чары. Да, колдовство вышло из ее тела. Оно уже существует в реальности, мерцает на скрижали судьбы огненным словом “победа».

Хармион накинула платье Клеопатре на плечи. Ираш держалась в сторонке, обмирая от страха и восторга, ей не хотелось во всем этом участвовать, хотелось только смотреть и благоговеть.

Клеопатра лежала, глядя на шеспа, или сфинкса, отлитого из самого драгоценного металла — серебра. Шесп покоился рядом с ложем царицы на алебастровом постаменте. Египетские сфинксы не задавали загадок и не карали за ошибочные ответы. Не были они и женщинами, как греческие.

Клеопатра лежала на спине, волосы разметались по ее телу и шелку, пятки соприкасались, руки прижимались к бокам. Наверное, так она будет лежать и на смертном одре, но до этого еще далеко.

Царица выкупалась, служанки умастили и надушили ее, облачили в египетский биссос. Она подкрепилась фруктами и хлебом, выпила бутылочку южного розового вина. Где-то очень тихо играла музыка. Она чувствовала, как дышит во сне ее город.

Какая мирная ночь! Столько дней суматошной подготовки к войне, и вдруг такое затишье.

Даже снизу, из слоновьих стойл, не доносится ни звука.

Она заслужила покой. Она сделала все, что могла. Боги выслушали ее и благословили. Они помогут. Осталось самое простое — дожидаться победы, а еще — шептать утешительные слова любовнику. Антонию. Со всем этим она справится легко.

Но какая пустота в сердце… Как всякий раз после трудных родов.

Сейчас в ее чреве нет младенца, потуги и боль позади. Дело сделано. Что же дальше?

Она ненадолго уснула, а может быть, потеряла сознание. Открыла глаза и увидела, что светильники вот-вот погаснут, и поняла: он уже здесь. Пришел незваным, как всегда. Ведь он ее муж, ее царь. Она повернула голову на подушке и посмотрела в соседнюю, лучше освещенную, комнату за занавеской. И как будто увидела его силуэт. Антоний.

Как он красив! А был еще красивее, но неумолимые годы, естественно, взяли свое. Она вспомнила, как он смотрел ей в глаза на том египетском корабле. Она была одета Афродитой, а он — прекрасен, как римский бог войны Марс. С золотистыми кудрями, загорелый, и пахло от него сильным, здоровым мужчиной. Она глядела в очи Антония и видела собственное отражение. Было ли в них что-нибудь еще? Наверняка было.

Как безмятежна ночь… Странно. Ни звука. Смолкла даже музыка, даже еле ощутимый трепет огней в лампадах. Зато она слышит плеск воды — как в подземном резервуаре. Наверное, это обман слуха. Иногда ей чудилось, будто в эту комнату долетают звуки моря.

С тринадцати лет она не слышала шепот моря у себя во дворце.

— Антоний, — позвала она.

За занавеской появилась тень, а на лице Клеопатры — улыбка. Нежная улыбка, почти материнская.

Вдруг царица порывисто села и схватила кинжал, ждавший своего часа у нее за поясом. Это не Антоний! Слишком высок, слишком широк в плечах, совсем непохож!

— Любовь моя, я здесь! — проговорила она медовым голоском. Она была готова в любой момент нанести смертельный удар кинжалом. В юности она это делала часто. Подосланный убийца, кубок с отравленным вином, змея в корзине с фигами… Занавес вздулся, и в комнату Клеопатры упал сноп ярчайшего света. Как будто посреди ночного неба вспыхнуло солнце. Рука, сжимавшая кинжал, дрогнула. А затем вошедший опустился рядом с ней на кушетку. Клеопатра выронила кинжал. Она знала, что сталь ее сейчас не спасет.

Клеопатра, царица Египта, богиня, ступающая по земле… Она понимала: это не смертный. В нем нет ничего человеческого. Это бог.

Она обратилась к нему на египетском — оказывается, этот язык был не таким уж и древним.

— Повелитель, надо ли склониться пред то-бото7 Или ты и так видишь мою покорность? Что-то подобное она говорила Юлию Цезарю.

— Должна ли я кланяться или ты видишь поклон в моих глазах?

То была ложь. Но сейчас она не кривила душой.

Он отвечал очень тихо. А ведь мог бы голосом своим разрушить Александрию до основания.

— Клеопатра, не нужно ничего делать. Тебе достаточно только быть.

Она и не делала ничего. Лежала и глядела на гостя.

У него и в самом деле оказалось человеческое обличье. Впрочем, он мог принимать любую форму. Что побудило его явиться в таком виде? Доброта? Но он выше всех, кого она встречала на своем веку, и у него телосложение мифического героя. Белая, точно алебастр, кожа… Это живая, светящаяся белизна, как у лампы с огоньком внутри. И тут она подумала, что он может быть черным, как эбеновое дерево. У него очень длинные и пышные волосы, похожие на царский церемониальный парик. С красным отливом полированной меди. Глаза — синие, как Нил под лучами солнца или как далекое море. Она слышала о его цветах. Она его узнала.

Все-таки глупо сравнивать его с людьми. Как будто она не дожила до зрелых лет, как будто не набралась мудрости.

Она старалась думать, что он всего лишь прекрасен, хотя и эта красота была божественной. А его запах она сравнивала с ароматом вина. Потом она отбросила все эти мысли, потому что никогда не была наивна.

— Я тебя прогневила?

Конечно, нет. Если бы прогневила, он бы явился в другой форме. Не надел бы лучшую свою личину. Впрочем, чепуха. В лучшей из своих личин бог Зевс являлся Семеле, она вспыхнула от восторга и умерла. А эта красота вполне терпима. Значит, она несовершенна.

Он улыбнулся — должно быть, понял, о чем она думает.

— Сутех, — назвала она его настоящим, хемским именем. — Покровитель дельты. Бог, божественная сущность.

— Я заметил тебя. — Он наклонился к ней, и от его близости у Клеопатры вспыхнула если не плоть, то кровь. Она трепетала, как тринадцатилетняя девочка. Как страстно хотелось ощутить его прикосновение… Но ей было далеко не тринадцать, и она понимала, что прикосновения не будет.

— Ты видишь все и всех, — сказала она.

— Такие, как ты, появляются редко. Он дунул на нее. В его дыхании были земля, и лето, и огни, и пустыня. Было все. Ей захотелось лежать на красном песке и упиваться его дыханием, ветром пустыни.

— Нет, — сказал он. — Я предлагаю кое-что получше. Если хочешь, можешь прийти ко мне.

— Разве смею я желать чего-нибудь еще?

— Ты просила жизни. Для себя и твоего повелителя, римлянина.

Клеопатра отогнала все мысли. Лежала, глядя в его очи, где скопилась синева всех вечеров и золото всех звезд.

— Ты не даруешь мне победу?

— Если угодно, можешь получить ее, — ответил Сутех, Сет, властелин дельты, брат Осириса, убийца и охотник, рыжеволосый бог. — Тебе обещан успех. Взять его или отказаться — твое право. И твоего Антония… Одержи победу на море у мыса под названием Акций и возвращайся в Египет со своим повелителем, и он будет любить тебя до самой смерти.

— Об этом я и просила, — сказала царица.

— Или… — Сутех чарующе, лукаво, как смертный, потупился. Наверное, он знал, как это подействует на нее. — Или ты можешь стать моей.

— Твоей рабыней, — проговорила она. — Это, конечно, великая честь, но…

— Женой, — сказал бог. — Я сделаю тебя моей Нефтидой.

Он говорил на греческом о своей сестре-богине.

— Она была тебе неверна! — порывисто, дерзко воскликнула Клеопатра.

— Это верно. Но на подобные вещи боги смотрят иначе. Между прочим, она прелестница под стать тебе.

— Вот как? За что мне такая честь?

— Такие, как ты, на свет появляются редко. Утих плеск подземной воды, и снова Клеопатра услышала морской гул. Услышала девять лет спустя.

— Наверное, ты меня разыгрываешь. Но, глянув на него, Клеопатра увидела золотое сердце. Он был для нее прозрачен, как и она для него. Не желал ничего скрывать. А вдруг это уловка? Что, если она под чарами хеки или римского злого колдовства?

— Если я останусь верна своему любовнику-человеку, ты меня покараешь? Убьешь?

— Нет, я всего лишь утрачу к тебе интерес. Клеопатра смежила веки. Она знала природу своей слабости. Знала, что даже он, судя по всему, не защищен от одиночества.

— Отправляйся с Антонием на битву, — сказал он. — Ты просила победу, и ты ее получишь. Только, гречанка Клеопатра, посмотри на него в бою. Оцени. Тебе предстоит жить с ним долго, ты можешь состариться рядом с ним, если захочешь. Или иди ко мне. В вечность.

— Я должна остаться с ним. — Она посмотрела Сету в глаза. — Как же иначе?

— Но если передумаешь, дай мне знак.

— Какой?

— Заметный… Чтобы его увидел и запомнил весь мир.

Он медленно протянул ей руку. На пальцах сверкали перстни, как у фараонов. Вероятно, древние египетские цари носили копии этих перстней. Они сияли, как глаза змей или львов. Он положил ладонь Клеопатре под горло, на изумрудный амулет. Ее душа взлетела над телом и мгновение парила на крыльях, и Клеопатра поняла, что значит принадлежать ему, что значит быть богиней.

— Клеопатра, даже жизнь там тебе не понадобится. Я могу унести прекрасную душу, а хорошенькое тело пускай остается. Да, эта роскошная плоть ничто по сравнению с твоей душой. Ни ножа, ни яда… Это будет очень легко.

— Какой знак я должна подать? — напомнила она.

— Брось своего любимого в разгаре битвы, — сказал бог.

— Антония? Но он же дитя.

— Все, кто был с тобой, становились детьми. Бог помахал на прощание рукой, но Клеопатра осталась парить в небесах. Его глазами были синие звезды. Его, ее суженого, великого бога. Более великого, чем она. В нем она могла потеряться. В нем она могла найтись.

Будто сквозь золотую туманную дымку увидела она юную гречанку Хармион по прозвищу Маленький Восторг. Хармион стояла у края ее кушетки. Затем золото расплавилось. Не осталось никого и ничего, кроме смертной девушки, света лампад и ночи.

— Царица, он к тебе не придет. — Хармион говорила об Антонии. — Наверняка он пьян и нежится в чужих объятиях.

Клеопатра встала с кушетки. Подошла к широкому окну, вгляделась в темное море, что раскинулось за ее городом. Безмолвно, как привидение, Хармион на цыпочках покинула комнату.

«Что дальше? Может, это всего лишь сон?»

Клеопатра улыбнулась, не отпавая себе в этом отчета. Все-таки сны подчас бывают приятнее яви. Всю жизнь она боролась, стремясь спасти то, что ей было дорого. Но в этом сражении она, наверное, опустит меч. Да, с палубы своего корабля она посмотрит на Антония, ее господина и повелителя. Посмотрит и решит, стоит ли он ее мучительных трудов, ее меча, ее колдовских чар. И не лучше ли уйти к Сету — к вечности и забвению, исполнению желаний и безмолвию, нетленной любви и всепоглощающей смерти…