"Пленница" - читать интересную книгу автора (Грэм Хизер)

Пролог

Территория Флориды

Ранняя осень, 1837 год

Ей казалось, что она почти мертва, во всяком случае, так близка к смерти, словно уже ощутила холодную сталь лезвия, занесенного над горлом, ощутила вкус своей горячей и липкой крови, давилась ее пульсирующей струей…

Но внезапно воздух прорезал резкий гортанный крик. Воин, едва не прикончивший девушку, замер. Лезвие не коснулось ее горла, ибо крик, вернее, пронзительный и властный клич, перекрыл звуки резни и остановил вакханалию грабежа и разбоя ликующих дикарей, которые, победив в бою, накинулись на своих жертв. Одни срывали с них кольца и безделушки, другие издевались над искалеченными и измученными людьми. Одним хотелось убивать, другие охотились за скальпами.

Громогласный вопль будто парализовал их. Какофонию звуков сменила мертвая тишина. Тила не отрывала глаз от своего врага. Он, казалось, окаменел. Жестокий воин с коротко подстриженными иссиня-черными волосами и почти обнаженным телом, натертым медвежьим салом. Темно-карие глаза смотрели на нее с ненавистью. Он хотел лишить ее жизни, и Тила с такой же ненавистью уставилась на него.

В чем же дело? Она толком не понимала, что происходит — почему внезапный властный клич другого воина прекратил эту расправу, — но уже достаточно натерпелась. Тила не участвовала в американской военной экспедиции, а всего лишь пыталась покинуть этот варварский край. Именно варварский, хотя и красивый. Вот и сейчас, когда солнце садилось, небо окрасилось в самые разные тона — золотистые, желтые, оранжевые, малиновые. Солнце скоро зайдет, потом появятся луна и звезды, повеет прохладный ветерок, и жара спадет.

Скорее всего она умрет, когда тьма окутает дикую, свободолюбивую прекрасную землю…

Возможно, Тила подверглась сейчас такой ужасной опасности потому, что большинство ее сопровождающих были выбраны из тех, кто служил под командованием ее отчима. Ожесточенные, безжалостные солдаты уже давно шныряли по этим болотам, изгоняя семинолов[1] и других индейцев с их земель. Нет, не просто возможно, это наверняка так.

Мало кого из белых индейцы ненавидели так люто, как Майкла Уоррена и тех, кто служил под его началом.

И видимо, его приемную дочь тоже.

В глубине души Тила прекрасно понимала, что солдаты часто не менее безжалостны и жестоки, чем краснокожие. И в сущности, даже не могла обвинять индейцев за ненависть к отчиму и ко всему, что связано с ним.

Но ведь сама Тила не сделала им ничего плохого! Да и некоторые из ее сопровождающих не причинили индейцам никакого вреда. Эти зеленые юнцы слишком молоды и наивны. Неужели им суждено умереть в этих диких местах? О нет, она не заслужила такой смерти в этой забытой Богом глуши!

— Мерзавец! — вдруг бросила Тила воину, все еще державшему ее за волосы, и, отчаянно стремясь высвободиться, изо всех сил ударила его в пах. Может, хоть в последние секунды жизни ей удастся свободно вздохнуть.

Он взвыл от боли и негодования и, к облегчению и радости Типы, скорчившись, ослабил свою смертельную хватку.

Она попыталась вскочить и убежать. Но индеец закричал, схватил ее за руку, вновь бросил на землю и вновь занес над Тилой нож, обагренный кровью множества мужчин, лежавших на поле боя.

В этот момент опять прозвучал тот же властный голос, который прекратил резню. Не успев опомниться, хватая воздух ртом, Тила увидела, что мускулистого воина оторвали от нее. Даже не подумав, почему это произошло, она встала на колени, потом на ноги и бросилась прочь, решив не сдаваться без борьбы, а сделать попытку освободиться.

Кто-то схватил ее за волосы, и Тила закричала от боли, когда ее резко потянули назад. Она неистово сопротивлялась, надеясь вырваться, но большая бронзовая рука крепко держала ее. Тила брыкалась и выворачивалась, но ее повернули, схватили за талию и снова бросили на землю. Подавляя рыдания, она подумала, что все вернулось к тому, с чего началось.

Впрочем, это было хуже, гораздо хуже. Потому что этот мужчина уселся на Тилу и, схватив запястья девушки одной громадной рукой с длинными пальцами, прижал их к земле у нее над головой. Длинные выгоревшие золотисто-каштановые волосы Тилы каскадом упали ей на лицо, так что теперь она ничего не видела. Ко всему прочему он безжалостно сжал ногами бедра извивающейся девушки. Она не могла ни вздохнуть, ни закричать, а собственные волосы, казалось, вот-вот задушат ее…

И тут их отвели с лица Тилы. Она почувствовала, как пальцы гладят ее щеки, убирая с них спутанные, разметавшиеся пряди. Тила открыла рот в беззвучном крике и несколько мгновений ничего не ощущала и не слышала, кроме громкого биения своего сердца, а только смотрела в глаза, пронизывающие ее насквозь. Они пригвоздили Тилу к земле с такой же силой, с какой руки и ноги мужчины удерживали ее.

Это были поразительно волнующие голубые глаза. В минуты гнева они полыхали синим пламенем; когда же он смеялся, глаза становились голубыми, словно летнее небо. Эти голубые глаза преследовали, околдовывали, притягивали Тилу и раньше, возможно, потому, что на бронзовом лице сияли особенно ярко.

Бегущий Медведь.

Так его звали здесь, в темно-зеленой чаще и в полных опасностей болотах. Так называл этого человека его народ.

Это имя он получил в тот день, когда простился с детством и выпил черный напиток. И оно вполне соответствовало ему — быстрому, грациозному и сильному. Тила знала об этом, ибо он поразил ее воображение.

Сейчас на нем были лишь бриджи из оленьей кожи, серебряные ожерелья и кожаные сапоги. Ничто не прикрывало его фантастически сильный мускулистый торс. Частые и трудные походы поддерживали его в прекрасной форме. Он являл собой великолепный образец мужской силы, поэтому было не важно, враг этот человек или нет, белый или краснокожий. Черные как смоль, густые, слегка вьющиеся волосы и необычайной голубизны глаза свидетельствовали о том, что в его жилах течет и кровь белых. Смешение двух рас сказывалось во всем его облике, особенно в лице: волевом, с высокими и широкими скулами, с упрямым квадратным подбородком, длинным тонким носом, полными чувственными губами, высоким лбом, изогнутыми черными бровями и… такими глазами!

Тила сомкнула веки, чтобы не видеть этих глаз. Сердце ее бешено колотилось. Девушку и раньше обжигал их голубой огонь.

Сейчас он стал Бегущим Медведем.

Но когда Тила впервые встретила его, он был Джеймсом Маккензи. Здесь он настоящий дикарь, с обнаженным телом и простыми серебряными украшениями. А в ту ночь она увидела его в белой сорочке с жабо, в черных бриджах, малиновом жилете и черных сапогах. Тогда, в мире белых людей, он элегантно двигался, изящно танцевал и был красноречив. Но сердца женщин возбужденно трепетали, потому что от него веяло опасностью. Казалось, он источает энергию, напряжен, как пружина, и от него пышет жаром. И в то же время Джеймс выглядел джентльменом. Тила и познакомилась с ним как с человеком своего круга.

Нет. В тот вечер в нем не было ни истинной любезности, ни джентльменства, а только личина, ибо он играл в игры белых людей. И его глаза уже тогда полыхали синим пламенем, потому что в груди бушевала горькая обида — пусть не пушки белых убили его семью, но лихорадка, подхваченная ими в болотах, куда они бежали от белых поселенцев, сделала это столь безжалостно.

Он ненавидел Типу в тот вечер. Ненавидел из-за ее отчима. Но даже и тогда, к его собственному ужасу — она была уверена в этом, — Джеймс… хотел ее. И как бы он ни бесил Тилу, она тоже была очарована им, немыслимо очарована. Какая-то неудержимая сила против воли влекла Тилу к нему, тогда как ей следовало бы бежать прочь от него, ибо он принадлежал чуждому девушке миру. И даже обуреваемая желанием заявить ему о своей непричастности к действиям отчима, девушка хотела бы ненавидеть Джеймса за то, что он, подозревая ее в противном, выказывает презрение к ней. Но даже тогда…

— Посмотри на меня, — потребовал Джеймс, и Тила, услышав родную'речь, едва не рассмеялась: ведь ее окружали полуодетые дикари с блестящими на солнце бронзовыми телами или дикари в оленьих штанах и цветастых хлопковых рубашках, с перьями и украшениями, но все вооруженные ножами, топорами и пистолетами.

И вместе с тем его английский был безукоризненным, а голос таким красивым! «Посмотри на меня». Точно так же Джеймс мог попросить ее передать ему чашку чая.

Глаза Тилы распахнулись, и, встретившись с ним взглядом, девушка подумала: избавит ли ее от смерти его появление, или это всего лишь отсрочка?

Даже Джеймс не в силах изменить того, что она падчерица Майкла Уоррена, или того, что совершил ее отчим.

Тила стиснула зубы, пытаясь унять дрожь. Она не струсит перед ним. Джеймс всегда был ожесточен, никогда не любил ее, возможно, она даже не нравилась ему. Может быть, Джеймс ненавидел ее за то, что она белая. А так как и в нем текла кровь белых, то и себя тоже. И тем не менее странный неукротимый огонь всякий раз охватывал их при встрече, и Тила подозревала, что иногда вызывает его восхищение. Она пока еще ни разу не струсила перед ним, не выказала страха и внезапно поклялась себе, что не выкажет и сейчас.

— Значит, ты теперь тоже воюешь. Что ж, убей меня — и все! — с вызовом бросила Тила. — Зарежь, исполосуй на ленты, как поступили твои люди с солдатами. ;

— Это был честный бой, — прищурившись, возразил он.

— Это была засада.

— Капитан, возглавлявший ваших солдат, отдал приказ об уничтожении двух племен, мисс Уоррен, — мужчин, женщин, детей, еще не родившихся младенцев во чреве матерей. И вы утверждаете, что этих солдат следовало пощадить?

— Уверена, пощады от тебя не дождешься! — воскликнула Тила, хотя и знала, что он сказал правду про капитана. Она видела, что тот творил. Но к чему сейчас говорить о том, что и белые, и краснокожие безжалостны и жестоки? — В этом аду не найти сострадания, я прекрасно понимаю это. Ну, делай же то, что должен! Пора покончить с этим!

Приподняв бровь, Джеймс еще ниже склонился над ней:

— Пора кончать? Но ведь мы, дикари, обожаем мучить наших жертв!

Кровь застыла в ее жилах, но там, где соприкасались их тела, Тила все еще пылала. Вновь закрыв глаза, она слышала, как воины роются в вещах солдат, надеясь прежде всего отыскать какую-нибудь еду. Военные тактики на то и рассчитывали, что голод заставит индейцев покориться.

— Что ты здесь делала? — властно спросил он.

Глаза Тилы вновь распахнулись навстречу голубым глазам, столь решительно приковавшим ее к земле. Между тем грабеж продолжался, но Тила не желала на это смотреть. Джеймс обладал такой властью над своими людьми, что мог остановить воина, занесшего над ней нож. Но ни одному вождю не остановить голодных людей, которые бросились на поиски пищи и всего, что осталось на поле боя.

Слава Богу, сгущавшиеся сумерки скрыли и воинов, упорно сражавшихся, и индейцев, упорно обыскивавших трупы в поисках пропитания.

Тила не обвиняла индейцев. Ей стало дурно, когда она впервые услышала, как отчим описывает свои «подвиги» в борьбе с индейцами. По его мнению, американцы, считавшие это жестокостью, не понимали, что военные действия направлены против существ, «не достигших человеческого уровня». Он утверждал, что индейский вопрос необходимо решить раз и навсегда. Из «мерзких маленьких индейцев вырастают большие мерзкие индейцы, а с ними гораздо легче расправиться, пока они маленькие».

Не все солдаты были чудовищами. Тила встречала среди них много хороших, добрых, отважных людей, желавших жить с индейцами в мире, научиться сосуществовать с ними.

Но при данных обстоятельствах им всем придется расплачиваться за «военную доблесть Уоррена», как называл отчим свои действия.

— Что ты здесь делала? — гневно повторил Джеймс. Тила встретилась с ним взглядом.

— Бежала.

— Куда?

— В Чарлстон.

Он снова выгнул бровь, и девушка заметила, что в нем клокочет ярость. Да, она убегала. У нее не было выбора. Тиле никогда не удалось бы никого убедить в том, что она презирает Уоррена так же глубоко, как и его враги.

Но черт побери, с самой первой встречи Джеймс постоянно убеждал ее уехать!

Внезапно он вскочил — быстро и грациозно, словно кошка. И вновь Тила подумала, что нужно убежать, где-нибудь укрыться, затеряться в болотах и добраться до Сент-Августина. Она хотела вырваться, но не успела и пошевельнуться. Джеймс потянул ее вверх, внезапно прижав к себе. И снова его взгляд пронзил девушку. В этот момент Тила не двинулась бы с места, даже если бы он не удерживал ее.

— Дурочка! — воскликнул Джеймс. — Теперь ты никуда не убежишь!

— Это ты всегда убеждал меня уехать, — со злостью напомнила она. — Ты бы вышвырнул меня со своих любимых земель, если бы это было возможно. Ты велел мне уехать…

— Но ты не послушалась.

— Я пыталась…

— Однако не прислушалась вовремя, — отрезал Джеймс, и Тила снова со всей остротой ощутила его пылающее сильное тело. — Один шаг от меня — и вы мертвы, мисс Уоррен. Неужели это не ясно?

У нее закружилась голова. Вокруг лежали трупы, и Типа не осмеливалась взглянуть на них, боясь кого-нибудь узнать и потерять сознание. На глазах у Тилы выступили слезы, когда она подумала о погибших. Одних из них девушка ненавидела. Но других…

У Джеймса странные понятия. А может, среди убитых белых есть и его друзья? Интересно, способен ли он питать к кому-то привязанность? У Джеймса только один брат — единокровный Он белый. Племянник Джеймса тоже белый. Белым был и отец Джеймса. Ему отчаянно не хотелось участвовать в сражениях, но жизнь воспротивилась этому.

Тила, услышав мучительный крик, вероятно, сильно побледнела, а у ее врага, очевидно, еще сохранились остатки сострадания, хотя он и не признал бы этого. Отдав какой-то громкий приказ на языке своего племени, Джеймс схватил девушку за руку и потащил прочь.

— Не смотри вниз и не оглядывайся! — бросил он.

Тила старалась не смотреть на жертвы сражения, однако невольно увидела, как раскрашенный синей краской мертвый воин семинолов в одной набедренной повязке распластался на убитом капрале, почти обняв его. Страшный холод объял ее. У Тилы зуб на зуб не попадал. Еще мгновение — и хлынут слезы. Нет, она не расплачется перед этим человеком, ни за что!

Джеймса ждала прекрасная гнедая ухоженная лошадь. Усадив на нее Типу, он быстро вскочил в седло. Через несколько минут поле боя осталось позади. Девушка не знала, куда они направляются. В последнее время соплеменникам Джеймса постоянно приходилось спасаться бегством, их деревня едва ли уцелела, разве что была далеко на болотах. Нередко женщины способны на еще большую жестокость, чем мужчины, поэтому Тила взмолилась про себя, чтобы Джеймс не отвез ее туда, где они сейчас скрывались. Индейцы пытали врагов по-разному, но царапали кожу иголками зачастую женщины. Если Тила попадет к ним в руки, ей вденут по серьге в нос и в ухо, нанесут другие увечья, и со всем этим придется смириться..

Пока они скакали, Тилу терзали воспоминания о страшном сражении. Выжил ли кто-нибудь из ее людей?

Страдают ли они сейчас? Удастся ли им спастись?

Джеймс молчал и, казалось, стремился умчаться как можно дальше. Густая листва трепетала от ветра. Смеркалось, и в этой зеленой тьме, глядя на усыпанную сосновыми иглами землю, Тила думала о том, куда они направляются.

Сначала она решила, что Джеймс везет ее к реке напиться. Но потом увидела укрытие, наскоро сооруженное в прибрежных зарослях. Крышей служили листья капустной пальмы, пол был устлан шкурами.

Поняв, что, кроме них, здесь никого нет, Тила почувствовала благодарность к Джеймсу, даже несмотря на то что он весьма бесцеремонно опустил ее на землю. Она боялась встречаться с его соплеменниками, не желала видеть и самого Джеймса. Как странно! Долгие дни и ночи Тила мечтала хоть раз еще увидеть его, но при этом всегда испытывала страх.

Ей, падчерице Майкла Уоррена, всегда угрожало нечто худшее, чем быстрая смерть.

Ощутив под ногами землю, Тила выпрямилась и пошла к воде, вновь пытаясь подавить подступающие рыдания.

— Значит, ты собиралась покинуть Флориду, — вдруг проговорил он у нее за спиной. — Решила вернуться в изящные гостиные, к утонченной компании и вновь стать элегантной, как подобает хорошо воспитанной молодой леди.

Тила стиснула зубы и вскинула голову.

— Ни к чему подобному меня не влечет.

— Значит, ты просто пыталась покинуть… ненавистные тебе дикие места?

Она быстро обернулась. Губы задрожали, глаза наполнились слезами, щеки вспыхнули.

— Я хотела избавиться от созерцания этих жутких сражений, ужаса и… смерти! — Овладев собой, Тила добавила:

— Твой друг намеревался перерезать мне горло.

Джеймс скрестил руки на обнаженной груди. Иссиня-черные волосы струились по его плечам, повязка без всяких украшений обвивала лоб.

— Он бы умер мучительной смертью, если бы сделал это, — тихо отозвался Джеймс.

— Как утешительно! — с издевкой заметила Типа. — Я радовалась бы, глядя из рая на твои усилия.

— Или из ада, — бросил Джеймс и тут же гневно спросил:

— Почему ты покинула дом моего брата?

— У меня не было выбора.

— Джаррет никогда бы не выгнал тебя.

— У меня не было выбора, — упрямо повторила она, надеясь, что Джеймс поймет.

Возможно, впрочем, он никогда не поймет. Джеймс направился к ней, и Тила сделала шаг назад, но позади была река. Нет, для этого еще не пришло время! Джеймс, двигаясь грациозно и стремительно, в один миг оказался рядом с Тилой. Она не успела бы шевельнуться, даже если бы и решилась броситься в реку.

Джеймс схватил ее и прижал к своему телу, пышущему огнем и жизнью, неистовством и яростью. Сопротивляясь, Тила уперлась ладонью в его обнаженную грудь.

— Ты покинула Симаррон, — глухо начал он, — но отправилась не домой, хотя легко могла уплыть из залива Тампа, а отправилась через всю территорию! И что же? Разум наконец вернулся к тебе? Ты бежала от войны? Или от меня? От краснокожего?

Тила вырвала руку. Боже милостивый, все ее чувства смешались, а им, казалось, руководят только страсть и ненависть к ней.

— Я не боюсь тебя! — яростно вскрикнула Тила, и пальцы ее сжались в кулаки. — Я не боюсь тебя, ты…

— А следовало бы бояться, и уже очень давно. Ты должна была бежать назад, к строгим и добродетельным гостиным твоего цивилизованного Чарлстона, едва ступила на эту землю. Проклятие! Почему ты не уехала тогда?

— Иди к дьяволу!

— Думаю, я попаду к нему довольно скоро. Тила и не заметила, как Джеймс вновь оказался рядом. Положив руки на плечи девушки, он шел вдоль берега, подталкивая ее, пока она не уперлась спиной в ствол старого кипариса, и только тогда прошептал:

— Разве тебя не предупреждали, что здесь идет война? Разве ты не слышала, что мы грабим, насилуем, издеваемся и убиваем? А краснокожие на этой дикой земле творят что Хотят? Не слышала? Может, не поверила? Или было так соблазнительно — позабавиться с индейским юношей? Коснуться и отпрянуть, пока не обожглась?

— Любой, кто дотронется до тебя, обожжется! — воскликнула она. — Обжигают твоя ненависть, твоя страсть, твоя горечь. Обжигают всех… — Ахнув, Тила умолкла, когда Джеймс с силой тряхнул ее за плечи. Неистовая синева его глаз пронзила сердце и душу девушки. Он снова зашептал, и в его тоне Тиле послышалось настойчивое предупреждение. Или обещание?

— Тогда, любовь моя, ощути жар огня! — Он потянулся к лифу ее платья. Рвущаяся ткань затрещала, и прижавшаяся к дереву девушка действительно ощутила огонь, всепоглощающее пламя его губ на своих губах, обжигающее, неистовое. Губы ее раскрылись под натиском его языка. Тила хотела ненавидеть его, выцарапать ему глаза, хотела кричать, плакать, но никогда не сдаваться. Ведь Джеймс ни за что не уступит, скорее умрет, чем примет условия капитуляции. И она пыталась ускользнуть от его натиска, подавить разгоравшееся внутри нее пламя, горячащее кровь, преодолеть сладкую истому, охватившую тело. Тила боролась как тигрица, осыпая Джеймса ударами, но он бросил ее на землю. Она не почувствовала боли, упав на ковер из сосновых иголок и мха, и насыщенный густой запах леса обволок ее.

Оседлав девушку, Джеймс схватил ее за запястья, и она, замерев, с пылким бешенством уставилась в его глаза, поскольку теперь уже не могла сопротивляться. Внезапно он отпустил ее, но девушка даже не шелохнулась.

— Господи, что же мне с тобой делать? — тихо пробормотал Джеймс, и она вновь замерла, почувствовав, как его пальцы коснулись ее шеи, развели разорванные края ткани и нежно накрыли ее грудь, а ладонь потерлась о набухший сосок.

Тила точно знала, что он сейчас сделает с ней. Его губы нежно прикоснутся к ее губам, побуждая их раскрыться. Они будут все требовательнее и настойчивее. Да, Тила действительно ощущала огонь. Он пылал в ее сердце, в мозгу, обжигал, опалял душу. Его губы вновь приблизились к ее губам.

— Мерзавец! — воскликнула, задыхаясь, девушка.

— Возможно. А ты попроси меня оставить тебя в покое. Скажи это со всем красноречием, на какое способна, и пусть твои слова идут от самого сердца!

Даже если бы разверзлась земля, Тила не попросила бы об этом.

— Мерзавец, — тихо повторила она.

— Я знаю, знаю, — простонал Джеймс. Губы его вновь нашли губы Тилы, пальцы погрузились в ее волосы. И опять неистовая сила и желание этого человека покорили девушку. Потом она ощутила губы Джеймса на своей шее, его руки — на своей разорванной одежде. Губы переместились на грудь Тилы, язык начал играть с соском, дразня и возбуждая ее. Она заполыхала, огонь жидкой лавой разлился по всему телу и поглотил ее. Тила бормотала что-то невнятное, ее пальцы перебирали иссиня-черные пряди его волос. Руки и рот Джеймса продолжали свой бешеный натиск. Снова затрещала ткань, ибо он слишком спешил овладеть Тилой.

Горячие губы и руки касались ее живота, гладкой кожи бедер, скользили по ногам. Обжигающий влажный язык скользил вниз по внутренней стороне бедра, пальцы нашли то, что искали, и снова его язык…

Закричав, Тила начала бороться с ним, она боролась, чтобы преодолеть страсть, желание и все необузданные чувства, пробужденные им. Девушка знала, что проиграла битву, ибо искры от горевшего в нем огня поднимались до самых небес. Волны наслаждения захлестнули Тилу, и она закричала в ночи, закрыв глаза. Открыв их, Тила увидела взгляд синих глаз, пригвоздивший ее к покрытой мхом земле. Джеймс приподнялся, расстегнул бриджи, и не успела девушка заговорить или пошевелиться, он уже был в ней. Вздохнув, Тила приняла его в себя. Казалось, он целиком заполнил ее, погрузился так глубоко, что Тила вскрикнула, боясь умереть. Потом отступил и вновь заполнил ее. С каждым возвращением Джеймс все ближе подводил ее к волшебству. Короткое наслаждение первых мгновений превратилось в нечто безрассудное, почти безжалостное и дикое.

Острое желание пронзило Тилу. Пригвожденная к земле, она почти перестала дышать. Выпуклые, перекатывающиеся под бронзовой кожей мускулы прикасались к ее груди; твердые, как скала, бедра диктовали ей темп. Горевший в нем огонь передался ей, разлился, обжигая, по всему телу…

Она задрожала, ибо волна за волной накатывались на нее, и откинулась на ложе из мха, во тьму, освещенную только луной. Сильные руки Джеймса крепко обнимали ее.

Скатившись с Тилы, он закинул руки за голову и устремил взгляд в усыпанное звездами небо. Тила вытянула из-под него пряди своих волос и начала собирать остатки одежды, чувствуя, что он наблюдает за ней. Лиф платья, разорванный в клочья, уже нельзя было спасти. Сделав вид, что не замечает пронзительного взгляда голубых глаз, Тила поднялась и, обнаженная, направилась к реке. Нагнувшись, омыла лицо прохладной водой и, почувствовав, что Джеймс стоит рядом, подняла голову.

— Почувствуй огонь, — тихо и горько прошептала она.

— Тебе с самого начала следовало понять, что не стоит играть с индейским юношей, — глухо отозвался он.

Девушка посмотрела на него долгим пристальным взглядом.

— Я никогда и не играла, — с достоинством возразила она. Окинув взглядом порванную одежду, лежащую на земле, она добавила:

— Ночь будет холодной.

— Я согрею тебя ночью, а утром мы подумаем, что тебе надеть.

Тила вздернула подбородок.

— Я не собираюсь оставаться тут на ночь.

— Ты хотела поиграть. Игра уже началась. Раз уж не поспешила укрыться в своих гостиных, будешь моей гостьей.

— Скорее пленницей.

— Как угодно, но ты останешься.

Джеймс подхватил Тилу на руки и, не отрывая от нее глаз, понес в лесное укрытие. Легко возводимое и легко разрушаемое. С такой же легкостью перевозил он и свои немногочисленные пожитки по этим диким, но хорошо знакомым ему местам. Это его земля, дикая земля, и Джеймс поклялся никогда никому не отдавать ее. Он не сдастся; его народ останется непобежденным.

Джеймс опустил девушку на шкуры и, заметив, что она дрожит, укрыл одной из них. Потом предложил ей воды из кожаной фляжки. Сделав глоток, она вернула ее.

— Тебе не удержать меня; я воспользуюсь первой же возможностью и уйду, — заявила Тила. — Я выросла в гостиных, но уже хорошо знаю твои джунгли.

Он выгнул бровь.

— Бросаешь мне вызов? Тогда позволь заверить тебя: без моей воли ты и шагу не сделаешь.

— Будь ты проклят…

— Тила, убежав от меня, ты попадешь в руки другого воина и останешься не только без своих прекрасных волос, но и без скальпа.

— Освободившись, я бы избавилась и от этого фарса. Не все семинолы варвары…

— Меткое замечание, мисс Уоррен!

— Ты не больше семинол, чем белый. Только не говори мне о своей бронзовой коже — даже в жилах твоей матери течет кровь белых. Да ты скорее белый, нежели индеец…

— Тила, одна капля индейской крови меняет цвет кожи, ты знаешь это. Посмотри на мое лицо и сразу увидишь, что я индеец.

— Глядя на твое лицо, я понимаю, что ты создан двумя мирами.

— Тогда запомни навсегда, что жизнь сделала меня индейцем в душе.

— Жизнь сделала тебя жестоким.

— Хватит на сегодня, Тила.

Она стиснула зубы и тяжело вздохнула. Через миг Джеймс лег рядом, обвил ее руками и притянул к себе. Его нагое тело накрыло Типу, согревая ее.

Хватит…

Хватит на сегодня. Еще утром она предполагала вскоре оказаться на корабле, надеялась устремиться к повой жизни или вернуться к старой, так хорошо когда-то знакомой и так легко покинутой. Та, прежняя, жизнь избавила бы ее от боли, поселившейся в сердце.

Она ведь едва не погибла, а сейчас…

Тила закрыла глаза. Значит, она «играла с индейским юношей»!

Нет, не играла, а влюбилась, хотя была белой девушкой. Но из-за своего прошлого Джеймс ненавидел все, что она олицетворяла, и горечь навеки утраченной любви не покидала его.

К ней же он испытывал только безудержную страсть — и ничего больше; страсть, неподвластную ему и тяготящую его.

Джеймс обнимал Тилу всю ночь. Он, несомненно, спас ей жизнь, и, угрожая покинуть его, она понимала, что не может одна бродить по болотам. Ведь случайно встреченные семинолы никогда не поверят, что Тила не желала им зла. Она сейчас жива либо потому, что Джеймс натолкнулся на конвой, сопровождавший ее на север, либо потому, что сам пришел за ней. Впрочем, это не важно.

Он по-прежнему ее враг.

Его выбор.

Боже милостивый, что же ожидает Тилу в будущем?

При мысли об этом слезы подступили к глазам девушки. Чтобы разобраться во всем, придется вспомнить прошлое.

И первый день, когда она ступила на эту дикую землю.

И первый вечер, когда она увидела Джеймса во всем блеске — необычайно красивого, цивилизованного человека в элегантном костюме, с безупречными манерами. Однако всегда от него исходила опасность.

Вспомнить первую ночь… когда он коснулся ее.

И когда она впервые ощутила огонь.

Это было не так давно.