"Пограничный легион" - читать интересную книгу автора (Грeй Зейн)

Глава IV

Жанна все больше собиралась с силами, стараясь не встретиться с Келсом глазами. Наконец почувствовала, что больше ничем не выдаст себя.

Этого она добилась как раз в тот момент, когда путь их круто пошел под гору и ей пришлось следить за своей лошадью и думать о собственной безопасности. Келс начал подниматься на одну из сплошь усыпанных глыбами гор. Временами Жанне приходилось идти за ним пешком. Бесконечно тянулась эта каменистая пустыня. Пробегавшие по полянкам лисицы и волки пугливо оглядывались на незнакомцев. Кругом высились темные вершины. Полдень уже давно прошел, когда они снова начали спускаться, зигзагами подвигаясь по прорытым бурею ущельям и острым выступам.

Освещенная красным закатом одинокая вершина отчетливо вырисовывалась на голубом небе. Наконец Келс остановил свою лошадь. Этим закончился самый длинный путь, когда-либо совершенный Жанной. Милю за милей взбиралась она то вверх, то вниз по едва уловимым извилистым тропинкам и вот наконец проникла в самую сердцевину гор.

Место, где они остановились, представляло собой самое дикое и прекрасное зрелище, какое ей когда-либо приходилось встречать. Отсюда начиналась узкая ложбинка, окруженная невысокими стенами, сплошь покрытыми густой травой, дикими розами, соснами и бальзамином. Между деревьями, навостривши уши, неподвижно стояли любопытные лани, словно ручные животные. Волнующиеся полосы в траве свидетельствовали о массе мелких разбегавшихся зверьков.

Под громадным бальзаминовым деревом Жанна увидела открытый маленький блокгауз. Судя по свежей желтизне балок домик этот был построен совсем недавно.

Одним быстрым взглядом охватила Жанна особенности этого уголка. Сойдя со своей лошади, Келс подошел к ней. Она открыто взглянула на него, хотя и не прямо в глаза.

— Я так устала, что, пожалуй, мне даже не слезть самой, — сказала она.

— Пятьдесят миль то в гору, то под гору. И ни разу не заныть при этом! — воскликнул он пораженный. — Вы настоящий молодец!

— Где мы находимся?

— Это «Последняя ложбина». Очень немногие знают ее, и эти немногие — мои подчиненные. Я решил доставить вас сюда…

— Надолго? — спросила она, чувствуя его упорный взгляд.

— Гм! До тех пор, пока… — медленно произнес он, — пока я не получу своего выкупа.

— Какую сумму вы потребуете?

— Сейчас вы стоите сотни тысяч золотом… Возможно, что потом я соглашусь отпустить вас и за меньшую сумму.

Ей было понятно двусмысленное, почти обнаженное значение его слов. Он оглядел ее.

— О, мой бедный дядя! Никогда-то не найдется у него столько денег!

— Найдется! — сурово сказал Келс.

Подойдя, он помог ей сойти с лошади. Все ее члены затекли, и, беспомощная, она доверилась его рукам. Келс обращался с ней нежно и по-джентльменски. Первая мучительная проба для Жанны окончилась благополучно. Интуиция не обманула ее. Ход был сделан правильный. Келс мог быть самым опустившимся из всех негодяев, да, по всей вероятности, он и не представлял собой ничего лучшего; однако присутствие девушки, несмотря даже на его грубое желание, отчасти вызвало воспоминание о том времени, когда, живя среди иных людей, он сам был совсем иным человеком. Это последнее звено, связывавшее Келса с его прошлым и с его лучшим quot;Яquot;, как раз и поддерживало мужество Жанны. Она видела предстоящую ей трудную и опасную игру, на которую шла.

— Вы весьма благовоспитанный бандит, заметила она.

Но он не услышал ее слов или же просто не обратил на них внимания. Его глаза оглядывали ее с головы до ног. Внезапно он подошел к ней почти вплотную, точно желая померяться с ней ростом.

— Я не думал, что вы так высоки, вы выше моего плеча.

— Да, я очень тощая и длинная.

— Тощая? Нисколько! У вас прекрасная фигура, высокая, гибкая, сильная. Вы похожи на одну наездницу, которую я некогда знал… Вы — прекрасное создание, знаете ли вы это?

— Приблизительно. Мои знакомые не решаются льстить мне так прямо. Ну, а от вас мне, вероятно, волей-неволей придется принять это. Но, признаться, я вовсе не ожидала, что мне придется выслушивать комплименты от Джека Келса, атамана пограничного легиона.

— Пограничного легиона? Откуда у вас это название?

— Я нигде его до сих пор не слышала. Оно пришло мне в голову только сейчас.

— А! Это блестящая мысль, и я ее использую… со временем. Ну-с, а как вас зовут? Я слышал, как Робертс называл какое-то имя.

При упоминании о Робертсе Жанна почувствовала, как ужас защемил ее сердце, однако она даже глазом не моргнула.

— Меня зовут Жанна.

— Жанна! — Положив свои тяжелые, жесткие руки на ее плечи, он повернул ее лицом к себе.

И снова она увидела его взгляд, странный, точно отблеск солнца на льду. Ей волей-неволей приходилось смотреть на него, и это было самым тяжелым испытанием. Часами готовилась она к этому моменту, настраивала себя, напрягалась до отказа. Теперь она быстро подняла на него взгляд. Ах, эти глаза! Два окна в серую бездну ада. Но она глядела в них, в этот полный мрак и бездушие, и ее взгляд выражал одну только робость, испуг и неведение невинной девушки.

— Жанна! Знаете вы, для чего я привез сюда?

— Конечно, вы уже говорили мне об этом, — ответила она твердым голосом. — Вы хотите получить за меня выкуп… Но я боюсь, не придется ли вам отправить меня обратно домой, не получив за меня ни одного пенни.

— Догадываетесь ли вы, что я с вами сделаю? — продолжал он хрипло.

— Со мной сделаете? — повторила она, не дрогнув ни одним мускулом. — Вы… вы ничего не говорили мне… Я не думала больше ни о чем… Но ведь вы не сделаете мне ничего дурного, не правда ли? Я ведь не виновата, что у моего дяди нет денег, чтобы выкупить меня.

— Понимаете вы, что я хочу сказать? — спросил он, сильно встряхнув ее за плечи и мрачно глядя на нее.

— Нет! — Она сделала попытку сбросить с себя его руки, но тем сильнее и крепче он удержал ее.

— Сколько вам лет?

— Мне? Семнадцать, — ответила она. Ложь легко сошла с этих губ, всегда ненавидевших всякую фальшь.

— Семнадцать?! — удивленно воскликнул он. — Честное слово?

Вместо ответа она презрительно вскинула голову.

— А я принял вас за женщину, по крайней мере лет двадцати пяти, но никак не меньше двадцати двух. Семнадцать — при такой фигуре! Совсем девочка, ребенок! Ведь вы же еще ничего не понимаете?

И, почти оттолкнув ее, точно сердясь не то на себя самого, не то на нее, он пошел к лошади. Жанна направилась к хижине. После этого первого столкновения и пережитого напряжения Жанна почувствовала во всем своем теле полную разбитость. Но тем не менее она поняла, что хорошо закинула петлю, и ее душевное равновесие сразу же восстановилось.

Дикий вид места заточения странно очаровывал ее. Под бальзаминовым деревом лежали два больших плоских камня, исполнявших, очевидно, роль скамеек, возле которых пробегал быстрый неширокий ручеек. На стволе дерева Жанна заметила что-то белое и, подойдя ближе, увидела червового туза, пригвожденного к коре несколькими пулями. Каждая отдельная дырочка касалась красного сердечка, но один выстрел пронизал его насквозь. Под этой дырочкой стояло грубо нацарапанное карандашом имя «Гульден». Когда Джим Клайв напугал ее именами Келса и Гульдена, ей и в голову не пришло, что речь идет о настоящих людях, с которыми ей придется встретиться и пережить столько страхов. Теперь же она была пленницей одного из них. Ей захотелось расспросить Келса, что представляет собой этот Гульден.

Блокгауз походил на коробку без окон, без печи; пол его был устлан сухими и полусгнившими ветвями бальзамина. Едва заметная тропинка шла от хижины вдоль ложбины. Жанна поняла, что эта дорога уже несколько месяцев не видала ни одной лошади. Келс в самом деле хорошо выбрал место, запрятав ее в этой дыре. Только индеец мог бы проследить весь его путь, друзьям же никогда не отыскать ее в этой западне.

Долгая езда давала себя знать. Жанна разгорячилась. Вся она была покрыта пылью, руки расцарапаны, волосы растрепаны, юбка разорвана. Подойдя к своему седлу, она открыла потайной карман и пересчитала свои вещи. Их было немного, но теперь, принужденная жить в такой глуши, она очень их ценила. Достав полотенце, мыло и гребенку, она пошла к ручью и, засучив рукава, принялась приводить себя в порядок. Ловкими пальцами расчесав волосы, она сделала ту прическу, которую носила, когда ей было всего шестнадцать лет. Затем решительно направилась к Келсу, распрягавшему тем временем лошадей.

— Давайте я помогу вам приготовить ужин! — сказала она.

Стоя на коленях среди беспорядочно разбросанных по земле пакетов, он удивленно поднял на нее глаза; оглядев сперва ее прекрасно-округленные, сильные с нежным загаром руки, но остановившись на ее лице, порозовевшем от усердного омовения ключевой водой, и воскликнул:

— Ого! Вы прямо прелесть, что за девушка!

Эти слова были сказаны с таким простым восхищением, без всякой тени двусмысленности, что будь он даже сам дьявол во плоти, и тоща этот комплимент можно было бы спокойно принять просто как дань красоте и молодости.

— Рада слышать это, но, пожалуйста, не говорите мне этого слишком часто, — просто ответила она и с деловым видом принялась помогать ему развязывать тюки. Когда все было приведено в порядок, она замесила тесто, а он стал разводить костер. Он больше подчинялся ее ловкости, чем желанию помочь ей. Говорил он мало, но подолгу смотрел на нее и временами впадал в задумчивость. Положение было ново и странно для него. Иногда Жанна читала его мысли, но порой он становился для нее загадкой. Она хорошо сознавала, какое впечатление оказывает на него ее присутствие. С руками, испачканными в муке, склонившаяся над сковородкой, она знала, насколько такая женщина способна удивить мужчину. Вместо разбитой, расслабленной и плачущей по своему дому девушки она показывала себя личностью с выносливой, богатой душой, которая не падает духом даже в самую критическую минуту.

Вскоре они сели один против другого и, скрестив ноги, принялись за ужин. Жанне все казалось сном, но она знала, что этот сон превратился в явь. Постепенно любезность исчезла с лица Келса и уступила место некоторой сухости. Он обращался к ней только тогда, когда подавал ей что-нибудь из еды: мясо, кофе или хлеб. После ужина он ни за что не разрешил ей вымыть сковородки и горшки и всю эту работу выполнил сам.

Жанна снова пошла под дерево и села невдалеке от костра. Вся ложбина наполнилась пурпурными сумерками. Высоко на острой скале догорал последний луч заката. Ни ветерка, ни звука, ни малейшего движения. Жанна задумалась. Где мог сейчас находиться Джим Клайв? Как часто проводили они вместе такие вечера. Она вновь почувствовала гнев против него и, сознавая свою вину, по-прежнему обвиняла одного его. Затем ей вспомнились дом, дядюшка и ее добрая тетка. Ах, как много у нее причин для горя! За этих дорогих ей людей она гораздо больше печалилась, чем за самое себя. На мгновение ее мужество ослабело. Беспомощная, растерявшаяся, раздавленная внезапным чувством горя и страха, она опустила голову на колени и закрыла лицо. Слезы облегчили ее. Она забыла о Келсе и о той роли, которую решила играть. Но едва лишь его рука грубо коснулась ее, как она уже снова овладела собой.

— Эй! Никак вы плачете? — сурово спросил он.

— А вы думали, смеюсь? — ответила Жанна, поднимая к нему свои полные слез глаза.

— Сейчас же перестаньте.

— Я не… не могу иначе… я… должна немного поплакать. Я вспомнила свой дом, людей, заменявших мне отца и мать с самого раннего моего детства. Я плакала… не о себе. Они там будут очень несчастливы. Меня очень любили…

— Ваши слезы все равно ни чему не помогут.

Тут Жанна встала; вся ее искренность и непосредственность исчезли. То была снова женщина, задумавшая глубокую и хитрую игру.

Близко склонившись к нему, она прошептала:

— Любили ли вы когда-нибудь? Была ли у вас сестра, такая же девушка, как я?

Ни слова не сказав, Келс большими шагами удалился в темноту.

Жанна осталась одна. Она не знала, верно ли она истолковывает сейчас его настроение. Однако она все же надеялась, что ее слова разожгут в его сердце последнюю искорку доброты и сострадания. Лишь бы ей удалось скрыть от него свой страх, свое отвращение к нему и его планам!

Боясь темноты, она развела яркий огонь. Воздух заметно посвежел. Сделав себе из седла и одеяла удобное сиденье, она примостилась в полулежачем положении и принялась поджидать Келса. Вскоре в траве раздались шаги, и он вышел из темноты с вязанкой дров на плече.

— Ну как, справились вы со своим горем? — спросил он, подойдя к ней.

— Да!

Нагнувшись к ярко пылавшему в темноте углю, он зажег свою трубку и тоже сел поближе к огню. Освещенный красным светом пламени, он выглядел менее грозным, жестоким и порочным. Он начал расспрашивать Жанну, где она родилась, и, получив ответ на один вопрос, уже имел наготове второй. Так продолжалось до тех пор, пока Жанна не догадалась, что его не столько интересуют ее ответы, сколько ее присутствие, ее голос, ее личность. Она поняла его одиночество и его тоску по звуку человеческого голоса. От своего дяди она слышала, что люди, обреченные жить в глуши из-за работы, заблудившиеся или же скрывающиеся нарочно, по ночам охвачены глубокой грустью и в золе костров нередко склонны увидеть близких и милых сердцу людей. Ведь как-никак, а Келс тоже был человеком.

И Жанна болтала с ним, как никогда еще в своей жизни. Весело и охотно рассказывала она ему о своем детстве и юности, обо всех своих радостях и горестях, вплоть до того момента, как она попала в Кэми Хоудли.

— В Хоудли у вас остался какой-нибудь любовник? — спросил Келс немного помолчав.

— Да.

— И сколько?

— Весь наш лагерь, — ответила она со смехом, — но воздыхателями было гораздо лучше назвать наших славных ребят.

— Так значит избранника еще нет?

— Едва ли, едва ли!

— А как бы вам понравилось, если бы вам пришлось остаться в этом месте, ну, скажем, навсегда?

— Совсем не понравилось бы, — ответила Жанна. — Подобная бивуачная жизнь, правда, не была противна мне, лишь бы только мои домашние знали, что я жива и невредима. Я очень люблю пустынные и красивые уголки. Чувствуешь себя такой далекой от всех, плотно и целиком окруженной скалистыми стенами и мраком. Тихо и чудно. Я обожаю звезды, они точно говорят со мной. А прислушайтесь к ветру в соснах… Слушайте — как он тихо и жалобно стонет. Что-то шепчет мне, что мне и завтра понравилось бы здесь, если у меня не будет никакого горя. Ведь я же еще совсем маленькая. Я влезу на дерево и буду охотиться за зайцами и птицами. Ах, какие они прелестные! Совсем крошечные, только что родившиеся, мягкие, пушистые. Как они кричат и пищат, трясясь от страха. Ни за что на свете не прикоснулась бы я ни к одному из таких зверьков. Я не могу причинить кому-либо боли. Даже свою лошадь я никогда не бью и не колю ее шпорами. О, я так ненавижу всякую боль!

— Вы странная девушка! Как только вы смогли ужиться в этой стране? — сказал он.

— Я ничем не отличаюсь от других девушек. Вы просто не знаете их.

— Я когда-то прекрасно знал одну, но она довела меня до петли, — ответил он свирепо.

— До петли?

— Да, да, я говорю о виселице, о самой настоящей виселице. Но я обманул ее расчеты.

— О-о… Хорошая девушка?

— Испорченная! Испорченная до самой глубины своего черного сердца, такая же дурная, как и я! — воскликнул он с дикой страстностью.

Жанна вздрогнула. В одну минуту этот человек сделался мрачным, точно сама смерть. Казалось, будто в дрожащем свете костра он видит лица и духи своего прошлого.

— Почему бы нет? — продолжал он. — Почему бы сейчас не сделать того, что было немыслимо в продолжение многих лет? Почему не сказать этого девушке, которая никогда ничего не выболтает… Все ли я забыл? Клянусь, что нет! Слушайте, и вы узнаете, что я еще не совсем погибший человек. Меня зовут не Келсом. Я родился на западе и посещал там школу до тех пор, пока не сбежал. Я был молод, честолюбив, необуздан. Прогорев, я начал красть. Совсем недавно я попал сюда, в Калифорнию, на золотые прииски. Тут-то я и сделался золотоискателем, игроком, бандитом — громилой с большой дороги. Как во всех людях, во мне тоже жили злые побуждения, а за эти же дикие годы они разрослись. Выхода у меня не было. Злоба, золото и кровь, — все это одно и то же. Я натворил столько преступлений, что, наконец, ни одно место, даже самое надежное, не стало безопасным для меня. Гонимый, преследуемый, голодный, обстреливаемый, почти уже болтающийся в петле… Вот тогда я стал Келсом, предводителем шайки бандитов, которых вы назвали «пограничным легионом». Сколько всевозможных черных преступлений, но одно… самое ужасное… самое черное. Оно-то и преследует меня ночами, жжет меня!

— О, что за страшные вещи вы говорите! — воскликнула Жанна. — Что я могу сказать вам? Мне жалко вас. Я не верю всем этим ужасам. Какое… преступление может так жестоко преследовать вас? О, что-то еще будет этой ночью — здесь, в этой пустынной ложбине!

Мрачный и устрашающий, он поднялся

— Девушка! — прохрипел он. — Этой ночью… этой ночью… Что вы сделали со мною? Еще один день — и я с ума сойду от желания поступить с вами справедливо… Понимаете ли вы это?

Протянув руки, с дрожащими губами Жанна наклонилась к костру, потрясенная его горячим признанием, борьбой с остатками мужской чести и мрачным нарастанием его страсти.

— Нет, нет, я не понимаю… Я не верю вашим словам! — воскликнула она. — Вы так пугаете меня. Ведь я совсем, совсем одна здесь с вами. Вы сказали, что со мной ничего дурного не случится. О, не надо, не надо…

Ее голос оборвался, и, измученная, она откинулась на свое сиденье. Вероятно, Келс слышал только первые слова ее мольбы, так как принялся быстро ходить взад и вперед по освещенной площадке. Кобура с револьвером болталась вокруг его ног. Жанне она начала казаться каким-то мрачным чудовищем. Борясь со своим животным quot;яquot;, Келс как будто готов был покориться остаткам своего давно заглохшего человеческого достоинства. Девичья же миловидность и невинность Жанны вызвали в его памяти одни жуткие воспоминания, как бы насмехавшиеся над его благородным порывом. Он не давал ни побороть себя, ни перехитрить. Во что бы то ни стало она должна была заполучить его револьвер и убить этого человека, или… умереть самой.

Так сидела она, все еще нагнувшись вперед, медленно собираясь с силами и выжидая, когда настанет самый отчаянный момент.