"Скоро будет буря" - читать интересную книгу автора (Джойс Грэм)

7

В то время как другие взрослые, а с ними и Бет, столпились вокруг Джесси, поднимая ее на ноги, исследуя ушибы и царапины и оглашая воздух тревожным кудахтаньем, Мэтт держался в сторонке. Не то чтобы он был равнодушен к происходящему. Наоборот, он нервно постукивал по столу шашкой от триктрака. Он был, может быть, привязан к Джесси больше, чем любой из их компании. На самом деле, не имея собственных племянников и племянниц, он выбрал для себя роль доброго дядюшки по отношению к Бет и Джесси. Но Мэтт не мог удовольствоваться скромной ролью просто дядюшки; он должен был стать любимым дядюшкой.

Добиться этого было легко. Все, что от него требовалось, – дарить множество подарков, устраивать шутливые розыгрыши по телефону, смешно коверкать голос и посылать по почте странные предметы. Нет, Мэтт не оставался безучастным; просто он никогда не знал, что делать.

Насколько он мог судить, другие всегда знали, следует ли вызвать «скорую помощь» или принести стакан лимонада, воспользоваться бактерицидным пластырем или уложить кого-то спать без ужина. Поэтому Мэтт и держался в стороне, предпочитая не делать ничего, но зато не рискуя сделать или сказать что-то не так, и размышлял о своей неприспособленности.

Как это хорошо, думал Мэтт, что маленькие девочки не знают правды о своих любимых дядюшках. Сам он, по его собственному добродушному признанию, был ленив, бесполезен и сластолюбив. Во всех этих трех областях, подчеркивал он обычно, его следовало признать по меньшей мере чемпионом. На поприще работы он зарекомендовал себя летуном, перепробовав в свое время почти все возможные виды деятельности. Лишь один элемент в его впечатляюще пестрой автобиографии мог похвастать завидным постоянством: тот срок, который требовался Мэтту, чтобы уйти с работы. Бросив университет, он окончил бухгалтерские курсы, но работал недолго. Сплошная скукотища. Прошел другие курсы – учительские. Сплошная показуха. У него обнаружился талант детского воспитателя. Сплошной настольный теннис. Какое-то время он болтался в Штатах. Затем болтался в Таиланде, а потом в Париже, и уже начинало казаться, что вся его жизнь сведется к сплошному болтанию. Позднее он работал страховым агентом. Сплошное манипулирование людьми. Эту деятельность он променял на обработку статистических данных маркетинговых исследований. Сплошной экзистенциальный ангст [7].

– Кто? – вскричала Крисси, ибо к этому времени их знакомство уже состоялось. – Кто-кто сплошной?

– Черные мысли, – пояснял он. – Сидишь себе, считаешь, сколько мюслей съедает за завтраком среднестатистический рабочий… и вдруг делается страшно, аж жуть.

Мэтт познакомился с Крисси во время парижского периода своей жизни. В собственных глазах он был чем-то вроде свободного художника с Левого Берега [8], однако, будучи спрошен, признавал, что является живописцем без кистей, поэтом без слов. Он провозглашал намерение создать нечто под названием «контрмедиа» – форму искусства, которая существует только в уме того, кто ее выдумывает. Предполагалось, что это шутка, но Мэтт шутил таким образом с разными людьми столь часто, что и сам почти начинал верить в собственную находку и даже порою подумывал, нельзя ли таким образом зарабатывать деньги. Однако, чтобы действительно создать систему «контрмедиа», пришлось бы страдать, голодать и терпеть лишения, и, конечно, Мэтту такая перспектива совсем не нравилась. Он зарабатывал гроши курьером-носильщиком в туристических лагерях, мойщиком посуды, распространителем рекламных листовок, приглашающих на ночные дискотеки.

Однажды на Севастопольском бульваре он увидел, что к нему приближается девушка, одетая и загримированная в стиле «гот» [9].

В необычно жаркий день – один из первых дней апреля – пот пробивался сквозь слой ее белого грима.

– Возьми листовку. Похоже, тебе жарко.

– Все из-за этих черных одежек, – ответила она по-английски.

Он не имел в виду жару этого сорта. Он имел в виду, что ее выпуклости так и рвутся проложить себе путь на волю из черных джинсов.

– Дай сигарету. Она дала.

– Угости меня кофе, – сказал он полчаса спустя.

Она угостила.

– Разденься, – сказал он вечером, в ее убогой комнатушке.

Она разделась.

Но вот Крисси приняла душ, сняла с кожи жирную косметику, – и Мэтт был потрясен тем, что явилось из треснувшей ракушки. Она светилась, как влажное молодое зернышко. От нее исходил запах, словно от ядрышка какой-нибудь разновидности ореха. Вкус ее рта напоминал миндаль, и даже слюна отдавала привкусом аниса.

Ему хотелось насытиться ею, поглотить ее без остатка. Ее аромат сводил его с ума. Он глубоко дышал и творил некое неведомое таинство с помощью эманации ее тела. Неповторимое благоухание ее женского начала возбуждало в нем почти религиозный экстаз, мистически преображающий ее вагину в символ причастности к высшей жизни. Ладан ее гениталий курился в воздухе, насыщая его дыхание пряным сгущающимся туманом, который доводил его до изнеможения. Он выныривал в яркий свет каждый раз, словно человек, заново рожденный, одаренный новой душой. Ее чары разжигали в нем священный ужас.

В течение трех дней – за исключением тех минут, которые требовались для удовлетворения естественных потребностей или для коротких вылазок за пищей, – они не покидали кровати. Время от времени он бросал взгляд на кучу черного тряпья, сваленного в углу, на каблуки-шпильки, кружевные перчатки, декоративные побрякушки фирмы «БМВ» и каждый раз изумлялся: неужели под всем этим скрывалась белая маска с алыми губами. Его преследовала мысль, что из-под «готской» атрибутики выполз какой-то плотский дух – то ли новое животное, то ли суккуб – женщина-демон, совокупляющаяся с мужчиной во время сна.

Впоследствии Крисси не раз говорила о том времени, что Мэтт спас ее от Парижа. Но Мэтт знал, что это она его спасла.

– Что ты вообще делаешь в Париже? – спрашивала она.

– Не знаю.

– И я не знаю.

– Раз так, давай домой.

И они отправились домой. Съехали из комнаты Крисси, не заплатив. Крисси надела некоторые вещи Мэтта. Она рассталась с «готскими» атрибутами, оставила их там, где случилось обронить: перчатки, серебряные подвески, черные майки и спрятанную под ними маску. Можно было вообразить, что внутри нее скрывается какое-то чудище, которое изгоняет иные силы. Они доехали до Кале и, купив билет на ночной паром в Англию, всю ночь проспали в объятиях друг друга на полу буфета; во время перехода через пролив паром сильно качало.

На самом же деле, когда Мэтт познакомился с Крисси, его доводы в пользу Парижа окончательно испарились. Он живет в Париже, весело сообщал он самому себе, потому что это самый блистательный город, в котором можно дать волю своим чувственным порывам. Там, где шла речь об умении воплощать свои сексуальные фантазии средствами искусства, Мэтт демонстрировал и подлинное красноречие, и способность заражать собеседника своим энтузиазмом. Он мог бы собрать женщин прямо с улицы и выстроить их так, чтобы получилось яркое праздничное представление – с четко выверенными пропорциями блеска и непристойности. Спортивно-пиротехническая сторона его воображения соответствовала ленивому характеру. Он ни разу не приложил серьезных усилий, чтобы претворить в жизнь хотя бы один свой замысел… пока не встретил Крисси.

Ее судьба свалилась на него, как небрежно оброненная сигарета на деревья высохшей рощи. Она пожирала его, как лесной пожар, заставляя сгорать дотла. Прошло три года, прежде чем пламя начало утихать.

Однако, когда дым стал рассеиваться, Мэтт обнаружил, что живет с женщиной, которую, строго говоря, почти не знает, но при этом был вынужден каждый день облачаться в костюм, чтобы колесить по автострадам, принимая заказы на шоколадные батончики для станций техобслуживания и различных торговых точек между ними. Он понимал, что занимается этим потому, что любит Крисси, и их любовь была столь возвышенной силой, что иногда приходилось цепляться за якорь обыденности. Когда же он почувствовал, что не может больше решать алгебраические задачки, он бросил эту работу, как раньше бросил многие другие. Он женился на Крисси и сменил в этот период множество работ – не потому, что ему так уж хотелось работать, просто он думал, что именно этим занимаются женатые мужчины: ходят на службу. Он и представить себе не мог, чтобы за свою должность держался какой-нибудь холостяк: смысл-то какой? За прожитые годы ему довелось переменить так много рабочих мест, что они могли бы, как он думал, послужить материалом для впечатляющих «сведений об авторе» на обложке романа, если бы он вздумал этот роман написать. Не так давно Мэтт даже работал у Джеймса копирайтером в рекламном агентстве «Гамильтон и Пут», найдя, как он полагал, вполне достойный выход своим творческим наклонностям. Однако через полгода Джеймс был вынужден его «отпустить».

– «Отпустить»? Это значит, что ты меня увольняешь?

– Увольняю? Черт побери, Мэтт! Я так старался удержать тебя! Ты же знаешь, как я защищаю своих людей! Я использовал все приемы, которые мне известны. Но мы в этом году лишились трех выгодных контрактов, потерпели большие убытки, вот и получилось: «последним вошел – первым вышел». Ты мне друг. Это тяжело, крайне неприятно, но уж так сложилось.

Мэтт не сказал ничего, но был глубоко уязвлен. В короткий период сотрудничества с «Гамильтоном и Путом» он трудился невероятно усердно, но винил себя, допустив пару мелких ошибок. Мэтт считал себя почти в неприкосновенности; и действительно, за Джеймсом, успевшим обзавестись бочкообразной грудью и вихляющей походкой – непременными атрибутами «криэйтив-директора», – копирайтеры чувствовали себя как за каменной стеной. Однажды Джеймс устроил Мэтту разнос за то, что тот выболтал одной их сотруднице кое-какие конфиденциальные сведения о нем, Джеймсе. Потом у Мэтта случился конфликт с менеджером, ведающим счетами, который не сумел должным образом представить его идеи конкретному клиенту; заказ сорвался, а осыпать друг друга взаимными упреками никому не хотелось.

– Если я тебя оставлю за счет другого сотрудника, как это будет выглядеть? – оправдывался Джеймс. – Нельзя все-таки смешивать работу и дружбу. Ты ведь можешь это понять, Мэтт? Можешь?

Мэтт подтвердил, что может. В конце концов он нашел другую работу, где подвизался сейчас. Должность устроил ему другой приятель. Он возобновил некоторые знакомства той поры, когда занимался детьми, и продавал оборудование спортивных площадок для одной скандинавской фирмы.

Но потом рвение у Мэтта угасло. Работа становилась чем-то вроде пиявки, которая разбухает, питаясь твоей кровью, пока ты блуждаешь по житейскому болоту. Словно тропический червяк, проникающий в кровеносную систему через ранку в ступне и доползающий до головы, чтобы расположиться на постой позади твоих глаз, пока они не закроются навсегда. Менее честолюбивого человека трудно было бы отыскать.

Однако Мэтт отнюдь не погрузился в апатию. Например, он был готов работать в поте лица, чтобы сохранить свои отношения с Крисси.

Те несколько дней в Париже, и дорога домой, в Англию, и последовавшие за этим месяцы запечатлелись в памяти Мэтта озаренные ярким, «кислотным» светом. Что-то вошло в их жизнь и окутало их покровом золотых крыльев. Они стали избранными, непохожими на других. Они заняли уготованное им место на Олимпе. Работа не играла никакой роли; они могли заниматься чем угодно. Любовь делала их заговоренными от пуль. Любовь делала их неуязвимыми.

Мэтт так и не понял, когда и почему это случилось, но однажды, проснувшись, он увидел, как Крисси собирается к выходу на работу. Накладывая на лицо косметику, она изучала собственное отражение в зеркале и причмокивала губами. Взглядом, мутноватым после распитой накануне пары бутылок вина, он обвел тесную сырую квартиру, где они обитали после возвращения из Парижа. И после этого, день за днем, золотой свет начал тускнеть, отшелушиваться, как фольга. Фотохимический свет померк.

Мэтт запаниковал и в обуявшей его панике попросил Крисси выйти за него замуж. Она мгновенно согласилась; все-таки, что ни говори, он спас ее от Парижа. Мэтт был ошеломлен тем, как это просто – стать женатым человеком. Он позвонил в регистрационное бюро, и, оказывается, вся подготовка к бракосочетанию сводилась к тому, чтобы явиться с чеком и заверить клерка в нарукавниках и подтяжках, что вы не двоеженец. Но чего же он ожидал? Испытания огнем и льдом? Странствия за черной розой в горах на краю света? Публичного разбирательства перед синклитом духовных наставников высоких рангов?

– Ты живешь не в реальном мире, – засмеялась Крисси, когда он явился домой с документами. – Совсем в другом мире.

На их бракосочетании присутствовала пара фиктивных свидетелей. Настоящий медовый месяц они не могли себе позволить, но провели брачную ночь в отеле, устроив себе роскошный ужин и умудрившись в пылу любовных утех стянуть с окон тяжелые бархатные шторы. Золотой свет возвратился, залив их мир и их тела. На неделю-другую.

Мэтт не понимал, что происходит. Не было ни конфликтов, ни разногласий, ни острых углов. Никто не поднимал шума, если другой забывал завинтить тюбик зубной пасты или помыть после себя ванну. Но он не мог заставить себя поговорить об этом с Крисси. Он не знал, существует ли еще для нее их «кислотный» свет, но если бы ему пришлось спросить, – свет потух бы наверняка. Более того, он упрекал себя. Он чувствовал, что ему ниспослан редкий и драгоценный дар, – а он оказался недостойным. Дар тускнел у него в руках. Он сам, некогда бывший среди избранных, теперь оказался среди отринутых, обделенных благодатью.

Не имело никакого смысла взлетать так высоко лишь ради того, чтобы рухнуть вниз. И Мэтт посвятил свое время попыткам восстановить сказочную атмосферу. Он нанимался на работу и пытался обустроить дом. Бросил работу и убедил Крисси, что им необходимо прокатиться вместе по Индонезии. Они вернулись, и он опять пошел на работу. Потом ему захотелось уволиться и возвратиться в Париж. Что, если там золотой свет и возродится, в столице любви? Крисси отказалась. Она даже слышать не хотела о Париже. Единственным хорошим воспоминанием об этом городе было бегство оттуда, говорила она ему.

И вот он, по истечении нескольких лет, ежеминутно пытается повергнуть в прах призрак «кислотного» света, – а непослушная девочка лежит, поверженная в прах, протаранив головой ворота конюшни. Мэтт распрямился и, к всеобщему удивлению, принялся командовать.

– Кончайте кудахтать! Так, давайте-ка поднимем ее на ноги. Джесси! – поднес он к ее лицу ладонь с тремя разогнутыми пальцами. – Сколько пальцев видишь?

– Три.

– Правильно, сотрясения мозга у тебя нет. Сабина, промой этот порез и смажь каким-нибудь антисептиком. А потом все пойдем поплаваем, верно, Джесс?

– Верно, – сказала Джесс. Ее ресницы подрагивали.

Открыв рот, все уставились на Мэтта.

– Ну и что? – спросил он. – Девочка решила пободаться с дверью, всего-то и делов. Может, мне тоже все время хочется побиться головой о стенку.

Потом Мэтт скинул рубашку, подбежал к бассейну и нырнул – только брызги полетели.