"Колдунья" - читать интересную книгу автора (Гриффит Рослин)

Глава 4

В своей жизни Чако стрелял во многих людей, но никогда не попадал в случайных свидетелей. Осознавая гнусность того, что он сделал, он хотел как-то загладить свою вину. Он сопровождал тело убитого в Санта-Фе, затем уплатил гробовщику, организовал похороны. Однако его постоянно преследовали крики вдовы Натана Ганнона. Он ощущал, как она била его кулаками в грудь, ему мерещились следы крови ее мужа, оставшиеся на одежде несчастной женщины.

Воспоминания задевали его за живое.

Натан Ганнон. Когда девушка-полукровка назвала это имя, Чако сразу задумался, откуда оно ему знакомо. Он вспомнил. «Блю Скай Палас». Он бывал там не раз и знал Ганнона как порядочного человека, постоянно и честно играющего картежника.

Более он уже не сможет играть, не сядет ни за покерный, ни за какой другой картежный стол.

Чако, оставившему Мартинеса в Гэйлисто-Джанкшен позаботиться о раненом, не хотелось ехать обратно. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Он явно не горел желанием возвращаться в графство Линкольн.

Может быть, ему надо было бы вернуться к Ролстону, но только для того, чтобы уйти навсегда. Он был уже сыт перестрелками и убийствами.

Прогуливаясь по улицам Санта-Фе, он чувствовал безразличие к прохожим. Вот уже два часа, как он видел одну и ту же старуху оборванку в черном одеянии. Может, она следит за ним? Если это так, думал он с усмешкой, тогда ему остается только застрелить ее, а что же еще?

Однако именно в этом месте, где напротив на углу была маленькая церковь, он явно не мог этого сделать. Перед тем как войти внутрь церкви, где ему так хотелось побыть, он остановился и несколько минут смотрел на глинобитное здание церквушки с простым крестом над колокольней. Его мать, более считавшая себя апачи, чем католичкой, не часто брала его с собой в церковь, но он помнил церковное пение и тяжелый запах ладана.

Когда в церковь прошла мексиканка средних лет, он последовал за ней в наружный вестибюль и, смотря на нее, повторял принятые здесь обрядовые действия. Опустив руку в святую воду, он затем перекрестился. Он уже было направился за женщиной в святилище, но вспомнил, что у него все еще был револьвер. Он раздумывал, оставить или нет кольт на вешалке у входа, ведь это же все-таки было священное место. Наконец он снял ремень с револьвером и повесил его под шляпой на вешалку.

Внутреннее убранство святилища было таким же скромным, как и внешний вид церкви. Несколькими рядами стояли деревянные скамейки. Глаза Чако с трудом привыкли к тусклому свету в помещении. Он сел на одну из скамеек. Здесь было несколько молившихся прихожан. За алтарем размещалась расписанная деревянная завеса с изображением святых. Висело распятие Христа в золотом венце с шипами.

В маленьких нишах располагались изображения святых. В одном из них он сразу же узнал образ, которому поклонялась его мать, образ Святой Девы Гваделупской. Онейда Джоунс говорила, что ей всегда становилось легко, когда она видела изображение Святой Девы Гваделупской, которую часто изображали темнокожей, как индианка, с лучами ацтекского солнца, исходившими от нее.

Его мать-полукровка, поклонявшаяся тому же, что и апачи, привила это и ему.

Все в мире имеет духовное начало, и оно может быть использовано как для добра, так и для зла. В обрядах апачи всегда содержится обращение к этому началу, даже тогда, когда оплакивается умерший.

Но Натан Ганнон не был апачи.

Хотя он, наверное, был таким же хорошим человеком, как муж матери Онейды Рубен Джоунс. Именно он так назвал Чако и воспитывал его как сына, хотя и недолго. Когда его убили, Онейда зажгла в честь него свечу.

Может быть, и сейчас свеча, которую зажжет он, поможет душе Ганнона, подумал Чако, увидев, как мексиканка опустила монету в ящик перед образом Девы Гваделупской, затем взяла свечу, зажгла и поставила ее перед образом девы.

Загорелся маленький язычок пламени, и он мерцал как звезда в темноте.

Вот уже две последние недели воспоминания о той звездной, лунной ночи, когда он увидел волка, заставляют его испытывать неприятные ощущения. Неужели это было предзнаменованием этого кровавого события? Может быть, к этому причастна черная магия? Может быть, это проделки ведьмы?

Он не хотел думать, что это так. Сердцем он должен бы быть апачи и так же, как они, быть суеверным, но он не признавал этого.

Пока Чако размышлял, из исповедальни вышел настоятель этой церкви. Чако подумал, что, может быть, Ганнон простит его там, в ином мире, если священник помолится за него, и, возможно, тогда и вдове Ганнона Бог поможет на этой грешной земле. Он не мог забыть ее раздирающих душу слез и заплаканного лица.

Чако поднялся и подошел к священнику, который был невысокого роста, лысый и с доброжелательным лицом. Какое-то чувство предосторожности мелькнуло в лице священника, когда он посмотрел на Чако. Но это и понятно. Его заросшее щетиной, небритое лицо, неопрятный вид создавали неприятное ощущение, глядя на него, можно было и испугаться.

— Не пугайтесь, — сказал Чако по-испански. — Я здесь для молитвы, а не для того, чтобы причинить какой-то вред.

Священник расслабился:

— Хорошо, хорошо. Ты что, сын мой, хотел бы исповедаться?

Неужели он знал, что сделал Чако? Чако стало не по себе, и он решил спросить.

— Я не католик, — сказал он. Его никогда не крестили. И он продолжал: — Не знаю, как это лучше сделать, но мне надо помолиться за человека, которого сегодня убили. — Его мать как-то говорила ему, что такое возможно. — Как мне это сделать?

— За небольшую плату я отслужу мессу по умершему, — предложил священник. — Это лучшее, что можно сделать.

Чако не интересовало, какова будет плата. Он сразу же полез в карман и вытащил оттуда сложенный лист бумаги и несколько золотых двадцатидолларовых монет. Часть монет он дал священнику.

— Как великодушно с твоей стороны, сын мой. Спасибо.

— Сделайте все хорошо, отслужите хорошую мессу. Его имя Натан Ганнон. — Чако прервался, а потом добавил: — И не могли бы вы помолиться также за миссис Ганнон? Я совсем не знаю ее, но думаю, что она совершенно одинока.

Священник улыбнулся и сказал:

— Конечно же, я не забуду и о вдове.

Бедная женщина, думал Чако, но сейчас он уже чувствовал какое-то облегчение.

Посмотрев на сложенный лист бумаги, который все еще держал в руке, он вспомнил, что надо бы прочитать, что там написано. Он получил это послание несколько дней назад, и сейчас как раз был подходящий момент, чтобы узнать содержание этого послания.

— Что-то еще, сын мой?

Чако глянул на священника, вполне доверяя ему.

— Вы можете прочитать это письмо мне? Я плохо знаю испанский.

— Говоришь по-испански ты хорошо.

— Да, лишь говорю, но не читаю, — сказал Чако, разгладив листок бумаги и еще раз посмотрев на него. Написанное на испанском языке письмо было для него не чем иным, как нагромождением причудливых знаков, правда, свое собственное имя он прочитал, так же как и подпись внизу. — В школе я не учился испанскому, — объяснил Чако. Он и английского толком-то не знал. В школу он ходил всего лишь несколько дней, и читать или писать хотя бы на одном из трех языков он не умел, лишь только говорил.

Священник собрался уходить.

— Пойдем со мной, сын мой, почитаем твое письмо, — сказал священник и добавил: — И нет надобности еще делать денежные пожертвования. Ты дал предостаточно.

Он проводил Чако в небольшую комнату. Чако сел на скамью напротив письменного стола священника, на котором горела керосиновая лампа. Священник достал очки из ящика стола и прочитал:

«Сеньору Чаку Джоунсу.

Вы не знаете меня, но я знаю о вашем существовании с самого вашего рождения. Ваша мать работала у меня служанкой. Я не знаю, как точнее бы выразиться, сеньор Джоунс, но я решил, что мне следует сообщить вам, что я ваш отец.

Если у вас появится желание поговорить со мной об этом, вы сможете найти меня в моем имении в северной части Санта-Фе

Дон Армандо де Аргуэлло»

Было видно, что священник совершенно потрясен.

— Дон де Аргуэлло твой отец?

Священник, как, впрочем, и все в этой части Нью-Мексико, прекрасно знал о богатом старинном роде идальго. И он, конечно же, совершенно не ожидал, что представитель такого рода может быть отцом этого грязного метиса, который, похоже, умеет лишь хорошо стрелять.

Чако сел и уставился в пол, не зная, что и думать. Когда он увидел имя де Аргуэлло в письме, он предположил, что этот важный господин желает дать ему работенку, зная его репутацию меткого стрелка, от чего Чако уже хотел было отказаться. Но он никак не ожидал такого известия.

Священник, недоумевая, качал головой:

— Дон де Аргуэлло?

Все еще находясь в шоке, Чако вдруг озабоченно спросил:

— Вы же никому не скажете об этом?

— Если ты сам не пожелаешь, чтобы я сказал, я, конечно же, не скажу. Я же слуга Бога.

Священник аккуратно сложил письмо и отдал Чако.

— Ты поедешь на север, к Дону Аргуэлло, не так ли?

— Я не знаю.

— Однако это такое заманчивое предложение…

— Мне не нужны деньги богача, — сказал Чако. О Доне Аргуэлло Чако думал так же, как и о всех богачах, наживающихся за счет других. — Я могу и сам о себе позаботиться. — Что он и делал с тех пор, как двадцать лет тому назад умерла его мать.

— Но в тебе же его кровь.

И той полукровки-рабыни, которую, как было известно Чако, де Аргуэлло изнасиловал. А потом, когда она уже была беременной, богач даровал Онейде свободу и немного денег, чтобы она покинула его дом.

— Дон Аргуэлло не волновался обо мне все эти тридцать пять лет, — сказал он сердито, — так почему же я сейчас должен беспокоиться о нем?

Наконец-то она увидела своего врага во плоти, она ликовала.

Шпионя, она пошла по его следу, приехала в Гэйлисто-Джанкшен, затем вернулась в Санта-Фе, следуя по пятам за ним. Ненависть переполняла ее. Она хотела содрать мясо с его костей, нюхать терпкий запах его живой крови, медленно просачивающейся из его тела.

И она вот-вот могла бы это сделать… если бы не тот особенный ореол силы, который окружал его… и если бы ее собственная человеческая слабость не препятствовала ей. Все же ее враг, хотя и неряшливый и грязный, был хорошо сложен и привлекателен. Его походка была грациозной, плавной. Он полностью соответствовал понятию — мужественный воин апачи.

Апачи!

Она не должна забывать о его происхождении и о том, как долго она уже жаждет его смерти. Она представляла его глаза, а в песок из его разорванного горла вытекает кровь, и жизнь уходит из его тела.

Его жизнь… Однако какой он мужественный и соблазнительный!

Несмотря на страстное желание видеть его мертвым, она так же страстно хотела почувствовать его тело под собой, оседлать его подобно ставшей на дыбы лошади, ощутить его оргазм и тепло, разливающееся внутри ее матки.

Она не знала, чего больше она хотела: его жизни или его смерти.

Тем временем, пока она шла за ним и наблюдала, он вошел в церковь. Ругаясь, она также решила пойти туда, однако ей надо было быть осторожной.

Войдя в вестибюль церкви, она тихо заворчала, почувствовав жгучую боль. Она старалась не замечать, что земля как будто горит под ее ногами, обжигая ей пятки даже через туфли. Увидев его ремень с револьвером, висевший на вешалке, она сообразила, что могла бы взять с собой частичку его. Вытащив нож, спрятанный под ее одеждой, не обращая внимания на боль, она быстро отрезала кусок кожаного ремня, на нем висел револьвер, который он носил у своего бедра.

Затем она исчезла, жалуясь про себя, и, задержавшись в дверях, плюнула, проклиная это священное место.

Выйдя наружу, она пошла по узкой улице, а затем след ее простыл. Ее жгучая ненависть должна была на кого-то излиться. Украдкой идя по улицам, она жаждала особых мук и пыток для него.

Черт его побери!

Затем она заметила, как стройный молодой парень навахи привязывал свою лошадь к столбу. На нем была яркая голубая рубашка, а вокруг головы обмотан расписной шарф, под которым развевались волосы, черные как смоль.

Гм, а он недурно сложен! Какие у него сильные мускулы!

Он мог бы подойти ей.

Она вся выпрямилась, быстро сбросила в сторону рибозо и расстегнула воротничок блузки. Она пошла к нему навстречу, с дерзким взглядом, с распущенными волосами, страстно желая его. Зная, как привлечь его, она взялась за мешочек с травами, висевший у нее на шее.

Теперь наконец-то она утолит свой голод, сразу удовлетворив оба свои желания.

Сейчас Фрэнсис вынуждена была жить в месте, о котором она раньше и понятия не имела. Каждый день она просыпалась на странной, чужой для нее земле. Хотя эти немощеные улицы были изъезжены вдоль и поперек и здешнее население отличалось особым грубым нравом, Санта-Фе был подобен расцветшему экзотическому цветку, который вечно обращен к яркому солнцу, его лепестки трепещут под звуки нежной испанской музыки, а его корни глубоко ушли в древнюю землю местных обычаев и традиций.

Вот уже прошла неделя, как она приехала сюда, и ей удалось посмотреть наиболее живописные части города. Однажды Луиза специально заехала за ней в экипаже, чтобы провезти Фрэнсис по здешним местам. Девушка показала ей центральную площадь. На небольшом открытом пространстве с дорожками и деревьями по субботним вечерам играл военный оркестр, и красавцы кабальеро щеголяли перед хихикающими девицами в красивых шалях. А уже поздним вечером здесь можно было встретить леди другого сорта, прогуливающихся ззад и вперед.

С одной стороны площади размещался Губернаторский дворец, длинное, из кирпича-сырца здание семнадцатого века с огромным порталом и несколькими массивными деревянными дверями. Сначала, после восстания в 1680 году пуэбло — группы индейских племен — здание принадлежало как индейцам, так и испанцам. Сейчас же в этом здании размещалось правительство территории. В северной части дворца находилась штаб-квартира американской армии, которая перебазировалась сюда, оставив забаррикадированный форт Марси, находившийся за городом.

Фрэнсис уже видела множество солдат, заходивших в «Блю Скай Палас» в качестве клиентов. Она не могла пожаловаться, что ей приходится сталкиваться с постоянными посетителями. Свою бумажную работу она выполняла наверху у себя в комнатах. А закупкой и доставкой продовольствия и других необходимых вещей занималась по утрам, перед открытием «Блю Скай». Бэлл организовала все так, что ее «девицы» находились лишь в определенной части салуна или в дальнем крыле гостиницы.

У Фрэнсис не возникало трудностей с ее нынешней работой, она вполне освоилась и чувствовала себя как дома в комнатах Нэйта, особенно после того, как Бэлл забрала его одежду и личные вещи. После похорон она все еще не могла прийти в себя и постоянно вспоминала об этом трагическом случае. А на горизонте уже маячила следующая неприятность.

Мексиканец, который присматривал за порядком в казино, проработавший у Нэйта много лет, не пожелал, чтобы его боссом была женщина.

И теперь Фрэнсис сама должна была выполнять эти функции, что, конечно, нервировало ее, хотя Бэлл всячески старалась ободрить ее и успокоить.

— Тебя не должны волновать эти мужики, — говорила ей Бэлл в то время, как Фрэнсис готовилась к первому вечеру, который она должна была провести в зале казино. — Если ты будешь вести себя с ними как леди, то и они будут так же относиться к тебе, — сказала Бэлл, оглядев Фрэнсис в ее черном закрытом платье. — Тебе надо надеть что-то другое, во всяком случае, не то, что на тебе.

Фрэнсис посмотрела на себя в зеркало, висевшее на одной из белоснежных стен. Стоя среди кушеток и кровати, покрытых яркими покрывалами навахи, она понимала, что похожа на белую ворону.

— Черный, конечно, прекрасный цвет, и я знаю, что у тебя все еще траур, однако то красное платье для вечера было бы намного лучше.

— Мое выходное вечернее платье? — изумленно спросила Фрэнсис. Это платье, отделанное бисером, Нэйт купил ей в Чикаго. Фрэнсис прокашлялась. — Не слишком ли оно открытое, как ты думаешь? — Платье было с короткими рукавами и глубоким вырезом, и она не была уверена, что оно уместно в ее ситуации, к тому же она боялась в нем замерзнуть.

— Ну, хорошо, ты хочешь быть изысканно одетой или нет? — убеждала ее Бэлл. — Ты же хочешь, чтобы посетители думали, что у тебя достаточно денег, чтобы содержать такое место, — тогда и игра будет на высшем уровне. И в то же время ты должна сделать так, чтобы они чувствовали себя здесь непринужденно, свободно, — говорила Бэлл, нахмурив брови. — И знаешь, мы должны что-то сделать с твоей прической. С этими зачесанными назад волосами ты все еще похожа на учительницу.

Фрэнсис дотронулась до волос:

— В самом деле?

— Такой прической ты только отпугнешь посетителей, моя милая. Она не годится для нашей работы.

Фрэнсис подтвердила:

— Я тоже думаю, что не годится.

Она должна была серьезно относиться к словам Бэлл, чтобы у нее все получилось в этом незнакомом ей бизнесе.

— Тогда я схожу за завивочными щипцами, — сказала Бэлл, прежде чем выйти на балкон, тянувшийся изгибом по внутренней площадке «Блю Скай» и соединявший крылья здания в виде полумесяца.

Надеюсь, что она не будет потом раскаиваться в том, что сейчас делает, Фрэнсис достала вечернее платье, положила на кровать, а затем переоделась в другой корсет и тугую атласную нижнюю юбку. Она помнила, что ни одна душа в Санте-Фе не знает ее.

Ей также не следует забывать, что ее уволила сама заведующая школой мисс Льюиллинн, не дав ей возможности и дальше работать учительницей, и даже если она приползет обратно в Бостон из Нью-Мексико и даст обет носить черный цвет всю свою оставшуюся жизнь, ей все равно не получить места учителя.

Учительская работа в той школе не вызывала у Фрэнсис каких-либо волнующих или приятных воспоминаний, особенно если иметь в виду те стесненные условия, в которых она жила в общежитии, и устаревшие методы преподавания в школе.

— Старая перечница! — бормотала она, одевая халат. — Старый сморщенный чернослив. Отвратительная хищница!

Вдруг кто-то засмеялся, кто-то так нежно и заразительно захохотал, что Фрэнсис сразу же обернулась и увидела молодую блондинку, стоявшую в дверях, которые не были закрыты.

— Привет, — улыбнулась девушка.

— Наверное, ты слышала, как я разговаривала сама с собой.

— Ну и что, если никого нет рядом, почему бы не поговорить и с собой?

Блондинка не была уж очень симпатичной, хотя у нее были распущенные густые длинные волосы. На ней была вышитая блузка с большим вырезом и ярко-красная юбка, на голых ногах открытые сандалии. Она выглядела как типичная представительница мексиканских низших слоев. У жителя восточной части Америки такое одеяние могло вызвать лишь шок.

Вдруг у двери появилась Бэлл:

— Что ты здесь делаешь, Руби?

— Я очень любопытная, вот я и подумала: не посмотреть ли мне все здесь вокруг?

— Я понимаю, ты новенькая, но впредь должна знать, что твое место внизу.

Девушка смутилась:

— Ну, тогда я пойду.

Фрэнсис про себя отметила, что Руби была совсем юная, ненамного старше Луизы, а она уже была одной из «девиц». Неужели молодая девушка не может найти здесь другой работы?

— Нет, подожди, все в порядке, Руби, можешь остаться, — сказала ей Фрэнсис.

Бэлл была удивлена:

— Она может остаться?

— Может быть, понадобится ее помощь.

— Держу пари, что я обязательно вам пригожусь, — быстро сообразила Руби, — вы собираетесь накручиваться? — Руби схватила щипцы, которые принесла Бэлл. — Я так хорошо умею укладывать волосы. — Она посмотрела на Фрэнсис, затем на ее платье, лежавшее на кровати. — И шить тоже умею. Если нужно, я могла бы убавить вам этот корсаж.

— Спасибо, но корсаж подходит мне.

Бэлл поставила стул перед собой, чтобы Фрэнсис села на него, и полезла в карман фартука, который был надет поверх ее золотистого атласного платья.

— Проклятье, я забыла ножницы.

— Я схожу за ними, — предложила Руби, желая хоть чем-то помочь.

— Они лежат в верхнем ящике комода рядом с кладовой.

Девушка помчалась вниз.

— Ты собираешься постричь мои волосы? — спросила Фрэнсис.

— Только впереди. Тогда можно будет сделать локоны.

Очень надеясь, что у нее не будет такой же прически, как у Бэлл — вся голова в кудряшках, — Фрэнсис спросила:

— А сколько Руби лет?

— Говорит, что восемнадцать.

— Похоже, что она ненамного старше твоей дочери.

— Может быть. Но что я могу сделать? — говорила Бэлл. Фрэнсис увидела, как ярко подведены у Бэлл глаза. — Она зарабатывала себе на жизнь как попало, и ее даже избивали там, на другой стороне площади.

Фрэнсис изумилась:

— Боже мой! Как же это возможно.

— Но здесь никто и пальцем ее не тронет, ты можешь быть уверена.

Бэлл наняла несколько мужчин для охраны «Блю Скай». Она заверила Фрэнсис, что работа в казино будет теперь безопасной.

— Руби очень нравится мексиканцам, — размышляла Бэлл. — Из-за ее светлых волос они называют ее Ла Рубиа.

Фрэнсис знала, что по-испански это слово означает «блондинка».

Руби возвратилась и привела с собой двоих женщин. Хотя Фрэнсис никогда официально с ними не знакомилась, она узнала в одной из них Эвандеру, полную и симпатичную девушку-мексиканку, и Магдалину, привлекательную женщину, несмотря на ее квадратное лицо и жесткие черные волосы, из которых она заплетала много косичек. Бэлл говорила, что Магдалина наполовину индианка-пуэбло. Обе девушки были одеты в такие же с большим вырезом просторные наряды, как у Руби.

Бэлл положила щетки и расчески на стол. Каждая из присутствовавших в комнате Фрэнсис девушек была такой восторженной и милой, что Фрэнсис не хотела делать вид, что не замечает их, или относится к ним холодно, да она и забыла об их профессии. В конце концов, вероятно, многие женщины просто не могли иначе зарабатывать себе на жизнь.

Глядя на себя, она также удивлялась, как у нее стремительно быстро менялся образ мыслей и стиль жизни.

Когда Бэлл начала стричь ее волосы, она зажмурила глаза. Лезвия ножниц медленно отрезали пряди волос.

— Не волнуйся, ты будешь выглядеть просто прекрасно, — успокаивала ее Бэлл.

Когда она закончила, Руби и Эвандера щипцами стали завивать волосы Фрэнсис.

Почувствовав запах чего-то паленого, Фрэнсис произнесла:

— Пахнет так, как будто я горю!

— Щипцы горячие. Надо потерпеть одну минутку, — говорила Руби.

И лишь только Фрэнсис собралась высказать недовольство, что ей эта завивка неприятна, как все уже было закончено. Однако пока Бэлл не завершила полностью ее прическу, она не разрешала Фрэнсис посмотреться в зеркало.

— Ну, вот! Теперь ты должна лишь одеться. Вот сейчас ты действительно прехорошенькая, Фрэнки, — сказала Бэлл, назвав ее коротким именем. — Вот видишь, как мало надо, чтобы так похорошеть.

— Вы очень, очень красивая и хорошенькая, — говорила Эвандера, улыбаясь, при этом у нее на щеках появлялись ямочки.

— У вас прекрасные волосы, и вы можете их сделать более блестящими, если будете мыть голову настоем листьев юкки, сеньора Ганнон, — добавила Магдалина, теребя маленький мешочек, который висел у нее на шнурке на шее. — У меня есть листья, я могу вам дать.

— Хорошо пользоваться лимонным соком, — говорила Руби. — Когда я могу себе это позволить, я ополаскиваю волосы лимонным соком.

— Спасибо, спасибо. Я обязательно попробую это, — благодарила всех Фрэнсис, вставая и заглядывая в зеркало.

Она удивилась, так как не ожидала, что новая прическа так пойдет ей. Улыбаясь, она дотронулась до локона, спадавшего на ее лоб.

— Прекрасно.

— Тебе нравится? — расплывшись в улыбке, сказала Бэлл. — Конечно, не помешало бы еще немного подкрасить глаза и губы.

— Накраситься? — переспросила Фрэнсис, ну это уж слишком. — Я не думаю, что это нужно.

— Совсем немножко, — настаивала Бэлл. — Ты должна отважиться на это.

Ей все же удалось убедить Фрэнсис подкрасить веки и губы. Но когда все было сделано, Фрэнсис вынуждена была признать, что этот макияж вполне естественнен и очень идет ей. Руби и Эвяндера ушли, а Бэлл и Магдалина помогли ей надеть красное платье.

— Вот теперь ты действительно готова для вечера, — объявила Белл. — И не говори по пустякам с теми мужчинами. Делай так, как я учила тебя: «Если ты будешь вести себя с ними как леди, то и они отнесутся к тебе как к леди». В действительности многие из мужчин ведут себя лучше в присутствии женщин. Тебе надо лишь смотреть за столами и в то же время стараться улыбаться. Если кто-то слишком напьется, то сразу зови Адольфо, он тут же вышвырнет его. Этот маленький парень очень любит показать власть, которой его наделили.

— Так, значит, остерегаться пьяных. Прекрасно, — бубнила Фрэнсис. — Как же я скажу, что кто-то пьяный, если я этого не знаю.

— Ты это увидишь по их походке. Когда мужчины пьяные, они шатаются.

— И ругаются, — добавила Магдалина.

— Да и речь у них будет другой, — говорила Бэлл. — К тому же тебе надо следить за столами, чтобы там все было честно. Некоторые мужчины вытаскивают карты из рукавов или из обуви. И таких Адольфо тоже должен выставлять.

Чувствуя некоторую неловкость, Фрэнсис лишь кивала головой, молча соглашаясь со всеми инструкциями. Ей приходилось иметь дело лишь с ученицами, молодыми девушками. Она решила, что будет лучше, если она переговорит с Адольфо, с этим крепким, маленького роста мексиканцем с репутацией крутого парня. Когда она пару раз столкнулась с ним во владениях «Блю Скай», он был таким вежливым, учтивым, что она с трудом могла поверить в то, что он носил с собой несколько ножей.

— Ты еще не подыскивала никого для работы в казино? — внезапно спросила она Бэлл.

Бэлл рассмеялась, что обескуражило Фрэнсис.

Магдалина, пытаясь разрядить ситуацию, сказала:

— Мой дядя Томос знает кого-то, кто хотел бы работать в казино.

— Знает? — Фрэнсис посмотрела на нее с надеждой.

— Он друг твоего дяди, так? — спросила Бэлл Магдалину. — Я полагаю, что его не затруднит заглянуть к нам. Фрэнсис и я поговорим с ним.

— А он сегодня вечером уже придет, — сказала Магдалина, глядя в зеркало и поправляя серебряные с бирюзой серьги. — Томос должен встретиться с ним в баре.

— Я думаю, что поговоришь с ним ты, — сказала Бэлл. — А то я буду занята сегодня. — А затем, повернувшись к индианке-пуэбло, она спросила: — А как этот человек выглядит?

Магдалина пожала плечами:

— Ну, он темный, у него черные волосы.

— Судя по твоему описанию, таких, как он, в Санта-Фе три четверти населения, — сказала Бэлл.

— Ну, он высокий, — добавила Магдалина.

— Как его зовут?

— То ли Педро, то ли Пабло, или Чико, ну как там…— У Магдалины был растерянный вид. — Я действительно забыла. Спросите его, знает ли он Магдалину, сеньора Ганнон. И этого будет достаточно.

— Ну, хорошо. — Фрэнсис очень надеялась, что ей все же удастся нанять человека для казино. Возможно, ей повезет и сегодняшняя ночь в казино будет для нее единственной.

Когда Бэлл и женщина-пуэбло ушли, она подошла к зеркалу в последний раз. На нее смотрела женщина с волосами, красиво уложенными локонами, накрашенными губами и в платье цвета граната. Даже если бы мисс Льюиллинн увидела ее в этом платье, она ни за что бы не узнала ее, подумала Фрэнсис.

Впервые Фрэнсис сама с трудом узнавала себя.