"Дикая кошка" - читать интересную книгу автора (Эмар Густав)

ГЛАВА II Кочевье техюэлей

Посреди просеки, расположенной между двумя долинами, окруженными двумя взгорьями, были рассеяны в нескольких группах, которые грелись и разговаривали, сидя вокруг пылавших костров, или лежали и спали под деревьями семьсот или восемьсот индейцев, лучших воинов племени Большого Зайца, страшнейшего из этих бесчисленных племен, которые составляют Техюэльскую национальную силу, обширные охотничьи территории которой покрывают все пампасы за Кордильерами.

Вид этого привала индейцев при лунном свете представлял нечто грандиозное; луна, пробежав три четверти своего пути, бросала на описываемую нами сцену только слабые и бледные лучи, которые сливались с красноватым и фантастическим заревом, которое придавало зловещий пурпуровый цвет раскрашенным и странно татуированным лицам и телам дикарей.

Посреди кочевья возвышалась коническая палатка из кож ламы, сшитых вместе, на вершине которой вместо флага находился длинный шест с привязанным к нему пучком волос с человеческой головы, развевающихся на ветру.

Перед этой палаткой стояли два воина, опершись на свои ружья.

Вправо от просеки паслись оседланные и стреноженные кони племени.

На ветвях деревьев висели привязанные за задние ноги лани, медведи, буйволы и другие животные, убитые днем; одни из них были еще не тронуты; но большая часть была разрублена, очищена и употреблена на ужин.

При этом расставленные вокруг лагеря и стоявшие на вершинах скал как статуи часовые зорко смотрели вокруг, охраняя безопасность остальных. Они стояли тихо и неподвижно, готовые поднять тревогу при малейшем подозрительном шуме.

Вокруг лагеря во мраке бродили и подбирали остатки ужина громадные собаки с жесткою и взъерошенною шерстью, со впалыми и кровавыми глазами, с белыми и огромными зубами; потомки тех злых собак, которых первые завоеватели Америки привезли с собой для охоты за индейцами, прирученные последними.

Но странное обстоятельство доказывало, что племя это вышло не на охоту, а на войну, потому что не было видно ни одной женщины и была поставлена только одна единственная палатка; все индейцы спали под открытым небом.

В лагере царствовала полнейшая тишина; огни, не поддерживаемые более – все индейцы один за другим засыпали – начинали потухать, и мертвая тишина, прерываемая только отдаленным ревом диких зверей, воцарилась в просеке.

Но вдруг занавес палатки приподнялся, и из нее вышли два человека; оба эти человека требуют особенного описания.

Первый из них был лет двадцати пяти-двадцати восьми; он был высок и прекрасно сложен; черты его лица, насколько можно было судить об этом при обезображивающих, странных рисунках, которые придавали им страшное и дикое выражение, были прекрасны, благородны и умны; открытое лицо его дышало отвагой, и по временам, когда он сбрасывал с себя маску полнейшего бесстрастия, которое индейцы стараются сохранять при всех обстоятельствах, его большие черные и блестящие глаза принимали выражение удивительно доброе, и он чрезвычайно приятно улыбался; его жесты, как и жесты всех воинов, были преисполнены той грацией и тем величием, которые так свойственны этим необразованным племенам.

Это был Овициата, великий вождь техюэлей.

Его черные густые волосы, приподнятые к макушке головы и перевязанные кожей змеи, ниспадали назад подобно гриве с каски и рассыпались по плечам; испещренное блестящими цветами длинное пончо было небрежно привязано; шея и грудь его были обнажены и покрыта многочисленными турбосами или колье из раковин, обвешанных амулетами и золотыми или серебряными вещицами грубого изделия.

У его пояса с одной стороны висел калюмет (трубка мира); с другой – топор, кистень, нож, пороховница, мешок с пулями; легкий круглый щит, обтянутый кожей игуана, непроницаемый для пуль, был покрыт изображениями странных символических фигур и украшен волосами людей; он висел на ремешке близ его калюмета и ужасного лассо, с которым индейцы никогда не расстаются; он держал в руке длинноствольный карабин, покрытый медными насечками, красивый резной приклад которого был покрыт множеством зарубок в память убитых им воинов.

По цвету лица и по костюму легко можно было узнать, что второй человек был испанец.

Это был невысокий человек с большим животом, жирненький и кругленький как волчок; у него было широкое ничем не примечательное лицо; его седеющие волосы торчали длинными клочками из-под большой соломенной шляпы, покрывавшей его голову; его приплюснутый лоб, маленькие желтые косые и проницательные глаза, узко поставленные, орлиный нос, его большой рот, с тонкими губами, его отвислые щеки придавали ему некоторое сходство с совой; он никогда не смотрел как только украдкой и поэтому в его глазах отражалась низкая злоба и холодная жестокость, от которой по телу продирало морозом.

Этот человек был в костюме путешествующих испанских креолов; то есть на его плечи было наброшено пончо, которое ниспадало ниже пояса, холщевые брюки, войлочные сапоги, подвязанные под коленями, а к каблукам этой обуви были привязаны ремнями тяжелые серебристые шпоры с огромными остроконечными колесцами; кавалерийская сабля висела у его левого бедра и подобно индейскому вождю, он держал в руке длинный карабин. Отошедши несколько шагов от палатки, они остановились и стали внимательно прислушиваться.

– Я не слышу еще ничего, – сказал наконец колон.

– Тише, – ответил вождь на чистейшем испанском языке, – вот воины.

И действительно через несколько минут в просеку вошло двадцать человек индейцев.

Чилиец хотел броситься вперед; но вождь остановил его и сказал ему с иронической улыбкой:

– Неужели вы хотите, чтобы вас узнали?

– Карай! Это верно, – ответил другой, внезапно остановившись, – но что же делать? Они же сейчас придут сюда.

Овициата с презрением взглянул на своего товарища и указал ему палатку:

– Войди туда! – сказал он ему.

Толстяк повиновался, не замечая насмешливого тона вождя.

И едва за чилийцем закрылся занавес палатки, как вновь прибывшие подошли к техюэльскому вождю.

Эти индейцы были вооружены вполне по-военному; у них были прекрасные лошади, которые казались такими же дикими и неукротимыми, как и их хозяева.

Они окружали двенадцать пленных испанцев, которые были связаны на их лошадях; двух женщин, также на лошадях, но по-видимому они были свободны и с ними обращались чрезвычайно почтительно. Они ехали во главе пленных.

Опершись на свой карабин, поникнув головой и нахмурив брови и погрузившись в глубокие размышления, Овициата казалось не замечал прибытия воинов, которые стояли перед ним полукругом и безмолвно ожидали, пока он не обратится к ним с речью.

Спустя довольно продолжительное время, младшая из двух пленниц, вероятно утомленная этим продолжительным безмолвием, подняла голову и обратилась к индейскому вождю серьезным и кротким голосом, мелодические звуки которого заставили его вдруг вздрогнуть, как от электрического тока.

Это была молодая девушка, почти ребенок: ей едва ли исполнилось шестнадцать лет; ничего нет милее, грациознее и невиннее этого прелестного создания, правильные, подвижные и полные гармонии черты лица которого оживлялись двумя большими черными и блестящими глазами, увенчанными безукоризненной дугой бровей; ее густые волосы в беспорядке ниспадали на ее белые плечи длинными шелковистыми прядями, образуя своим черным как вороново крыло цветом великолепнейший контраст.

Подобно всем испанским великосветским дамам она точно купалась в волнах кисеи; на плечи ее была наброшена мантилья из индийского кашемира, которая не вполне закрывала их, на ее шее и на руках блистали чрезвычайно дорогие брильянты.

– Овициата, – сказала она, – для чего ты приказал этим воинам арестовать меня, тогда как я с твоего позволения мирно охотилась в этой пампа?

– Выслушай меня, Мерседес, – ответил вождь кротко и покорно.

– Разве я не пленница твоя? – ответила она гордо.

– Ты!.. Моя пленница?.. – произнес вождь, качая отрицательно головою.

– В таком случае, что же я такое? Индеец наклонил голову молча. Молодая девушка продолжала:

– Разве я добровольно явилась сюда? Пригласил ли ты меня? Нет, воин, прославленный в твоем племени, гроза испанцев, ты употребил против меня, женщины, насилие; ты поступил неблагородно и подло.

– Подло! – воскликнул индеец, и глаза сверкнули; он конвульсивно схватил свой кистень.

– О!.. – грустно произнесла молодая девушка. – Благородный и храбрейший Овициата, апоульмен техюэлей, окончи начатое тобой, убей меня!

Вождь с бешенством ударил прикладом своего карабина об землю и окинул бешеным взором всех:

– Уйдите все, – сказал он, – я хочу говорить с одной этой женщиной.

Воины безмолвно поклонились и удалились, уводя с собою пленных.

Молодая испанка легко соскочила со своей лошади; встав против индейца, она сложила руки на груди и, окинув его презрительным взглядом, надменно сказала ему с улыбкой:

– Радуйся, Овициата, я в твоей власти; благодаря твоей бесчестной измене, я твоя невольница и ожидаю приказания от моего милостивого властелина.

– Мерседес! Мерседес! – ответил вождь с болезненным нетерпением. – Для чего ты так говоришь и с удовольствием терзаешь меня? Я не горожанин, я индеец, дикарь, – добавил он горестною улыбкою, – мне вовсе не знакомы ваши утонченные манеры; мне хотелось видеть тебя, поговорить с тобой; если бы я не овладел тобой, а попросил бы у тебя свидания, согласилась ли бы ты?

– Может быть!

– Это ложь, Мерседес; потому что тебе известно, что десять человек из моих воинов побывали поочередно в Санта Роза, в которой ты живешь, с тем, чтобы передать тебе мои подарки; но ты всегда отсылала их обратно, не читая моих писем и разрывая их.

– Выслушай же и меня, Овициата; десять лет тому назад, когда моя тетка нашла тебя опасно раненым, когда ты валялся на камне, она приказала своим слугам поднять тебя и отвести в свой дом и там она как мать охраняла тебя, сидя у твоего изголовья, как у смертельно больного ребенка; она расточала тебе самые трогательные и полезные заботы; ты был еще молод в то время, тебе едва исполнилось 15 лет; ты был признателен и продолжал жить с той, которая спасла твою жизнь, делая все возможное для того, чтобы угождать ей во всем, забыв действительно или притворно свою дикую и свободную жизнь в прерии, и принял обычаи цивилизованного человека; меня, когда я была маленькой девочкой, ты по целым дням носил на своих сильных руках, повиновался моим малейшим капризам избалованного ребенка, называя меня своей сестрой, а я называла тебя своим братом, не правда ли, Овициата?

– Все это правда, Мерседес, – ответил индеец слабым голосом и потупив глаза.

– Однажды, – продолжала молодая девушка, – года четыре назад, мне тогда было 12 лет, но я помню как будто бы это происходило вчера, мой отец дон Эстиван де Надилас, которого я не видела со дня смерти моей матушки, прибыл в Санта Роза. С ним был молодой человек.

– Да, – шепнул индеец глухим голосом, – дон Дьего де Лара. Иксуэнс! (я ненавижу его), – добавил он по-индейски.

– Ты прав, – ответила с улыбкой молодая девушка, которая не слыхала последнего восклицания вождя. – Дон Дьего де Лара. В тот вечер, в который он прибыл, мой отец вложил мою руку в руку дона Дьего и сказал мне:

– Дочь моя, этот молодой человек сын моего лучшего друга. Да сохранит меня Бог от того, чтобы я вздумал когда-нибудь принуждать тебя к замужеству, но мне было бы очень приятно, ежели бы ты согласилась выйти за него.

– И ты ответила? – воскликнул вождь сердито.

– А я ответила, – продолжала Мерседес, – батюшка, я исполню вашу волю. Клянусь вам, что я не выйду ни за кого кроме дона Дьего де Лара.

Мой отец пробыл в Санта Роза пятнадцать дней у моей тетки. Он, обняв меня с нежностью, заставил меня повторить мое обещание и возвратился в Тальку, где он живет. За ним последовал и сын его друга, мой жених дон Дьего. Спустя два дня после их отъезда, мы возвращались в сопровождении наших слуг; когда мы подъезжали к городу, ты остановил свою лошадь и, положив руку на гриву моей лошади, сказал:

– Мерседес, мой отец знаменитый вождь; он страшный воин; он могущественнейший ульмен техюэлей. Поедем в мое племя! Ты будешь моей женой и мои воины будут почитать тебя как царицу!

– Да, да, я сказал это тебе, Мерседес, – шепнул молодой вождь.

– А я ответила тебе: «Я не могу быть твоей женой; мой отец обручил меня с молодым человеком, я исполню волю моего отца». Ты просил, умолял меня, все было тщетно. Наконец в отчаянии от того, что я не приняла твоих предложений, ты сказал мне: «Мерседес, я люблю тебя! Будь счастлива; что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя!» и, пришпорив свою лошадь, ты исчез. С этого времени мы встречаемся в первый раз, Овициата, и как?.. Спрашиваю я у тебя... благодаря измене, с какой ты овладел мной!..

– Мерседес, я слушал тебя терпеливо, – ответил индейский вождь, – выслушай же и меня.

– Говори, – сказала молодая девушка.

– Со времени внезапной нашей разлуки мы не видались более; это правда, но я издали охранял тебя, дочь бледнолицых родителей, и все твои поступки мне известны.

– Какое мне дело до этого? – сказала надменно испанка.

– Ежегодно дон Дьего приезжал к тебе на несколько дней, что он исполнял вначале только из повиновения твоему отцу, но потом дружба превратилась в любовь.

– Да, ты имеешь верные сведения, – перебила страстно молодая девушка.

– Не говори об этом, – воскликнул вождь, сердито топнув ногой.

– А почему же не должна я об этом говорить? Почему не сознаться мне в любви, которой я горжусь и которую дон Дьего разделяет?

– Дон Дьего прибыл уже дня два назад в Санта Роза, – продолжал Овициата, – он прибудет ко мне с поручениями от чилийского правительства.

– Каким образом узнал ты это? – спросила молодая девушка с удивлением.

– Я знаю все, – сказал надменно вождь. – Я знаю также, – продолжал он, – я знаю, что возвратившись в Санта Роза, он должен жениться на тебе и все уже приготовлено к вашему бракосочетанию.

– Это правда, – с энергией произнесла Мерседес.

– Но ты, молодая девушка, пренебрегшая моею любовью, которая подобно ребенку играла с тигром и рискнула пройти в его логово, не знаешь того, что в одно время с тобой дон Дьего схвачен моими воинами и находится в моих руках и что через час он умрет!

– Ты не посмеешь!

– Дитя, я смею все; что значат для меня права людей, что значит для меня его качество посланника? Я не испанец, я дикий и свирепый индеец. Я овладел моим врагом, и он умрет. Взгляни, – добавил он, заставляя молодую девушку, которую эти последние слова ужаснули и которая, зарыдав, закрыла свое лицо руками, повернуть голову в ту сторону, в которую он указывал, – взгляни, вот идет твой жених!

И действительно посреди толпы индейцев шли обезоруженные Дьего де Лара и Перикко; они появились в просеке.

– Ах! – воскликнул Овициата с торжеством, которого невозможно передать. – Наконец-то я могу отомстить!

Потом, возвысив голос:

– Затрубите в раковину, – сказал он, – для того, чтобы собрать воинов, и приведите пленников.

Через несколько минут все индейцы были вооружены и окружали вождя.

Утренняя заря начинала позлащать верхушки деревьев красноватым светом, который появился на горизонте как предвестник солнечного восхода.

Когда дон Дьего был приведен индейцами, захватившими его, и подошел к великому техюэльскому вождю, он оглянулся кругом гордо и спокойно; но вдруг его лицо побледнело; дрожь ужаса пробежала по его членам, и он с отчаянием закричал:

– Мерседес! Мерседес! Моя возлюбленная, ты также попала в руки этих негодяев!

И сделав необыкновенное усилие для того, чтобы разорвать веревки, которыми он был связан, он хотел броситься к своей невесте; но после непродолжительной борьбы дикари, окружавшие его, овладели им и лишили его возможности двигаться:

– Мужайся, Дьего! – воскликнула Мерседес с кроткой улыбкой. – Мужайся, мой жених, мы умрем вместе.

Онондюре, вероломный вождь, заманивший молодого полковника в засаду, сделанную для него, подошел к Овициате и что-то шептал ему.

Атакованный толпою неприятелей дон Дьего пал только после продолжительной и опасной борьбы. Сильно поддерживаемый Перикко он более двух часов сдерживал напор индейцев и сдался только тогда, когда его окружили со всех сторон, боеприпасы были на исходе, и он осознал, что дальнейшая борьба невозможна.

Но во время атаки было убито несколько индейцев; между другими проводник был в числе раненых и если бы техюэльские воины не получили приказания своего главного вождя захватить испанцев живьем, они немилосердно были бы убиты своими победителями, приведенными в ярость их геройским сопротивлением. Дон Дьего понял, что проводник отдавал своему вождю отчет и что он настаивал на том, чтобы тот приказал их казнить.

Зная индейцев, их свирепые нравы и неумолимый характер, полковник решился умереть, не запятнав своего имени, что заставило бы их отдать справедливость его храбрости и терпению в мучениях, которые наверное предстояло ему перенести; но ужасное зрелище казни той, которую он любил и которую он не мог защищать, доводило его до отчаяния и терзало его сильнее всех казней, готовившихся для него.

– Да, испанец, – ответил вождь, – я знаю, что ты и подобные тебе не боитесь скорой смерти; поэтому я готовлю для тебя не такую смерть. Я хочу видеть, какую гримасу сделаешь ты у столба, когда ты увидишь индейскую смерть, которая томит, но не убивает!

– Я не женщина, не ребенок, которых можно напугать словами; приготовь ужаснейшие пытки, мерзавец, и ты увидишь, что я перенесу их, не дрогнув.

– А твоя невеста, неужели ты думаешь, что и она перенесет их с такой же твердостью? – сказал индеец захохотав, – взгляни на нее, смотри как она хороша, как она молода. Не правда ли, как ужасно умереть в эти лета?

– Демон! – воскликнул дон Дьего с бешенством. – Не говори мне о ней!

– Напротив, – продолжал вождь, – если ты только пожелаешь, ты можешь спасти ее и спасти самого себя с твоим товарищем.

– Ты насмехаешься надо мною; я знаю людей, подобных тебе, и не позволю грубо провести себя, как ты желаешь это сделать; подобные тебе не способны на доброе дело; оставь же меня.

– Ты напрасно не хочешь выслушать меня, потому что я говорю тебе откровенно и без задней мысли; повторяю тебе, что если ты захочешь, ты можешь спасти ее.

Наступило минутное молчание; индеец с тоской следил по лицу своего пленника за впечатлением, какое на него производили его слова, словно желая проникнуть в свои мысли.

Через минуту дон Дьего возобновил этот странный разговор.

– Говори, – сказал он глухим голосом, – и если это не индейская проделка, скажи, какие ты хочешь сделать мне предложения; я слушаю тебя!

– Я, как тебе известно, был почти воспитан испанцами и поэтому знаю их нравы, и я привык к обрядам ваших священников, ваших архиереев, которые во имя Распятого обручили тебя освященными кольцами с Мерседес.

– Да, – отвечал молодой человек, не понимая, что хотел сказать дикарь.

– Итак, – продолжал Овициата с торжеством, – отдай мне твое кольцо, уступи мне твои права на твою невесту и вы будете все свободны.

– О! Какое бесчестье и позор! – воскликнул дон Дьего с бешенством. – Ты делаешь мне подобное предложение!

– Что значит это для тебя! Все равно она не может принадлежать тебе?

– Отойди мерзавец! – крикнула Мерседес. – Я скорее соглашусь сделаться жертвой отвратительнейшего бандита племени, чем принять позорный торг и сделаться женой подобного тебе чудовища.

Произнося эти слова, сверкая глазами, молодая девушка смотрела с таким презрением и гневом, что индейский вождь не мог вынести этого взгляда и опустил голову.

– Проклятье! – воскликнул он с бешенством, – приготовьтесь быть привязаны к столбу пыток.