"Азов" - читать интересную книгу автора (Мирошниченко Григорий Ильич)ГЛАВА ВОСЬМАЯПоздним утром казаки встали. Поклонились образам и сели за стол опохмелиться. Ульяны не было; но, прежде чем выйти из дому, Ульяна чистехонько убрала горницу и заново накрыла стол. На столе дымились в мисках гусятина, поросятина, цыплята. Румяные да горячие пироги плетенками, крест-накрест, сдобные хлебы лежали на медных подносах. В двух глиняных кувшинах был резкий холодный квас. – Пейте вино да брагу, – потягиваясь, громко сказал атаман, – гуляйте, веселитесь! Погуляете вдоволь – дела справлять начнем. Неведомо, скоро ли доведется еще гулять. Хлебнул атаман вина из чарки высокой и больше пить не стал. – Мед пейте! Пиво пейте! И вновь казаки гуляли и плясали до новой лучины. Ульяна неслышно вошла в жар-шубке, не сердитая, но и не ласковая. Глазами повела по горнице, но на атамана, сидевшего в холщовой рубахе, и не глянула. Атаман, заметив это, дотронулся рукой до локтя Ульяны. – Ну, не сердись, голубка, – сказал он улыбаясь. – Зла не таи. Рука ее отдернулась, как будто обожглась. «Не тронь! Я не из таких, которые обиды забывают!» – будто сказали ее глаза. – Ну, ну! Ты баба – порох! – промолвил атаман. – Будь ласкова. Все разом закричали: – Ульянушка! Иди к столу. Гуляют казаки на Москве. Добра тебе желают, Ульянушка! Ульяна присела к столу, кинув свой полушалок на перину. – Ульянушка, любезная душа! А ну-ка, пей! – протягивая ей чашу, крикнул Левка. Она ответила тревожно: – Пейте, желанные! Пейте. А я не буду пить. – Почто ж? – Да я и так пьяна. – Ой, не лукавь, Ульяна Гнатьевна, – сказал Афонька. – Аль мы обидели тебя? Прости! Мы одни пить но станем. – Пейте, желанные! Пейте. А я не буду пить. – Так, так! – в раздумье бросил атаман. – То неспроста… Поднятые чаши застыли в руках. – Сказывай, Ульянушка, что видела, что слышала? Видала ли Гришку Нечаева? – Нет, не видала, – ответила она. – До Гришки не добраться. Там, у царя в палатах золотых, такое заварилось, боюсь и сказать… – А ты не бойся, сказывай, – настойчиво просил атаман. – Бог не выдаст, свинья не съест. А мы тебе – порука чистой совестью. – Ой, милые, боюсь… – Чего ж боишься? – с укором уже сказал Старой. Она подумала. Потом решилась: – Ну, так и быть, поведаю… Трезвея и переглядываясь, все разом подошли к Ульяне, обступили. Чаши с вином отставили. Атаман настороженно повел взглядом и повелительно мигнул Ивашке Омельянову: а ну-ка, мол, выйди, казак, на двор, стань под окно. Накинув зипунишко, Ивашка вышел. – Ну, глядите, – тихо прошептала она, – не сносить мне головушки… – Вот крест тебе кладем, Ульяна, – потише и вразнобой сказали казаки. Стало совсем тихо. Лучина ровно горела. – Во прошлых годах в царские хоромы для государевой радости и для законного брака была взята на Москву девица Марья Ивановна, дочь Хлопова. – Слыхали, – пронесся говор. – Девица та была, сама я видела, красоты неописанной и неподдельной. Статна! Что брови, что лицо, да все такое складное, дородное – лучше нельзя и быть… – И что ж с ней сделали? – заторопили казаки. – Царицей нарекли. И имя ей дали – Настасья. Чины ей дали государские. Дворовые люди крест целовали ей, бога за нее молили. Отца ее и все родство Хлоповых и Желябужских взяли ко двору близко. И жила Марья Хлопова вверху у государя немалое время[11]. – А я то не слыхал, – сказал Афонька Борода. – А года с два ее сослали в Нижний. – Сослали в Нижний? Да как же так? Аль провинилась в чем? Все подвинулись поближе к Ульяне. – Бояре провинились, – ответила Ульяна. – Марья ж ни в чем. – Почто ж так? – буркнул атаман, сдвигая брови. – Турская сабля да измена боярская учинили помешку царской женитьбе: яду Марье подсыпали. – Турская сабля? То нам непонятно!.. – Ну, слушайте. Все расскажу по порядку. Казаки напряженно слушали Ульяну. – Дело было вот как. Бояре Салтыковы, Бориска да Михайло, всем сказывали, и царю Михаиле Федоровичу сказывали, что Марья Хлопова больна тяжко и излечить ее от того лиха нельзя и что государевой радости она непрочна. Великий государь тогда повелел лечить Марью. И Салтыков сказал царю, что Марью лечили дохтур Фалентин Петров и лекарь Балсырь. Но они Марью не лечили и якобы сказали, что Марья не станет нам государыней. И ее за то вскоре, и родство все, и бабку Желябужскую согнали с верху со двора. А ныне в слуху стало носиться ото многих людей, что она здорова. И то стало ведомо всем людям на Москве. – А государь что ж? боярам за то учинил? Неужто спустил? – удивились казаки. – А ныне государь собрал бояр всех ближних, чтоб спросить Михаила Салтыкова, и дохтура, и лекарей, которые все время были при ней, какая-де болезнь была у Марьи Хлоповой, и долго ли она была больна, и чем ее лечили? И было ль Марье легче, и можно ли ее было от той болезни излечить? Атаман сидел, подперев руками голову. «Ульяна правду рассказывает», – думал он. Лучина догорела. Поставили другую. Плотнее уселись. А за окном слышны были короткие тихие шаги Ивашки Омельянова. – Позвали Салтыкова, – продолжала повествовать Ульяна. – Стоит Салтык перед царем и брешет. Лекарство давал, мол, дохтур при отце Марьи – Иване Хлопове, а коли не было его – при бабке. А у меня-де они брали для зелий перстень; сам же я с лекарством к Марье не ходил. Поставили боярина с очей на очи с дохтуром. Дохтур – свое, а Михаёло – другое: я, мол, не спрашивал у лекаря, есть у Марьи какая порча. А лекари сказали: «Спрашивал!» И спорили они на том с очей на очи долго… Неожиданно распахнулась дверь. Ульяна вскинула голову, испугалась. Вошел Ивашка Омельянов, которому наскучило караулить. – Пора бы сменить, – сказал он хриплым голосом, – охота послушать. – Ты, видно, ошалел! – огрызнулись на него казаки. – Стой там, куда поставили тебя. Атаман молча кивнул Ивашке: «Стой, дескать, когда надо будет, позову». Ивашка, повинуясь, вышел. – Досказывай, Ульяша, – промолвил атаман. – Приехал на Москву дядя Марьи – Гаврила Хлопов. Всю правду выложил государю. «Великий государь, за неправду, ежели скажу тебе, милости не прошу. Упомни только, как мы смотрели твою казну в Оружейной палате и как поднесли тебе тогда турскую саблю и все почали хвалить ту саблю…» «Все помню, – говорит царь, – все помню…» «А ты, – говорит Гаврила, – о ту пору спросил у нас: сделают ли на Москве наши мастера такую саблю? И Михаёло Салтыков сказал, что не сделают…» А царь тогда спросил у Гаврилы то же самое. И Гаврила говорил царю, что наши мастера сделают саблю еще краше да лучше! И Михайло Салтыков ту саблю из рук его вырвал и с сердцем молвил: «Да что ему, Гавриле, не знаючи плести?!» И за то, говорил царю Гаврила, они с Михаилом Салтыковым не стали жаловать Хлоповых. А после того, недели две спустя, племянница его и почала быть больной. – Отравили, знать, Марью. Ой, люди! – заговорили казаки. – А ныне царская матушка, Марфа Ивановна, другую невесту ищет, окромя Марьи Хлоповой да отравленной еще Марьи Долгоруковой, – печально закончила Ульяна. Всех изумила она своим рассказом. – Вот сатаны! Казнить их надо!.. – вставая, сказал атаман. – Добраться бы скорее до царя! – Ой, что ты! – всплеснула руками Ульяна. – Не погуби себя и меня. – Я-то не погублю. Сам знаю… Эх-эх!.. Гуляйте, казаки! Ивашку зовите – буде ему стоять… |
||
|