"Орлы летают высоко" - читать интересную книгу автора (Энтони Эвелин)

2

Царская семья собралась в апартаментах вдовствующей императрицы в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге. Было еще рано, и большая зала была залита солнцем, проникающим через высокие окна, приводя в отчаяние вдовствующую императрицу Марию Федоровну, которая боялась, что его лучи испортят ее великолепный аубуссонский ковер.

Она сидела в позолоченном одеянии, вышивая и втайне мечтая о том, чтобы ее дочь Екатерина отошла от окна и опустила шторы. Ее младший сын князь Константин ходил взад и вперед за ее креслом, сердито бормоча что-то себе под нос. Было совершенно бесполезно просить его сесть, потому что он всегда не находил себе места и пребывал в дурном расположении духа, если только с ним рядом случался его брат Александр, а Александра ждали с минуты на минуту. Это необычная встреча всей семьи состоялась по случаю возвращения Александра из Тильзита; его мать, младший брат, его сестра и жена ожидали момента, когда смогут приветствовать государя.

Великая княгиня Екатерина стояла к ним спиной, глядя в окно. Она была высока, прекрасно сложена, с красивыми руками и безукоризненной формы плечами, что подчеркивалось белым атласным платьем с низким вырезом. Две миниатюры, украшенные огромными бриллиантами, были приколоты к ее груди – это были портреты ее брата царя Александра и Великой императрицы Екатерины. Ее черные волосы и изящная шея были украшены жемчугом. Когда-то его носила Великая Екатерина, и она вынудила своего брата Александра подарить их ей. В конце концов, как холодно заметила Екатерина, жемчуг никогда не шел его жене.

Удивительную красоту ее лица с прямыми чертами и раскосыми черными глазами портило выражение угрюмого высокомерия. Ей было всего восемнадцать лет.

В углу комнаты сидела супруга царя Руси, сложив руки на коленях, уставившись перед собой невидящим взглядом. Она была блондинкой с очень изящными чертами лица. Приглашение ее свекрови оторвало ее от длинного письма к матери. Она писала:

Теперь она смотрела на вдовствующую императрицу, которая слабо улыбалась ей. Ее свекровь всегда относилась к Елизавете Алексеевне по-доброму – только иногда бывала резка или не замечала ее, что было вполне естественным, если вспомнить пример ее мужа. А вот двое других…

Молодая императрица взглянула на своего деверя Константина и содрогнулась. Страшный, трусливый, невероятно жестокий, с ужасными привычками, он больше походил не на человека, а на дикого зверя. Он был невысокого роста, коренастый, с плоскими, как у царя Павла, чертами лица и с теми же самыми резкими манерами. Даже члены его собственной семьи считали его маньяком-садистом.

Великая княгиня Екатерина Павловна была столь же свирепа, как и ее брат, но она была хитра и проницательна. В ней чувствовалось нечто от животного, думала Елизавета, но не скотство Константина, а примитивная, хищная сила вместе с яростным темпераментом и несгибаемой волей. Вся семья боялась ее; даже этот монстр Константин отступал, ворча и огрызаясь, когда она выступала против него. Один только Александр из любви потворствовал ей.

Когда-то много лет тому назад Елизавета очень ревновала его из-за этой любви. Сначала она наблюдала, как Екатерина надувала губки и подольщалась к нему, чтобы что-нибудь получить, а потом она неожиданно осознала, что Великая княгиня стала уже достаточно взрослой, красивой женщиной, а ее обращение с братом походило уже на флирт…

Эта ревность, вместе со всеми ее другими чувствами, давно уже умерла. Но она до сих пор боялась злобного язычка Екатерины и болезненно остро воспринимала оскорбления и насмешки, потому что, несмотря ни на что, оставалась очень чувствительной. Но сейчас обида ее оставалась поверхностной. Теперь ничто не трогало ее. Конец любовной связи с Адамом Чарторицким опустошил ее душу, оставив лишь молчаливую оболочку; она равнодушно следовала за Александром из одной резиденции в другую, проводя в одиночестве дни и ночи – месяц за месяцем и год за годом, нежеланная, бездетная жена, с которой, как все считали, следовало развестись.

Александр вынудил ее на измену с Адамом. Она помнила его глаза, холодные и пустые от гнева, когда он посмотрел на нее с отвращением и неумолимостью и посоветовал, чтобы ее любимая подруга графиня Головина больше не посещала ее. Он предпочел; чтобы ее место занял князь Адам Чарторицкий. Если она не согласится, спокойно добавил он, то разразится такой скандал, что царь Павел, несомненно, засадит их всех за решетку.

Щепетильность Павла была всем известна, почти так же, как и его ненависть к сыну; и если бы слухи о странных наклонностях Елизаветы дошли до Павла, он, конечно же, обвинил бы Александра. Поскольку невозможно было выгнать всех фрейлин, чтобы помешать ей найти преемницу графине Головиной, он приказал ей отвлечься с Адамом.

– Князь предан мне, мадам, – сказал он. – Я уверил его, что вы в него влюблены. Его преданность и рыцарство должны вас удовлетворить.

Она никогда не забывала его слов; она все время вспоминала о них во время первых недель своей связи с Адамом, пока они не были заглушены его постоянными уверениями в любви. Он действительно любил ее, и вся нерастраченная страсть ее натуры откликнулась на эту любовь. Они были очень счастливы, не обращая особого внимания на убийство Павла, на вступление Александра на престол.

Случай с графиней Головиной стерся из памяти Елизаветы. Теперь, когда прошло столько лет, она не была уверена в том, что же на самом деле произошло, какими мотивами руководствовалась графиня, когда утешала издерганную молодую женщину, и что было у нее самой на уме, когда она принимала эти утешения.

Но теперь это не имело никакого значения, потому что Александр удалил от нее Адама, постоянно давая ему различные поручения за границей, пока наконец все не сошло на нет из-за его постоянного отсутствия и ее отчаяния.

Теперь она осталась совсем одинокой, ее поддерживала только память об Адаме и ежедневные письма к матери в Германию. Она была женой человека, который никогда не любил и не желал ее, женщиной, чья жизнь превратилась в ничто в двадцать восемь лет. Ребенок Адама умер – бедный, хорошенький ребенок, темноволосый в отца и хрупкий в мать. Другого уже не будет, она не была неразборчива в связях. Циничная чувственность сестры Александра претила ей, а после Адама, Елизавета была уверена в этом, она уже не сможет полюбить. Ей не оставалось ничего, только тупая боль несчастливой жизни, монотонность тоски, нарушаемой изредка сомнением, по кому она – по Адаму или по этому незнакомцу, за которого она вышла замуж.

Теперь он возвращался из Тильзита после подписания мирного договора с Наполеоном, возвращался назад в столицу, бурлившую заговорами и недовольством, чтобы встретиться здесь с сестрой, единственным желанием которой было самой захватить трон. Как он может быть настолько слеп, подумала она, так ослеплен этой мегерой, что не замечает зависти и лживости за маской веселости и бесцеремонности? Неужели он верил в то, что она любит его? Или же он видел ее насквозь, а эта братская снисходительность была лишь зловещей игрой, так хорошо разыгрываемой, что даже сама Екатерина ей поверила? Чем бы это ни было, решила она, в моей поддержке он не нуждается. Один раз я оскорбила его, да простит меня Бог; нет мне прощения за Головину, ведь сейчас я и сама этого не понимаю, а он мне так и не простил. Но я действительно искренно писала в письме к матери: «Я испытываю к нему чувство преданности. Даже чувство привязанности. Мне остается молиться Богу, чтобы его успели предупредить…»

– Он едет! – внезапно произнесла Великая княгиня Екатерина. – Видна уже голова процессии.

Она резко распахнула окно.

– Слушайте, его приветствует народ.

– Он наиздавал указов, в которых говорится, что Тильзит был для России победой! – не сдержался Великий князь Константин. – Эти дураки на улице теперь уверены, что мы выиграли войну!

– Но мы-то лучше осведомлены, – заметила Екатерина Павловна. – Я не собираюсь приветствовать его. Поражение само по себе было ужасно, но союз с этим чудовищем ужаснее в тысячу раз. Каждый день банкеты и парады, объятия и поцелуи!

Она хрипло рассмеялась.

– Вы можете вообразить, как Александр целует этого крошечного выскочку? Он, наверное, на колени вставал, чтобы дотянуться до него.

– Екатерина, Бога ради, не говори ничего, что может вызвать гнев твоего брата, – нервно взмолилась вдовствующая императрица, в ответ на что дочь только усмехнулась.

– Никогда не понимала, чего вы его так боитесь, маман, – произнесла она, – а я не боюсь. Александр никого не может испугать.

Императрица Мария продолжала шить и больше ничего уже не говорила. Александр никого не может испугать – если только они не вспомнят его отца Павла и судьбы тех, кто стоял между ним и тем, чего он желал.

Больше всего в поведении сына Марию пугала его способность постепенно внушать страх. Его неизменная любезность и мягкость, даже со слугами, почему-то таили в себе большую угрозу, чем ярость его отца, и она знала, что все, кто был ему близок, начинали это ощущать через какое-то время. Его жена, эта тихая, сломленная женщина, которая продолжала расплачиваться за преступление, которое никогда не было доказано; его брат Константин; его собственная мать… Они знали его, и все его боялись.

А Екатерина Павловна смеялась над ним, спорила с ним, в конечном счете попирала его авторитет, утверждая, что он не более чем ее брат и что он любит ее… Она была настолько уверена в своей власти над ним, так верила, что, когда придет время, она сможет сместить его с трона, что братская любовь не ослепит ее, как это произошло с ним. Вдовствующая императрица больше не пыталась предупреждать ее, она уже устала справляться со своим диким выводком. Константин был садистом, чьи неумеренности она предпочитала не замечать; ее третий сын Николай, совсем еще мальчик, кажется, начисто лишен чувствительности, он бесчувствен и туп, как машина; ее прекрасная, своевольная дочь Екатерина шла по пути, проложенному ее предками, и пыталась втянуть их всех в семейное убийство.

– Он прибыл, – сказала Екатерина. – Вон там, у дворца, он слезает с лошади!

Вдовствующая императрица встала и подошла к окну.

– Как он выглядит? – спросила она. – Я не могу разглядеть.

– Как Бог, как всегда. Только послушайте, какой прием!

Константин, внезапно разнервничавшись, крутил пальцами свой галстук. В течение многих недель он всячески оскорблял брата, клялся отомстить французам. Теперь Александр вернулся и получил от своего народа прием, как победитель, и Константин решил, что неплохо было бы сойти вниз и встретить его там. Хорошо Екатерине выказывать свое пренебрежение, она располагает правами, которых у других нет.

Он проглотил слюну, и его некрасивое лицо исказилось, стало сразу испуганным и хмурым.

– Я иду вниз, – объявил он.

Рядом с ним тут же оказалась мать.

– И я тоже. Хочу приветствовать моего дорогого сына. Елизавета?

Она взглянула на свою сноху, и жена царствующего императора послушно поднялась.

Екатерина Павловна пристально посмотрела на них.

– Я остаюсь, – объявила она. – Вы можете поддерживать то, что он сделал, но я этого не сделаю. Если он захочет увидеть меня, сам может прийти сюда!

Она осталась стоять у окна, глядя на толпы, заполнившие подход к Зимнему дворцу, слушая их приветствия; и зависть к брату поднималась в ней до тех пор, пока ей не начало казаться, что она глотает собственную желчь. Считая его слабым человеком, она презирала его, точно так же ненавидела его за то, что он заигрывал с либералами, не замечая того факта, что дальше разговоров дело не шло. А теперь, ко всему этому, он ввязался в войну, к которой был плохо подготовлен, и стал союзником Наполеона Бонапарта. Екатерина, до мозга костей проникшаяся идеей самодержавия, от природы наделенная сильной волей и безудержной гордостью, еще раз вспомнила обо всем этом и в ярости подумала, что он не способен править. И Константин к этому тоже не способен; другого брата и младшую сестру Анну можно было не принимать в расчет. А тогда осталась только она, внучка и тезка Великой Екатерины, а ума и силы воли у нее было столько, сколько у всех остальных членов семьи, вместе взятых. Не только одна она так думала: после Тильзита некоторые наиболее могущественные дворяне России открыто намекали на то, что надо бы хорошенько проверить все то, что делает Александр.

Ее раздумья были прерваны звуком открывающейся двери, на что она с презрением улыбнулась. Он, как всегда, смирился и пришел, чтобы увидеть ее…

Но это был не император, она поняла это еще до того, как повернулась и увидела стоявшего в комнате Константина. Он уставился на нее сузившимися глазами.

– Тебе следовало бы спуститься и встретить его, – произнес он. – Он спрашивал о тебе.

– А вы что сказали? – спросила Екатерина. Между этими двумя людьми существовала странная бессловесная связь, ведь они были союзниками, сами того не желая.

– Маман сказала, что у тебя болит голова, – ответил Константин. – Он этому не поверил.

– Маман – дура.

– Но не такая, как ты! Ты не можешь себе позволить вот с таким открытым презрением относиться к нему. Если только он изменит к тебе отношение, можешь на меня не рассчитывать, – проворчал он.

Губы Екатерины сжались, а черные глаза с гневом взглянули на него.

– А я и не рассчитываю. Я знаю, какой ты трус, дорогой мой братец… Ты ненавидишь его так же сильно, как и я, но у тебя не хватает силы воли что-либо предпринять. А у меня хватает! А теперь пойди спасай свою шкуру – иди к нему и расскажи, о чем я говорила!

Великий князь выругался и бросился в кресло. Через минуту Екатерина подошла к нему.

– Мы очень глупо поступаем, что ссоримся вместо того, чтобы помогать друг другу, – спокойно сказала она. – Куда он направился?

– Конечно, к Нарышкиной.

– Конечно, – зловеще улыбнулась Екатерина. – Надеюсь, что сначала он поздоровался с нашей снохой.

– Он с ней и двух слов не сказал, – подхватил Константин. – Она бесит его – скулящая сука! Не понимаю, почему он от нее не отделается.

– Я заметила, что ты ее ненавидишь, Константин. Что-то в ней есть такое, что будит в тебе самые низменные инстинкты, братик… – Екатерина рассмеялась. – Ее нельзя не мучить, даже Александр получает наслаждение, когда жестоко с ней обходится. Слава Богу, что она не сможет выказать никакого сопротивления, когда придет время.

Константин смотрел на нее, нахмурясь.

– Скажи мне, ради Бога, почему я должен рисковать своей шеей, чтобы возвести тебя на трон? – пробормотал он.

– Потому что ты ненавидишь Александра, но сам не хочешь быть императором. – Она подошла и уселась на ручку его кресла. Ее забавляла в нем смесь уродства, ненависти и злобности; она часто чувствовала, что ее брат – это ее собственное искаженное изображение.

Она также чувствовала, что он по-своему любил и почитал ее.

– А знаешь, почему ты ненавидишь Александра? – спросила она его.

На его лице появилась гримаса.

– Потому что он убил отца, – сказал он.

– Черт побери отца! Это к делу совершенно не относится. Нет, Констан, ты его ненавидишь за то, что он такой красивый, и все эти чертовы женщины виляют перед ним своими хвостами. Ты ненавидишь его, потому что он на целую голову выше тебя, и рядом с ним ты чувствуешь себя маленькой обезьянкой.

Она положила руку ему на плечо и заставила снова усесться в кресло.

– Не сердись. Многие другие чувствуют то же самое, что и ты. Ты завидуешь тому, что он такой, а я – я завидую ему из-за того, что он получил. И когда-нибудь я намерена отобрать у него все это.

Она наклонилась и, едва прикоснувшись губами, поцеловала брата в щеку.

– Ты ведь знаешь, что люди болтают, что он влюблен в меня? – прошептала она. Лицо Константина побагровело. Он поймал ее за руку и сильно сжал ее.

– Это неправда, – хрипло проговорил он, – ведь ты его сестра…

– Да, это неправда, – медленно произнесла Екатерина. – Константин, ты делаешь мне больно… Я тебе сказала об этом только для того, чтобы ты не ревновал, хотя по временам мы кажемся такими нежными и любящими. Я вынуждена притворяться любящей, Констан, чтобы заставить его доверять мне…

Она соскользнула с кресла и стояла, глядя на него с совершенно необычным выражением в своих раскосых черных глазах. – Никогда не забывай об этом, – спокойно добавила она и быстро вышла из комнаты.

Как и говорил Константин, Александр направился к Марии Нарышкиной, которая ожидала его в своей комнате. Она бросилась в его объятия; в поцелуе он оторвал ее от пола. Какое-то время они не могли говорить. Закрыв глаза, он прижимал ее к себе. Ее миниатюрность, аромат духов, которыми она постоянно пользовалась, мягкие темные волосы, которые всегда запутывались вокруг пуговиц его мундира, вкус ее рта, все те знакомые вещи, которых ему так не хватало во время кампании, вдруг все разом нахлынули на него, вызывая болезненное ощущение счастья.

Она сцепила руки за его головой и целовала его, готовая разрыдаться, потому что он находился рядом с ней, но сдерживающаяся, потому что знала, что он этого не поймет, и ему это не понравится.

До него она не любила ни одного мужчину. Она была молода, очень красива и замужем за человеком много старше себя. Это был серьезный, воспитанный человек, но он не знал, как сделать ее счастливой. Как и другие, она имела любовников, много любовников. В какой-то мере она получала удовлетворение, пока по злобной прихоти не решила завоевать Александра и сама не влюбилась в него.

Тогда, впервые в своей жизни, она растерялась. Он был обворожителен, но она обнаружила, что это обаяние было не для нее; он был мягок и любезен и к тому же страстный любовник, но в глубине своей всегда оставался надменно равнодушным. Был в их отношениях момент, которого она никогда не могла постичь, момент, когда царь превращался в мужчину.

Она была женщиной очень страстной и, зная толк в страстях, могла совладать с ним. Она очень быстро поняла, что слабости мужчины часто становились ключом к его характеру, но в Александре не было слабостей. Он без труда ускользал от нее и, казалось, оставался в полном неведении, что делает ее несчастной.

Настало время, когда она вынуждена была признать, что в отличие от прежних ее любовных связей сейчас все было наоборот; она со всей страстностью влюбилась в него, а он – нет.

Наконец Александр усадил ее и стал рассматривать.

– Мария, только не плачь… Разве ты не рада встретиться со мной?

– Рада! – Она неуверенно рассмеялась. – Как будто вечность прошла с тех пор, как вы уехали, ваше величество.

Она обняла его за талию, говоря при этом:

– Разве вы не знаете, что иногда люди плачут, потому что они очень счастливы?

Он улыбнулся и погладил ее по волосам.

– Я скучал по тебе, Мария, я не мог дождаться, когда же вернусь к тебе. О, любимая, я так благодарен, что все кончено, и мы можем быть вместе!

Она слушала его, и сердце ее неожиданно сильно забилось. Раньше она никогда не слышала в его голосе этой нотки, как будто он на самом деле чувствовал то, что говорил.

Она отодвинулась от него.

– Вы, по-видимому, сильно устали, ваше величество. Сядьте и расскажите мне все. Но сначала позвольте мне предложить вам вина.

Глядя, как она наливает вино в два бокала, он подумал, как эта женщина прекрасна. Хотя она и была намного меньше, она все же напоминала его сестру Екатерину. Та же смуглость, та же живость; но Мария была чувствительна и нежна, а та напоминала крадущуюся пантеру…

Он нахмурился, вспомнив о сестре, понимая, что ее отсутствие было не просто жестом пренебрежения, но знаком поддержки негодующего Двора, знаком, показывающим, что Великая княгиня разделяет их чувства по поводу нового французского соглашения. Сестра была умна, он понимал это. Он всегда знал, что после смерти отца она была единственным членом семьи, с которым следовало считаться. В восемнадцать лет это была зрелая женщина, распутница и интриганка, открыто мечтающая о троне. Сейчас, когда он потерял свою популярность, проиграв войну и заключив позорный мир, она решила, что пробил ее час. Многие цари были свергнуты с престола и за меньшее.

Екатерина? Если бы у меня на совести уже не было одного убийства, с горечью подумал он, я бы знал, как с ней поступить. Но теперь я не могу. Придется какое-то время играть роль любящего брата. По-видимому, завтра придется навестить ее…

– Спасибо, Мария. – Он отпил немного вина и улыбнулся своей возлюбленной. Удивительно спокойно действовал на него ее вид. Он даже не осознавал, как скучал без нее.

– Поди ко мне, сядь, – попросил он. Она села на ручку его кресла, прислонившись к нему.

– Расскажи мне о войне, – попросила она.

– Это было ужасно, – угрюмо признался он. – Хуже всего было под Аустерлицем. Я впервые осознал, что такое на самом деле война. Бог – свидетель, я никогда об этом не забуду.

– Вам не следовало принимать участие в битве, – заметила Мария. – Что бы могло случиться, если бы вас убили или захватили в плен?

Он цинично улыбнулся.

– Тогда моя сестра Екатерина пришла бы в полный восторг, хотя он поубавился бы, когда ей пришлось бы иметь дело с Бонапартом.

– Расскажите мне о нем… Каков он? Красив? Судя по портретам, он красив.

– Нет, он не красив, портреты ему льстят. Он очень невысокого роста, Мария, но осанка, какая у него осанка! Он подавляет при первой встрече. Конечно, со мной он был очень любезен, потому что это было в его интересах, но могу представить, каков он… По природе он хвастун и забияка, я чувствовал, как ему с трудом удается сохранять любезность и достоинство, особенно, когда я выражал свое несогласие. Это блестящий человек, Мария, самый блестящий стратег и самый хитрый дипломат, какого только можно представить. Он хочет покорить весь мир и ради этого он пойдет на все. Для разных людей у него есть и разные методы – молчание, гнев, угрозы и дружба.

Дружбу он приберегает для самых опасных врагов и именно ее он предложил мне, моя маленькая. А я в ответ предложил ему свою. Это означает, что в конце концов один из нас сокрушит другого. Еще одного Аустерлица для нас быть не может.

Она уставилась на него.

– Еще одного? Значит, вы на самом деле не считаете его союзником… Все это неправда?

– Что неправда? – спокойно спросил Александр.

– То, о чем все говорят, – что вы отдали ему Пруссию и Австрию и пообещали помогать в борьбе против Англии?

– Все это так. Австрия и Пруссия проиграли войну, так что я ничем не могу им помочь. Попробовали бы лучше мои клеветники сами вести переговоры с Наполеоном. Что же касается того, что я обещал… – Он сделал паузу и поднес ее руки к своим губам. – Обещания это только слова. Подобно мирным договорам, их можно нарушить.

– А он доверяет вам? – прошептала она.

– Да, – ответил он, – доверяет. Он считает меня дураком. Я проиграл войну, Мария, но верю, что мне удалось завоевать мир. Да, я знаю, что здесь все они говорят! Что я трус, что Бонапарт обошелся со мной, как с глупцом, что я предал своих союзников и обесчестил свою страну. Знаю, что некоторые уже примеряют мою корону на Екатерину Павловну… Я все это знаю, Мария. Частично я чувствовал все это уже в Тильзите. Уваров, Новосильцев и, одному Богу известно, сколько других настолько тупы, что не понимают, когда надо демонстрировать свою храбрость, а когда – осторожность. Иногда необходимо притвориться трусом, а для этого храбрости нужно не меньше, чем тогда, когда открыто встречаешь смерть на поле боя.

– Что же вы намерены делать? – наконец решилась спросить Нарышкина.

– Снова буду воевать, но не раньше, чем буду готов к этому, Мария. Не раньше, чем буду уверен, что смогу победить.

После этих слов они некоторое время молчали, комната погружалась в темноту.

– Я прикажу, чтобы зажгли свечи, – начала она подниматься.

Он повернулся в кресле и поймал ее.

– Не надо, оставь их, не сейчас.

Он погладил пальцами ее щеку, а она замерла, пока его пальцы спускались к ее шее. Потом ее охватила дрожь, как это всегда происходило, когда он дотрагивался до нее. Он притянул ее к себе на кресло и поцеловал. Она почувствовала, как под его руками порвалось ее ожерелье, и это оказалось предвестием ее собственной немедленной капитуляции. В ней вспыхнула страсть, смешанная с невыносимой болью, которую доставляла ей любовь к нему, а еще понимание того, что он изменился, изменился и как человек, и как любовник. В комнате стало совсем темно.

– Мария, – услышала она его шепот. – Мария, я люблю тебя… Мария.