"Имя мое легион" - читать интересную книгу автора (Климов Григорий Петрович)

Глава 11 Когда восходит Луна

Однажды президенту дома чудес по почте пришел красивый пригласительный билет. Там сообщалось, что по случаю Международного женского дня 8 марта радио «Свобода» устраивает для своих женщин интимный бал-маскарад.

Билет был надушен хорошими духами и внизу приписка:

«Приходите – это будет самая настоящая 1002-я ночь!»

Вечером 8 марта, забыв про приглашение и 1002-ю ночь, Борис заехал на этот маскарад, просто чтобы посмотреть, что там делается.

Бал-маскарад был в полном разгаре. На самом видном месте восседал падший ангел Адам Баламут и его жена Ева Ивановна. Адам Абрамович был в украинской косоворотке, что символизировало дружбу народов, и он улыбался всем, как ласковый Будда. А рядом с ним вертелся его архангел – политсоветяик Давид Чумкин, который вырядился в красную рубашку, что означало перманентную революцию.

Сев за пустой столик, Борис надвинул на лоб маскарадную турецкую феску и заказал пива. В качестве распорядителя по залу, как волкодав, носился сын Остапа Бендера в своем заветном фраке и с красной повязкой на рукаве. Ему помогал неохристианин Серафим Аллилуев, который замаскировался под женщину и кокетничал с Остапом.

За столиком наискосок расположилось семейство Миллеров. Рядом с Ниной сидел какой-то очень хорошенький мальчик, который казался моложе ее и который смотрел на нее влюбленными глазами. А сидевший с другой стороны Гоняло Мученик обнимал этого мальчика за плечи и шептал ему что-то на ухо. Милиция Ивановна сложила руки на животе и со скучающим видом оглядывалась по сторонам. Увидев Бориса, она кивнула ему, как старому другу дома.

А друг дома сидел и надувался пивом. После пятой бутылки пива маскарад заметно повеселел, а блондинки за соседним столиком так похорошели, что Борис сдвинул свою феску на затылок и стал раскачиваться, чтобы пригласить одну из них на танец.

Но только он привстал со стула, как дорогу ему преградила темная фигура в маске:

– Куда вы так торопитесь? Тысяча и вторая ночь только начинается. И луна еще не взошла.

Ноги незнакомца обтягивало черное шелковое трико, с плеч спадал красный полуплащ, на голове торчали маленькие рожки, а из-под полуплаща выглядывал задорный хвостик. Незнакомец вежливо поклонился, жестом приглашая Бориса на танец.

Полагая, что это обычная маскарадная провокация, где рекомендуется осторожность, президент дома чудес попробовал отшутиться:

– Знаете, с чертями танцевать скучно. Вот если б не черт, а чертовка…

Незнакомец опять церемонно поклонился, как хороший слуга, подчиняющийся требованию своего господина. Красный полу плащ распахнулся, черное шелковое трико шло до самого горла, и по волнам этого трико зарябили электрические блики. Да такие блики, да на таких волнах, что у инженера человеческих душ по спине сразу пробежал электрический ток.

Это был не черт, а самая настоящая чертовка с чертовски хорошими формами. Трико было настолько откровенное, черные груди такие упругие и горячие, а танцевала незнакомка столь вызывающе, что маскарадная мистификация становилась доводы ю интересной. Но маска была такая, что ничего не разберешь.

Когда они танцевали мимо стола Миллеров, незнакомка кивнула на Нину, одетую в белое газовое платье, и пренебрежительно уронила:

– Фу, агитпроповская богородица. Вы за ней, кажется, ухаживали?

– Да, немножко – я начал писать роман и думал использовать Нину в качестве модели.

– А что это за роман?

– Об идеальных людях нового типа – гомо совьетикус.

– Ну и как, получается?

– Ничего не получается – модели ведут себя не по плану.

После танца маска села с Борисом за его столик и усмехнулась:

– Поскольку я послала вам приглашение, я должна следить, чтобы вы не скучали.

Вела она себя в полном соответствии со своим костюмом – как черт, вцепившийся в грешную душу. Хотя Борис был полностью уверен, что это какая-то провокация, но чем больше он присматривался к провокационным формам в черном трико, тем больше ему хотелось выяснить, чем все это кончится.

Мимо протанцевала Нина, но не со своим кавалером, а с папой. Потом папа запыхался и отдыхал с Нининым кавалером, а Нина танцевала с Серафимом Аллилуевым, который уже давно жаловался, что он безнадежно влюблен в нее. Теперь же Нина даже посадила его за свой столик.

– Так это, значит, герои вашего романа – гомо совьетикус, – сказала замаскированная чертовка. Как настоящая грешница, недолюбливающая святых дев, она презрительно фыркнула: – Посмотрите, как этих хлыстов тянет к их хлыстовской богородице.

– Каких хлыстов?

– Их там целых три. А кто это – угадайте сами. Ведь это вы пишете роман, а не я. Кстати, это в точности, как в Нининых стишках: «Изо всех невозможно-возможных возможностей – ты всех невозможней – и всех милей!»

Судя по всему, эта чертовка была молода, хороша, остроумна, распространяла вокруг себя запах тонких духов и твердо решила разыгрывать свою роль до конца. Даже после окончания маскарада, отцепив в гардеробе хвост и рожки, маску она все-таки не сняла. Когда они садились в машину незнакомка вдруг показала на повисшую в небе луну:

– Смотрите, луна уже взошла. И какая полная. Говорят что в полнолуние некоторые люди сходят с ума. Может быть, и я тоже сошла с ума, что еду с вами.

– Куда вас везти? – спросил он.

– Куда хотите.

Чтобы положить конец провокациям, он предложил:

– Тогда поехали ко мне?

– Хорошо, – согласилась чертовка. – Только на всю ночь. Когда они приехали, она сияла с себя все, кроме маски, и честно расхаживала кругом, чтобы показать, что все другое без обмана. Потом, не снимая маски, она прыгнула в постель.

Видно, поэтому декадент Кафка, хитроумный еврей, и писал, что борьба с чертом напоминает борьбу с женщиной и неизменно кончается в постели.

Писателям, которые претендуют на современность, рекомендуется придерживаться языка данной эпохи. Но как описать столь исписанную тему, как женщина, в наш век социалистического реализма, индустриализации и механизации?

К счастью, незнакомка вполне соответствовала духу нашей индустриальной эпохи. Это была не женщина, а машина. Из тех женщин, которые кричат: «Долой мужчину – даешь машину!»

Незнакомка сняла с себя маску только тогда, когда ей захотелось спать. На подушке с закрытыми глазами лежало хорошенькое личико французской Лизы.

– Это действительное сказка из тысяча и второй ночи! – сказал он. – Ведь ты же всегда ненавидела меня, как собака кошку?

Лиза устало улыбнулась:

– Знаешь, человеку свойственно ошибаться, сказал петух, слезая с козы.

– Но почему ты мне так грубиянила?

– Ах, ты ничего не понимаешь в женщинах, – сонно бормотала Лиза, не открывая глаз. – Ты просто нравился мне – и я ревновала тебя к Нине. А теперь я с Ниной поссорилась.

– Ох чудеса…

– Да, от президента дома чудес я тоже ожидала всяких чудес, – сонно шептала Лиза. – Но, кажется, я ошиблась… Впрочем, ты самое большое чудо в доме чудес: нормальный человек… А теперь луна зашла, и я хочу спать.

Утром Лиза увидела на стене триптих Босха «Сад земных утех», который висел здесь еще с тех времен, когда этой квартирой пользовался Максим.

– Ага, слева скучный рай, – сказала она. – Посередке наша сумасшедшая жизнь. А справа, посмотри, какой веселый ад! Кстати, этот Босх, хотя и был монахом, но принадлежал к секте голиков-адамитов. Он любил бегать голеньким – вот так, как я, – и она затанцевала голенькая по квартире.

Когда они встретились в следующий раз, Лиза поставила вопрос ребром:

– А почему ты еще не сделал мне предложения? Ведь это свинство с твоей стороны!

От такого свинства она так рассердилась, что чуть не засадила ему вилку в бок. Потом она стала хныкать, что когда-то, катаясь на лыжах с гор, она стукнулась головой о дерево, и с тех пор врачи говорят, что у нее было сотрясение мозга, и поэтому она за свои поступки не отвечает.

Однако у Лизы были и свои хорошие качества. Например, она никогда не отказывала. Иногда, когда Борису было скучно, он звонил ей по телефону. Иногда уже за полночь.

– Ох, у меня здесь сидит один поклонник, – вздыхала Лиза. – Немножко неудобно. Но ничего, я сейчас приеду. И приезжала в машине своего поклонника.

– Я не люблю долгих разговоров, – оправдывалась она, прыгая в постель. – Все мужчины стараются доказать, какие они умные. А я и сама не дура.

Благодаряя хорошему знанию иностранных языков французская Лиза была на особом положении. Иногда по приказу свыше ей давали на радио «Свобода» отпуск, и она в качестве переводчицы сопровождала всякие советские делегации за границу.

Однажды, вернувшись из такой поездки в Вену, она привезла Борису два подарка. В первом пакетике был серебристый шелковый галстук.

– Самый лучший в Вене! – сказала она. – Ты такого даже v и не заслуживаешь.

Во втором пакетике была маленькая игрушечная ведьма на помеле. Рыжие волосы из куриного пуха, остренький деревянный носик и штанишки из клеенки.

– Самая хорошенькая ведьма в Вене, – улыбнулась Лиза. – Если не считать меня. Но я летаю не на метле, а на самолете.

– Хм, – сказал Борис, вертя игрушку в руках. – А зачем это?

– Это амулет от нечистой силы. Повесь его себе в машину.

Вместо машины Борис засунул подарок в ящик письменного стола и забыл о нем.

Но зато Лиза не забыла. Как и многие женщины, она была довольно близорука, но очков не носила. Поэтому отсутствие амулета в машине она заметила не сразу. Но зато когда заметила…

Лиза подняла крик, что неуважение к маленькой ведьме – это для нее личное оскорбление. Дело происходило ночью в подмосковном лесу, и Лиза закатила такой скандал, что взбудоражила все лесное зверье.

На верхушках деревьев проснулись и загалдели вороны. Из-за кустов выскочил перепуганный заяц и метнулся через дорогу. А Борис, чтобы не наехать на зайца, чуть не наскочил на телефонный столб.

– Видишь, это-потому, что у тебя нет амулета! – вопила Лиза.

– Но ведьма в машине – это дурная примета, – оправдывался он.

– Ах так! Значит, и я для тебя тоже дурная примета? – вскипела Лиза и выскочила из машины, как разъяренная пантера.

В темноте она сослепу стукнулась ногой о пенек и подняла такой гвалт, такой переполох, какого подмосковные леса не слышали со времен наступления немцев на Москву.

Однажды Борис спросил Лизу, кто она такая: полуеврейка или внучка царского сенатора. Лиза недовольно поморщилась:

– Евреи – это не раса, а религия. Поэтому, раз мои предки перешли из иудейства в христианство, значит, я никакая не еврейка. И не напоминай мне об этом.

Желая доказать, что она вовсе не еврейка, Лиза даже рассказала еврейский анекдот:

– Знаешь, когда Абрамчику исполнилось тринадцать лет, устроили праздник бар-митцва, а потом мамеле и говорит: «Ну, Абрамчик, теперь ты уже взрослый, на тебе рубль и сходи к проститутке». Тогда Абрамчик идет к своей младшей сестре Сарочке и говорит: «Слушай, Сарочка, зачем я буду давать рубль проститутке. Может, хочешь ты заработать?» А Сарочка и говорит: «Что? Рубль? Да мне папеле за это же самое пять рублей платит». – Лиза с сожалением вздохнула: – А я, дура, тебе даром даю. Видишь, значит, я вовсе не еврейка.

– Слушай, Лизочка, если ты даже бывшая еврейка, – улыбнулся Борис, – то тебе все-таки не стоит рассказывать такие анекдоты.

– Почему? – фыркнула Лиза. – Ведь эти анекдоты сами ж евреи и выдумывают. Ведь вы ж, русские, до таких хороших анекдотов никогда и не додумаетесь.

Иногда, когда начальству дома чудес хотелось выпить, там устраивали вечеринку, чтобы отпраздновать чей-нибудь день рождения. Удобнее всего для этой цели был дряхлый потомок Чингисхана, который тщательно скрывал дату своего рождения, но любил выпить и готов был праздновать свой день рождения хоть каждый день.

Чтобы загладить инцидент с амулетом, президент дома чудес пригласил Лизу на одну из таких вечеринок. На шею он предусмотрительно надел серебристый галстук, самый лучший в Вене. Новорожденный потомок Чингисхана запрыгал вокруг Лизы, как воробей:

– Боже, какая женщина! Настоящая мечта поэта!

– М-да, – согласился флегматичный Филимон. – Темперамента у нее хватит на трех.

Борис сидел в углу со своим комиссаром Гильрудом и его женой, которая, как обычно, скучала и жаловалась на головные боли. Чтобы подбодрить ее, Борис сделал ей маленький комплимент.

Но этот комплимент обошелся ему дорого. Сидевшая рядом Лиза вдруг взорвалась, как атомный реактор. Она выплеснула содержимое своей рюмки на самый лучший в Вене галстук, хватила рюмкой о пол и вылетела из комнаты, как баллистический снаряд. Вся дрожа от негодования, она заявила, что органически не переваривает комплиментов другим женщинам.

Потомок Чинхисхана грохнулся перед ней на колени:

– Царица, богиня, дайте я поцелую вашу ручку! – И он принялся лизать ей руку, как маленькая собачка.

Лизе это так понравилось, что она пустилась в пляс и сломала себе каблук. Тогда она сбросила туфли и продолжала пляску в чулках, чем привела всех в дикий восторг. Неистовый Артамон покачал головой.

– Такая женщина расшевелит даже мертвого.

– А живого загонит в гроб, – заметил флегматичный Филимон.

Борис промокал свой галстук промокашкой и оправдывался:

– Знаете, это моя подруга детства…

– Бурное же у вас было детство, – сочувственно пожевал губами комиссар дома чудес.

После этого Борис решил, что пока он еще цел и невредим, сказку из 1002-й ночи пора заканчивать. Если сначала Лиза разыгрывала из себя незнакомку, то теперь он стал разыгрывать из себя незнакомца.

Но подруга детства не сдавалась. Каждое утро она будила его телефонными звонками и справлялась, где и как он провел эту ночь.

– Ты там с какой сучкой ночевал? – спрашивала внучка сенатора, и ее голос не предвещал ничего хорошего.

Однако, слава Богу, все кончилось более или менее благополучно. Лиза помирилась с Ниной и успокоилась. И опять они бегали с Ниной, как веселые молодые козочки. Встречая Бориса, Лиза бросала ему презрительные взгляды. Так, словно она вышла победительницей.

А президент дома чудес был очень рад, что дешево отделался. На память о Лизе в его машине еще долго болтался амулет от нечистой силы – маленькая игрушечная ведьма.

На радио «Свобода» произошло чрезвычайное происшествие, или, как теперь говорят, ЧП. А началось все это с совершеннейшей чепухи.

Однажды поэт-неохристианин Серафим Аллилуев вышел с работы вместе с Ниной и французской Лизой. Затем они случайно встретили Бориса Руднева и решили употребить его, чтобы он отвез их домой на своей машине. Французская Лиза, помирившись с Ниной, осталась у нее ночевать, а Серафим затащил Бориса в пивную.

Там Серафим стал пить ерша, то есть пиво, смешанное с водкой, от которого человек сразу дуреет. После второго ерша Серафим укоризненно покачал головой:

– И как только тебе не стыдно?

– Что?

– Но ведь ты морочишь голову порядочным девушкам.

– Кому? Лизе? Она сама сказала, что это ее тысяча и вторая ночь.

– Ах, Борис, но притворяйся… Ведь Нина мне во всем призналась…

– В чем?

– В том, что когда ты развлекался с французской Лизой, Нина из-за тебя каждую ночь в подушку плакала.

Маленький поэт сделал себе третьего ерша, подсыпал туда соли и перца, потом печально забормотал:

– Эта Нина действует на меня, как змея на кролика. Как увижу ее, сразу начинаю дрожать и пороть всякую чушь. Чувствую себя как последний идиот – и ничего не могу поделать. Это моя судьба – карма. А Нина надо мной только смеется.

– Но Лиза говорила, что у тебя с Ниной маленький романчик.

– Не романчик, а сплошная трагедия, – уныло признался поэт. Он сосредоточенно посмотрел на дно своей пивной кружки: – Но теперь я все понимаю. Раз Нина говорит, что она из-за тебя плакала, да еще по ночам, да еще в подушку, значит, она в тебя влюбилась.

– Чепуха, – сказал Борис, – Она хамит мне на каждом шагу. Поэтому я ее даже избегаю. Вот и сегодня она опять фыркала, как дикая кошка.

– Это она нарочно – из гордости. Ты просто не понимаешь женщин. Ну представь себе: она в тебя влюблена, а ты нахально спишь с ее подругой. Потому она и фыркает.

– Ничего, – примирительно решил Борис. – Сегодня она сама спит с этой подругой.

С этого дня Серафим запил горькую. Каждый вечер он блуждал по пивным и хлестал ерша, а днем сидел, нахохлившись, на радио «Свобода» и сочинял политические куплеты. В ответ на сепаратистскую политику американского радио «Освобождение» Серафим сочинил такой куплет:

Россию вам не поделить – Она ие плитка шоколада!

Потом он передал этот куплет и, глядя в одну точку, мрачно бормотал:

И Нину нам не поделить – Она не плитка шоколада!

Пока на радио «Свобода» делили Нину, на московских кладбищах творились странные вещи. Милиционеры рапортовали начальству:

– Хулиганы, значиться, по ночам памятники уродують. Марморные. То нос отобьють. То ухи отломають. Или руку, ежели торчить. А то усю башку отшибуть. И малюют какие-то черные кресты.

В милиции завели «Дело о хулиганстве среди покойников». Но поскольку покойники эти были не советские, а еще дореволюционные, то делу этому большого значения не придавали.

Однако вскоре хулиганы взялись и за советских покойников. На одной из свежих могил они даже перевернули вверх ногами красную звезду, которую поставили вместо памятника. Хулиганы исписали эту красную звезду непечатными словами, а внизу нарисовали черной краской христианский крест, но тоже вверх ногами.

Теперь дело о беспокойстве покойников принимало уже более серьезный оборот. В милиции записали: «Дело о вредительстве социалистической собственности в форме покойников».

Как ни старалась милиция, но хулиганов поймать не могли. В конце концов начальнику московской милиции пришлось обратиться за помощью к своему злейшему врагу – специальному уполномоченному КГБ полковнику Приходько. Этот уполномоченный занимался специально тем, что разбирал уголовные дела, где оказывались бессильны лучшие следователи милиции и угрозыска. К величайшей досаде начальника милиции, полковник Приходько щелкал эти дела, как орехи, и частенько даже не выходя из своего кабинета.

За спиной Приходько шептали, что он из какого-то сверхсекретного 13-го отдела КГБ, который официально даже как бы и не существует. Кроме того, поговаривали, что он был каким-то доктором или даже профессором. Начальник милиции признавал только тюрьму, а полковник Приходько почему-то больше интересовался сумасшедшими домами. Поэтому начальник милиции за глаза называл его «интеллигентским хлюпиком» и общение с ним считал для себя унижением и оскорблением.

А с делом о беспокойстве покойников получилось совсем плохо. Полковник Приходько просто посмотрел на календарь и заранее указал день и даже час, когда следует ожидать очередное хулиганство на кладбище. В надежде поймать не хулиганов, а полковника Приходько, начальник милиции в этот день послал на все кладбища усиленные наря-ды милиции и посадил в засаду агентов угрозыска.

И началась настоящая кладбищенская чертовщина. Ровно в полночь, в точности, как предсказал полковник Приходько, агенты угрозыска поймали человека, который хулиганил на кладбище: на памятниках, где были пятиконечные звезды, он пририсовывал шестой конец. А потом малевал черный крест.

Совершенно пьяного злоумышленника, который оказался поэтом Серафимом Аллилуевым, посадили за решетку, откуда он всю ночь возмущенно кричал:

– Опять поэтов сажают! Безобразие! Ух, фашисты! Я – диссидент! Несогласию! Инакомыслящий!

Начальник милиции зашел к полковнику Приходько и смущенно спросил:

– Послушайте, полковник, откуда вы знали заранее этот день и даже час? Вы что, колдуете?

– Нет, я просто посмотрел на календарь, когда будет полнолуние.

– Да вы что, смеетесь надо мной?

– Вовсе нет. Из протоколов было видно, что предыдущие осквернения могил совпадают с полнолунием. И для меня было ясно, что это работа лунатика.

– Что-о?

– Видите ли, на разных людей луна действует по-разному. По-английски, еще со времен средневековья, сумасшедших так и называли – лунатиками, а сумасшедшие дома называют приютами для лунатиков. Да и в наших сумасшедших домах в полнолуние некоторые сумасшедшие начинают так психовать, что на них заранее надевают смирительные рубмпки.

Начальник милиции развел руками:

– Кла-адбище! По-олночь! Полнолу-ние! И советский поэт, бражничающий с покойниками!

Полковник Приходько наклонился и достал из нижнего ящика стола какую-то книгу. При этом на его погонах блеснули значки технической службы КГБ – скрещенные топорики. Полковник полистал эту книгу, потом протянул ее начальнику милиции:

– Прочтите-ка вот это место.

«Господи! Помилуй сына моего, читал начальник милиции. – Он в новолуния беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду…»

– Что это за книга?

– Это Библия. Евангелие от Матфея. 17:15. Как видите, уже и в библийские времена люди знали, что «в новолуния беснуется», что бесноватость, то есть душевные болезни, связаны с луной. И в Евангелии от Матфея. 4:24, тоже говорится о «бесноватых и лунатиках».

Начальник милиции пораженно откинулся на стуле и только качал головой. Полковник Приходько продолжал:

– Чтобы вы лучше поняли это дело, нужно учитывать, что этот Серафим Аллилуев является полуевреем. А теперь почитайте-ка, что говорит здесь про евреев Иисус Христос, тоже еврей и личность довольно авторитетная. – И полковник показал пальцем на соседний абзац.

«Иисус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращенный! – читал начальник милиции. – Доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?» (Матфей. 17:17).

– В переводе на современный язык, – пояснял полковник Приходько, – это означает следующее: статистика, причем еврейская статистика, говорит, что среди евреев психических болезней в шесть раз больше, чем среди других людей. Это подсчитал знаменитый еврейский профессор Ломброзо.

– Но Аллилуев только полуеврей.

– Практика показывает, что среди полуевреев душевных болезней еще вдвое больше, чем-среди чистых евреев. Философы называют это союзом сатаны и антихриста.

– Но говорят, что Аллилуев неплохой поэт…

– Вот это-то и плохо. Знаменитый греческий философ Аристотель писал, что ум и одновременно безумие чаще всего стречаются именно у поэтов. Философ Демокрит говорил, что человека в здравом уме он не считает настоящим поэтом. А философ Платон считал, что для построения идеального государства прежде всего нужно изгнать всех поэтов за границу этого государства.

– Сдаюсь! – сказал начальник милиции и поднял руки кверху. – Хорошо, что я не поэт, а только старый милиционер.

Уходя, генерал милиции дружески улыбнулся:

– Послушайте, профессор… Говорят, что вы из папской гвардии нашего красного папы. Так вот, передайте вашему красному папе, что его гвардия хорошо подкована.

На радио «Свобода» арест Серафима произвел немалую сенсацию. В стенгазете появилась заметка, где сообщалалось, что поэт Серафим Аллилуев сгорел на освободительной работе. О подробностях начальство отмалчивалось. Падший ангел Адам Абрамович и его архангел Давид Чумкин делали вид, что они ничего не знают. А всякая мелкая сошка собиралась по углам и шепталась:

– Говорят, что на кладбищах находили разбитые бутылки водки и пива…

– Да, он хлестал ерша, а потом, наершившись, искал женские статуи и лез к ним обниматься и целоваться…

– А потом обижался, что они холодные и не шевелятся. Эх, говорит, Нина меня не любит – и вы меня тоже не любите? Вы что, антисемиты? И давай обламывать статуям носы и уши… В общем, устроил на кладбище настоящий погром.

– Он еще прималевывал на памятниках к пятиконечным звездам шестой конец – как у звезды Давида. Впрочем, он уже и раньше говорил, что пятиконечная звезда – это обрезанная звезда Давида.

– У него какая-то мания насчет обрезания. Из-за революции его не обрезали вовремя. Так как все обрезальщики пошли работать в ЧК. А когда он вырос, то у него оказался фимоз, то есть незалупа, то есть женилка не работает. И его пришлось обрезать уже во взрослом возрасте. Ну и из-за этого у него получилась какая-то душевная травма.

– Потом он еще рисовал на памятниках какой-то неохристианский крест – вверх ногами. Черный крест. А кругом 69, всякая порнография и матерщина.

– Хм, забавно. Ведь то же самое делает в своих стихах поэт Иосиф Бродский: бормочет о Христе, а потом «е…мать»~ и даже без точек. А ведь он тоже из обрезанных.

– Эти обрезанные теперь подделываются под неохристиан. Уж чья б корова мычала, а эта лучше б молчала…

– Говорят, Иосиф Бродский уже сидел в психиатрической клинике – в дурдоме. А потом его послали в колхоз – копать навоз. А теперь и нашего Серафима в дурдом засадят. И будет он там куковать: ку-ку, ку-ку…

– Знаете, в этих дурдомах им впрыскивают сульфазии – в задницу – двадцать уколов. Это лекарство такое, что сумасшедшие от него выздоравливают, а здоровые сходят с ума.

Всезнайка Остап Оглоедов авторитетно заявил:

– Я уже давно знал, что у Серафима в голове перекос – параллакс. Но если его посадят в дурдом, то виновата во всем эта Нина: она поссорилась с Лизой, злилась и отыгрывалась на Серафиме. У-ух, хлыстовская богородица.

Серафима не судили в обычном порядке. Его даже почти не допрашивали. Наоборот, следователь в белом халате, из-под которого выглядывали форма КГБ, передал Серафиму толстую папку из архивов КГБ и попросил его внимательно ознакомиться с содержанием папки.

Это было старое следственное дело Феофана Аллилуева, отца Серафима, которого ликвидировали во время Великой Чистки. Там было много такого, что Серафим знал. Много такого, чего он не знал. И больше всего такого, чего бы он не хотел знать – и чтобы об этом, не дай Бог, не узнали другие Серафим знал, что его отец был журналистом, атеистом, морфинистом и футуристом, который взял себе литературный псевдоним Дикий. А в протоколах следствия стояло, что псевдоним Дикий характерен для нигилистов и анархистов, которые, как правило, душевнобольные психопаты с комплексом разрушения или саморазрушения, за чем обычно скрывается садизм или мазохизм, что обычно связано с открытой, скрытой, подавленной или латентной гомосексуальностью. А дальше шло такое, что об этом лучше умолчать.

Протоколы следствия, датированные 1936 годом, были подписаны особоуполномоченным НКВД Давидом Львовичем Голинковым.

Сверху к серой папке было приложено постановление московской прокуратуры о возбуждении судебного дела против Серафима Феофановича Аллилуева по обвинению в политическом хулиганстве. Эта бумажка была подписана следователем по особо важным делам при генпрокуроре СССР и старшим советником юстиции – тем же Давидом Львовичем Голинковым.

Серафим сразу понял, что кого-кого, но Давида Львовича ему не обмануть. Когда Серафим ознакомился с серой папкой, следователь в белом халате вежливо предложил ему на выбор: открытый суд, где будут выложены все секреты из серой папки, или курс лечения в психиатрической больнице имени Кащенко.

Однако секреты из серой папки были такие грязные, что Серафим с радостью избрал больницу. Он даже еще благодарил следователя за доброе отношение.

Так поэт-модернист Серафим Аллилуев попал в дурдом имени Кащенко, в палату No 7. Если кто интересуется дальнейшими похождениями Серафима в дурдоме, пусть почитает книгу Валерия Тарсиса «Палата No 7», которая потом вышла где-то за границей.