"Присяжный заседатель" - читать интересную книгу автора (Грин Джордж Д.)Глава 4 “Я ЛЕТАЮ ВВЕРХ И ВНИЗ С ОТВИСШЕЙ ЧЕЛЮСТЬЮ…”Проходит еще неделя. Энни сидит в зале суда и смотрит на Боузмена, защитника Луи Боффано. У Боузмена смешные моржовые усы, острые желтые зубы; он не спеша идет в центр зала – собирается устроить прекрасный допрос свидетелю обвинения. Начинает он так: – Итак, мистер Де Чико, вы тут говорили, что у Луи Боффано возникли проблемы с Сальвадоре Риджио. Так? У Поли Де Чико совершенно лысый шишковатый череп. Общее впечатление задумчивости и даже мудрости – до тех пор, пока мистер Де Чико не начинает говорить. – Чего-чего? – говорит он. Боузмен заходит с другой стороны. – Вы дали показания, что Луи Боффано занимался торговлей кокаином и героином. – Ну. – А откуда вам это известно? – Ну как, я был с ним вместе. – Вы были его верным подручным, так? – Каким еще подручным? – Разве вы… – Я был никаким не подручным. Моя должность называлась “капитан”. – Ах извините, капитан. Так вот, капитан Де Чико, у кого Луи покупал кокаин? Поройтесь у себя в памяти. – У “Кали”. – У картеля “Кали”? – Ну. – Этот картель находится в Колумбии, так? – Ну. – А героин? Откуда вы брали героин? – От “Ндрангеты”. – Это итальянская организация, верно? – Ну, из Калабрии. – И эта организация связана с мафией? – Чего-чего? – Считаете ли вы, что “Ндрангета” связана с мафией? – По-моему, она и есть мафия. – Теперь перейдем к Сальвадоре Риджио. Он был главой семьи Кармины, правильно? – Ну. – Вы тоже принадлежали к семье Кармины? – Ну. – Как и Луи Боффано, так? – Ну. – Ладно. Сальвадоре Риджио был против контактов с картелем “Кали” и “Ндрангетой”, так? – Да, он уперся. – Объясните нам, мистер Де Чико, с чего это он вдруг “уперся”? – Говорит, наркота – не наш бизнес. Против закона, говорит. – Против закона? Против закона семьи Кармины? – Ну. – А откуда взялся этот закон, мистер Де Чико? – Хрен его знает. – По-моему, обвинение пытается изобразить Сальвадоре Риджио этаким крестоносцем, принципиальным врагом наркотиков… – Смех в зале. – Скажите, мистер Де Чико, могли бы вы квалифицировать Сальвадоре Риджио как крестоносца против наркотиков? Вскакивает окружной прокурор Тэллоу. – Протестую. Здесь судебный процесс не над Сальвадоре Риджио. Боузмен пожимает плечами. – Прокурор пытается сделать из покойного образцового гражданина, чтобы создать у присяжных предубеждение против моего клиента. Судья принимает протест обвинителя. На это Луи Боффано громким шепотом, так, чтобы было слышно во всем зале, замечает: – Правосудие, мать твою. Судья Витцель наклоняется к микрофону. – Вы что-то сказали, мистер Боффано? Повторите, пожалуйста. Луи ухмыляется. – Не стоит. – Свое мнение о процедуре суда оставьте при себе, – шипит Витцель. Потом обращается к адвокату. – Можете продолжать допрос, мистер Боузмен. Но не задавайте вопросов о моральном облике Сальвадоре Риджио. Боузмен снова берется за Поли. – Стало быть, неписаный закон семейства Кармины запрещал оптовую торговлю наркотиками, так? – Ну. – Кара за непослушание? – Смерть. – Вы говорили тут, что мистер Боффано давно является членом семьи Кармины. – Ну. – Двадцать три года, так? – Ну. – Он считался хорошим солдатом? – Не знаю. Наверно. – И все-таки он хотел изменить традицию, существовавшую в семье. – Ну. – Почему? – Деньги. – Много денег? – Ну. – Сколько мне помнится, вы говорили о прибыли в миллиард долларов. – Ну это так, разговоры одни. – Мистер Де Чико, я тоже иногда разговариваю о деньгах. Но цифры порядка миллиарда долларов в моих разговорах не звучат. – Нет? Что, миллиард для вас маловато? Как же, я забыл – ведь вы адвокат. Судья Витцель грозно хмурится. – Господа, к порядку! Но Боузмен не обижается – он дружелюбно хихикает, шевеля усами и скаля желтые зубы. – Очень смешно, мистер Де Чико. Вы большой остряк. Де Чико пожимает плечами. – Весьма умное замечание, – продолжает Боузмен. – Продолжайте напрягать ум и дальше, вспомните, кто начал все эти разговоры? – Чего-чего? – Кто предложил мистеру Боффано заняться наркотиками? – Хрен его знает. – Нет, вы знаете, кто это сделал. Вмешивается прокурор. – Протестую! Безосновательное утверждение! Боузмен не возражает. – Ладно, будь по-вашему. Прошу извинить. Мистер Де Чико, вчера вы говорили, что человек, известный вам под прозвищем “Учитель” разработал стратегию переговоров с картелем “Кали”. – Так-то оно так, но… – Тот же самый Учитель высказывал кое-какие идеи по поводу переговоров с организацией “Ндрангета”. – Да, но… – Прорыть тоннель к дому мистера Риджио предложил тоже Учитель, так? – Ну. – И кто же этот Учитель, мистер Де Чико? – Понятия не имею. – Может быть, он находится в зале суда? – Не знаю. – Как он выглядит? – Не знаю. – Вы его когда-нибудь видели? – Нет. – Говорили с ним? – Да, но он был в маске. – С чего бы это вдруг он стал надевать маску? Поли Де Чико пожимает плечами. – Может быть, он вам не доверял? – Наверно, так. – Наверно? – Ну. Как-то раз Луи сказал, что Учитель мне не доверяет. Считает, что я рано или поздно ссучусь. – И его пророчество сбылось, так ведь? – Вроде так. – Вы действительно “ссучились”. – Протестую! – орет прокурор. – Ваша честь, я всего лишь процитировал выражение свидетеля, – говорит Боузмен. Витцель отклоняет протест обвинения. – Как и предсказывал Учитель, вы изменили своему семейству, правильно? – Ну. – Этот самый Учитель вообще редко ошибается, так? – Вроде так. – На операциях с наркотиками семейство заработало много денег? – Ну. – Как и предсказывал Учитель? – Ну. – Он башковитый парень, этот Учитель, а? – Ну. – И никто не знает, кто он? – Луи знает. – Еще кто-нибудь? – Я не в курсе. – И вот однажды Учитель говорит, что нужно прорыть тоннель до дома Сальвадоре Риджио с целью убийства, так? – Так. – А мистер Боффано на это отвечает: “Хочешь рыть тоннель, рой”. Правильно? – Правильно. – В конце концов, ведь Учитель главнее, значит, он может решать по-своему. – Как это главнее? Учитель – не босс. – Вот как. Известен ли вам хоть один случай, когда Боффано не прислушивался к совету Учителя? – Ну как же. Например, насчет меня. Луи имел со мной дело, хотя Учитель был против. – То есть, иными словами, Учитель разрешил мистеру Боффано поддерживать с вами отношения. По залу прокатывается легкий смешок. – Ничего он не разрешал! – возмутился Поли Де Чико. – Босс – это Луи. Он-то и отдает приказы. – Вы хотите сказать, что он произносит приказы, да? – В каком это смысле? – Вы знаете, что такое марионетка, мистер Де Чико? Тэллоу вскакивает на ноги. – Протестую! – Прошу прощения, прошу прощения, – смущенно бормочет адвокат. – Я перефразирую свой вопрос. Он возвращается к своему столу, роется в сумке, потом оборачивается к свидетелю. – Мистер Де Чико, вы знаете, что это такое? В руке у него появляется тряпичная кукла с черными волосами и моржовыми усами, очень похожая на самого мистера Боузмена. – Это марионетка, правильно? – говорит адвокат. Зал ахает. Кукла оскаливает зубы и говорит мистеру Боузмену: – Нет, я босс, а ты марионетка! Зал хохочет, судья Витцель тщетно колотит молоточком. Он в ярости: – Мистер Боузмен! Мистер Боузмен! Поли Де Чико кричит: – Луи Боффано – не марионетка! Тряпичная кукла с серьезным видом кивает, поворачивается к своему хозяину и говорит: – Ну вот, видишь! – Мистер Боузмен, немедленно прекратите! – требует судья. Боузмен с виноватым видом прячет марионетку в сумку, но та вдруг высовывается и кричит: – Прошу прощения, ваша честь! Судья клокочет от негодования. – Мистер Боузмен, вы, никак, собрались превратить судебное заседание в цирк? Я обвиняю вас в неуважении к суду. Если что-нибудь подобное повторится… Ну ладно, тишина в зале! К порядку! Стук молотка. – За этот фарс, мистер Боузмен, вы получите дисциплинарное взыскание. Еще один фокус в этом роде, и я отстраню вас от участия в процессе. Это понятно? Энни Лэйрд не возьмет в толк, почему судья так рассердился. Ей кажется, что адвокат выступил совсем неплохо. Она украдкой смотрит на своих соседей слева и справа – оценили ли они юмор. Но на лицах присяжных лишь тень улыбки. Да ладно вам пыжиться, думает она. Расслабьтесь, посмейтесь. Этот хитрец Боузмен подтолкнул вас в правильном направлении. Конечно, юмор грубоват, но и он кстати, если речь идет о спасении жизни невиновного человека. Учитель сидит в позе лотоса на крыше семейной усыпальницы рода Боффано. Накрапывает легкий дождь. По кладбищенской дорожке идут Джозеф Боффано (брат Луи) и его телохранитель. Учитель сверху наблюдает, как эта парочка шествует меж мраморных архангелов. Джозеф все время оглядывается, явно нервничает. Он всегда такой. Особенно когда покидает семейные владения на Стейтен-Айленде. Хотя на самом деле именно там он скорее всего и схлопочет свою пулю. Около подъезда собственного дома, в соседнем ресторанчике, возле дома своего братца – одним словом, где-нибудь по соседству. Правда, не исключено, что Джозеф встретит смерть в собственной спальне, как бедный Сальвадоре Риджио. Учитель натягивает на голову маску с отверстиями для глаз и рта. Маска сшита на заказ – облегает лицо просто идеально. Вот Джозеф и его спутник останавливаются перед мавзолеем, Боффано-младший осеняет себя крестным знамением. Тогда Учитель говорит: – Привет, Джозеф. Оба мафиози дергаются и судорожно хватаются за пистолеты. Смотрят вправо, влево. Поднять головы и посмотреть вверх ума у них не хватает. Джозеф на всякий случай прячется за мраморный парапет. Если бы началась настоящая перестрелка, этот парапет его не спас бы, думает Учитель. Прямо над усыпальницей растет клен, весь покрытый красной листвой. Учитель отрывает один листик и бросает его вниз, прямо на лысый череп Джозефа. Листик грациозно вальсирует, но в последний момент падает Джозефу не на лысину, а на кончик носа. От неожиданности Боффано-младший дергается и стукается затылком о мраморную стену. – Мать твою! – рявкает он. – Расслабься ты, Джозеф, – говорит сверху Учитель. Джозеф закидывает голову и смотрит на него свирепыми глазками. Автоматический пистолет дрожит в его руке. Учитель улыбается, он – само добродушие. – Если бы я собирался тебя прикончить, то не стал бы окликать. Ты бы уже лежал в этой тихой гробнице. Кстати, Джозеф, ты предпочитаешь, чтобы тебя положили слева или справа от твоей достопочтенной матушки? – А ну-ка слезай с мавзолея моего долбаного семейства! – Ты оговорился, Джозеф, – говорит Учитель. – Надо было сказать не “мавзолей моего долбаного семейства”, а “долбаный мавзолей моего семейства”. Улавливаешь разницу? Учитель замечает, что Фрэнки, телохранитель Джозефа, чуть заметно усмехается. Что ж, для костолома этот парень совсем не глуп. Да и личико худое, смышленое. Двигается грациозно, не суетится. Пожалуй, Фрэнки выгодно выделяется из всех многочисленных горилл, состоящих в войске Боффано. – Привет, Фрэнки, как дела? – говорит Учитель. Тот пожимает плечами. – Вроде ничего. – Ты все еще встречаешься со своей ирландской подружкой? – С Молли? Да. А откуда вы… – Так, кто-то показывал мне ее фотокарточку. Классная девчонка. Лови-ка. Учитель бросает вниз узкую картонную коробку. Фрэнки едва успевает ее подхватить. В коробке лежит одна орхидея. – Это “ликасте виргиналис”, – поясняет Учитель. – Только что срезана. Чувствуешь, какой аромат? Ночью, когда вы будете заниматься любовью, положи цветок возле подушки. Вот увидишь, девчонка будет кидаться на тебя, как пантера. – Елки-палки, – присвистывает Фрэнки. – За это спасибо. Джозеф не выдерживает. – Слушай, Фрэнки, мать твою, нам еще только цветочков не хватало. – Оборачивается к Учителю. – Ты слышал, что я тебе сказал? Слезай вниз! Учитель слегка опирается на каменного ангела и очень ловко, за пару секунд, спускается вниз. – Что ты там делал? – спрашивает Джозеф. Учитель не отвечает. – Хотел проверить, нет ли за мной хвоста? Заруби себе на носу, ублюдок, я сам могу о себе позаботиться. – Джозеф, ты лучше скажи мне, зачем хотел со мной увидеться. – Ты еще спрашиваешь? Я слышал, что ты химичишь с присяжными. – Правда? Интересно, от кого ты это слышал. Джозеф поднимает палец: – Заткнись, сука. Без твоих штучек, понял? – Я тебя слушаю. – Я не хочу, чтобы ты приставал к присяжным. Это слишком рискованно. – Конечно, Джозеф, ты предпочитаешь без риска. Например, засадить твоего братца на всю жизнь в тюрьму, чтобы главой семейства стал ты, да? – Мой брат будет на свободе. – Насколько я слышал, вчера в зале крутили пленку. – Плевать всем на эту пленку! Боузмен от нее камня на камне не оставит. Это будет не улика, а “Маппет-шоу”. Ничего у них не выгорит с этим процессом. Этот прокурор Тэллоу из какого-то там задрипанного округа Вестчестер – не профессионал, а любитель. Там даже ФБР не задействовано. Даже Служба по борьбе с наркотиками. Только местные козлы, вообразившие себя ковбоями. Ни хрена у них не выйдет. – Уважаю твой оптимизм. Но я слышал, что Боузмен смотрит на будущее весьма скептически. – Подстраховывается. – Вот и я тоже подстраховываюсь. Глаза Джозефа превращаются в щелочки. – С кем именно из присяжных ты контактируешь, ублюдок? Учитель только усмехается. – Когда я тебя о чем-то спрашиваю, отвечай. Пока брат в тюрьме, я босс всего семейства. – Только не мой. – Моя семья платит тебе деньги. – Да, Джозеф, и очень много денег. Но все равно ты мне не босс. Твой брат в курсе моих действий. – Конечно, ты совершенно задурил ему голову. Вертишь им, как хочешь. Со мной у тебя не получится. И маска мне твоя не нравится. Что это ты от меня свою рожу прячешь? Лао Цзы говорит: “Лучший из правителей тот, о ком не ведают подданные”. – Слушай, что я тебе скажу, дерьмо собачье. Ты мне совсем не нравишься, всезнайка хренов. Мне не нравится то, как ты прибрал к рукам мою семью. Мне не по душе то, во что ты нас втягиваешь. Я против “Кали” и “Ндрангеты”. А больше всего мне не нравится то, что ты пристаешь к мирным гражданам. – Ах, Джозеф, какая нежная у тебя душа. Будь моя воля, я еще при жизни причислил бы тебя к лику святых. Фрэнки хихикает. Джозеф кидает на своего телохранителя яростный взгляд, и парень умолкает. Боффано-младший делает шаг вперед. – Я тебе вот что скажу, сволочь. – Да, Джозеф, не стесняйся. У Джозефа яростно раздуваются ноздри. Пахнет у него изо рта не очень приятно, и Учитель под маской слегка морщится. – Если моего брата засадят, я тебя из-под земли достану, педераст поганый. Оливер возвращается с велосипедной прогулки. Среда, время к вечеру. Когда мальчик заносит велосипед на крыльцо, из кухни доносится звонок телефона. – Алло? – говорит мамин голос. – Привет, Джулиет. Обычно, когда звонит Джулиет, мама сразу начинает хихикать, но только не сегодня. Голос у нее ровный и холодный, как стекло. – Нет. Сегодня? Это невозможно… Правда? Извини, я забыла… Оливер входит в кухню. Мать прикрывает трубку ладонью и, не здороваясь, приказывает: – Переоденься, мы идем в прачечную. Оливер поднимается вверх по лестнице, но к себе в комнату не заходит – хочет послушать, о чем разговор. – Спасибо, Джулиет, это очень мило с твоей стороны, – говорит мама, – но сегодня нам нужно заняться стиркой… – У меня все в порядке… – Нет, этот тип мне не понравился. Ничего путного у меня с ним не вышло… – Джулиет, я же тебе говорю – мне не до этого… – Что поделаешь, у меня тоже свои дела… – Да, я тебе верю на слово. Не сомневаюсь, что история действительно забавная. Но знаешь, мне как-то неохота ее слушать. Еще одно любовное приключение? Тебе не надоели все эти игры? Без ощущения настоящей близости секс ничего не значит. Пора бы тебе это понять. Оливер смотрит на мамину спину. Энни стоит, прислонившись к двери, смотрит в окно. – Нет, ничего подобного, – говорит она. – Нет и еще раз нет… – Не выдумывай ты, ради Бога! А до секса мне вообще дела нет. Тело без души – это все равно, что цифра. Когда ты только повзрослеешь?… – Ладно, Джулиет, это не мое дело, можешь мне ничего не рассказывать. Мне это не интересно. Да и Оливеру ни к чему слушать всякую дребедень… – Нет, это ты меня послушай! Звонишь сюда, когда тебе взбредет в голову, несешь всякую чушь. И это ты называешь настоящей жизнью? Я вот что тебе скажу… Энни замолкает на полуслове, смотрит на телефонную трубку и медленно опускает ее на аппарат. Из трубки доносятся прерывистые гудки. Энни быстро оборачивается и встречается взглядом с сыном. Лицо у нее раскрасневшееся, взволнованное. Но голос ровный и по-прежнему холодный. – Не смей так на меня смотреть. Славко Черник сидит в машине. Ведет наружное наблюдение за домом Эбена Рэкленда, старается не клевать носом. По радио передают дебаты в прямом эфире. Способствует ли система премиальных выплат в бейсбольной команде “Нью-Йоркские гиганты” стимуляции боевого духа игроков? Более важной темы для обсуждения не нашлось. В студию все время звонят какие-то остолопы и высказывают свои идиотские мнения. Славко изо всех сил давит большими пальцами на глазные яблоки – хочет изгнать сон и скуку. О Господи, ну и тоска. Сколько там времени? Восемь тридцать пять. Всего лишь? Сижу до полуночи и хватит, говорит он себе. Здесь ничего интересного не случится. Славко глубоко убежден, что наружное наблюдение выдумали прихвостни Сатаны, желая придумать муку пострашнее. Славко отвинчивает крышку термоса и наливает себе кофе. По радио какой-то умник говорит: “На мой взгляд, Джерри, проблема заключается в том, что леденящая аура многогодовых контрактов, в особенности когда…” Славко коленом бьет по кнопке приемника, чтобы положить конец этой белиберде. Тишина. Подливает в крышечку кофе, смотрит на часы. 8:36. С ума сойти. Это не жизнь, а черт знает что. Надо проявить терпение, подождать немного, и все кончится, придет смерть. Потом все начнется сначала. Может, мне повезет, и по следующему кругу меня не запустят? Ведь я очень паршиво справился с этим раундом. Еще немножко кофе. У Славко появляется странное ощущение, что он не один – то ли тень мелькнула, то ли еще что-то. Потом кто-то стучит в окно. Черник чуть не подпрыгивает, но в последний момент успевает подхватить термос. Это Сари. Смотрит на него, улыбается. Славко открывает дверь, она садится. – Что вы здесь делаете? – спрашивает он. – Как что? Я ваш работодатель. Сегодня она одета очень просто – в джинсы и свитер, но выглядит при этом ничуть не менее шикарно. – Хотела проверить, честно ли вы зарабатываете свои деньги. Кроме того, подумала, что вы, наверно, голодны. Приготовила для вас сандвич. – Спасибо, но, ей-богу… – К тому же я дома изнывала от неопределенности. – А где ваша машина? – В квартале отсюда. Не хочу, чтобы он ее видел. Как тут мой мальчик? Ведет себя прилично? Она смотрит на освещенное окно. Когда Славко не отвечает, поворачивается к нему: – Ничего, если я тут с вами посижу? – Ради Бога. Он вдыхает ее аромат, любуется движениями длинных пальцев. Чернику стыдно за свою машину, прогнивший “форд-гранада” восьмидесятого года. Сам он прозвал свой автомобиль “стервятником”. Салон насквозь пропах застарелым табаком, выхлопными газами. На полу валяются какие-то конверты, обертки, две пустые пивные бутылки. На месте водителя в полу самая настоящая дыра. Обычно Славко прикрывает ее куском линолеума, но сегодня, как назло, линолеум сполз, и снизу дует. Черник застенчиво прикрывает дыру ботинком – не хочет, чтобы Сари заметила. Но ей не до него. Ей наплевать и на Славко, и на его машину. Ее интересует лишь освещенное окно Эбена Рэкленда. – Я знаю, что не имею права за ним шпионить, – говорит она. – Но мне от этого лучше. Мне нравится быть здесь. Так вы хотите бутерброд? Он с ростбифом. Вы не похожи на вегетарианца. – Сари… – Что? – По-моему, вашего приятеля дома нет. Она снова смотрит на окно, потом переводит взгляд на автомобильную стоянку. – Нет, он дома. Вон его машина. Она показывает на элегантный красный “лотос”. – Машина стояла здесь с самого начала, с пяти часов, – говорит Славко. – Может быть, он не ходил сегодня на работу? – пожимает плечами она. – Уверяю вас, мистер Черник, он дома. Он звонил мне час назад. – Правда? Кстати, называйте меня Славко. И что он вам сказал? – Как обычно. Много работы, новый клиент, не может выбраться из дома. Славко не дает ей закончить. – Свет в окне зажегся в шесть тридцать семь. Могу даже точнее. – Он достает из кармана куртки блокнот. – В шесть тридцать семь и двенадцать секунд. – Ну и что? – В шесть сорок две и двенадцать секунд, то есть ровно пять минут спустя зажегся свет на крыльце. В шесть пятьдесят две и двенадцать секунд, то есть еще ровно через десять, минут, зажегся свет на лестнице. – Ну и что это значит? – Это значит, что свет включается электронным таймером. За все время я не слышал ни единого звука, не видел ни единой тени. Я думаю, там никого нет. – Где же Эбен? – Хороший вопрос. Внезапно Сари распахивает дверь. Лицо ее пылает от гнева. – Ну, если его, паразита, там нет… – с угрозой шепчет она. Она громко хлопает дверцей и решительно направляется к крыльцу. С силой давит на кнопку звонка. Славко не спеша разворачивает принесенный ею бутерброд, смотрит, как девушка звонит вновь и вновь. Потом Сари колотит в дверь кулаком, кричит во все горло, зовет своего любовника. Славко сокрушенно качает годовой, думает: нет, милочка, его ты там не найдешь. Наш маленький Эбенезер играет в прятки, любит секреты? Это плохо – терпеть не могу подобных игр. Уверен, что когда ты с ним встретишься, он все тебе чудесно разобъяснит. На твоем месте, Сари, я бы его не слушал. Оливер сидит на пластмассовом стуле в автоматической прачечной и пытается делать уроки. Сосредоточиться трудно, потому что вовсю шумят стиральные машины и сушилки. Кроме того, еще одно семейство, состоящее из мамаши и пяти худосочных деток, действует ему на нервы. Детки играют в гладиаторов – возятся, пихаются, орут. Оливер со вздохом откладывает учебник и берет со столика замусоленный номер “Чтения для детей”. Детское чтение Оливера не прельщает, и он берет журнал “Пипл”. Потом крутит шнурок на куртке, наматывает на палец. Со скучающим видом смотрит в окошко стиральной машины. Мамаша шумного семейства велит своим чадам угомониться, но они ее не слушают. Ну и семейка, думает Оливер. Все такие бледные, худосочные, будто с того света явились. Он забирает учебники и тетрадку, плетется к матери. Та взахлеб читает журналы и газеты: “Таймс”, “Пост”, “Ньюс”, “Репортер диспэтч”, “Ньюс таймс”. Ее интересуют только отчеты о процессе Боффано. Читает она сосредоточенно, ничего не говорит, выражение лица отсутствующее. – Мам, – зовет ее Оливер. – Да? Она смотрит прямо ему в лицо, но, судя по всему, ничего не видит. Потом снова утыкается носом в статью. – Я все ждал, пока у тебя настроение станет лучше… – Ну и что? – Но, похоже, перемен к лучшему не ожидается. – Так-так. – В общем, смотри сама. Он достает тетрадку с контрольной по математике и показывает матери. На каждой строчке красные чернила. Внизу оценка: 37. Энни смотрит в тетрадку, кивает. – Ясно. Молодец. – Ты должна подписаться внизу, – говорит Оливер. – У меня нет ручки. – Вот она. Он протягивает ей ручку, и Энни расписывается. Потом возвращает ему тетрадку и снова погружается в чтение. – Мам, ты хоть вспомнишь потом, что видела контрольную и подписала ее сама? Ведь училка и позвонить может. – Кто может позвонить? – Учительница. – Понятно. – Так ты запомнишь? – Запомню. – Мам, ну скажи хоть что-нибудь. Ведь я получил всего тридцать семь баллов. Никакого ответа. – Тридцать семь из ста. – Что ты хочешь от меня услышать? – Она бросает на него яростный взгляд. – Молодец, продолжай в том же духе. Проходит почти минута, мама шелестит газетными страницами. Родоначальница семейства бледнолицых начинает вынимать из сушилки груду тряпья. Ее отпрыски колотят друг друга об стену. Энни заканчивает читать газеты, кладет их на стол и поворачивается к сыну: – Так что ты хочешь от меня услышать? Наверно, что-нибудь в этом роде: “Ах, Оливер, деточка, ты недостаточно стараешься. Почему бы тебе не прикладывать чуточку больше усилий?” Этого ты хочешь? Не вижу смысла попусту распинаться. Ты и без меня знаешь, что лодырничаешь и бездельничаешь. Не хочешь работать – твое дело. Рисуй своих драконов, валяй дурака. Учиться тебе не интересно. Ты сидишь на контрольной по математике и мечтаешь стать художником, таким же, как твоя мамочка. Валяй, становись. Тебя ждет такая же развеселая житуха, как у меня. Денег нет – наплевать. Чувствуешь себя полным дерьмом, потому что не можешь заплатить за электричество – ерунда. Целый день просиживаешь, как идиотка, над компьютером, не можешь починить машину – какие мелочи. Главное – ты художник. Сиди, смотри, как жизнь проходит мимо. А потом, в один прекрасный день, твоя жизнь кончится! Голос Энни звучит все громче и громче, в нем появляется истерическая нотка. Никогда в жизни Оливер не слышал от нее такой длинной речи. Сушилка последний раз громыхнула и затихла. Ничто теперь не заглушало голос Энни. Худосочные чертенята моментально перестали возиться и, разинув рты, стали наслаждаться бесплатным аттракционом. Даже их мамаша уже не запихивает в сумку белье, а бесцеремонно пялится на Энни. – Все самые важные решения в твоей жизни будешь принимать не ты, а другие люди, – пророчествует мать Оливера. – Тупоголовые критики и коллекционеры, неспособные отличить произведение искусства от бумаги для обоев, станут главными судьями твоего творчества. Если ты хочешь жить так – ради Бога, это твоя жизнь, а не моя. Завалишь экзамен по математике – пеняй на себя. Я тебе ничем помочь не могу. Ты сам должен решать свои проблемы. Ты или они – кто-то победит, а кто-то проиграет. На мою помощь не рассчитывай. Единственное, чем я могу помочь, – своим примером. Смотри, что они со мной сделали. – Мама, – шепчет Оливер. – Полюбуйся, что они сделали с твоей матерью! – Но мама же. – Что? – Ради Бога, замолчи. Энни не может остановиться. Ее филиппика продолжается. Тогда Оливер швыряет учебники и тетради на пол и бежит к двери. На улице темно, осенний вечер. Возле входа в супермаркет Оливер останавливается, смотрит невидящим взглядом на механическую лошадку для маленьких детишек. По его лицу текут слезы, и он ничего не может с этим поделать. Только бы не встретиться с кем-нибудь из одноклассников. Стоит, рыдает. Подходит какой-то старый хрен, спрашивает, не обидел ли его кто. – Все нормально, – бормочет Оливер. – Может быть, у тебя что-то болит? – Отстаньте вы от меня! – рявкает Оливер, заразившись материнской злобой. Старого хрена как ветром сдуло. Потом из прачечной выходит мать. В одной руке у нее корзинка с бельем, в другой – учебники и тетради. Энни сваливает все это на заднее сиденье машины, захлопывает дверцу и направляется к супермаркету. Оливер по-прежнему упорно разглядывает механическую лошадку, словно всю жизнь мечтал на ней прокатиться. – Оливер, – скрипучим голосом говорит Энни. Ее голос раскатывается гулким эхом. – Что? – Марш за мной. В супермаркете она сосредоточенно катит тележку вдоль товарных полок, Оливер плетется сзади. Мысль о пище вызывает у Энни отвращение, она буквально заставляет себя дотрагиваться до съестного. Свежие овощи исключаются – не будет она с ними возиться. Зато четыре коробки готового риса Энни берет не раздумывая. Она не ела эту гадость с детства, когда пришлось провести целое лето в Питтсбурге у тети. В тележку же отправляются замороженные ужины и готовая пицца. Оливер смотрит себе под ноги. Пару раз мать спрашивает, чего он хочет, но Оливеру все равно. Возле полки с овсяными хлопьями они останавливаются. Какой-то пухлый дядька в ветровке не может обойти их тележку, и Энни освобождает ему путь. – Выбирай что хочешь, – говорит она Оливеру. Тот пожимает плечами. Тогда Энни берет первую попавшуюся коробку – хлопья “Корн-Чеке”. – Ой, а я вас знаю, – раздается голос сзади. Энни оборачивается и видит, что пухлый дядька смотрит на нее. Физиономия у него не из приятных: нос сломан, одна скула расплющена, словно кто-то со всей силы ударил по ней молотом. Страшилище дружелюбно улыбается Оливеру, а его матери говорит: – Вы ведь художница, да? Та самая, которая делает ящики. Он весело смеется. Но откуда он ее знает? Может быть, он был на маленькой выставке, которую Энни устраивала в городской библиотеке в прошлом году? – Вы меня видели в библиотеке, да? – Нет, мы с вами познакомились в булочной, помните? Мы познакомились в булочной. Энни становится трудно дышать. Что она должна делать? Были какие-то инструкции, но она все забыла. Урод снова смотрит на Оливера. – Ваш сынок? Понятно. Он хочет, чтобы она отослала Оливера. – Милый, нам нужно купить… Как называются такие замороженные котлеты? – “Робопопс”, – угрюмо отвечает Оливер. – Да-да. Пойди-ка принеси их. Оливер походкой сомнамбулы удаляется. Тогда мужчина говорит: – Завтра, в семь утра. Знаете, где находится ресторанчик “Парк энд райд” на Шестьсот восемьдесят четвертом шоссе? – Где-где? – Ну вы наверняка его видели. – Да, знаю. – Ждите там. Я приеду, вы сядете ко мне в машину. Ясно? – Да. – Вы нормально себя чувствуете? – Да. – У вас вид какой-то странный. – Со мной все в порядке. – Что я вам сказал? – “Парк энд райд”. Шестьсот восемьдесят четвертое шоссе. Я жду, потом вы приезжаете… Я сажусь в вашу машину. – Все правильно. У мужчины такой вид, будто он хочет уйти, но что-то его задерживает. – Послушайте, – наконец говорит он. – Все будет нормально. Он не сделает вам плохого. Он неплохой парень. Иногда он бывает крут, если дела идут не так, как ему хочется. Но если вы сделаете все, что он приказывает, ничего плохого не случится. Энни стоит, слушает, пытается справиться с дыханием. – У меня тоже есть ребенок, – продолжает приплюснутый. – Девочка, немножко постарше, чем ваш парень. Я очень хорошо понимаю, что вы сейчас чувствуете. Он начинает удаляться. – Как вас зовут? – кричит Энни ему вслед. Мужчина оборачивается. – Что? – Как ваше имя? – Ни к чему вам мое имя. Я не могу вам его сказать. – Как же мне вас называть? – Никак не называйте. Или называйте, как хотите. – Он смотрит на полку, где выставлены коробки с хлопьями “Джонни Яблочное Семечко”. – Можете называть меня Джонни Яблочное Семечко, мне все равно. Появляется Оливер, несет две упаковки замороженных котлет. – Хорошо, Джонни. Спасибо вам. Спасибо вам за то, что вы сказали. Энни думает: надо, чтобы они испытывали ко мне симпатию, чтобы они поняли, каково мне приходится. Может быть, тогда они будут относиться ко мне лучше. Славко сидит и ждет, пока девушке надоест колотиться в дверь. Вот она возвращается, садится рядом, закрывает лицо руками. Славко протягивает ей грязный носовой платок – чистого у него нет. Он не знает, что нужно говорить в таких случаях, поэтому помалкивает. Ему хочется обнять девушку за плечо и утешить, но вряд ли ей нужны его утешения. Наконец Сари берет себя в руки, делает глубокий вдох, грустно качает головой. Пожалуй, пора нарушить молчание, думает Славко, но в этот момент уголки ее губ снова начинают дрожать. Из глаз потоком текут слезы. Сари всхлипывает и бьет кулачком по приборной доске. Приходится довольно долго ждать, но со временем приступ проходит. – Расскажите мне что-нибудь, – просит она. – Что? – Все равно. Что угодно. Поговорите со мной. – О чем? Долгая пауза. – Расскажите мне про нее, – просит она. – Про кого? – Вы говорили, что вам тоже приходилось переживать нечто подобное. Кто она была? Патологическая лгунья вроде этого моего подонка? – Нет, просто она меня не любила. Она врач, точнее, ординатор. Работает в больнице Святого Игнациуса, вы наверняка знаете это заведение. Наш роман продолжался недолго – месяц, может, чуть больше. – Давно это было? – Почти год прошел. – Надо же, и вы по-прежнему о ней помните. – Ну, сейчас уже легче. Иной раз я забываю о ней – секунд на пять, а то и на шесть. Сари хихикает и тут же шмыгает носом. – А почему она вас не любила? – Загадка, правда? – иронически замечает Славко. Он сует руку в отделение для перчаток и достает недопитую бутылку “Джима Бима”. – Вообще-то я на работе не пью, но, похоже, мой ангажемент закончен. Хотите? Сари кивает. Он наливает ей виски в крышечку, и девушка выпивает залпом. Будто лекарство проглотила, думает он. Возвращая ему бутылку, Сари шепчет: – Славко, я знаю, вам неприятно об этом говорить… – Нет, говорить – ничего. Гораздо хуже было, когда это происходило. А слова – они ничего не значат. – Он отпивает из горлышка, чтобы не отставать от своей спутницы. – Ей нужен был кто-то другой. Я не понимаю, зачем она вообще со мной связалась. Может, я ее забавлял. – Вы действительно забавный. Да и собой ничего. – Так я вам и поверил. – Ей-богу. – Я собой настоящий урод. Но она бросила меня не из-за этого. Я думаю, ей нужен был какой-нибудь поэт. Вы слышали про Дерека Уолкотта? – Нет. – Я тоже. Но она его просто обожает. Это негр, живет где-то на Карибском море. У него танцующая душа, он – сама сексуальность, пишет такие стихи, которых я не могу понять, ни единого слова. Вот кто ей нужен. Ну и вязалась бы с поэтами. На кой только я ей понадобился? – Вы же говорили, что она недолго вас мучила? – Недолго. Но разбила мое трепетное сердце на мелкие кусочки. Я не единственная ее жертва. Славко пожимает плечами. Он с подробностями рассказывает Сари о своей душевной драме. Они по очереди тянут виски из горлышка. Когда Черник в очередной раз смотрит на часы, уже одиннадцать – прошло два часа. Чтобы не остаться в долгу, Сари начинает рассказывать про Эбена – про то, как впервые заподозрила неладное. – Это была сущая мелочь, – говорит она. – Я все убеждала себя не сходить с ума из-за ерунды. – Это мне знакомо, – кивает он. – Сначала ты надеешься, что все дело в твоей маниакальной подозрительности. Но в глубине души уже знаешь, что дела твои плохи, ты катишься под гору. – Да-да, – подхватывает она. – Вроде бы все обстоит замечательно, великолепно, сияет солнышко и поют птички, но вдруг лицо тебе на миг обжигает ледяным ветром. – Вот-вот, – снова кивает Славко. – И ты чувствуешь, что скоро начнется настоящая вьюга, все изменится, и ничего уже не вернешь. – Правильно, – соглашается Славко. – А еще? – спрашивает она. – Нет, после того как начнется вьюга, пиши пропало. Сари берет его за руку. – Нет, я имею в виду, есть ли еще выпить? – Вот осталось совсем чуть-чуть. – Ладно, допивайте сами. – По-моему, с меня хватит. Тогда Сари запрокидывает голову, допивает остатки и говорит: – Вы правы, ничего изменить уже нельзя. Ничего-ничего-ничего-ничего. Сначала сияет солнышко и все чудесно, потом мрак и холод. Он снова смотрит на часы. Час ночи. Оба они сползли вниз, его колено касается ее колена. Славко очень остро ощущает близость Сари: ее дыхание, ее прикосновение, ее неестественно бодрый голос. У Славко эрекция, но не злокачественная – спасибо алкоголю и увлекательному разговору, терпеть можно. Сари рассказывает ему про парня, с которым встречалась три года назад. Он играл на ударных в ансамбле. Ей очень понравилось, с каким отсутствующим выражением лица тот парень колотил по своим барабанам. Прошло довольно времени, прежде чем она поняла, что выражение лица вполне соответствует его внутреннему облику. – Знаете, что я вам скажу, – вдруг говорит Сари. – Угадайте. – Ну? – Мне кажется, что я выживу. – Она смеется. – Сначала мне казалось, что жизнь кончена. Но, по-моему, все обойдется. Впрочем, не знаю. Не исключено, что рядом с вами мне легче. С вами очень приятно поговорить. – С вами тоже, Сари. – С чего вы взяли, что вы слабак? – Что-что? – Я говорю, почему вы думаете, что вы слабый? – Разве я это говорил? – Вчера, когда я сказала, что не люблю слабых людей, вы как-то помрачнели. – Неужели? – У меня создалось впечатление, что вы считаете себя неудачником. – В самом деле? А мне казалось, что я буквально излучаю самоуверенность. – Не совсем. – Ну как же, я все-таки детектив, а они должны быть самоуверенны. – Должны-то должны. Ой, пить хочется. – Так вот почему моя карьера детектива не складывается! Сари смотрит в бутылку. – Пусто. Вы вполне хороший детектив. – Однако на жизнь заработать не могу. – Правда? – Честное слово. – Может быть, вам нужно заняться чем-нибудь другим? – Например, чем? – Ну кем бы вы хотели быть? – Я хотел бы быть Дереком Уолкоттом. Сари смеется. – Вообще-то раньше я был полицейским. – Ну да? – Но там у меня тоже ничего не получилось. – Почему? – Лучше не спрашивайте. Тоже из-за женщины. – Естественно. – Ну и выпивка сыграла свою роль. – Слушайте, Славко, если вы хотите быть поэтом, будьте им. – Я пробовал. Но все стихи у меня получаются на одну тему: я чувствую себя шариком в игральном автомате. Эта идея кажется девушке забавной, она смеется. – Вроде как меня зашвырнули на эту диковинную планету, и я летаю меж каких-то штырьков то туда, то сюда. А иногда мне кажется, что я вроде как ухватил общую идею, но по большей части я ни хрена не понимаю. Мотаюсь то в одну сторону, то в другую, только зубами клацаю. Понимаете, не могу писать стихи ни про закаты, ни про душевные переживания, ни про древнегреческих богов. Все время одно и то же: летаю вверх и вниз с отвисшей челюстью. Стоит ли удивляться, что Джулиет меня бросила. – Так ее звали Джулиет? – Да. – Романтическое имя, почти Джульетта. – Да. – Ладно, Ромео, мне пора. – Не уходите. – Я должна идти. – Вы и машину-то не можете вести, слишком много выпили. – Вы тоже. – Но я-то никуда не еду, остаюсь на посту. – Неужели вам еще есть дело до этого сукина сына? – фыркает она. – Забудьте вы про него. Я с ним покончила. – Это вам так кажется. Но вам еще предстоит получить от меня счет. – Поцелуй меня, – вдруг просит она, и Славко неуклюже подается в ее сторону, опершись рукой о спинку сиденья. Он касается губами ее губ, вдыхает ее аромат, хочет назвать ее Джулиет, но вовремя спохватывается. – Сари, – шепчет он. Они сжимают друг друга в объятиях так сильно, что нечем дышать. Славко не дает себе потерять голову. Клиенту одиноко, утром все будет забыто, это всего лишь работа – и так далее. Но Славко нетрезв и понимает, что снова влюбился. Дела плохи. Он по-прежнему любит Джулиет, но и эта девушка теперь ему небезразлична. Чем дальше в лес, тем больше дров. Сари высвобождается. – Спасибо, – говорит она. Потом открывается дверь. – Со мной все будет о`кей. Это даже легче, чем я думала. Пока. Славко не находит, что ответить, а через секунду ее уже и след простыл. Энни пишет письмо: Она аккуратно вырывает страничку с письмом из тетради, складывает пополам. Потом спускается вниз по лестнице. Роется по ящикам, ищет спички, не может найти. Потом забывает, зачем пришла на кухню, стоит, смотрит в пространство. Спохватывается, продолжает поиски. Нет, так окончательно свихнешься, говорит себе Энни. Руки у нее дрожат, как под током. В конце концов она зажигает электрическую плиту. Когда конфорка раскаляется, Энни кладет на нее письмо. Бумага не горит, только обугливается. Энни дует на нее, появляется огонек. Пылающий листок Энни держит над раковиной. Когда пальцам становится больно, бросает горящее письмо и включает воду. |
|
|