"Нежданная страсть" - читать интересную книгу автора (Сивил-Браун Сью)Глава 22Сон как рукой сняло. Взяв тетрадь, Сайлас и Дэни пошли на кухню, заварили большой кувшин кофе и расположились за столом. Со двора доносился звук газонокосилки – Росарио уже приступил к работе. Этот звук действовал на Дэни успокаивающе. – Это не все его дневники, – со знанием дела заявил Сайлас. – Сколько я его знаю, он едва ли не каждый день что-то царапал в тетрадке. – Остальные дневники он, наверное, сжег перед смертью. Если помнишь, Мустафа предсказал день и час его кончины. Сайлас улыбнулся: – Похоже, ты окончательно поверила в существование Мустафы! – Я готова поверить во все, что угодно. – Дэни осторожно дотронулась пальцем до мраморной обложки. – Страшно открывать! – Может, ты и права – Моррис не хотел, чтобы его дневники кто-то читал. – За исключением этого. Иначе он сжег бы и его. Но он велел нам его найти! – Может быть, он имел в виду не дневник. Он сказал: “Найдите его!” – Не дневник? Что же тогда? – Не знаю. – Сайлас устремил взгляд в пространство. – Черт побери, Моррис, ты ведь мог переслать свой дневник кому-нибудь из нас по почте! – Мог. – Дэни готова была поклясться, что голос, который она слышала, был голосом Морриса. – Но это было бы не так интересно. – Интересно? – поморщилась Дэни. – Но это тебе, Моррис. А мы себе здорово потрепали нервы. – Скажи ему, – усмехнулся Сайлас, – все, что ты о нем думаешь! – Что я о нем думаю? – Теперь, когда вожделенный дневник был наконец у Дэни в руках, все эти загробные разговоры почему-то казались ей смешными. – Что я о тебе думаю, Моррис? Ты умнейший, добрейший, щедрейший человек, но шутки твои – уж извини – не всегда удачны. Все это, Моррис, перестало быть смешным после того, как к нам заявился третий из твоих ужасных родственничков. А когда мы оказались взаперти в кладовке, я чуть от страха не умерла! А Лестер и Эрни, стрелявшие в Сайласа? Ведь они могли его ранить. И это было бы на твоей совести. – Поделом ему! – очень довольный произнес Сайлас. – Пусть слушает! Учиться никогда не поздно! – Не знаю, – пожала плечами Дэни, – слышал он меня или нет, но после того как я высказалась, мне стало легче. Кофе сварился. Наполнив большие кружки, Сайлас и Дэни сели рядом. – Пусть один из нас читает вслух, – предложила Дэни, – а другой слушает. Итак, кто? Ты или я? – Может быть, каждый будет читать про себя? – Хорошая идея. Почерк у Морриса оказался на редкость четким и разборчивым, Моррис сам как-то сказал Дэни об этом: “Я родился в эпоху, когда люди еще не разучились красиво писать”. На первой странице значилось: “Сайласу и Дэни”. Сомнений больше не оставалось, дневник предназначался им. “Простите меня за то, что заставил вас поискать эту тетрадку, – писал Моррис, – но я хотел, чтобы прежде, чем вы ее прочтете, прошло какое-то время и вы получше узнали друг друга. Я начал эти записи в тот день, когда мне впервые явился призрак девушки. С тех пор он начал являться мне регулярно. Возможно, вы его тоже видели…” Сайлас и Дэни переглянулись. “Эту девушку звали Трисия Янгер. Ее фотографию вы найдете в кармашке задней обложки”. В кармашке действительно обнаружилась старая черно-белая фотография девушки в старомодном платье простого фасона двадцатых годов, на фоне пышных пальм и песчаного флоридского пляжа в жаркий безоблачный день. Девушка заразительно смеялась. Но это было не главное. Девушка на фотографии была невероятно похожа на Дэни. – Силы небесные! – воскликнул Сайлас. – Поразительное сходство. Дэни, это не ты? – Нет, – улыбнулась она, – не я. Теперь Дэни наконец поняла, почему Моррис вдруг заинтересовался ею, Дэникой Хиллард. Она-то думала, мэтра привлекли ум и талант молодой начинающей писательницы… На самом деле она просто как две капли воды была похожа на девушку, в которую Моррис, очевидно, был когда-то влюблен. Дэни вдруг почувствовала разочарование. “Что ж, – подумала она, – как бы то ни было, наша дружба с Моррисом была замечательной”. – Должно быть, – произнесла Дэни, – это очень печальная история. – Мене тоже так кажется, – согласился Сайлас. – Что ж, читаем… Они вернулись к началу дневника. “Трисия, – писал Моррис, – была племянницей Хулио Ривераса, владельца табачной фабрики из Тампы. Я был сыном врача из провинциального городка и в то время едва перебивался с хлеба на квас, работая репортером в местной газетенке. Мне было двадцать два, ей – восемнадцать. Мы познакомились на светском приеме, где я присутствовал в качестве репортера, и уже через час после нашего знакомства сбежали из душного зала на песчаный пляж, где, забыв обо всем, предавались любви. Мы стали встречаться – как правило, во время светских приемов, и вскоре об этом узнал дядюшка Трисии. Вы, должно быть, подумали, что он, конечно же, пришел в бешенство, запер Трисию за семью замками и мне велел навсегда забыть о ней… Ничего подобного. Риверас оказался человеком широких взглядов. Он заявил, что я ему нравлюсь, он считает меня талантливым молодым человеком, подающим надежды, и не возражает против нашей свадьбы, однако считает своим долгом предупредить, что Дрисня не привыкла жить в бедности. Впрочем, я и сам отлично понимал, что на зарплату репортера едва свожу концы с концами, а о том, чтобы содержать жену, и говорить нечего. Придется искать другой заработок. Трисия клялась, что готова жить на воде и хлебе, но я и слушать не хотел. Я твердо решил жениться не раньше, чем когда буду в состоянии обеспечить ей если не роскошную, то хотя бы безбедную жизнь. Боже мой, как я был тогда глуп! Я совершил самую большую ошибку в своей жизни и никогда ее себе не прощу. Надо было сначала жениться, а потом уже подыскивать работу. Старик Риверас предложил мне работу на его фабрике с перспективой хорошей карьеры. Я понимал, что он искренне хочет помочь мне, и был ему очень благодарен, но отверг это предложение – мне не хотелось быть обязанным дяде будущей жены. Я хотел доказать Трисии, что могу всего добиться без посторонней помощи. К тому же у Ривераса было трое сыновей, и я не хотел составлять им конкуренцию. Гордость! Не будь у меня этой дурацкой гордости, я бы, может, давно женился на Трисии и был счастлив. Любовь помогла бы нам решить все проблемы, а там, глядишь, мне, может, и удалось бы разбогатеть. Я пытался заняться собственным бизнесом, поначалу довольно успешно. Но экономический кризис, разразившийся в 1929 году, разрушил все мои надежды на успех. Итак, я снова остался без гроша в кармане. Ничего не оставалось, как скитаться по свету в поисках удачи, что я и сделал. Где мне только не удалось побывать! Я видел своими глазами войну в Испании, я был в Германии, когда там пришел к власти фашизм… Все эти годы Трисия ждала меня. Мы виделись не чаще одного раза в год, но все это время тешили себя мыслью, что все жертвы, принесенные нами на алтарь нашего счастья, когда-нибудь окупятся с лихвой. Я уже начал было склоняться к выводу, что мне, видимо, так и не суждено чего-то добиться в жизни, и один раз даже предложил Трисии найти себе кого-нибудь другого. Но она заявила, что по-прежнему верит в меня. Успех пришел ко мне лишь в 1938-м, после выхода моей книги очерков о войне в Испании. В печати эту книгу называли “триумфом журналистики”. Нельзя сказать, что я стал баснословно богат, но и не беден, и наконец решил: пора. Я вернулся в Америку настоящим литературным львом. Трисия приняла меня в своем доме. Она сильно похудела. Мне показалось немного странным, что она не поднялась с кресла, приветствуя меня. Но я тогда не придал этому особого значения. Окрыленный славой, я ни секунды не сомневался, что она мне не откажет. Но она отказала. Я был не в силах что-либо понять – она ждала меня целых десять лет, и вдруг… – Может, ты полюбила другого? – спросил я. – Нет. – Так в чем же дело? Она стала говорить, что за десять лет ее чувство ослабло, что она уже не так молода, что привыкла жить в одиночестве… Все это показалось мне неубедительным”. Дзни посмотрела на Сайласа полными слез глазами. – Почему она отказала ему? Почему? – Читаем дальше, – сказал он. – Может быть, узнаем. “Я уехал и снова стал скитаться по свету. Стоило где-нибудь в мире разразиться войне, как я уже был там. Мне пришлось повидать собственными глазами едва ли не все войны двадцатого столетия, и везде я лез в самое пекло. Одни восхищались моим бесстрашием, другие ругали за безрассудство, а я просто искал смерти, хотя стал богат и знаменит. Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Родители мои к тому времени уже умерли, и я решил не возвращаться в Америку – с ней меня теперь ничто не связывало. Встречи с Трисией я не искал и даже не знал, что с ней – хотел ее забыть. Но не мог. И когда в Корее разразилась война, решил ее разыскать. Быть может, увидев ее рядом с каким-нибудь толстяком-мужем в окружении кучи детей, я сумею забыть ее. Каково же было мое удивление, когда, приехав в Тампу, я увидел поразившую меня до глубины души картину: некогда роскошный дом обветшал, был пуст. Может быть, Трисия куда-нибудь переехала? Отправившись в город, я не без труда разыскал там одного из двоюродных братьев Трисии. Он поведал мне, что после смерти Хулио табачная фабрика перешла к его сыновьям, но за время войны бизнес пришел в упадок, и в конце концов фабрику пришлось продать за бесценок. К тому же со смертью старика Ривераса исчез и тот патриархальный дух, что когда-то царил в семье, – теперь братья жили порознь и встречались разве что по большим праздникам. Ну а Трисия? Трисия умерла, не прожив и года со дня нашей последней встречи… Теперь мне все стало ясно – и почему она не встала тогда с кресла, и ее худоба, и нездоровый румянец на щеках, который я тогда почти не заметил, и ее отказ… Она знала, что смертельно больна, и не хотела, чтобы я женился на ней из жалости. Она была такой же гордой, как и я… Я купил дом, в котором она жила. А теперь в нем живете вы. Вскоре после этого Трисия начала мне являться – сначала редко, затем едва ли не каждый день. Я старался не оставаться один, чтобы не видеть ее, я окружил себя целой толпой родственников, но она продолжала мне являться, иногда в самые неподходящие моменты, когда комната была полна народу. Я снова стал искать смерти – но теперь уже с надеждой соединиться с ней в ином мире! Однако судьба как назло уготовила мне долгую жизнь. Но теперь я точно знаю, что мне осталось, слава Богу, недолго. Вот, собственно, и все. Вы спросите, почему я завещал вам этот дом и этот дневник?.. Сайлас, ты напоминаешь мне меня самого в молодости. Конечно, мы разные, но у нас много общего. Ты так же настойчив и так же упрям, как я. А ты, Дзни, напоминаешь мне Трисию. Не только внешностью, хотя вы поразительно похожи. Ты так же умна и целеустремленна, так же страдаешь всякими комплексами, из-за которых можешь упустить счастье, которое само плывет тебе в руки. Мой вам совет, дети мои: ловите в этой жизни каждый миг, не отказывайтесь от своего счастья из-за всяких глупых предрассудков. Завтра может оказаться поздно… Да благословит вас Бог! Я люблю вас обоих. Моррис”. Закончив чтение, Дэни и Сайлас посмотрели друг на друга. В глазах у обоих стояли слезы. Дэни склонилась на плечо Сайласа, и тот обнял ее… Они проспали весь день. Сквозь сон слышали, как несколько раз звонил телефон, как кто-то стучал в дверь, но не откликались. Когда Дэни наконец проснулась, то обнаружила, что Сайлас сидит в кресле и смотрит на нее. – Привет, – произнес он. – Привет! – весело откликнулась Дэни. – Как спалось? – М-м, – блаженно потянулась она, – отлично! – Мне тоже. – Сайлас помолчал. – Послушай, не кажется ли тебе, что Моррис передал нам эту историю для того, чтобы дать пищу для размышлений? Дэни приподнялась на постели, подперев щеку рукой. – Кажется. – Вот я и думаю… – протянул он. – О чем? – Думаю, Моррис был прав. Взять, например, меня. Всю жизнь я суечусь, куда-то бегу, чего-то ищу… – Что же ты ищешь? – Сам не знаю. Какую-то мифическую страну, где мне будет хорошо. – А чем тебе плохо здесь? – Мой отец был ловцом креветок. Как ты понимаешь, не бог весть какая высокая ступень на общественной лестнице. Слава Богу, я все же сумел окончить школу – иногда приходилось пропускать недель по шесть и помогать отцу на шхуне. – Но тем не менее ты ее окончил. – Да. – И очень гордишься этим. – Да. И я решил: не оставаться же мне всю жизнь ловцом креветок! Бросил этот “бизнес” и подался в военную мореходку… – Поступил? – Да. – Окончил? – Да. – Ну вот видишь! – улыбнулась она. – Годам к восемнадцати ты уже добился двух важных целей в жизни. Не каждый может похвастаться этим! – В том-то и дело. А потом, поварившись в армейском котле, начал замечать, что скучаю без родного дома и без креветок… И подумал: а на фига мне, собственно, армейская карьера ради карьеры? И когда после Бейрута получил возможность вернуться домой и заняться яхтами, был несказанно счастлив. – Что ж, – произнесла Дэни, – как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Ты занимаешься любимым делом, к тому же преуспеваешь в нем. Чего еще можно желать? – Да вроде бы нечего… – задумчиво протянул он. – Однако ты чувствуешь, что чего-то тебе не хватает. Сайлас помолчал. – Да, – признался он. – Я до сих пор чувствую себя босоногим мальчишкой, от которого приятели шарахаются, поскольку от него несет креветками. А чем еще могло от меня пахнуть, если я вставал до света и прежде, чем раздастся первый звонок в школе, у меня уже проходила половина рабочего дня!.. – У нас в классе детей рыбаков не было, но были дети фермеров. Одноклассники смотрели на них свысока. – Не то чтобы я до сих пор комплексую по поводу моих детских проблем, – поспешил заверить он ее, – но какой-то комплекс неполноценности, пожалуй, остался у меня на всю жизнь. Сайлас помолчал. – Вообще-то, – произнес он, – раньше я тебе этого не говорил, но я ведь не сам ушел из армии… Дэни удивленно посмотрела на него. – Меня уволили, – признался он. – За профнепригодность. – За профнепригодность? – Тогда, когда я сидел в темноте в том бараке, а вокруг рвались бомбы… Ну, помнишь, ты еще читала это в моем романе… – Помню, – кивнула она. – Так вот, с тех пор я панически боюсь темноты. И закрытых помещений. То есть не самой по себе темноты и не закрытого помещения, а когда то и другое вместе… Тогда, в кладовке, я виду не подал. Но, честно говоря, чуть не умер со страха. Дэни молчала. Ей хотелось обнять его, словно ребенка, хотелось избавить от этих ложных, ненужных комплексов… – Сайлас, я тогда ничего не заметила! Ты вел себя как герой! Я сама тогда насмерть перепугалась, хотя и не страдаю боязнью замкнутого пространства. А тогда на лестнице? Когда захлопнулась эта дверь, я от ужаса не могла пошевельнуться. А кто спас меня? Ты! А моя боязнь ветра? А то, что я навсегда записала себя в уродины только потому, что мой первый любовник оказался придурком? – Ты с ума сошла! Какая ты уродина? Дэни, да ты самая сексуальная женщина из всех, которых мне приходилось когда-либо встречать – а женщин, признаться, у меня было немало. Дэни почувствовала, как в груди поднимается теплая волна. – Спасибо, Сайлас! – прошептала она, потупив глаза. – Я думала, меня уже никто не сможет полюбить… – Почему, черт побери?! Дэни задумалась. – Должно быть, – проговорила она, – это еще один ложный комплекс. Думаю, мой предыдущий друг, – она имела в виду Томаса, – на самом деле меня не любил. – Она взглянула на Сайласа. – Иначе не ушел бы к другой женщине, верно? – Я люблю тебя, Дэни, – произнес Сайлас. Дэни посмотрела на него. Глаза ее лучились счастьем. – Я тоже тебя люблю, – улыбнулась она. – Нашла кого любить! – усмехнулся Сайлас. – Ты вон какая образованная, литературу в школе преподаешь, а из меня даже флотского офицера не вышло. – Литературу преподаю… Можно подумать, что я по меньшей мере академик! Сайлас помолчал. – Так что с работой? – спросил вдруг он. – С какой работой? – не поняла Дзни. – С твоей. Я лично не собираюсь переносить свою лодочную станцию в Канзас. Я просто не смогу этого сделать! – Сайлас, – рассмеялась Дэни, – запомни раз и навсегда: я из Огайо! Из Огайо! Впрочем, – добавила она, уже посерьезнев, – это не проблема – литературу я могу преподавать и здесь. Я поймала тебя и теперь никуда не денусь. Сайлас заключил ее в объятия. – Ошибаешься, красавица, – рассмеялся он, – это я тебя поймал! |
||
|