"Последний присяжный" - читать интересную книгу автора (Гришем Джон)

Глава 5

Тем не менее напечатали мы немало. Заголовок вверху первой полосы гласил, что Рода Кассело изнасилована и убита, а Дэнни Пэджит задержан по подозрению в совершении этого преступления. Заголовок можно было прочесть с расстояния двадцати ярдов, стоя на любом углу площади перед зданием суда.

Под заголовком были помещены два снимка: Рода в бытность старшеклассницей и Пэджит в момент, когда его вели в тюрьму в наручниках. Уайли отлично ухватил момент. Снимок получился классный: Пэджит презрительно ухмылялся, глядя прямо в объектив. Кровь была у него и на лбу — след аварии, и на рубашке — след убийства. Тип выглядел мерзким, злобным, высокомерным, пьяным и безоговорочно виновным, я не сомневался, что фотография станет сенсацией. Уайли считал, что лучше бы нам этого избежать, но мне было двадцать три года — возраст, не располагающий к осторожности. Я жаждал донести до своих читателей всю правду, какой бы отвратительной она ни была. Я хотел, чтобы газета продавалась.

Фотографию Роды удалось получить через ее сестру, она жила в Миссури. Когда я первый раз разговаривал с ней по телефону, та, почти ничего не сообщив, быстро повесила трубку. Во второй раз чуточку оттаяла, сообщила, что дети находятся под наблюдением врача, что похороны состоятся во вторник, в полдень, в маленьком городке неподалеку от Спрингфилда, и что их семья горячо желает всему штату Миссисипи гореть в аду.

Я заверил, что прекрасно понимаю их чувства, и сказал, что сам я из Сиракьюса и никакого отношения к этим гадам не имею, после чего она согласилась наконец прислать фотографию.

Ссылаясь на источники, пожелавшие остаться неназванными, я подробно описал то, что произошло в предыдущую субботу на Беннинг-роуд. Сведения, в которых был уверен, я излагал прямо, без обиняков, те, которые не подтверждались фактами, обкусывал по краям и, обставив всеми необходимыми оговорками, приводил в сослагательном наклонении: как, по моим соображениям, это могло было быть. Бэгги Сагс героически хранил трезвость в течение необычно долгого времени, чтобы внимательно прочесть и отредактировать материалы и тем самым уберечь нас от судебного преследования, а то и от пули.

На второй полосе мы поместили план места преступления и большую фотографию дома Роды, сделанную наутро после убийства: дом и часть сада, окруженные желтой оградительной лентой и полицейскими машинами. На снимке были видны велосипеды и игрушки Майкла и Терезы, разбросанные по лужайке. В некотором смысле этот снимок производил даже более зловещее впечатление, чем если бы на нем был изображен труп, — такой фотографии у меня не было, хотя я и пытался ее раздобыть. Помещенный же нами снимок наглядно свидетельствовал о том, что в доме мирно жили дети, ставшие свидетелями преступления, столь чудовищного, что большинство жителей округа до сих пор не могут поверить в то, что оно действительно имело место.

Что именно успели увидеть дети? Это был самый жгучий вопрос.

Я не мог дать точного ответа, но подбирался к нему предельно близко. Описав интерьер дома и его окружение, я, опираясь на те же анонимные источники, размышлял: детская находится примерно в тридцати ярдах от спальни их матери. Дети выскочили из дома до того, как удалось выбраться самой Роде; подбегая к соседскому дому, они были в шоке, такими их увидел мистер Диси. Майклу и Терезе потребовалась врачебная помощь, и теперь там, в Миссури, они проходят курс терапии. Следовательно, увидели они немало.

Будут ли брат и сестра выступать в качестве свидетелей на суде? Бэгги считал, что это исключено: они просто слишком малы. Но вопрос носился в воздухе, и я не обошел его стороной, чтобы подбросить читателям еще один повод для обсуждений и споров. Потоптавшись вокруг возможности появления детей в зале суда, я делал вывод, что, по мнению «экспертов», такой сценарий маловероятен. Бэгги звание эксперта чрезвычайно польстило.

Некролог на смерть Роды был длинным настолько, насколько это вообще возможно. Впрочем, учитывая традиции «Таймс», неожиданностью это ни для кого не явилось.

Во вторник мы отправили газету в печать около десяти часов вечера, на стендах вокруг главной площади она появилась в среду к семи утра. В период банкротства наш тираж не дотягивал до тысячи двухсот экземпляров, за первый месяц моего бесстрашного руководства он подскочил до двух с половиной тысяч, и цифра пять тысяч не казалась нам утопией.

Номер, освещающий убийство Роды Кассело, мы напечатали тиражом восемь тысяч и развесили повсюду — возле входов в кафе, в помещениях суда, газета легла на стол каждого окружного служащего, каждый посетитель банка имел возможность ознакомиться с ней в ожидании завершения своей банковской операции. Три тысячи экземпляров мы разослали потенциальным подписчикам в качестве одноразовой рекламной акции.

По словам Уайли, это убийство стало в округе первым за последние восемь лет. И оказалось связанным с одним из Пэджитов... Совершенно исключительное происшествие! Я счел это дело своим звездным часом и, разумеется, не упустил возможности разгуляться по поводу шока, который происшествие произвело на общественность, и его кровавых подробностей, подав их в сенсационном ключе. Разумеется, получился типичный образчик скандальной дешевой статейки, но меня это не смущало.

Я и представить себе не мог, что ответ последует так быстро и окажется столь неприятным.

В девять часов утра, в четверг, главный зал на втором этаже здания окружного суда оказался переполненным. Это была епархия достопочтенного Рида Лупаса, престарелого судьи выездного суда округа Тайлер, который посещал Клэнтон восемь раз в году, чтобы вершить здесь правосудие. Если верить Бэгги — а наш репортер большую часть своей трудовой жизни околачивался в помещении суда и его окрестностях, где собирал сплетни или плодил их, — Лупас был легендарной личностью: закаленный воин, правивший железной рукой, неподкупно честный судья, которому каким-то чудом удалось уберечься от пэджитовских щупальцев. Может быть, потому, что сам был из другого округа, судья Лупас непоколебимо верил: преступники должны получать долгие сроки заключения и, предпочтительно, отбывать его на каторге, хотя не имел возможности приговаривать к такой мере наказания.

В понедельник, прямо с утра, адвокаты Пэджитов ринулись вызволять Дэнни из тюрьмы. Судья Лупас был занят на процессе, проходившем в другом округе, — в сферу его ответственности входило шесть округов, — и наотрез отказался от поспешного проведения процессуального заседания, назначив его на четверг и таким образом дав возможность городу несколько дней посудачить и поразмыслить.

Будучи представителем прессы, более того, владельцем местной газеты, я счел себя обязанным явиться пораньше и занять хорошее место. Да, чувство, которое я испытывал, можно было назвать самодовольством: обыватели пришли сюда из любопытства, я же выполнял важную работу. Мы с Бэгги уже сидели во втором ряду, когда зал начал заполняться.

Основным защитником Дэнни Пэджита был некий тип по имени Люсьен Уилбенкс, человек, которого я вскоре горячо возненавидел. Он представлял собой то, что осталось от некогда знаменитого клана юристов, банкиров и прочая, прочая. Род Уилбенксов плодотворно трудился на благо Клэнтона многие годы, после чего пришел Люсьен и запятнал доброе имя семьи, разрушив почти все, что ею было создано. Он строил из себя юриста-радикала, что в семидесятые годы для данного уголка мира было большой редкостью: носил бороду, ругался как извозчик, много пил и предпочитал защищать насильников, убийц и растлителей малолетних. Одного того, что он был единственным в округе членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, было достаточно, чтобы получить пулю в лоб. Но Люсьена это не волновало.

Люсьен Уилбенкс был резким, бесстрашным и крайне злобным. Дождавшись, пока все усядутся — как раз перед появлением судьи Лупаса, — он медленно приблизился ко мне с последним номером «Таймс» в руке и, размахивая им перед моим носом, проорал так, что зал мгновенно затих:

— Вы — сукин сын! Кем вы, черт подери, себя возомнили?

Я был настолько обескуражен, что даже не попытался ответить, и почувствовал, как Бэгги осторожно отодвинулся от меня. В зале не осталось ни одной пары глаз, которая не была бы устремлена в мою сторону; я понимал, что обязан что-нибудь сказать.

— Я всего лишь рассказываю людям правду, — выдавил я, постаравшись, насколько смог, изобразить убежденность.

— Это «желтая пресса»! — надрывался он, размахивая газетой в нескольких дюймах от моего носа. — Бульварная брехня, выдаваемая за сенсацию!

— Премного благодарен. — Как подобает поистине мудрому человеку в подобной ситуации, я не стал лезть на рожон. В зале находилось по меньшей мере пять помощников шерифа, но ни один из них не выказал ни малейшего интереса к происходящему.

— Мы завтра же подадим на вас в суд! — сверкая глазами, сообщил Уилбенкс. — И потребуем миллион долларов в возмещение морального ущерба!

— У меня тоже есть адвокаты, — ответил я, моментально испугавшись, что вслед за Коудлами окажусь банкротом. Люсьен швырнул газету мне на колени, развернулся и пошел к своему столу. Я смог наконец вздохнуть; сердце едва не выпрыгивало из груди. Щеки пылали от смущения и страха.

Но мне удавалось сохранять на лице глупую ухмылку — нельзя же было показать здешним старожилам, что меня, редактора-издателя их газеты, можно запугать. Миллион долларов за моральный ущерб! Перед моим мысленным взором тут же предстала бабушка. Это будет трудный разговор...

За судейской скамьей послышалось какое-то шевеление, судебный пристав открыл дверь и провозгласил:

— Встать, суд идет!

Судья Лупас, в волочившейся по полу выцветшей черной мантии, протиснулся в дверь и прошаркал к своему креслу. Усевшись, он осмотрел аудиторию и сказал:

— Доброе утро. На редкость большой для процессуального заседания сбор.

Подобное мероприятие обычно не привлекало внимания публики, на нем присутствовали лишь обвиняемый, его адвокат, ну, иногда мать обвиняемого. На сей раз в зал набилось не менее трехсот человек.

Но это ведь было не просто процессуальное заседание. Оно касалось дела об изнасиловании и убийстве, и мало кто в Клэнтоне мог позволить себе пропустить такое. Однако я прекрасно отдавал себе отчет в том, что большинству горожан не удастся попасть в зал суда, они будут полагаться на «Таймс», и был полон решимости предоставить им наиболее полную информацию.

Каждый раз, когда мой взгляд падал на Люсьена Уилбенкса, я вспоминал об иске в миллион долларов. Нет, это несерьезно, он не будет преследовать в судебном порядке мою газету. Или будет? Но за что? В моих материалах не содержалось ни клеветы, ни диффамации.

Судья Лупас сделал знак другому судебному приставу, и тот открыл боковую дверь. В зал ввели Дэнни Пэджита в наручниках, сковывавших его руки за спиной. На нем были тщательно выглаженная белая рубашка, брюки цвета хаки и мокасины. На чисто выбритом лице — никаких видимых ссадин. Ему было двадцать четыре, на год больше, чем мне, но выглядел он намного моложе: аккуратно подстриженный, привлекательный — такой юноша должен был бы учиться в колледже, невольно подумал я. Держался обвиняемый надменно и, когда с него снимали наручники, презрительно ухмыльнулся, а оглядев зал, похоже, обрадовался повышенному вниманию к своей персоне. У него был вид человека, уверенного в том, что неограниченные возможности семейного кошелька будут использованы, чтобы вытащить его из этой маленькой неприятности.

В первом ряду, прямо за его спиной, сидели его родители и разные прочие Пэджиты. Его отец Джилл, внук печально знаменитого Кловиса Пэджита, имел высшее образование и, по слухам, являлся главным «отмывателем» денег в банде. Мать Дэнни оказалась со вкусом одетой и весьма привлекательной дамой, что было странно: чтобы выйти замуж за Пэджита, войти в клан и провести остаток жизни запертой на острове, нужно быть не в своем уме.

— Я ее никогда прежде не видел, — шепнул мне Бэгги.

— А сколько раз ты видел Джилла? — спросил я.

— Пару раз за последние двадцать лет.

Обвинение от имени штата поддерживал окружной прокурор, тоже выездной, по имени Роки Чайлдерс. Судья Лупас обратился к нему:

— Мистер Чайлдерс, полагаю, штат возражает против освобождения подозреваемого под залог?

Чайлдерс встал и подтвердил:

— Да, сэр.

— На каком основании?

— На основании тяжкого характера совершенных им преступлений, ваша честь. Жестокое изнасилование жертвы в ее собственной постели на виду у ее малолетних детей и убийство, явившееся следствием по меньшей мере двух ножевых ран. А также попытка бегства обвиняемого, мистера Пэджита, с места преступления. — Чеканные формулировки Чайлдерса, как шпаги, рассекали воздух в притихшем зале. — Существует высокая вероятность того, что, выпустив мистера Пэджита из тюрьмы, мы никогда его больше не увидим.

Люсьен Уилбенкс не смог дождаться своей очереди, тут же вскочил и вступил в пререкания:

— Возражение, ваша честь! У моего подзащитного нет никакого криминального прошлого, он никогда в своей жизни не подвергался аресту.

Судья Лупас спокойно посмотрел на адвоката поверх очков и сказал:

— Мистер Уилбенкс, надеюсь, это первый и последний раз, когда вы прерываете ход заседания. Предлагаю вам сесть. Когда суд сочтет необходимым вас выслушать, вас об этом уведомят. — Судья говорил ледяным тоном, почти зло, и я подумал: интересно, сколько раз этим двоим уже приходилось схлестываться в этом самом зале?

Но Люсьена Уилбенкса невозможно было пронять ничем, шкура заступника клана была толстой, как у носорога.

Чайлдерс сделал краткий экскурс в историю. Одиннадцать лет тому назад, в 1959 году, некто Джералд Пэджит был обвинен в угоне автомобилей в Тьюпело. Потребовался год, чтобы найти двух помощников шерифа, согласившихся наконец вступить на остров Пэджитов, чтобы предъявить ордер на арест, и, хоть они остались живы, миссию свою им выполнить не удалось. Джералд Пэджит то ли улизнул из страны, то ли спрятался где-то на острове.

— Как бы то ни было, — подвел итог Чайлдерс, — его так и не нашли, тем более не арестовали.

— Ты слышал про этого Джералда Пэджита? — шепотом спросил я у Бэгги.

— Не-а...

— Если обвиняемый будет отпущен под залог, ваша честь, мы его никогда больше не увидим, — повторил Чайлдерс. — Это ясно как день, — заключил он и сел.

— Мистер Уилбенкс? — сказал судья.

Медленно поднявшись, Люсьен махнул рукой в сторону Чайлдерса.

— Обвинитель, как обычно, пытается запутать суд, — любезнейшим голосом начал он. — Не Джералда Пэджита здесь судят. Я не представляю его интересов, и мне наплевать на то, что с ним случилось.

— Следите за своими выражениями, — одернул его Лупас.

— Повторяю, здесь судят не Джералда, а Дэнни Пэджита, молодого человека, не имеющего никакого криминального прошлого.

— Ваш клиент владеет недвижимостью в этом округе? — спросил Лупас.

— Нет, не владеет. Ему всего двадцать четыре года.

— Тогда прямо к делу, мистер Уилбенкс. Я знаю, что семья вашего подзащитного имеет здесь весьма обширные владения, и соглашусь отпустить его под залог только в том случае, если все эти владения будут предоставлены в качестве обеспечения явки вашего подзащитного в суд.

— Неслыханно! — взревел Люсьен.

— Это вполне соответствует тяжести предъявленных обвинений.

Люсьен швырнул на стол свой блокнот.

— Дайте мне минуту, я должен посоветоваться с семьей моего подзащитного.

Среди Пэджитов требование судьи подняло бурю волнений. Все сгрудились вокруг стола Уилбенкса, и мнения их разделились с первого мгновения. Было почти забавно наблюдать, как эти чрезвычайно богатые мошенники трясут головами и набрасываются друг на друга. Семейные разборки бывают быстрыми и жестокими, особенно когда на кону большие деньги. Казалось, у каждого из присутствующих Пэджитов свое особое мнение относительно того, какое решение принять. Можно себе представить, каково бывает, когда они делят добычу.

Люсьен понял, что согласие маловероятно, поэтому, отвернувшись от стола, обратился к судье:

— Это невозможно, ваша честь. Земля Пэджитов принадлежит по крайней мере сорока членам семьи, большинство из которых здесь не присутствуют. Требование суда представляется необоснованным и явно чрезмерным.

— Даю вам несколько дней, чтобы обсудить его, — ответствовал Лупас, явно наслаждаясь произведенным им смятением.

— Нет, сэр. Это несправедливо. Мой клиент имеет право рассчитывать на разумный залог, так же как любой другой обвиняемый.

— В таком случае решение об освобождении под залог откладывается до предварительных слушаний.

— Мы отказываемся от предварительных слушаний.

— Ваше право, — кивнул Лупас, делая пометку в бумагах.

— И требуем, чтобы дело было рассмотрено Большим жюри как можно скорее.

— В положенный срок, мистер Уилбенкс, так же как в случае с любым другим обвиняемым, — съязвил судья.

— Потому что мы непременно будем требовать переноса рассмотрения дела в другой округ, — с вызовом произнес Уилбенкс, словно делал важнейшее заявление.

— Немного преждевременно, вам не кажется? — парировал Лупас.

— В этом округе мой клиент не может рассчитывать на справедливый суд. — Уилбенкс шарил взглядом по залу, почти игнорируя судью, на лице которого проступило любопытство. — Все идет к тому, чтобы априори обвинить моего клиента и создать неблагоприятное общественное мнение, не дав ему возможности защитить себя. Суду следовало бы немедленно вмешаться и вынести приказ о лишении слова.

По моим представлениям, Люсьен Уилбенкс был здесь единственным, кого следовало лишить слова.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Уилбенкс? — поинтересовался Лупас.

— Вы видели местную газету, ваша честь?

— Не в последнее время.

Все взоры обратились ко мне, и сердце мое замерло.

Продолжая свою гневную филиппику, Уилбенкс сверлил меня взглядом:

— Подробнейшая информация на первой полосе, кровавые снимки, анонимные источники, полуправда и недоговоренность — этого достаточно, чтобы обвинить любого невиновного!

Бэгги снова чуть отодвинулся от меня, я почувствовал, что остался в полной изоляции.

Картинно прошагав через зал, Люсьен швырнул экземпляр газеты на судейский стол.

— Только полюбуйтесь на это! — протрубил он.

Лупас поправил очки, поднес «Таймс» к глазам и, откинувшись на спинку кресла, принялся читать, судя по всему, ничуть не торопясь.

Читал он внимательно. В какой-то момент сердце у меня ожило и заколотилось в ритме отбойного молотка. Я почувствовал, как воротник рубашки взмок. Ознакомившись с первой полосой, Лупас развернул газету. В зале стояла мертвая тишина. А что, если он прямо сейчас велит отвести меня в тюрьму? Кивнет приставу — тот защелкнет наручники у меня на запястьях и потащит прочь. Я не был юристом и, пока судья изучал мой весьма пылкий репортаж, а весь зал, затаив дыхание, ждал его решения, испытывал невыразимый страх перед миллионным иском, коим грозил мне человек, несомненно, предъявивший не один такой на своем веку.

Ощущая на себе немало тяжелых взглядов, я предпочел сделать вид, что пишу что-то в блокноте, хотя и сам не смог бы разобрать, что я там нацарапал. Немалых усилий стоило мне сохранить невозмутимое выражение лица. Чего мне действительно хотелось, так это стремглав выскочить из зала и прямиком отправиться в Мемфис.

Наконец зашелестели страницы складываемой газеты — его честь завершил чтение. Он слегка наклонился вперед, к микрофону, и произнес слова, которым я, в сущности, обязан своей карьерой.

— Очень хорошо написано, — заключил он. — Краски, быть может, чуточку сгущены, но, безусловно, ничего противозаконного нет.

Я продолжал корябать в блокноте, будто бы ничего не слышал. Из внезапного, непредвиденного и весьма мучительного для меня столкновения с Пэджитами и Люсьеном Уилбенксом я вдруг вышел победителем.

— Поздравляю, — прошептал Бэгги.

Лупас отложил газету и позволил Уилбенксу еще несколько минут повитийствовать и побесноваться по поводу утечки информации из полиции, из офиса окружного прокурора, а в предстоящем будущем наверняка и из Большого жюри. Все эти утечки, по его мнению, каким-то образом координировались и составляли часть заговора неких не названных им людей, одержимых решимостью несправедливо осудить его клиента. Весь этот спектакль на самом деле предназначался для Пэджитов. Уилбенксу не удалось добиться освобождения под залог, оставалось лишь произвести впечатление своим рвением.

Лупас на такое не покупался.

И вообще, как вскоре стало ясно, устроенное Люсьеном представление было не чем иным, как дымовой завесой. Он отнюдь не намеревался всерьез ходатайствовать о переводе слушаний в другой округ.