"Рождество с неудачниками" - читать интересную книгу автора (Гришем Джон)

Глава 7

Звали полисмена Салино, и он приезжал каждый год. Низенький толстый человечек, у него не было ни пистолета, ни пуленепробиваемого жилета, ни баллончика со слезоточивым газом, ни жезла, ни сигнального фонарика, ни серебряных пуль, ни наручников, ни рации — словом, ничего того, что полагается иметь при себе заправскому копу. Ни единого предмета, свидетельствующего о принадлежности к достославному племени братьев-полицейских, которые так любят навешивать подобные побрякушки на себя. Да и в форме своей Салино выглядел неважнецки, однако все давно привыкли к этому и не придавали значения. Он патрулировал район к юго-востоку от Хемлок-стрит, прилегающие к нему окраины, где самым распространенным преступлением была кража велосипеда или превышение скорости.

Напарником Салино в тот вечер был плотный молодой парень с выступающим из-под воротничка темно-синей рубашки валиком жира и мышц. Звали его Трин, и в отличие от Салино он имел при себе все вышеперечисленные причиндалы.

В дверь позвонили, и Лютер сквозь занавески увидел на крыльце эту парочку. Он тут же подумал о Фромейере. Только Фромейер мог вызвать на Хемлок-стрит полицию быстрее самого начальника местного управления.

Он отворил дверь. Обмен дежурными любезностями и приветствиями, затем он пригласил их войти. Лютер не хотел, чтобы они входили к нему в дом, но знал: эти не уйдут до тех пор, пока не завершат ритуал. В руке Трин сжимал белый картонный футляр с календарем внутри.

Нора, за несколько секунд до этого смотревшая телевизор вместе с мужем, куда-то внезапно исчезла. Хотя Лютер знал: она стоит за кухонной дверью и ловит каждое их слово.

Говорил в основном Салино. Наверное, потому, сообразил Лютер, что словарный запас его напарника был ограничен. И в этом году Благотворительная ассоциация полицейских намерена не жалеть сил и средств на проведение различных праздничных мероприятий для жителей города. Игрушки для малышей. Корзины с праздничными наборами для не самых удачливых граждан. Визиты Санта-Клауса. Катанье на коньках. Посещение зоопарка. Они также развозят подарки обитателям домов престарелых и ветеранам, прикованным к постелям. Лютер слышал все это и прежде.

Чтобы помочь сбору средств на все эти благие цели, ассоциация полицейских и в этом году решила снова выпустить календарь на будущий год со снимками, отражающими деятельность некоторых своих членов. Услышав эту фразу, Трин тут же вытащил из футляра календарь, предназначенный Лютеру. И даже развернул его и стал показывать крупные снимки. Месяц январь украшал полицейский дорожно-патрульной службы, с теплой улыбкой остановивший поток машин, чтобы улицу мог перейти выводок малышей из детского сада. На февральской странице красовалось изображение еще более толстого, чем Трин, полицейского, он помогал незадачливому автомобилисту поменять шину. Несмотря на видимые усилия, на широкой и добродушной физиономии полицейского сияла улыбка. На март пришелся снимок какой-то совершенно жуткой и, видимо, реальной ночной аварии, трое полицейских освещали ее фонариками и совещались с хмурым и озабоченным видом.

Трин продолжал листать календарь. Лютер любовался этими художественными снимками молча.

Его так и подмывало спросить: «А куда девались плавки леопардовой расцветки? И панорама парилки? И страж закона с полотенцем вокруг талии?» Три года назад Благотворительная ассоциация полицейских решила идти в ногу со временем и издала календарь со снимками самых молодых и стройных своих членов, красовавшихся почти нагишом. Половина копов глупо ухмылялась в камеру, напряженные лица второй половины отражали явное презрение к модельному бизнесу. На первой странице был напечатан целый рассказ о муках этих новообращенных манекенщиков во время съемок.

В тот же день разразился жуткий скандал. Мэр города чуть с ума не сошел, когда от жителей городка посыпались жалобы. Председателя Благотворительной ассоциации уволили. Нераспространенные календари сложили в кучу во дворе управления и сожгли. И телевидение показало эту сцену в новостях. В прямом эфире!

Свои календари Нора держала в подвале и время от времени заглядывала туда полюбоваться.

В тот год календарная акция потерпела полное финансовое фиаско, зато подогрела интерес к затее в целом. И к следующему Рождеству новые полицейские календари шли просто нарасхват.

Лютер покупал календари каждый год, но лишь потому, что так было заведено. Странно, но никаких ценников на календарях не было, по крайней мере на тех, что доставляли Салино с Трином. Видимо, их личное участие предполагало небольшую надбавку, служило как бы дополнительным знаком доброй воли, и люди, подобные Лютеру, должны были раскошелиться лишь по той причине, что именно так положено вести благотворительные дела. На деле же это являлось не чем иным, как завуалированной взяткой, а подобного Лютер не терпел. В прошлом году он выписал на имя ассоциации чек на целых сто долларов. Но в этом году... перебьются.

Когда презентация календаря закончилась, Лютер выпрямился и заявил:

— Он мне не нужен.

Салино склонил голову набок, точно проверяя, не ослышался ли. У Трина шея выперла из воротника еще на дюйм.

Потом на лице Салино возникла усмешка. Говорила она примерно следующее: «Может, и не нужен. Но все равно купишь, куда денешься».

— И почему же? — спросил он.

— У нас уже есть календари на следующий год. — Для Норы это была новость. Она стояла за дверью, затаив дыхание, и грызла ногти.

— Да, но ведь такого у вас нет, — умудрился выдавить Трин.

Салино метнул в его сторону сердитый взгляд и буркнул:

— А ты помолчи.

— Два календаря в офисе, два дома, на письменном столе, — сказал Лютер. — И еще один в кухне, у телефона. Часы точно сообщают мне, какой сегодня день, компьютер — тоже. Так что ни одного дня в году как-нибудь не пропущу.

— Мы собираем деньги для детей-калек, мистер Крэнк, — произнес Салино вкрадчиво-тихим голосом.

Нора почувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы.

— Мы уже сделали пожертвования в пользу детей-калек, офицер, — парировал Лютер. — Через «Юнайтед уэй»[1], нашу церковь и наши налоги мы уже пожертвовали средства в пользу всех нуждающихся.

— Вы что же, не гордитесь своими полицейскими? — грубо вмешался Трин. Вне сомнения, он не раз слышал эту фразу из уст своего напарника.

Лютер помолчал секунду-другую, стараясь совладать с охватившим его гневом. Можно подумать, покупка календаря — единственный способ выразить гордость за своих полицейских. Точно согласие дать взятку в своей собственной гостиной является доказательством того, что он, Лютер Крэнк, горой стоит за парней в синей форме.

— В прошлом году я выплатил в городскую казну налогов на общую сумму тринадцать тысяч баксов, — сказал Лютер, а его горящие глаза так и сверлили при этом молодого Трина. — Часть этих денег пошла на выплату зарплаты вам. Другая — на зарплату пожарным, водителям «скорой», школьным учителям, сантехникам, уборщикам улиц, мэру города и штату его служащих, судьям, судебным исполнителям, тюремщикам, всем чиновникам, что заседают в магистрате, всем, кто работает в больнице милосердия. Они выполняют важную и большую работу. Да, сэр, поистине великую работу. И я горжусь всеми нашими городскими служащими. Но причем тут календарь, скажите на милость?

Трин, разумеется, ни за что не смог бы выстроить эту мысль в столь безупречном логическом порядке, а потому ответа у него не нашлось. И у Салино тоже. Повисла напряженная пауза.

Поскольку Трин не был способен на сколь-нибудь интеллигентную отповедь, он разозлился и решил, что непременно отомстит Крэнку. Запишет номер его машины, заляжет где-нибудь в засаде и поймает гадину на превышении скорости или проезде на запрещающий знак. Остановит, разозлит, дождется грубости или саркастического замечания, что даст ему право извлечь сукина сына из машины. А потом заставит прислониться к капоту с раскинутыми руками и расставленными ногами на глазах проезжающих мимо водителей. А потом... потом защелкнет на нем наручники и отвезет в тюрьму!

Приятные мысли вызвали у Трина улыбку. Салино в отличие от него не улыбался. До него уже дошли слухи о Лютере Крэнке и его дурацких планах на Рождество. Фромейер рассказал. Вчера ночью он специально проехал по Хемлок-стрит и увидел один-единственный дом, не украшенный снеговиком, как положено на Рождество. Выглядел этот дом непривычно вызывающе и странно.

— Жаль, что вы смотрите на все это именно таким образом, — с грустью заметил Салино. — Мы же просто стараемся собрать как можно больше денег для несчастных детишек.

Тут Норе захотелось ворваться в гостиную и крикнуть: «Вот чек! Давайте сюда ваш календарь!» Но она не сделала этого, поскольку понимала: последствия будут плачевны.

Лютер кивнул, губы поджаты, глаза так и сверлят Трина. А тот принялся драматическим жестом сворачивать календарь в трубочку, размышляя о том, кто же станет следующей жертвой. Календарь в его огромных мясистых лапах мялся, шуршал и становился все меньше и меньше. И вот наконец стал узеньким, точно ручка от швабры, и Трин сунул его обратно в трубку-футляр и прикрыл крышечкой. Церемония была закончена, пора уходить.

— Веселого Рождества, — кисло пожелал Салино.

— А полиция все еще спонсирует команду сиротского приюта по софтболу? — спросил Лютер.

— Конечно, обязательно, — ответил Трин.

— Тогда приходите весной, я пожертвую сто долларов на спортивную форму.

Ублажить полицейских не удалось. Они даже не смогли заставить себя сказать «спасибо». Лишь кивнули и переглянулись.

Напряжение не спадало. Лютер проводил их к двери в полном молчании, тишину нарушало лишь раздражающее похлопывание Трина дубинкой по ноге. Ведет себя точь-в-точь как скучающий ночной патрульный, высматривающий, кого бы огреть по голове.

— Речь шла о каких-то несчастных ста долларах, — с упреком заметила Нора, входя в комнату. Лютер стоял у занавесок, выглядывая на улицу сквозь щель — хотел убедиться, что они ушли.

— Нет, дорогая, о гораздо большем, — возразил он с таким видом, точно ситуация была необычайно сложной и лишь ему удалось взять ее под контроль. — Как насчет йогурта?

Для голодающих достаточно одного упоминания о еде, чтобы все остальные мысли вылетели из головы. Каждый вечер они вознаграждали себя маленькой упаковкой обезжиренной имитации фруктового йогурта, который поглощали в сосредоточенном молчании, наслаждаясь каждой каплей. Лютер сбросил уже семь фунтов, Нора — шесть.

Они объезжали район в пикапе, высматривая очередную жертву. Десять человек, все в черном; они полулежали в кузове, на тюках с сеном и горланили песни. Сверху наброшены одеяла, под ними так удобно держаться за руки или ущипнуть соседку за бедро, но все развлечения носили пока самый невинный характер. Ведь они как-никак из лютеранской церкви. Их предводительница сидела за рулем, рядом с ней примостилась жена священника, игравшая по воскресеньям на органе.

Пикап свернул на Хемлок-стрит, и выбор тут же был сделан. Приближаясь к неукрашенному дому Крэнков, водитель сбросил скорость. К счастью, в этот момент на улице находился Уолт Шёль. Возился с проводом-удлинителем, в котором не хватало добрых восьми футов, чтобы обеспечить подачу электричества из гаража к самшитам, обвитым гирляндами из сотен зеленых лампочек. Поскольку Крэнки от иллюминации отказались, он, Шёль, решил, по всей видимости, как-то компенсировать пробел.

— А эти дома? — притормозив, спросила Уолта женщина за рулем.

— Да. А что?

— Да так просто. Вот ездим, поем рождественские гимны. Мы молодежная группа из лютеранской церкви Святого Марка.

Тут Уолт расплылся в улыбке и даже уронил провод. Вот это кстати. Да что вообще вообразили эти Крэнки? Что смогут удрать от Рождества?

— Они что, евреи, что ли? — спросила женщина.

— Нет.

— Тогда буддисты или вроде того?

— Да нет, ничего подобного. Методисты. Просто в этом году пытаются избежать Рождества.

— Что?

— Вы меня слышали. — Уолт, широко улыбаясь, стоял у двери водителя. — Он вообще чудной, доложу я вам. Убегает от Рождества, хочет сэкономить деньги на круиз.

Предводительница и жена священника обменялись многозначительными взглядами, а потом долго смотрели на дом Крэнков, что находился через улицу. Юнцы в кузове перестали петь и прислушивались к каждому слову. Соображали, что к чему.

— Думаю, парочка рождественских гимнов пойдет им на пользу, — с надеждой заметил Шёль. — Так что давайте запевайте.

Хористы спрыгнули на землю, потом юнцы перебежали на другую сторону улицы и остановились возле почтового ящика Крэнков.

— Да вы поближе подойдите! — крикнул Шёль. — Они против не будут.

Хор выстроился вдоль дома, рядом с любимой клумбой Лютера. Шёль бросился к двери и попросил Бев срочно позвонить Фромейеру.

Лютер выскребал ложкой остатки йогурта, когда хор громко и торжественно грянул первые строки знаменитого рождественского гимна «Да пребудет с вами Господь, празднуйте и веселитесь». Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Чета Крэнков кинулась в укрытие. Низко пригнувшись, они бросились из кухни. Лютер впереди, Нора следом. Ворвались в гостиную и подбежали к окнам, которые, к счастью, были зашторены.

Стоило певцам увидеть, как шевельнулись занавески на окнах, как они радостно замахали руками.

— Рождественский хор, — тихо прошипел Лютер и отступил от окна. — Стоят возле самого дома, рядом с кустами можжевельника.

— Как это мило, — прошептала Нора в ответ.

— Мило? Они вторглись на нашу частную территорию. Нарушили закон.

— Да ничего они не нарушили.

— Еще как нарушили! Они находятся на земле, которая принадлежит нам, и явились сюда без приглашения. Наверняка кто-то их науськал. Фромейер или Шёль.

— Но люди, распевающие рождественские гимны, просто не могут быть нарушителями, — шепотом возразила Нора.

— Я знаю, что говорю.

— Тогда позвони своим дружкам из местного отделения полиции.

— Может, и позвоню. — И Лютер снова прильнул к занавескам.

— Еще не поздно купить календарь.

Тут на сцене появился клан Фромейеров в полном составе. Процессию возглавлял Спайк на скейтборде. Как только они присоединились к хору, на шум вышли Трогдоны. Затем появились Бекеры с тещей во главе и покорно прихрамывающим за ней Роки.

Следующей запели «Джингл беллз». Эту прелестную песенку громко и с удовольствием подхватили все присутствовавшие, повинуясь знаку руководителя хора. А ко времени когда запели «Ночь тиха», количество участников составляло человек тридцать, не меньше. Хористы почти идеально попадали в тон, остальных это, похоже, ничуть не заботило. Главное, они пели громко, чтобы вконец смутить затаившегося в доме Лютера.

Минут через двадцать у Норы окончательно сдали нервы, и она пошла в душ. Лютер, сидевший в кресле-качалке, притворился, будто читает журнал, но каждый следующий гимн звучал громче предыдущего. Крэнк медленно закипал и уже начал бормотать проклятия. Он снова выглянул в щелочку и увидел, что толпа по-прежнему стоит на лужайке перед домом, все улыбаются и показывают на него пальцами.

И когда они завели «Снеговик пришел с мороза», он спустился в подвал и достал бутылку коньяку.