"Кто-то за дверью" - читать интересную книгу автора (Робер Жак)

VII

Я еще долго стою у окна после того, как Андре Дюверже исчез из виду. Я не тороплюсь выпускать на свободу Улисса. Размышляю о том, что ждет меня, что ждет его теперь, когда жребий брошен.

Вдруг я ощущаю в желудке пустоту. Это голод. Надо все-таки подумать о еде. Уже четыре часа, а мы с утра ничего не ели.

Подхожу к двери, ведущей в комнату Улисса, стучу и вхожу, не дожидаясь приглашения. Он лежит на кровати, устремив взгляд в потолок. У него совершенно отсутствующий вид, и я не уверен, что он заметил мое появление.

– Идемте, – говорю я ему, – надо поесть.

Он медленно переводит взгляд на меня, вяло улыбается.

– Как прошел ваш разговор? – спрашивает он.

– Успешно. Вы не голодны?

Он отрицательно качает головой.

Мне понятно его состояние, оно похоже на мое собственное. Нас обоих питает наша тревога.

– Когда вы ели в последний раз? Разумеется, не знаете?

– Да нет! – Улисс пожимает плечами.

Он продолжает лежать. Если оставить его так, он может и не подняться. А мне он нужен полный сил, внутренней напряженности.

– Ну-ка, старина, вставайте! – встряхиваю я его. – Аппетит приходит во время еды.

Подчинившись, он тяжело встает и следует за мной на кухню. Достаю из стенного... шкафа коробочку сардин, яйца, пачку сухарей, отыскиваю бутылку вина.

Уже несколько лет как я не жарил яичницы. И не уверен, приходилось ли мне когда-нибудь открывать коробку сардин. Я ожесточенно сражаюсь с консервной банкой и, конечно же, режу себе палец.

Бросаю взгляд на Улисса, мне интересно, какое впечатление производит на него вид моей отменной алой крови, капля по капле стекающей в раковину. У меня есть свои причины для беспокойства. Но Улисс невозмутим. Спрашиваю себя, заметил ли он вообще, что я порезался. Он стоит посреди кухни, руки в карманах, чуть согнувшись, будто мерзнет. Замечаю, что у него под глазами снова большие круги.

Для того чтобы остановить кровотечение, присыпаю ранку солью, как это делала моя бабушка, когда я героически проливал кровь в мальчишеских драках во время летних каникул. Больно, но кровь останавливает.

Вновь берусь за приготовление еды и после еще ряда беспорядочных действий, в результате которых опрокидываю бутылку с вином, разбиваю две тарелки и влезаю локтем в масло, мы, наконец, садимся за стол. Слишком громко сказано, чтобы обозначить нашу жалкую трапезу. Мы молча жуем, и при виде этой холостяцкой, пахнущей газом и тоской еды меня охватывает невыразимая печаль.

Вскоре поглощенные калории развязывают Улиссу язык. Буравя меня взглядом, он вдруг бросает, не раздумывая:

– Лондон, С. В. 7. Циркус Роуд, 23, Ньюгейт Отель.

Я застываю с вилкой в руке.

– А это что такое?

– Маленький-отель-на-Темзе, – шипит он. – Вы забыли об этом маленьком отеле?

Вот уж нет! Помню так же, как и Циркус Роуд, 23. Поскольку наш друг Поль отправлял свои письма Пюс «до востребования», он считал, что предосторожности излишни, и пользовался конвертами своего отеля.

– Мне известно теперь его имя! – продолжает Улисс. – Поль Дамьен. Журналист.

– Где вы все это раскопали?

– На последней странице блокнота. Так, безо всяких, записано и обведено красным карандашом. Наверно, тем же, которым я отчеркнул заметку в английской газете. – Он отрывисто смеется и добавляет: – Потрясающий блокнот! В нем есть все!

А как же, конечно! Но мне не хотелось бы, чтоб он уделял излишнее внимание этому аспекту вопроса. Уж очень четко изложена вся его драма, со всеми нужными данными, именами и адресами. Не сообразит ли он, что это уж чересчур просто? Нет, я верю, он не поймет. Он не создан для того, чтобы понимать. Он создан, чтобы действовать, взрываться, он ничто иное, как жалкий пороховой бочонок, чей фитиль я подожгу.

– Во всяком случае теперь вы больше не сможете мне помешать, – холодно заявляет он.

– Что это значит?

– Это значит, что теперь я вас покину, мосье, поблагодарив за вашу доброту.

Вот это плохо! Отклонение, вовсе не предусмотренное программой! Ах, в самом деле, это было бы слишком, если б он ушел сейчас, когда начался обратный отсчет! Ну нет, голубчик, уж я тебя не выпущу! Ты создан мной, я – твоя воля, и ты мне принадлежишь!

Встаю и наклоняюсь к нему, глядя прямо в глаза.

– Вы останетесь здесь, слышите! Если вы непременно желаете встретиться с Полем Дамьеном и объясниться с ним, я берусь устроить вам это. Но здесь, под моей крышей! Под моим наблюдением!

Смягчаюсь и вновь обретаю тон доброго покровителя:

– Поймите меня. Не могу же я позволить вам устремиться навстречу гибели. Морально я не имею на это права.

Тут я, наверное, достигаю самых глубин собственной низости, но в том аду, куда я погрузился, никакая глубина, о чем бы ни шла речь, уже не страшна. Важен только результат: моя гениальная месть, преступление, какого еще не бывало, убийство, которое по моей воле совершит чужая страсть, убийство по доверенности.

Улисс очертя голову устремляется в расставленные мною сети.

– Это правда? Вы смогли бы разыскать Поля Дамьена? Заманить его сюда?

Глаза Улисса сверкают, в них появился кровожадный блеск, который мне весьма приятно видеть.

– Ну да, это вполне осуществимо, – говорю я. – Мне совсем несложно вступить с ним в контакт.

– Но под каким предлогом?

– Что-что, а уж предлог всегда найдется! Вот, к примеру, вы сказали, что ваш Поль Дамьен журналист. Ну а я – известный писатель. И могу легко устроить, чтоб он взял у меня интервью.

Улисс с восторгом проглатывает и это.

– Ах, как ловко придумано!

Он хмурит свои громадные брови, собирается с мыслями, и чувствуется, что для него это непросто.

– Хорошо, – говорит он, – допустим, вам удается заманить его сюда.

– Ну, вот и состоится ваше объяснение! Я уступлю вам свое место. Вы примете Поля Дамьена.

– А что будете делать в это время вы?

– Я?

Улыбаюсь. Я не могу сдержать улыбки. Ибо совершенно отчетливо представляю всю сцену. Замечательная будет сцена! Жажда мести переполняет меня.

– Я буду держаться в тени.

И уже вижу себя в тени, совершенно естественно принявшим позу бесчисленных трагических героев, прячущихся в складках древней драпировки, затаивших дыхание, с выпученными глазами.

– Ах, так, в тени? – повторяет Улисс язвительным тоном. – Чтобы наша милая беседа не вышла за рамки приличий?

Я в восхищении от того, до какой степени далеки его мысли от готовящейся западни.

– Нет, нет, – говорю, – я лишь хочу посмотреть, какой оборот примет дело.

Тут я сама искренность. Да, буду смотреть и нагляжусь досыта. И это будет благородное подглядывание, ибо я сам творец зрелища.

Улисс горячится. Ему невтерпеж, он просто сгорает от ожидания.

– Вы думаете, он согласится прийти? – в голосе Улисса звучат умоляющие нотки. – Скажите, он придет?

– Да, думаю, придет, – я чуть заметно улыбаюсь. – Скажу вам по секрету: я неплохо владею искусством устраивать западни. Вы не обратили внимания на все эти книги позади письменного стола? Сколько прекрасных великих авторов! И уж общаясь с такими людьми... С тех пор как литература стала литературой, в умах писателей и драматургов вызрело бесчисленное множество примеров человеческой низости. Возьмите Шекспира. Непревзойденный мастер коварства!

Вижу, Улисс слушает меня не слишком внимательно. Однако глядит на меня широко открытыми глазами, в которых вот уже несколько мгновений мелькает непонятный страх.

– Вы меня пугаете, – вдруг шепчет он.

– Это вы внушаете мне беспокойство. Представляю себе любовника вашей жены в этом доме и представляю ваши глаза, ваши руки... Эти руки, которые только что готовы были сжать...

Он вскакивает с места, прячет лицо в ладонях и издает вопль:

– Молчите! О, молчите!

Я отлично знаю, почему он так кричит, почему его переполняет ужас. Потому что имя этого человека не Улисс, а Ганс Вамберг. Родился он 20 февраля 1926 года в Мюлхаузе. А сейчас он чувствует, как надвигается неотвратимое: пробуждаются его неуправляемые инстинкты, инстинкты опаснейшего убийцы.

Теперь я должен открыть правду: три дня назад Ганс Вамберг сбежал из психиатрической больницы в Дре, его приметы были сразу же сообщены всей французской полиции, поскольку этот человек чрезвычайно опасен.

При всей своей трагичности история Ганса Вамберга не оригинальна. В газетах регулярно рассказывается о подобных печальных случаях деградации личности. Два года назад Ганс Вамберг, в то время блестящий инженер на пиротехническом заводе в Гавре, в результате травмы черепа утратил рассудок, а вместе с ним и память. Охваченный губительным безумием, он, к моменту ареста, убил трех человек.

8 ноября прошлого года Суд присяжных департамента Сен-Маритим, учитывая мнение специалистов, признал Ганса Вамберга невменяемым и постановил поместить его в дом умалишенных. Пожизненно. Основанием для этого послужило заключение, что амнезия, которой он, по мнению медиков, страдал, навсегда вычеркнула из его памяти ужасные воспоминания о совершенных им преступлениях: о трех задушенных молодых женщинах.

Все это я почерпнул из вчерашнего выпуска нашей вечерней газеты «Этуаль де л'Уэст». Этим объясняется возникшее у меня ощущение, будто я уже где-то видел человека, постучавшего ночью в мою дверь. Его фотография красовалась на первой странице «Этуаль». Все прояснилось, когда я обнаружил револьвер в кармане его плаща: бросившись к столу, я схватил газету и опознал неизвестного.

На всю жизнь мне запомнится посетившее меня тогда озарение. Весь мой хитромудрый замысел предстал передо мной. Наконец-то я нашел ее, ту жестокую месть, которую осуществит мой герой, мой порядочный человек. Драма, которую я хотел описать в своем романе, и та, которую я в действительности переживал, вдруг тесно переплелись.

Внезапно я почувствовал себя тем самым преследующим меня лицейским учителем с его «мягкостью и боязливостью», который, вжившись в мою плоть, унаследовал все мерзкое, созданное моим воображением. Впервые творец и творение совместились. В ту самую секунду я ясно увидел: моя книга будет одновременно и карой, уготованной мною для Пюс.

Однако развитие событий требует существенных изменений в начале книги. Больной человек, потерянно бредущий в тумане вечерними улицами Дьеппа – это уже не обманутый муж, преподаватель лицея. Это – страдающий амнезией человек. А тот, лицейский учитель, бодрствует, подобно мне, где-то в городе, в одном из домов, сосредоточившись на своем страдании, роясь в сумочке жены, в отчаянии размышляя, как наказать неверную, не став героем газетной скандальной хроники, что было бы для его самолюбия невыносимо. И все это до того самого момента, когда человек, утративший память, постучит в его дверь.

Тогда на учителя, подобно мне, находит помрачение. Он впускает в дом страдающего амнезией человека, зная, что тот преступник, закрывает за ним окна и двери и устремляется в атаку на несчастный рассудок.

Постепенно утративший память примет это невинное и вместе с тем внушенное страстью прошлое, которое измышляет для него новоиспеченный Пигмалион. Что же задумал мой учитель? Внушить безумному собственную ревность и собственную жажду мести. Убийство, которое он из немощной гордости отказывается совершить, тот, безумец, совершит, не колеблясь.

Таков, вкратце, сюжет книги. Но эту интригу я намеревался использовать и практически. Уже в течение нескольких дней мне было известно, что Пюс решила уйти от меня к Полю Дамьену, уехать к нему в Лондон. Уехать, как обычно, с «большим желтым чемоданом и черным баульчиком», но на этот раз навсегда.

Уложив Ганса Вамберга спать, я тщательно разработал план, просидев за этим занятием до рассвета. Нельзя было полагаться на волю случая, следовало скрупулезно подготовить все необходимое для того, чтобы ловушка сработала.

Вначале я употребил все свое воображение, выдумывая такую интригу, которая заставила бы Ганса Вамберга испытать бешеную ревность, что, признаться, было для меня обычной работой. Обманутый муж – созданный мной персонаж – разыскивает в Лондоне свою жену и убеждает ее порвать с любовником. Но любовник, не перенеся разрыва, предпочитает убить возлюбленную и сталкивает ее со скалы в пропасть. Обезумевший от горя муж устремляется на поиски любовника, чтобы в свою очередь его прикончить.

Простенький роман с продолжением, какие обычно печатают в газетах, способный, однако, привести Ганса Вамберга в состояние крайнего возбуждения, как только я сделаю из него оскорбленного мужа. Наконец, я подумал и о том, чтобы позаимствовать персонажам имена Франсуазы и Поля Дамьена, устранив предварительно все следы пребывания в доме Пюс.

Второй этап работы заключался в том, чтобы создать материальные доказательства, делающие мою выдумку достоверной. И преподнести их следовало таким образом, чтобы Ганс Вамберг как бы обнаружил их сам.

Вот тогда я придумал «чемодан». Разумеется, Ганс Вамберг, уже три дня бродивший в округе, вовсе не сходил на берег с борта «Корнуэя». Но поскольку он, очутившись в невменяемом состоянии среди пассажиров на морском вокзале, был уверен в обратном, я решил, что мне не составит никакого труда убедить его, что он забыл чемодан на «Корнуэе». Поэтому мне надо было лишь достать с чердака какой-нибудь чемодан, запихнуть в него разные «личные» предметы и, среди прочего, мои «вещественные доказательства».

Первым из них была вырезка из английской газеты: в ней говорилось о найденном у подножья скалы в Ньюхавене теле светловолосой женщины. Должен сказать, я коллекционирую подобные заметки из раздела происшествий; они пополняют мой архив, который мне случается использовать в своей литературной работе. Эту статейку, содержание которой вполне соответствовало деталям басни, приготовленной мною для Вамберга, я обвел красным карандашом и вложил в томик «Воспитания чувств» из моей библиотеки.

Затем я принялся сочинять личный дневник моего ревнивца, подделав, разумеется, свой почерк. Взял блокнотик и заполнил его гневными беспорядочными записями, достаточно, однако, ясными, чтобы Вамберг мог самостоятельно воссоздать свою мнимую драму.

Еще я положил в чемодан письмо Поля Дамьена, похищенное у Пюс, – послание, которое в глазах Вамберга изобличит любовника. К этому лакомому кусочку приложил несколько фотографий Пюс, они должны были придать призраку конкретный облик, который в качестве приманки я собирался подбросить моему утратившему память гостю. Я возлагал большие надежды на фотографию, изображающую Пюс в костюме Евы. Этот снимок я сделал однажды утром, когда Пюс выходила из ванной, и, должен признаться, он внушал вполне определенные мысли. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы зажечь в Вамберге страсть.

Я уже собирался закрыть чемодан, как вдруг мне пришла в голову идея добавить в качестве приложения одну из моих магнитофонных пленок, где был записан голос Пюс. Сверхутонченный эффект иллюзии, которую я намеревался создать: что может потрясти более, чем голос умершей! Если после этого мой душитель не впадет в транс, мне останется лишь навсегда покончить со своими выдумками и проделками.

Последнее, что мне предстояло сделать – это подобрать по мерке костюм, в который я собирался запихнуть Ганса Вамберга. Задача, скажем прямо, не из легких. От ее успешного решения зависело, поверит ли Вамберг, что чемодан со всем его содержимым принадлежит ему.

Я поступил следующим образом. Вооружившись сантиметром, проник в комнату, где Ганс спал глубоким сном. Не будем забывать, что я дал ему дозу гарденала, опасаясь, как бы он не проснулся назавтра слишком рано и не застал Пюс. Тогда бы все мои планы рухнули.

Он и впрямь спал как младенец, и я, действуя совершенно бесшумно, преспокойно снял мерку с его пиджака и брюк, висящих на спинке стула.

Еще одна деталь: у себя в комнате я спорол со своего костюма этикетку моего парижского портного Вальназьяна и в коробочке для рукоделия Пюс отыскал нитку с иголкой.

Теперь можно было пробежаться по городу. Уже наступил день, ведь все мои подготовительные работы заняли немало времени. Однако я дождался, когда откроются магазины и, взяв чемодан, незаметно вышел из дому.

Сначала заглянул к нашей приходящей служанке и сказал, что в ближайшие дни мы не нуждаемся в ее услугах. Затем отправился в магазин, где подобрал для Вамберга костюм из клетчатой ткани. А продавцу, чтоб он не слишком удивлялся моей покупке без примерки, сказал, будто выбираю костюм в подарок на день рождения племяннику из Парижа.

Потом я зашел в кафе и, заказав чашечку кофе, уселся в самом укромном углу. Долгая жизнь холостяка научила меня обращаться с ниткой и иголкой. Пришить этикетку Вальпазьяна к новому пиджаку было минутным делом.

В одиннадцать часов я уже вернулся домой и готов был вручить Гансу Вамбергу чемодан, который, как мне самому казалось, только что горяченький, вынырнул прямо из преисподней.