"Последняя база" - читать интересную книгу автора (Черри Кэролайн)

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Когда на Нижнюю садился челнок, там бушевала буря. Такое не было редкостью в этом облачном мире, где всю зиму северный континент кутался в морской туман, где человеку нельзя было толком ни замерзнуть, ни согреться, где тоскливыми месяцами он не видел солнца, не мог разглядеть звезд.

Пассажиры спускались на взлетно-посадочную площадку под холодным проливным дождем. Усталые и раздраженные люди гуськом плелись по склону холма, чтобы разместиться в надувных пакгаузах, среди кип циновок и пропитанных влагой мешков с прошем и фикилем.

— Передвинуть и уложить в штабеля! — кричал надсмотрщик, если где-нибудь становилось слишком тесно. Стоял жуткий шум: ругань, стук дождевых капель о купола, неумолчное тарахтение компрессоров. Утомленные станционеры — монтажники и техи — дулись, но в конце концов приступали к работе… Многие из них были молоды, большинство — почти без багажа, и все без исключения напуганы первой встречей с непогодой. Они родились на станции, а потому страдали одышкой от избыточной гравитации и вздрагивали при громах и молниях, которые словно гонялись друг за дружкой в мутных небесах. Всем предстояло не смыкать глаз, пока они не оборудуют нечто вроде рабочего поселка. Всем — даже туземцам, что доставляли из-за холма и грузили на челнок провиант или пытались спасти купола от неминуемого затопления.

Понаблюдав за всем этим, Джон Лукас поморщился и вернулся в операторскую — самый большой купол, где размещался центр управления базой. Он походил по кабинету, прислушиваясь к дождю, прождал больше получаса, наконец снова оделся и натянул противогаз.

— До свиданья, сэр, — вышел из-за стола комптех. В куполе дежурило еще двое-трое; они тоже оторвались от работы. Угрюмо пожав им руки, Джон вышел через узкий воздушный шлюз и по деревянному крыльцу спустился на истязаемую ливнем тропку.

Ярко-желтый пластик дождевика скрывал его жирок пятидесятилетнего мужчины. Джон был очень самолюбив и ненавидел такую жизнь. Ненавидел грязь под ногами и вечный холод, от которого не спасали ни дождевик, ни костюм, ни теплое исподнее. Непромокаемая одежда и обязательные маски превращали всех людей на базе в желтых пугал, едва различимых сквозь завесу дождя. А низовики носились в чем мать родила, да еще и радовались! У них были гибкие туловища и длинные, тонкие конечности; коричневый мех темнел от влаги. Лица и глаза круглые, а рты застыли буквой quot;оquot;, будто в непрестанном изумлении. Они таращились и щебетали на своем птичьем языке, и этого щебета не мог заглушить даже неумолчный бас грома.

Стуча зубами, Джон шагал прямиком к взлетно-посадочной площадке, расположенной на противоположной стороне треугольного периметра базы. Джон был один на тропинке — значит, ни встреч, ни прощаний не ожидается. Только затопленные поля, приземистый серо-зеленый кустарник да ленточные деревья, окружавшие базу, виднелись в пелене дождя. Река переполнилась, на том берегу образовалось болото, и все попытки осушить его ни к чему не привели. Следовательно, опять жди эпидемии среди туземных рабочих. Если хоть один из них ускользнет от ревакцинации… Да, база на Нижней — это вам не райские кущи. Джон покидает эту медвежью дыру с легким сердцем, и пускай о низовиках печется новое начальство. Как раз тот случай, когда не стоит ни о чем жалеть… И все же мысли о том, что ему «дали по шапке», терзали душу.

— Сэр! — словно не желая расставаться с ним, вдогонку, расплескивая лужи, бежал Беннет Джасинт. Джон не остановился, лишь повернул голову. Беннету пришлось обгонять его по грязи.

— Мельничная плотина! — прохрипел Джасинт сквозь клапан противогаза. — Нужно срочно послать туда бригады людей с тяжелой техникой и мешками с песком.

— Это уже не моя печаль, — ухмыльнулся Джон. — Ступай туда сам. Что, без меня не справишься? Захвати с собой этих неженок низовиков, а лучше дождись нового начальства. Растолкуй моему племяннику, что и как делать.

— А где он? — спросил Джасинт — заядлый обструкционист, не лазящий в карман за контрдоводами. Один проект Джона он задробил совершенно открыто, и дорога к штольням так и осталась тропинкой через непроходимую болотину. Джон улыбнулся и указал на стоящие невдалеке складские купола.

— Нет времени, — буркнул Джасинт.

— Не моя печаль, — повторил Джон.

Посмотрев в глаза бывшему шефу, Джасинт выругался и побежал к пакгаузам, но с полдороги свернул к мельнице. Джон расхохотался: скоро в закромах вымокнет все зерно. Вот и славно, пускай Константины подергаются.

Он перевалил через холм и спустился к челноку — чужеродный, серебристый, тот возвышался над утоптанным лугом. Грузовой люк был открыт, по пандусу сновали низовики и среди них — несколько человек в желтом. Джон ступил на тропу, по которой ходили низовики, и зашагал по топкой грязи, но сразу отскочил на травянистую кромку и выругался, едва не сбитый с ног туземцем, который шатался под тяжестью ноши. Он двинулся дальше, не без удовлетворения глядя, как грузчики освобождают ему дорогу, кивнул надзирателю и поднялся по пандусу в темное корабельное чрево. Там на холоде он стащил с себя дождевик, но оставил маску. Затем велел бригадиру низовиков прибраться в замызганном трюме, а сам прошел к лифту, поднялся наверх и по чистому стальному коридору добрался до темной пассажирской каюты с мягкими койками.

Здесь тоже торчали низовики — двое рабочих, завербованных на станцию. При виде Джона они озабоченно переглянулись и коснулись друг друга. Джон загерметизировал каюту и включил воздухообменник, после чего туземцам пришлось надеть противогазы, а он смог снять свой. Опустившись на сиденье напротив низовиков, он устремил на них невидящий взгляд — собственно, в каюте без иллюминаторов смотреть больше было не на что. Пахло туземцами… Эту вонь он ощущал с первого дня своей жизни, всю жизнь, ею пропитался весь Пелл, но последние три года — три года на Нижней — она была совершенно невыносима. А еще — пыльное зерно, кислый запах винокурен, тюки соломы… и стены, и грязь, и дым мельниц, и забитые сортиры, и переполненные помойки, и лесная плесень, проникающая сквозь противогаз и убивающая тебя, если ты не взял запасного фильтра. Все эти прелести плюс необходимость иметь дело с недоумками-низовиками с их религиозными табу — поводами для безделья. Джон гордился своим послужным списком, гордился ростом добычи, высокой производительностью — высокой вопреки бытующему мнению, будто низовики — разгильдяи и не способны соблюдать график. У Джона низовики соблюдали график и даже опережали его.

И никакой благодарности. На станции кризис, и проект расширения колонии на Нижней впервые за десятки лет вынут из-под сукна. Но вместо того чтобы доверить это дело Джону Лукасу, на планету спускают парочку Константинов. Хоть бы сказали: «Благодарим вас, господин Лукас!» Или «Отличная работа, Джон. Спасибо за то, что отложил в долгий ящик руководство собственной компанией и три года вкалывал на нас». Черта с два. «Эмилио Константин и Милико Ди назначаются руководителями базы Нижняя. Просим вас передать им дела и безотлагательно вылететь на Пелл».

Племянничек Эмилио и его благоверная… Этот молодец далеко пойдет. В обычае Константинов появляться на сцене под занавес и снимать сливки. В совете — демократия, но в станционных офисах — династия. Всегда и во всем — Константины. Лукасы прилетели на Пелл не позже их, не меньше пота пролили на его строительстве, и на Тыловых Звездах у них крупная компания… Но Константины — мастера по части маневра, они не упустят возможности прибрать власть к рукам. И вот — опять. Его, Джона, труд, его капиталы, и он же на заключительном этапе получает пинком под зад. Константины тут как тут — чтобы срывать аплодисменты. Эмилио, сын сестры Джона — Алисии Константин, в девичестве Лукас. Сын Алисии и Анджело. Если на слуху у станционеров одни лишь Константины, то этими станционерами несложно манипулировать. Анджело — мастак на такие штучки. Наверное, этикет требовал встретить племянника и его жену, побыть с ними несколько дней, ввести в курс дела… По крайней мере, сообщить им о своем срочном отлете на том же челноке, который их привез. А от них этикет требовал сразу по прибытии официально явиться в купол Джона и тем самым признать его заслуги перед базой и Пеллом. Признать его авторитет. Но они этого не сделали. Даже не сказали по кому, когда высадились: «Здравствуй, дядя». А теперь Джону не до этикета. Никакой охоты пожимать племяннику руку под дождем и обмениваться с ним любезностями. Тем паче что он редко виделся с Эмилио. И не желал, чтобы сестра выходила за Константина, хоть и не говорил ей об этом. Он боялся родственных уз с этим семейством. Впрочем, Джон не считал себя связанным. Скорее, это дезертирство сестры. Со дня ее свадьбы Джон не разговаривал с ней как брат с сестрой. Даже в последние годы… В присутствии Алисии у него портилось настроение. И мальчишки — вылитые Анджело в его юные годы… Джон избегал их. Возможно, они имели виды на «Лукас Компани», по крайней мере на долю в ней после кончины владельца. Как близкие родственники. Джон нисколько не сомневался, что именно эти соображения побудили Анджело жениться на Алисии. «Лукас Компани» — единственное крупное независимое предприятие на Пелле. Джону долго удавалось избегать западни. Он даже согласился поработать на Нижней, надеясь за счет нового строительства распространить на нее влияние «Лукас Компани».

Но Анджело разгадал его план и, манипулируя советом, практически заморозил стройку. «Экологические соображения». И вот наступила развязка.

Джон принял пакет с инструкциями, ответив фельдъегерю грубостью на грубость, и отбыл — налегке и без фанфар, словно мелкая сошка. Наверное, это выглядит по-детски… однако не минует внимания совета. А если к тому же в первый день Константинова руководства река зальет гумно… Пускай станция затянет поясок, пускай Анджело объяснит совету, как это могло случиться. Разразится скандал, а он, Джон Лукас, будет на нем присутствовать. Вот это ему как раз по нраву! Он не заслужил удела мелкой сошки.

Наконец включились двигатели, возвещая старт. Он встал, нашел во встроенном шкафу бутылку и стакан и на вызов экипажа ответил, что ни в чем не нуждается.

Челнок оторвался от поверхности планеты. Джон налил порцию крепкого, и вибрация палубы передалась янтарной жидкости в стакане. Напротив, сидя в обнимку, хныкали низовики.

Пленный сидел за столом перед тремя собеседниками. Снова, отложив папку, Дэймон впился в него взглядом, но Толли предпочитал смотреть на старшего надзирателя. Разговор действовал на Дэймона угнетающе. В отличие от преступников, с которыми он имел дело по долгу службы, это создание напоминало ангела с иконы — белокурые волосы, глаза провидца. Совершенство. «Прелестен», — отыскался эпитет. «Красота без малейшего изъяна. С виду — сама невинность… Не вор и не хулиган, зато способен убить… неужели способен?.. из политических соображений. По велению долга. Ведь он — униат, мы для него — враги. Тут даже ненависть ни при чем. Как дико и непривычно держать в руках жизнь и смерть такого человека… стоять перед выбором, зеркальным отображением его выбора… Долг, а не ненависть. Потому что он — униат, а мы — нет. Мы на войне, — угрюмо подумал Дэймон. — Он здесь, а значит, и война пришла сюда».

Ангельский лик…

— Он не доставил вам хлопот? — спросил Дэймон у надзирателя.

— Никаких.

— Я слыхал, он неплохо играет в «комара».

Заключенный и надзиратель вздрогнули — в станционной тюрьме, как и на большинстве постов, в том числе «спокойных» постов дополнительной смены, азартные игры были под запретом. Когда Толли посмотрел на Дэймона (а может, и не посмотрел, а просто перевел на него голубые глаза), тот улыбнулся. Не дождавшись реакции пленника, Дэймон снова напустил на себя серьезный вид.

— Господин Толли, я — Дэймон Константин из юридической службы станции. Вы ведете себя примерно, и мы это ценим. Мы вам не враги и точно так же, как принимаем корабли Компании, готовы принимать корабли Унии. Для нас это вопрос принципа. Но, поскольку вы не признаете нейтралитет станций, мы вынуждены относиться к вам соответственно. Мы не можем рисковать, отпуская вас на свободу. Репатриации не будет. У нас иные инструкции. Они касаются нашей безопасности. Уверен, что вы меня понимаете.

Никакого отклика.

— Ваш адвокат утверждает, что в тесном помещении вы плохо себя чувствуете и что наши камеры не предназначены для долговременного содержания арестованных. И что в quot;Кquot;, то есть практически на свободе, расхаживают гораздо более опасные для нас люди. И что между диверсантом и программистом в военной форме, которому не посчастливилось и он угодил в плен, большая разница. Но, высказав все эти соображения, адвокат не предлагал выпустить вас куда-либо, кроме quot;Кquot;. Мы пришли к компромиссу. Мы можем выдать вам паспорт на чужое имя — он защитит вас и позволит нам осуществлять надзор. Не скажу, что эта идея устраивает меня полностью, но…

— Что такое? — тихо и встревоженно обратился Толли к надзирателю и своему адвокату, старому Джекоби, сидевшему напротив. — О чем это вы? Что еще за quot;Кquot;?

— Карантин. Изолированная территория, отведенная для беженцев.

Глаза Толли испуганно обежали всех троих.

— Нет-нет! Я туда не хочу! Я не просил об этом адвоката! Не хочу!

Дэймон нахмурился и тяжело вздохнул.

— Господин Толли, к нам идет очередной конвой. Новая партия беженцев. Втайне от всех мы устроим так, что вы сможете жить среди них под чужим именем. Сможете выйти на свободу. В сущности, это будет своего рода тюрьма, но более просторная. В пределах quot;Кquot; вы будете ходить куда пожелаете, жить как все, — я имею в виду, как все в карантине. Под него отведена немалая часть станции, и там — никаких ограничений и регламентации, никаких камер. Господин Джекоби прав: для нас вы не опаснее многих из тех, кого мы содержим в quot;Кquot;. Даже совсем не опасны, поскольку мы знаем, кто вы.

Толли снова посмотрел на адвоката и решительно потряс головой.

— Вы категорически против? — допытывался раздосадованный Дэймон. Решения, компромиссы — все рушилось. — Это же не тюрьма, как вы не понимаете?

— Мое лицо! Там меня знают! Мэллори говорила… — Он умолк.

Дэймон заметил лихорадочный румянец и бисерины пота на лице пленника.

— И что же говорила Мэллори?

— Обещала отправить меня на один из кораблей конвоя, если я не буду паинькой. Кажется, я вас раскусил. Вы думаете, если в карантин заброшены униаты, они выйдут на контакт со мной? Но ведь я до этого не доживу! Там есть люди, знающие меня в лицо. Чиновники с Рассела, полицейские… Ведь их в первую очередь спасали, верно? Так вот: они меня помнят. Если вы меня туда переведете, то я и часа не проживу. Слыхал я, каково было на тех купцах!

— Вам рассказала Мэллори?

— Да, мне рассказала Мэллори.

— Вы правы, — с горечью заметил Дэймон, — многие очень жалеют, что сели на один из кораблей Мациана. Они клянутся, что такого «спасения» не заслуживают даже преступники. Но ваше путешествие, насколько я знаю, прошло благополучно. Вы хорошо питались и вам не приходилось беспокоиться насчет воздуха. Это старый конфликт между пространственниками и станционерами: пускай станционеры тонут в нечистотах, лишь бы твоя собственная палуба была без единого пятнышка… Но к вам относились иначе.

— Уж не думаете ли вы, господин Константин, что это было сплошное удовольствие?

— Что, тоже против вашей воли?

— Да, — хрипло ответил Толли.

Дэймон вдруг устыдился своих насмешек, основанных лишь на подозрениях, на недобрых слухах о Флоте. Устыдился роли, которую вынужден был играть не только он сам, но и весь Пелл. Война и военнопленные… Дэймон не желал иметь ко всему этому отношения.

— Итак, наше предложение вы отвергаете, — заключил он. — Что ж, это ваше право. Принуждать вас, подвергая опасности вашу жизнь, никто не собирается, и раз все обстоит так, как вы говорите, мы не настаиваем. Что же вам остается делать? Я полагаю, играть в «комара» с охраной. Но здесь очень тесно… Вам выдали плейер и кассеты? Вы их получили?

— Я бы хотел… — Он с трудом выдавил из себя: — Я хочу попросить об Урегулировании.

Джекоби потупился и отрицательно покачал головой. Дэймон не пошевелился на стуле.

— После Урегулирования я смогу выйти отсюда, — пояснил пленник, — а потом что-нибудь делать. Это моя просьба. Пленные имеют право на Урегулирование, верно?

— В вашей стране — да, — ответил Дэймон. — У нас — нет.

— Я вас очень прошу! Вы меня заперли как преступника. А если бы я кого-нибудь убил, вы бы тоже отказали? Или украл? Или…

— Думаю, вам необходимо пройти психиатрическое тестирование. Настаивать на таком…

— А разве в процессе Урегулирования его не проходят?

Дэймон посмотрел на Джекоби.

— У него прогрессирующая депрессия, — сказал старик. — Он уже несколько раз просил меня передать эту просьбу властям, а я отказывался.

— Нам не приходилось регулировать людей, не осужденных за какое-либо преступление.

— А держать их в кутузке приходилось? — осведомился пленный.

— В Унии это сделали бы и глазом не моргнув, — шепнул надзиратель. — Очень уж тесно в наших камерах, господин Константин.

— Не может нормальный человек просить об этом, — проворчал Дэймон.

— А я прошу! — упорствовал Толли. — Очень прошу! Я хочу выйти отсюда.

— А ведь это решает проблему, — заметил Джекоби.

— Я должен знать, почему он об этом просит, — настаивал Деймон.

— Я хочу на свободу!

Дэймона пробрал озноб. Толли всхлипнул и, едва не зарыдав, навалился грудью на стол.

Урегулированием не наказывали, во всяком случае изначально. Оно убивало двух зайцев одним выстрелом: устраняло излишнюю агрессивность и снимало с души бремя старых ошибок и заблуждений. Дело в последнем, заподозрил Дэймон, встретив взгляд запавших глаз Толли. Внезапно его захлестнула жалость к этому человеку… ничуть не безумному, совсем напротив, очень даже здравомыслящему. Станция в кризисе. В этом нагромождении событий личность теряется, ее попросту отшвыривает на обочину. Тюремные камеры необходимы для настоящих преступников — в quot;Кquot; их более чем достаточно. Урегулирование — это еще не самое страшное. Куда хуже, например, сидеть взаперти, в камере площадью восемь на десять, без единого окна. Сидеть всю жизнь…

— Затребуйте у компа сопроводительные данные, — сказал Дэймон надзирателю, и тот отдал приказ по виду. Джекоби заметно нервничал, шурша бумагами и ни на кого не глядя. Дэймону же казалось, будто он видит дурной сон.

— Вот что я сделаю, — обратился он к Толли. — Дам вам распечатку с описанием процедуры. Изучите ее, и если до завтра не раздумаете, сообщите нам. Мне также понадобится ваше письменное заявление… и не забудьте в нем упомянуть, что это ваша личная идея и что вы не страдаете клаустрофобией или какой-нибудь другой…

— Я служил военопом, — язвительно перебил Толли. — На разведботе мой отсек был не самым просторным.

— …болезнью, подталкивающими вас к столь необычному выбору… У вас есть родственники или друзья, которые могли бы отговорить вас, если бы знали?

Глаза Толли стрельнули по сторонам.

— Ну так как? — спросил Дэймон, надеясь, что отыскал зацепку.

— Они мертвы.

— Если ваша просьба — реакция на это печальное…

— Они умерли давным-давно, — оборвал Толли.

Ангельский лик… Человеческая красота без изъяна. «Родильная лаборатория», — осенило Дэймона. Производство солдат в Унии всегда вызывало у него отвращение. Возможно, это предвзятость…

— Я не до конца прочитал ваше досье, — признался Дэймон. — Оно ходило по другим инстанциям. Там полагали, что смогут решить вашу проблему, но затем передумали и поручили ее мне. У вас была семья, господин Толли?

— Да! — тихо, но с вызовом ответил пленник, смутив Дэймона.

— Откуда вы родом?

— С Сытина. — Все тот же тихий, злой голос. — Обо всем этом я уже рассказывал. У меня были родители, господин Константин. Я рожден. Неужели это имеет отношение к делу?

— Извините. Прошу вас, не обижайтесь. Я хочу, чтобы вы поняли: это еще не конец. Вы можете передумать в самый последний момент. Надо только сказать: стоп, не желаю. Но если все-таки пойдете до конца, то после этого вы уже не будете прежним. Знания, навыки — все забудется. Вы когда-нибудь видели урегулированных?

— Они выздоравливают.

— Да, выздоравливают. Я буду наблюдать за вами, лейтенант Толли. По мере возможности. А вы, — обратился он к надзирателю, — позаботьтесь о том, чтобы его отказ, на какой бы стадии он ни прозвучал, немедленно довели до моего сведения. В любое время суток. Позаботьтесь о том, чтобы ваши подчиненные хорошо это запомнили. Надеюсь, такая привилегия не покажется лейтенанту оскорбительной. — Он повернулся к Джекоби. — Вы удовлетворены?

— Это его право. Не могу сказать, что я удовлетворен, но просьба была высказана в моем присутствии, и это снимает с вас ответственность. Может, так будет лучше.

Появилась компьютерная распечатка. Дэймон протянул ее Джекоби, адвокат поставил галочку там, где следовало подписаться, и отдал Толли. Тот прижал бумагу к груди, как сокровище.

— Господин Толли. — Дэймон встал и, преодолевая смущение, а вернее, повинуясь порыву, подал руку. Молодой военоп поднялся и пожал ее, и благодарность в его глазах, внезапно наполнившихся слезами, окончательно сбила Дэймона с толку.

— Скажите, нельзя ли предположить, — вымолвил он, — что вы обладаете информацией, которую необходимо стереть из памяти? Не в этом ли все дело? Предупреждаю: скорее всего. Урегулирование даст обратный эффект, а нам ваши сведения ни к чему. Вы понимаете? У нас нет милитаристских интересов.

«Нет, — подумал Дэймон. — Это здесь ни при чем. Толли — не старший офицер и не высокопоставленный администратор вроде меня, знающего компьютерные сигналы, коды доступа и тому подобное, что может заинтересовать противника. Ни здесь, ни на Расселе у этого парня не выведали никаких секретов. Ничего ценного».

— Нет, — ответил Толли. — Я ничего не знаю.

Дэймон помедлил — его не покидала мысль, что адвокат, как никто другой, должен протестовать, требовать отсрочки, короче говоря, спасать клиента. Но для Толли это означало бы заключение. Безнадежность. В тюрьму переведут преступников из quot;Кquot;, людей крайне опасных, возможно, знающих его в лицо. Пожалуй, Толли прав: Урегулирование спасет его, поможет выбраться отсюда, даст работу, свободу, жизнь… Разве найдется человек, способный поднять руку на того, кому промыли мозги? И сама процедура — гуманна. Все так считают.

— Господин Толли, у вас нет жалоб на Мэллори и экипаж «Норвегии»?

— Нет.

— Здесь присутствует ваш адвокат. Ваши слова записываются. Если захотите подать жалобу…

— Не захочу.

Уловка не удалась — отсрочки для расследования не будет. Дэймон кивнул и вышел из комнаты, ощущая тяжесть в душе. Ведь он, как ни крути, становился убийцей… ну, может быть, помогал самоубийце.

В quot;Кquot; хватало и тех, и других.

Когда за задраенными воротами, в вестибюле, раздался треск, Крессич поморщился, стараясь не выдать страха. Горело, дым просачивался через вентиляционную систему. Это испугало его еще сильнее, и не только его, но и полсотни людей, оказавшихся вместе с ним в этой части коридора. В доках все еще палили друг, в друга полицейские и злоумышленники, но мятеж утихал. Рядом с Крессичем находились несколько бывших охранников с Рассела, горстка высокопоставленных станционеров и просто молодые и старые беженцы… они не пускали в коридор бандитов.

— Горим! — истерически крикнул кто-то.

— Ищите старые мешки, любую ветошь, — распорядился Крессич. «Заткнуть ее, — подумал он о вентиляционной системе. — Пожар опасен, но еще опаснее паника. При большом пожаре центральная декомпрессирует нашу секцию, а это — конец… Беженцы Пеллу не нужны. Некоторые из наших — в доках. Отстреливаются из винтовок, захваченных у убитых полицейских…»

Все началось с известия о подходе второго конвоя — новые корабли, новые толпы отчаявшихся людей, с которыми quot;Кquot; должны поделиться тем ничтожно малым, что им досталось. Все началось с требования ускорить проверку и выдачу документов. Затем — налет на бараки… Бандиты отбирали документы у тех, кто их имел.

«Сжечь все бумаги!» — пронесся по карантину крик. Логика простая: нет бумаг, нет и проверки. Всех примут на равных условиях. Сопротивлявшихся избивали и грабили, причем отнимали не только документы. В бараках все перевернули вверх дном. Лидерство над озверевшей и перепуганной молодежью захватили головорезы с «Гриффина» и «Хансфорда».

За воротами наступило временное затишье. Отключились очистительные системы, в коридор потекло зловоние. Люди, которые в пути вытерпели самое страшное, сейчас были на грани паники. Многие плакали.

Внезапно лампы засветились ярче, из труб потянуло сквозняком. Разъехались створки ворот. Крессич вскочил на ноги и замер, глядя в лица станционных полицейских, в наведенные на него стволы. Некоторые в его группе были вооружены ножами, обрезками металлических труб, ножками от мебели — всем, что оказалось под рукой. Сам Василий был безоружен. Показав пустые ладони, он взмолился:

— Не надо! — Никто не пошевелился — ни среди полицейских, ни среди его людей. — Пожалуйста! Мы тут ни при чем! Мы всего лишь защищали этот отсек. Мы не мятежники, мы жертвы!

Лицо командира отряда казалось жутким от усталости, крови и сажи. Он указал ружьем на стену.

— Надо построиться, — пояснил Крессич своему «воинству», в котором лишь бывшие полицейские сразу поняли, чего от них хотят. — Бросьте все оружие на пол.

Они построились — даже старые и больные, и двое маленьких детей. Крессич вдруг обнаружил, что дрожит, но не в силах был справиться с дрожью, пока его обыскивали, и даже потом, когда его оставили в покое, позволив опереться лопатками на стену коридора. Полицейские загадочно пошептались друг с другом. Внезапно один из них схватил Крессича за плечо и развернул к себе лицом. Офицер со списком в руках переходил от одного беженца к другому и требовал документы.

— Украдены, — ответил ему Крессич. — С этого-то все и началось. Бандиты отбирали и сжигали бумаги.

— Мы знаем, — кивнул офицер. — Вы что, за старшего здесь? Как зовут? Откуда родом?

— Василий Крессич. С Рассела.

— Кто-нибудь может подтвердить?

Нашлось несколько человек.

— Он был депутатом на станции Рассел, — уточнил один юноша. — Я там служил в полиции.

— Имя?

— Нино Коледи, — представился юноша. Крессич попытался вспомнить его, но не смог.

Одни и те же вопросы задавали каждому — перекрестный допрос, взаимное опознание. Но едва ли стоило полагаться на их результаты. В коридор вошел человек с фотоаппаратом и под хрип комов и шум голосов сфотографировал всех, кто стоял у стены.

— Можете идти, — разрешил командир отряда, и беженцы потянулись к выходу. Только Крессича офицер удержал за руку.

— Василий Крессич, я сообщу о вас в центр.

Крессич не знал, стоит ли радоваться этому обещанию. Все же оно давало надежду выбраться из quot;Кquot;. Он прошел в док и ужаснулся при виде трупов, лежащих в лужах крови, и еще дымящихся кострищ. Бандиты свалили в кучи всю оставшуюся от эвакуации мебель, пожитки беженцев, — все, что могло гореть, — и подожгли. Сейчас тут толпились станционные полицейские, и не с какими-нибудь пистолетами, а с винтовками. Крессич остался в доке, поближе к охране. Идти на ярусы, где могли скрываться террористы, он боялся. Не стоило надеяться на то, что полиция выловила их всех. Слишком уж много их было.

Наконец привезли аварийную кухню. Во время мятежа прекратилась подача воды, а кухни были разграблены смутьянами. Все, что попало к ним в руки, превратилось в оружие. Бандиты разбили ком, и восстановить его своими силами беженцы не могли. А ремонтные бригады, по всей видимости, не горели желанием идти в quot;Кquot;.

Сидя на голой палубе, Василий ел, окруженный группками беженцев, которым досталось не больше пищи, чем ему. Люди затравленно косились друг на друга. «Нас не выпустят, — то и дело слышал Крессич. — Теперь нам ни за что не отмыться». Не раз до него доносились и высказывания совершенно противоположные — из уст мужчин, которые (он в этом не сомневался) сами громили бараки. Их было слишком много, и никто не решался донести на них.

И еще Крессич не сомневался, что в quot;Кquot; были чужие. Провокаторы. Без них не обошлось. Униаты должны больше всех бояться идентификации.

На Пелл пришла война, а он, как и все станции во все времена, нейтрален. Безоружен. Затаил дыхание среди вооруженных до зубов и готовых убивать… Но война теперь иная. Не броня против брони. Враг — рядом с тобой. Им может оказаться вон тот подросток, тайком припрятавший сэндвич, или молодая женщина, что застыла на корточках и ненавидяще глядит в пустоту.

Подошел конвой, и на сей раз высадка проходила без солдат. Разгрузкой занимались бригады докеров под защитой маленькой армии станционных полицейских. Вновь прибывших как можно быстрее пропустили через контроль, и теперь они стояли в коридорах с чемоданами в руках, озираясь полными ужаса глазами. Крессич понимал: к утру их ограбят, и это еще не самое страшное, что может с ними случиться. Многие тихо плакали.

Утром прибыло еще несколько сот человек, и началась паника. Всех мучили голод и жажда, а вода и пища поступали в карантин очень медленно. На пол возле Крессича опустился Нино Коледи.

— Нас тут с дюжину, — сказал юноша. — Можем кое-что сделать. Потолковали с уцелевшими бандитами… Если мы их не выдадим, они будут помогать… В общем, крепкие кулаки есть, и можно навести порядок. Разогнать народ по баракам и самим получать еду и воду.

— А при чем здесь я?

На лице Коледи отразилось нетерпение.

— Вы были депутатом. Мы вас выберем для переговоров. Будете нашим лидером, добьетесь, чтобы нас хоть кормили по-человечески. Станции нужен порядок в карантине, так почему бы нам не извлечь из этого выгоду?

Крессич подумал, что их запросто могут расстрелять. Он слишком стар для такой роли. Шайка бандитов решила превратиться в полицейских, им нужен вожак… Отказать он тоже боялся.

— Вы будете ходить на переговоры, и все, — уговаривал Коледи.

— Да, — согласился Крессич, и его подбородок обрел твердость, которой Коледи едва ли ожидал от усталого немолодого человека. — Собирайте ваших людей, а я поговорю с полицией.

Он робко приблизился к полицейским и сказал:

— У нас были выборы. Я — Василий Крессич, депутат от второго яруса красной секции станции Рассел. Мы готовы пойти в бараки и добиться порядка без насилия. Вы с этим не справитесь. Мы поможем. Думаю, вам следует связаться с администрацией и узнать ее мнение.

Полицейские вовсе не были в этом уверены. Все же, после долгих колебаний, офицер взялся за ком. Крессич стоял как на раскаленных углях. Наконец офицер кивнул.

— Если опять начнется беспорядок, мы будем стрелять во всех без разбору. Действуйте, господин Крессич. Но учтите: это не лицензия на убийства. Мы не потерпим преступлений даже от вас.

— Наберитесь терпения. — Василий устало отошел. У входа в сквозной коридор его ждал Коледи и еще несколько человек. Почти тотчас к ним присоединились десятки других, куда более сомнительных типов. Они внушали страх, но еще страшнее Василию было бы без них. Сейчас его заботило только одно: выжить. Он смотрел, как они шествуют по коридорам, запугивая невинных, вбирая виновных в свои ряды. Он знал, к чему это приведет: к новому мятежу. И тогда его, Василия, могут схватить как соучастника. Да, если это произойдет, в его теперешних действиях усмотрят состав преступления.

Он помогал бандитам, пользуясь своим возрастом и солидностью, и тем фактом, что некоторые беженцы знали его в лицо. Он приказывал, требовал тишины, выслушивал жалобы и гневные тирады, пока Коледи не окружил его стражей, чтобы защитить лидера.

Через час доки были очищены, банды узаконены и взяты под контроль, а честные люди во всем полагались на Крессича.