"Проклятие любви" - читать интересную книгу автора (Гейдж Паулина)

24

Нефертити расхаживала по темной опочивальне, склонив голову и задумчиво потягивая ленты белого халата, завязанные под полной грудью. Стояла глубокая ночь. Мягкий желтый свет, разливавшийся от единственной горевшей на ночном столике лампы, почти не рассеивал окружающую темноту. В душном неподвижном воздухе слышалось ровное дыхание служанок, спавших глубоким сном на циновках в дальнем конце комнаты. Иногда Нефертити останавливалась, вглядываясь сквозь тьму в огромные серебряные рельефы на стенах, где была изображена она сама – в юбке и солнечной короне, украшенная анхами и сфинксами, гордо шагающая над почтительно склоненным перед ней Египтом. Иногда она рассеянно подходила к окну и устремляла взор на террасы, сбегающие к мерцающей полноводной реке, снова покрытые буйной зеленью, но сейчас слабо бледневшие в свете убывающей луны. Ее глаза блуждали по исполненному покоя пейзажу, но она едва замечала его. Разжав пальцы, она легко провела ими по каменному подоконнику, не чувствуя гладкости прохладного камня.

Он мертв, мертв. Она шептала его имя, но в голосе не было печали по утраченной любви, только некое злобное недоумение. Он дал ей возможность испытать настоящую власть здесь, в Ахетатоне, он был отцом ее детей, этот странный человек, с которым она делила ложе и который вызывал у нее двойственные чувства: щемящую любовь матери к капризному ребенку и презрение женщины к мужчине, лишенному твердости характера истинного правителя, образ которого она лелеяла в своих детских мечтах. Невзирая на высокое положение, она так и не получила корону императрицы, ради которой она рискнула пойти на убийство своей двоюродной сестры Ситамон. Вопреки детским мечтаниям, она так и не нашла любви. Всю жизнь она боролась с условностями, которые, в конце концов, была вынуждена принять. Ее необычайная красота сослужила ей плохую службу. Пока Эхнатон был жив, была жива и надежда, что это изгнание, отчасти добровольное – из гордости и страха пережить еще большее унижение, – могло закончиться полным прощением, но теперь он ушел, не важно, к какому богу, и она навсегда была низведена до почетного, но безвластного положения вдовствующей царицы. Сменхара, ее двоюродный брат, теперь становился правителем. Правда, его жена – дочь Нефертити, но между Нефертити и возможностью влияния на царственную чету стояли носитель опахала по правую руку и верховный военачальник царя – два человека, которые всю жизнь неуклонно поднимались к вершинам власти, выверяя каждый свой шаг, и которые совершенно точно не позволят ей проводить какую бы то ни было собственную политику.

Оставался еще Тутанхатон. Нефертити остро осознавала присутствие в своих владениях блаженно спящего восьмилетнего мальчика, чьи права на престол были столь же сильны, как и притязания Сменхары. Я могла бы заключить с ним брачный союз, – думала она, беззвучно ступая по прохладным плитам пола, – но мне нужна поддержка сильных мужчин, которые могли бы противостоять могуществу отца и Хоремхеба. Эйе хочет, чтобы все покинули мой город, а Хоремхеб добивается власти с помощью армии. Если я заключу этот союз с Тутанхатоном, отец и Хоремхеб сделают все возможное, чтобы я всего лишь носила корону царицы и ходила следом за своим маленьким мужем, пока они будут управлять страной. Египет созрел. Я хочу сорвать этот плод. Я хочу вернуться в царский дворец во всем великолепии, подобающем императрице, и взять, наконец, то, что принадлежит мне по праву. Тейе поступала так же, значит, я тоже могу. Но как это сделать? Я постарела здесь. Мои дни так же однообразны и похожи один на другой, как медленно падающие капли воды в часах. Без помощи сильного мужчины я ничего не смогу добиться. Но где он, такой мужчина? Никто из придворных не станет помогать мне. Люди Амона слишком слабы, их силы подорваны. У Хоремхеба есть армия. Она остановилась и прижала руки к пылающим векам, борясь с подступившей тревогой: она вдруг увидела себя со стороны – почти забытой всеми безмолвной тенью, тихо доживающей свой век в заточении прекрасного дворца, тогда как за его пределами мир изменяется вновь и вновь без ее участия. Нет! – подумала она, прислонясь к окну. – Лучше я убью себя. Тейе была умна. Она предвидела свой конец, она сама приблизила его – ей ничего больше не оставалось, и она не упустила случая, но мне, конечно, еще рано думать об этом, мой конец еще не настал. Не в тридцать пять лет! А если выйти замуж за маленького Тутанхатона и рискнуть все изменить? Но я могу проиграть. У меня слишком много врагов, которые станут поддерживать Сменхару. Сильный мужчина, царевич…

Вдруг решение само предстало перед ней, и от его дерзости у нее на голове даже волосы встали дыбом. Она метнулась от окна, усталость отступила. О нет! – думала она, затаив дыхание. – Если это откроется, я рискую жизнью. И потом, слишком мало времени. Траур по Эхнатону уже начался, осталось всего шестьдесят девять дней до того, как наследник совершит обряд отверзания уст. Но мысль все яснее вырисовывалась в ее сознании, и она поймала себя на том, что улыбается в темноту. Я попытаюсь, – возбужденно думала она. – Это стоит того. В противном случае меня до конца жизни ожидает участь вдовствующей царицы, увешанной регалиями, но начисто лишенной остроты настоящей власти. Одним ударом я смогу и перехитрить отца с Хоремхебом, и лишить наследства Сменхару, и навсегда оставить Тутанхатона в царевичах. Я еще не так стара, я еще смогу иметь детей, сыновей… Но слишком мало времени.

Она подбежала к дверям и распахнула их. Стражник вытянулся перед ней, а дремавший на табурете вестник торопливо вскочил.

– Приведи ко мне писца, – приказала она, – и начальника моей стражи. Да поскорее!

Она закрыла дверь и, слабея от страха, подошла к креслу, налила воды и залпом выпила. Собрав все свое мужество, она вышла в приемную и отпустила стоявших у дверей стражников. Когда начальник стражи и писец вошли и поклонились, она стояла у трона, и от волнения сердце едва не выпрыгивало у нее из груди.

– Достаточно ли здесь света? – спросила она. Писец сел перед ней, скрестив ноги, кивнул, обмакнул перо в чернильницу и замер в ожидании. – Тогда пиши. – Она говорила шепотом, от возбуждения в горле пересохло. – «Его величеству царю Суппилулиумасу, владыке Хеттского царства». Тебе известны остальные его титулы; впиши их сам. Потом напиши: «Мой супруг умер, и у меня не осталось сыновей. Говорят, что твои сыновья уже достаточно взрослые. Если ты пришлешь ко мне одного из них, он станет моим мужем, потому что я не желаю брать в мужья никого из своих подданных». Как будет «царица» по-аккадски?

– Дахамунзу.

– Значит, подпиши «Дахамунзу». Ну и что вы уставились? – Мужчины смотрели на нее в немом изумлении. – Я прекрасно знаю, что делаю. Если Суппилулиумас согласится на мое предложение, угроза со стороны хеттов нам будет уже не страшна. Ты хотел что-то сказать? – обратилась она к начальнику стражи.

– Но, царица, они же наши враги! Ты хочешь посадить хетта на трон Гора?

– Да. – Теперь, когда опасные слова были уже сказаны, к ней возвратилось хладнокровие. – Подумай! Брачный союз, после заключения которого угроза вторжения хеттов в Египет исчезнет навсегда. Иноземный царевич не будет облечен настоящей властью, потому что вся она останется в моих руках. – Внезапно ощутив дрожь в коленях, она опустилась на трон. – И вообще, я не обязана объяснять тебе мотивы своих поступков. Я просто приказываю, а ты делай то, что тебе говорят. Ты лично отвезешь свиток в Богаз-Кёй, и смотри никому не проговорись по дороге, в чем состоит твоя миссия. В Мемфисе будь осторожен – у Хоремхеба там полно солдат, которые следят за движением по реке и патрулируют идущую по пустыне дорогу в Сирию. Если тебя спросят, скажи, что везешь приказы для Мэя от Птенца-в-гнезде Сменхары.

– Но, царица, – настаивал начальник стражи, все еще мертвенно-бледный, – наша армия уже выступила в страну хеттов. Я могу оказаться в самой гуще сражения, в котором Египет может одержать победу!

Я не хочу, чтобы Египет победил, – холодно подумала Нефертити. – Победа в этом сражении может сделать Хоремхеба самым опасным человеком в стране.

– Не думаю, что наши войска уже встретились с войсками хеттов, – ответила она. – Но даже если и так и они победят, переговоры, которое я открываю, послужат укреплению наших позиций. Отправляйся сегодня же. Сколько времени занимает дорога до Богаз-Кёя?

– По меньшей мере, три недели.

От мрачных предчувствий у Нефертити закрутило в животе. Нет, – думала она. – Нельзя начинать считать дни, иначе за это время я сойду с ума.

– Сделай все, чтобы обернуться как можно скорее. Возьми золота для подкупа хапиру в Синае и покупки лошадей. Возьми с собой охрану, но не слишком много, чтобы не бросалось в глаза. Если ты справишься с этим поручением, солдат, тебя ждет большая награда и хорошее продвижение по службе. А тебе, писец, отрежут язык и переломают руки, если ты проронишь хоть слово о своей сегодняшней работе. Ты понял? – Тот кивнул, подавая свиток, она прижала свою печать к теплому воску и бросила документ посланцу. – Реквизируй по дороге любые средства передвижения, какие понадобятся. На это у тебя есть полномочия.

Не успели они завершить поклоны, как она, вся дрожа, покинула их. Скользнув в постель, Нефертити натянула покрывало до подбородка и закрыла глаза. Уснуть не удавалось. Она лежала, представляя себе, как начальник стражи направляется к пристани, где стоят ее суда, разговаривает со смотрителем в свете пылающих факелов, потом поднимается на борт ладьи. Она изо всех сил старалась отвлечься от тревожных мыслей. Задуманный ею план приведен в действие, теперь оставалось только ждать.

Хоремхеб тоже положил начало некой цепочке событий, однако, в отличие от Нефертити, он не делал попыток отвлечься от мыслей об их последствиях. Когда начался траур по фараону – время, когда традиционно проходили лишь официальные процедуры, не терпящие отлагательств, и темп жизни двора замедлялся, – он удалился в свое поместье, чтобы поразмыслить о последствиях отданного им приказа о мобилизации и о возможной политической стратегии нового правления Сменхары. По мере того, как войска медленно продвигались в южную Сирию, ему начали поступать донесения от офицеров, которые он, как и обещал, передавал Эйе. Он очень хотел бы оказаться вместе со своими солдатами, зная, что они уважают его не только за то, что он был хорошим командиром, но также и за то, что он не ставил себя выше их, разделяя с ними трудности, которые несла с собой воинская служба, – плохую еду, жесткий тюфяк и изнурительные марши, каких было немало в жизни солдат. Без него боевой дух армии может упасть. А теперь в войсках еще могут начаться разговоры, что военачальник остался в Ахетатоне, потому что не верит в успех предстоящей битвы с хеттами, мало ли какое оправдание он для себя придумал.

Он не осмелился оставить город до коронации Сменхары, потому что, хотя он и заверял Эйе в нерушимой дружбе и доверии, их отношения быстро ухудшались. Эйе не верил, что спасение Египта лежит в укреплении его военной мощи. Он с подозрением смотрел на возможность возвышения офицерской элиты. Привыкший всегда справляться с трудностями посредством дипломатии и косвенного воздействия, он считал упадок империи и угрозу со стороны Суппилулиумаса результатом неспособности Эхнатона наладить должным образом дипломатические отношения с остальным миром и видел выход из создавшегося положения в прежнем традиционном налаживании связей посредством посланников и дипломатических миссий. Хоремхеб горячо противился этому и был убежден, что ему следует держаться как можно ближе к новому фараону, чтобы убедить его продолжать войну, на тот случай если Эйе преуспеет, снискав расположение Сменхары. Пока что царевич не проявлял интереса ни к одному из них, но Хоремхеб не хотел рисковать.

Прогуливаясь по саду с Мутноджимет или сидя рядом с ней во время вечерней трапезы на тихой террасе и любуясь восходящей луной, он рассуждал о пустяках, касающихся рутинных государственных дел, а сам все думал о своем визите к Сменхаре и последующем разговоре с Эйе, с беспокойством спрашивая себя снова и снова, действовал ли он истинно в интересах страны, или в нем говорила личная неудовлетворенность. В любом случае, пути назад уже не было.

После полудня он сидел в тени сикомор, окружавших его маленький бассейн, глядя на жену, легко и без усилий плававшую туда и обратно, когда ему принесли ежедневное донесение. Поблагодарив и отпустив вестника, он сломал печать. Свиток был необычно длинным, и, пробежав его глазами, он принялся читать снова, медленно и внимательно. Потом он уронил свиток себе на колени и задумчиво уставился на него. Он не заметил, как к нему подплыла Мутноджимет; лишь ощутив прохладное прикосновение, он вздрогнул и пришел в себя. Она прислонилась к мраморному бортику бассейна, положив подбородок на руки, и смотрела на него снизу вверх.

– Ты погрустнел, – заметила она. – Или тебя просто разморило от жары? С тобой трудно разговаривать эти дни. Может быть, ты влюбился?

Он улыбнулся:

– Прости, Мутноджимет. Я был очень занят, с тех пор как вернулся домой.

– Я заметила. – Одним гибким движением она скользнула из воды на каменный бортик. Торопливо подбежала служанка с полотенцем, и, подняв руки, Мутноджимет дала вытереть себя, потом опустилась на циновку перед креслом Хоремхеба и принялась распутывать свой детский локон. – Если бы я только знала раньше, как сильно ты будешь занят, я бы не отказалась от двух вечеринок на реке и поездки на север, ради того чтобы побыть с тобой. – Она разгладила пальцами длинную вьющуюся прядь и легла, опираясь на локоть. – Я вижу, ты получил очередное донесение. Плохие вести?

Он со вздохом положил свиток на траву и опустился рядом с ней. Ее смуглое бедро было прохладным.

– В Урусалиме много солдат страдает от лихорадки, – посетовал он, – но это не самое худшее из того, с чем столкнулись мои офицеры. По сведениям наших разведчиков, хетты продвигаются на юг, а ассирийцы уже на полпути в северную Сирию. Если я отдам приказ армии двигаться дальше на север, она может сразиться с ними раньше хеттов. Если я прикажу ждать, и хетты начнут сражение с ассирийцами, то армии Египта придется сражаться с теми, кто победит.

Мутноджимет кивнула.

– Полагаю, ассирийцы снова пытаются вторгнуться в страну Амки. Каждый раз, когда там сталкивались мощные силы, они использовали в своих интересах возникшую неразбериху, чтобы попытаться вырвать у нас Амки. Но сейчас, когда хетты захватили нашу маленькую Амки, ассирийцы вполне могут попытаться сразиться с ними. Бедная страна Амки! Что ты будешь делать, Хоремхеб? Прикажешь своим офицерам оставаться там, где они есть, и позволишь хеттам и ассирийцам вступить в бой друг с другом?

– Если армия продолжит движение на север, первой ей придется захватить Амки, прежде чем к ним на помощь прибудет Суппилулиумас – Он погладил ее ногу, но его мысли были далеко. – Откровенно говоря, Мутноджимет, я боюсь, что Эйе был прав. Наша армия неповоротлива и не испытана в деле, она окажется неспособна к быстрому маневрированию – ведь надо будет захватить Амки и успеть развернуться, чтобы выступить против хеттов или ассирийцев. Пожалуй, я прикажу войскам продвинуться еще немного на север, дойти до Ретенну и ждать там.

Она села, повернувшись к нему.

– Хоремхеб, что ты станешь делать, если Египет потерпит поражение? – тихо спросила она. – Твое влияние при дворе может так сильно пострадать, что у тебя не останется ни единого шанса что-то советовать Сменхаре в дальнейшем.

Он откинул с ее лица мокрые волосы и поцеловал ее.

– Нельзя решать все проблемы сразу, – ответил он. – Сейчас мне нужно пойти в дом и надиктовать письмо своему заместителю. – Он взял свиток и поднялся. – Может быть, тебе лучше сегодня навестить друзей или отправиться за реку и провести вечер с родителями. Понимаю, что я не очень веселая компания, Мутноджимет.

Она рассмеялась.

– Вряд ли стоит труда наряжаться и краситься. Я прикажу устроить ужин для нас здесь, у бассейна. Иди, Хоремхеб. Я еще поплаваю.

Уходя, он услышал всплеск за спиной – она прыгнула в воду. Что я буду делать, если Египет потерпит поражение? – повторял он про себя, ступая в прохладу передней. Он не хотел думать об этом.

Ахетатон тихо проживал дни траура по фараону. Урожай был собран, и все приготовились к засушливому зною середины лета. Народ еще понемногу собирался на переднем дворе храма Атона под ослепительным солнцем, когда Мерира проводил службы в святилище, но величавым движениям и торжественным молитвам недоставало прежнего воодушевления. Человек, стоявший между Атоном и людьми, который требовал, чтобы каждый верующий обращался непосредственно к нему, а он бы передавал молитвы своему богу, умер. С его уходом город, казалось, утратил свое очарование. Он был построен с единственной целью – стать огромным святилищем, в котором бы обитало живое воплощение бога, его существование было результатом стремления воплотить видения в реальность. Присутствие Эхнатона придавало городу значимость; его гармония покоилась на том поклонении, которое его граждане воздавали царю и Атону. Но теперь царя не стало, и к маленьким алтарям Атона, стоявшим на улицах города почти на каждом углу, быстро присоединились жертвенники других богов, возлюбленных простолюдинами, которым поклонялись наряду с богом почившего фараона. Город вдруг осиротел, и эта неприкаянность ощущалась много острее, чем обычно бывало в период безвластия. Невидимое основание Ахетатона пошатнулось.

В самом дворце, однако, большинство придворных по-прежнему возносили свои утренние и вечерние молитвы одному Атону. Это поклонение было для них не только делом привычки, они видели в нем также некую выгоду: наследник ведь еще не объявил, от кого исходит его божественность – от Амона или от Атона.

Сменхару, казалось, не заботило вообще ничего. В эти дни напряженного ожидания они с Мериатон были неразлучны, стараясь возродить друг в друге былую радость, но она посещала их лишь мимолетно. Они пытались вспомнить ее, временами с довольно неловкой скрупулезностью перебирая яркие воспоминания детства, но тщетно: любовь, связывавшая их, принадлежала невинной юности, их хрупкие чувства безвозвратно погибли, разрушенные безжалостными руками Эхнатона. Прошлое связывало их нерушимыми узами, но это не было союзом состоявшейся зрелой любви.

Атмосфера неуверенности и утраты смысла бытия, окутавшая город и дворец, не затронула Нефертити. Несмотря на решимость наполнить свои дни различными отвлекающими событиями, она каждое утро пробуждалась после пережитых ночных кошмаров, вся напряженная от мрачных ожиданий и взмокшая от пота. Много раз она проклинала себя за поступок, который казался ей опасно безрассудным, но гораздо чаще представляла себе будущее, которое при неизменном течении событий было так же предсказуемо, как рассвет завтрашнего дня, и радовалась, что решила осуществить свой план. Долгие, невыносимо жаркие дни она проводила у окна, глядя поверх заросших зеленью террас, до рези в глазах высматривая на реке судно и следя за движением у своих причалов. Вечером она присматривала за тем, как Тутанхатона готовили ко сну, потом гуляла в саду, потом возлежала на ложе, а танцоры неторопливо извивались перед ней, их нагие тела были увиты цветами, в руках звенели кимвалы, но вожделение, которое разжигали в ней молодые слуги, не могло прогнать из души холодного страха. Что если ее посланца перехватили, а отец и Хоремхеб теперь играют с ней перед тем, как арестовать. Суппилулиумас походя казнил его и забыл и думать о ней. Гонец заблудился в пустыне и умер от жажды. Непрерывное капанье воды в часах раздражало. От тревоги у нее ныло в груди и совсем пропал аппетит, она с трудом заставляла себя съесть что-нибудь.

Дважды приходил отец, проводил несколько часов с Тутанхатоном, потом угощался вином и пирожными, которые она предлагала ему без особого радушия. Она пыталась обходиться с ним с учтивостью, но не умела скрыть свою озабоченность. Она интересовалась здоровьем дочерей, терпеливо выслушивала его сетования на то, что Хоремхеб относится к нему все более непочтительно, но понимала, однако, что ее беспокойство не укрылось от отца, потому что каждый раз он уходил от нее озадаченный. Ей это было безразлично, и она с облегчением возвращалась на свой наблюдательный пост.

Без малого через шесть недель после отъезда гонца тревожный сон Нефертити прервал управляющий Мерира. Она вскочила, тут же окончательно проснувшись.

– Он вернулся, – прошептал Мерира. – Велеть ему подождать в зале для приемов?

– Нет. Выпроводи моих служанок. – Она откинула покрывало и поднялась, прижимая руки к груди, сердце бешено колотилось. – Немедленно веди его сюда.

Он поклонился и исчез в темноте. Нефертити сама зажгла ночник, ощупью отыскав ночную сорочку, надела ее через голову. Дрожащие пальцы с трудом слушались ее. Мне следовало умыться и одеться, надеть парик и накрасить лицо, – думала она. – Я не спросила Мериру, один ли пришел гонец. О боги, как мне страшно!

Начальник стражи опустился на колени и распростерся перед ней, подползая, чтобы поцеловать ее босые ноги. Она сдавленным голосом приказала ему подняться.

– Где он? Ты привез царевича? Что случилось?

– О, великая, я не дипломат, – тихо заговорил он. – Я не знал, какими словами мне следовало подтвердить истинность документа. Суппилулиумас не верит, что он настоящий. Он думает, что Египет просто хочет получить заложника. Он прислал со мной своего управляющего, чтобы тот выяснил истину. Было нелегко обойти караулы Хоремхеба на границах и проплыть ночью мимо Мемфиса. Мы оба очень устали.

Нефертити овладела горькая досада.

– Разве ты не сказал этому хетту, что решение вопроса не терпит отлагательств? Царевич нужен мне здесь до погребения Эхнатона, или все будет кончено! Где этот управляющий?

Начальник стражи кивнул на дверь. Нефертити увидела, что от темноты отделилась длинная фигура и вступила в тусклый круг света от ночника.

– Я Хаттусазити, управляющий Суппилулиумаса Могучего, – сказал приятный низкий голос – Ты дахамунзу Нефертити?

– Да, это я.

Он слегка поклонился, и некоторое время они молча рассматривали друг друга. Полагаю, он храбрец, – думала Нефертити, глядя снизу вверх в жесткое лицо, почти скрытое бородой и длинными, густо смазанными маслом черными волосами. – У него нет уверенности в том, что я не являюсь участницей какого-то большого заговора, так что он каждую минуту рискует головой. И какой головой! Неужели у этих мерзких азиатов воины той же породы, что и этот?

– Мой царь думал, что ты мертва, – наконец проговорил он. – Печать на свитке соответствует отпечаткам на других посланиях, но твоим кольцом мог воспользоваться кто-нибудь другой.

– Мой муж сделал все возможное, чтобы убить меня, не прикоснувшись к моему телу, – едко сказала она. – Он уничтожил все надписи с моим именем, которые смог отыскать, но, как видишь, умирать я пока не собираюсь.

Она сняла кольцо с печатью и протянула ему. Он вгляделся в него и положил обратно в ее протянутую ладонь.

– В таком случае, царица, почему же ты договариваешься с моим господином в такой тайне? Ты говоришь, у тебя нет сыновей. Мой царь сомневается, что это правда. Но если это так, тогда кому предстоит стать фараоном, и почему ты хочешь попытаться посадить на трон хеттского царевича?

Она жестом разрешила ему садиться и сама опустилась на край ложа.

– Пусть нам принесут подкрепиться, – велела она начальнику стражи и взглянула в глаза иноземцу. – Если мой план провалится, двойную корону заполучит брат моего мужа. Он никчемный человек. Если он узнает, что я начала переписку с твоим хозяином, он прикажет арестовать меня. Возглавляемый Сменхарой Египет проиграет в войне с твоим народом. Но если вы отдадите мне царевича, не будет нужды нести потери людьми и золотом, выдерживая противостояние, в которое вступили наши страны. Египет станет вассалом Хеттского царства, ведущим независимую внутреннюю политику, и будет платить дань Суппилулиумасу.

– А какие гарантии того, что твои враги просто не убьют его, как только он приедет? Полагаю, ты захочешь, чтобы его охраняли солдаты из хеттов?

Нефертити обрадовалась, что как раз в этот момент внесли угощение и принялись бесшумно расставлять перед ними. Она не предполагала, какие сложности повлечет за собой исполнение ее плана. Сразу придя в уныние, и уже сожалея о том, что ей приходится сидеть здесь, под пристальным испытующим взглядом врага, чья могучая энергия подавляла ее и внушала ей благоговейный страх, она заставила себя улыбнуться.

– Воспрепятствовать мне может только военачальник Хоремхеб. Сменхара будет дуться какое-то время, но все будут счастливы, что хоть кто-то борется с угрозой Египту со стороны хеттов.

В его глазах промелькнуло удивление с примесью какого-то другого выражения, которое, она подозревала, было насмешкой. Она подняла свою чашу, и он тут же потянулся за своей.

– Если мой господин вверит своего сына сомнительной благосклонности Египта, он пожелает убедиться в его безопасности, заручившись твоим согласием на присутствие хеттских солдат в Ахетатоне. Фараон силен ровно настолько, насколько сильно его поддерживают.

– Это может быть истинно для правителей твоей страны, но не для Египта. Фараон, однажды надевший корону, становится богом, и его неприкосновенности не так просто угрожать.

Он улыбнулся, его кривые белые зубы блеснули в полумраке, и снова на его помятом лице промелькнуло выражение легкого презрения.

– Хетт – бог? Какое многообещающее будущее! Так, значит, твой народ терпел несостоятельность твоего покойного супруга лишь потому, что он был богом?

Ее оскорбил его иронический тон.

– Трудно ожидать, что невежественный иноземец сможет разобраться в тонкостях Маат, – холодно ответила она. – Это как раз то, чему я буду учить царевича, которого пришлет твой хозяин.

– Это я уже понял. – Смирение в его голосе было слегка насмешливым. – Я вернусь к своему господину и расскажу ему о твоих намерениях.

– Отправляйся этой же ночью. – Она встала, и он тоже учтиво поднялся. – Из-за недоверчивости Суппилулиумаса потрачено драгоценное время. Если в течение месяца я не заполучу мужа, мы все будем пресмыкаться перед Сменхарой, ибо если корона будет возложена на его голову, то только его смерть освободит трон для следующего фараона. Мерира проводит тебя в комнату, где ты сможешь немного поспать, пока я буду диктовать новое послание твоему царю, и на этот раз я отправлю с тобой посланника. Ты свободен.

Он склонил свою львиногривую голову и повернулся уходить, но уже в дверях резко обернулся, будто его внезапно осенила мысль.

– Ты позволишь мне еще раз заговорить? – подобострастно спросил он. Она кивнула. – Мне пришло в голову, что посланники Египта путешествуют не так быстро, как осведомители царицы. Поэтому царица может не знать, что мой господин отразил нападение египетской армии и полностью захватил страну Амки. Особого кровопролития не было, но войска египтян теперь здорово рассеяны. Доброй ночи, царица.

Он выскользнул из круга слабого света, и только по тихому звуку закрывающейся двери она поняла, что хетт вышел из комнаты. Вошел Мерира и остановился, ожидая дальнейших указаний. Нефертити почувствовала, что у нее невыносимо болит голова, а руки прижаты к пылающим щекам. Она с силой отняла руки от лица. Армия Египта потерпела поражение. Она понимала, что это радует ее, потому что теперь влияние Хоремхеба ослабеет, и все египтяне будут благодарны ей за предотвращение вторжения, которое обязательно последовало бы, если бы не она. Но за испытываемым ею облегчением глубоко в сердце она ощущала жгучий стыд и печаль, боль за свою страну и слепую ярость при мысли о покойном супруге, который предал их всех. Повернувшись спиной к терпеливо ждущему управляющему, она подавила желание постыдно разрыдаться. Египет – всего лишь стадо тупоголовых животных, которых гонит правитель, – напомнила она себе. – Конечно, эти животные будут ставить свою безопасность превыше какой-то неосязаемой любви к земле и воде. Она подавила свою боль и, наконец смогла, спокойно посмотреть в лицо Мерире.

– Драгоценное время упущено, – сказала она. – Теперь нельзя допустить ни одной ошибки. Мне нужен посланник, Мерира, кто-нибудь из тех, кто любил моего мужа и предан мне, кто-нибудь, кто не жаждет оказаться во власти фараона, чья преданность Атону сомнительна. Такого человека можно будет убедить действовать на моей стороне и помалкивать, если дать ему понять, что хетты – солнцепоклонники и что фараон из страны хеттов будет лучше для нас, чем человек Амона.

– Царица также могла бы предложить ему какую-нибудь более определенную награду за его старания, – учтиво ответил Мерира. – Возможно, пообещать ему должность «глаза-и-уши» нового фараона и приличное количество золота. Хани мог бы подойти. С тех пор как Осирис Эхнатон сократил внешние сношения, многие томятся в праздности, и они не получают платы. Хани всегда был очень честолюбив. Такое сочетание прекрасно подойдет.

– Напомни мне наградить также и тебя, Мерира, – сказала она. – Очень хорошо. Пошлем Хани. Сделай сначала ему предложение о повышении по службе, чтобы у него потекли слюни, а потом объясни, что он должен делать, да пригрози ему, но очень мягко. Мы же не хотим напугать его так, чтобы он перебежал к Эйе. Если он станет отказываться или покажется тебе слишком рьяным, прикажи сразу же убить его. Разбуди его и отправь вместе с Хаттусазити, не дав ему ни с кем поговорить. Теперь я продиктую новый свиток Суппилулиумасу. Запиши его сам.

Мерира взял дощечку и опустился на пол возле лампы. Нефертити принялась диктовать.

– Начни с перечисления его титулов, как и раньше. Потом пиши: «Твой управляющий Хаттусазити передал мне, что ты решил, будто я умерла, и не веришь, что у меня нет сына. Почему ты обвиняешь меня в том, что я обманываю тебя? Тот, кто был моим мужем, теперь мертв, и у меня нет сына. Если бы у меня был сын, разве стала бы я писать в чужую страну, чтобы придать огласке свои трудности и трудности своей страны? Будь уверен, что я не писала никому, кроме тебя. Все знают, что у тебя много сыновей. Отдай мне одного, с тем чтобы он мог стать моим мужем и правителем Египта!»

Она хотела сказать больше, излить на папирус не только свою горечь и гордость, но потом замолчала и, подождав, пока Мерира запечатает свиток, велела ему удалиться. Опустевшая комната была наполнена безрадостным унынием предрассветного часа. Устало подчиняясь старой привычке, за которую презираешь себя, но не в силах с ней расстаться, она подтащила кресло к окну, хотя там еще ничего не было видно, кроме темноты.