Робин Шоун Мужчина и женщина

Глава 1

Она хотела мужчину хотя бы на одну ночь.

Мужчина, стоявший перед ней, согласился заплатить за женщину, но только за одну ночь.

Он едва вмещался в дверной проем и был так высок, что ей приходилось запрокидывать голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Необычайное, грубовато-прекрасное лицо, черты которого, казалось, были вылеплены из песка и солнечного света. Глубокие морщины обрамляли рот, разбегались из уголков глаз, непроницаемо-темных, казавшихся почти черными.

Мохаммед, так назвал его хозяин гостиницы.

Он был арабом. Она — англичанкой.

Он был облачен в просторное белое одеяние и тюрбан. Она — в черное платье и вуаль.

Итак, между ними не было ничего общего, если не считать чисто физических нужд и потребностей. И все же оба по прихоти судьбы оказались на самом краю земли, в Корнуолле.

Меган знала, что от нее требуется. Знала и боялась. Предстояло сделать самый трудный в жизни шаг. Медленно, подчеркнутым жестом она подняла вуаль и откинула на тулью шляпы. Гордо выпрямилась, мысленно приготовившись… сама не зная к чему… отказу… согласию…

Араб приказал владельцу гостиницы найти ему шлюху; вместо нее в дверь постучалась сорокавосьмилетняя вдова. И он ее впустил. Словно она и в самом деле была той, за которую себя выдавала, — потаскухой.

Возможно, так оно и было на самом деле. Ни одна порядочная женщина не стала бы участвовать в подобном фарсе.

Грудь ее нервно вздымалась, грубая шерсть платья натирала соски. Не стоило и опускать глаза, чтобы знать, как предательски они натягивают лиф. Его мрачный взгляд, словно скребком, прошелся по ее лицу, грудям, набухшим под пристальным изучением. Грудям, ставшим куда полнее и тяжелее, чем в молодости. Глаза скользнули по животу и бедрам, округлившимся, как и все ее тело, за последний десяток лет, снова поднялись к лицу, вернее, к тем морщинам, появление которых не имело ничего общего с солнцем и песком.

Меган судорожно вцепилась в карман юбки, где лежал ключ от ее номера, располагавшегося всего в нескольких шагах по коридору.

Что он скажет? Согласится или прогонит?

— Ты слишком стара для шлюхи, — жестко бросил он.

У нее все сжалось внутри, но она не отступила. Зеленые глаза, которые время было бессильно изменить, смело смотрели на мужчину.

— Некоторые сказали бы, сэр, что и вы чересчур стары, чтобы пользоваться услугами жриц любви.

Легкий румянец окрасил его щеки… а может, это все лишь ее собственное бесстыдное воображение?

— Под платьем на тебе ничего нет.

Если его угловатые скулы и порозовели, то ее куда более округлые щеки ярко вспыхнули, но она вызывающе вскинула подбородок.

— Да. И что из того?

Меган и в самом деле не надела ни турнюра, ни корсета, ни сорочки, ни панталон, ни чулок. Ей казалось, что на это имеют право только женщины респектабельные. Кроме того, все это тряпье только помешает цели ее визита.

Ей нужна эта ночь. Ей хотелось лежать обнаженной в объятиях этого мужчины.

Хотелось снова испытать близость, возможную только в постели.

Меган была готова ко всему. Пропитанная уксусом губка жгла внутренности, распаленное лоно пульсировало, напоминая о последствиях — возможной беременности, вероятном бесчестии, изгнании…

В камине взорвался уголек. Напряжение кололо кожу сотнями мелких игл. Ключ впивался в бедро сквозь плотную шерсть юбки.

Уголок его рта чуть дернулся.

— Вижу, ты не из этих мест.

— Коренные жители западного Корнуолла разговаривали с характерными мелодическими переливами, словно выпевая слова. За последние тридцать лет Меган научилась изъясняться как дама благородного происхождения. Вероятно, и араб на каком-то этапе жизни перенял манеру обращения английского джентльмена.

— Я в самом деле не отсюда, — спокойно подтвердила она.

— Идешь от другого мужчины?

Меган едва сдержала порыв… чего? Гнева? Волнения? Как раскрашенная проститутка, настоящая, а не поддельная, ответила бы на этот вопрос?

— Нет.

Вряд ли кто-нибудь станет платить за тот товар, что она предлагала сейчас.

Его испытующий взгляд оставался холоднее беззвездной ночи. Ледяные пальцы тревоги стиснули ее сердце. С чего она взяла, будто за неимением выбора этот человек согласится на такую, как она?

— Понимаю, что вы, вероятно, предпочитаете женщину помоложе… — дрожащим голосом начала она.

— Мне пятьдесят три года, мадам, — перебил он, точеные черты его смуглого лица словно отвердели. — Я хочу видеть в своей постели женщину, а не ребенка. Как вами уже было отмечено — вы женщина. Я заплачу вам один золотой соверен.

Облегчение, охватившее ее, немедля сменилось беспокойством. Такая щедрость неслыханна. Странно, что он готов выбросить такую сумму за чье-то покорное тело. Золотой соверен равен двадцати шиллингам. Потаскуха, которую Меган перехватила в коридоре, алчно схватила двойной флорин, иначе говоря, четыре шиллинга, явное доказательство того, что она ожидала получить от клиента значительно меньшую сумму.

Почему этот араб готов заплатить больше любого англичанина?

Она заставила себя разжать пальцы, стиснувшие ключ.

— Спасибо.

— Можешь называть меня Мохаммедом, — приказал он, не сводя с нее взгляда, в глубине его бездонных глаз что-то блеснуло. — Под каким именем ты известна?

— Мег… — начала она и осеклась. На память пришли строчки Роберта Бернса:

Нет в деревне девицы милей нашей Мег,

Нет в деревне девицы скромней нашей Мег.

Как ребенок, послушна, как ребенок, тиха…

Но в том, что она собиралась сейчас совершить, не было ничего скромного.

— Меган, — выдавила она наконец. Он оттолкнулся от двери. Женщина невольно отступила.

Вихрь белой ткани и экзотических ароматов пронесся мимо: похоже, соблазнительные запахи исходили от одежд араба. И все окутал мрак: мужчина задул масляный светильник.

Боль пронзила Меган. Очевидно, он не желал видеть обнаженное тело сорокавосьмилетней женщины. Страх боролся с обидой оскорбленного женского достоинства. Она вспомнила слухи, ходившие об арабских мужчинах: они непревзойденные любовники, они покупают женщин, как любой другой товар, они совершенно не похожи на европейцев.

Шорох ткани вновь привлек ее внимание.

— Мужчины пользуются тобой для собственного удовольствия.

Какой у него резкий голос! По ее спине словно провели холодной сталью.

И доносится он откуда-то сзади, со стороны кровати.

— А ты? Ты получаешь удовольствие от мужчин, которых ублажаешь?

Меган с бешено заколотившимся сердцем круто развернулась, в висках стучала кровь. Давно забытая, казалось, страсть туманила голову.

— Да, — выдохнула она.

Это не было ложью. Она и в самом деле наслаждалась ласками мужа.

На пол, бесшумно извиваясь, полетела белая лента. Такое же белое облако поднялось над головой мужчины, подобно древнему привидению. Немного помедлив, оно тоже опустилось.

Меган не сомневалась, что он стоит перед ней голым… ведь и у нее ничего не было под платьем. Она напрягла глаза, пытаясь разглядеть силуэт или блеск глаз, но не сумела. Ночь словно поглотила его.

Тишину прорезал тихий скрип пружин, просевших под весом мужского тела. Шум вернул Меган к действительности, грубо напомнив, кто она, где находится и для чего сюда пришла.

Она, миссис Меган Филлин, добродетельная вдова викария, поклялась никогда не возвращаться туда, откуда пришла. Она вот-вот вступит в плотскую связь с мужчиной, которого в глаза не видела до сегодняшнего дня и после этой ночи больше никогда не увидит.

Он следил за ней.

Она не знала, каким образом араб способен видеть ее в непроглядной тьме, да еще во всем черном, но чувствовала, что он неотрывно наблюдает за ней. Ощущала так же безошибочно, как и понимала, что, если сейчас бросится к двери, навсегда потеряет последнюю возможность снова испытать мужскую страсть.

Меган стянула шелковые перчатки и сунула в карман, где лежал ключ от ее одинокой комнаты, где ее никому не нужная добродетель будет в безопасности. Безымянный палец левой руки горел, лишенный обручального кольца, которое она сняла ради ночи безумного забвения. Пружины снова скрипнули; режущий уши звук сопровождался глухим лязгом, словно металл ударился о металл.

Дыхание Меган на секунду пресеклось. Воздух оставался неподвижным. Ничто не указывало на то, что араб встал. Она облизнула пересохшие губы. Чтобы раздеться, свет ей был не нужен. Его комната была точной копией ее собственной, как, вне сомнения, все номера в маленьких гостиницах. На полу ни единого коврика, на чистых побеленных стенах — ни одной картины. Возле двери возвышалось бюро, увенчанное тазиком с кувшином. Напротив изножья кровати стоял стул с плетеным сиденьем и спинкой из перекладин.

Меган представила узкую кровать с откинутыми одеялами, мужчину, на котором не осталось ни клочка одежды, и убогую тумбочку у изголовья. Стук каблуков казался оглушительным в напряженной тишине, шорох платья терзал нервы, расстояние до кровати было невыносимо долгим…

Меган ударилась носком о твердое дерево. Острая боль пронзила большой палец правой ноги. Одновременно задребезжал колпак погашенной лампы, и в нос ударил едкий запах горелого масла. От стыда за собственную неловкость у нее запылали уши.

Араб не произнес ни слова. Однако она слышала мерные звуки его дыхания. А где-то вдалеке раздавался рокот прибоя.

С почти детской неловкостью, которой не испытывала с тех пор, как была простой восемнадцатилетней девчонкой из Корнуолла, Меган вынула шляпную булавку, протянула вперед левую руку, нагнулась, и пальцы ее сомкнулись вокруг маленькой прямоугольной металлической коробочки. Меган нахмурилась. Раньше ее здесь не было. До этой ночи она и не подозревала в себе такой склонности к разврату.

Бросив шляпу поверх булавки, она выпрямилась.

Пуговицы из резной кости, украшавшие лиф платья, оказались чересчур велики и не желали пролезать в петли. «Неужели арабы любят иначе, чем англичане?»— гадала она под бешеное биение сердца.

Поцелует ли он ее? Станет ласкать? Какой он на ощупь, этот обнаженный незнакомец, чье тело придавит ее к кровати?

Проникнет ли он глубоко или нет? Будет нежным или грубым? Удовлетворит ли она его? Ублажит ли он ее?

Она выскользнула из платья; тяжелая ткань оцарапала спину, бедра, слетела с ног и упала на пол. Теперь только башмаки мешали ей лечь рядом с этим человеком.

Но она подготовилась и к этому. Правым носком башмака она стащила левый, голыми пальцами левой ноги сбросила правый.

Меган ступила из круга черного шерстяного платья на холодное дерево пола. Темнота пульсировала чувственным жаром. Она шагнула вперед. Груди ее слегка колыхались. Понравится ли ему их полнота? Она сделала второй шаг. Бедра мягко покачивались. Не посчитает ли он их излишне крутыми?

Третий шаг. Ляжки терлись друг о друга, горло перехватывало. Манящее благоухание экзотических пряностей окутывало ее. Уголком глаза она различала слабое свечение горящих углей.

Почему она не видит его?!

Пятку уколола песчинка. Колено ударилось о твердую кость и упругую мышцу: голая нога, мускулистая нога, куда глаже, чем ее собственная. Одновременно ее ступня оказалась на чьей-то чужой ступне. Влажный воздух обжег ее кожу.

— От тебя пахнет уксусом.

Меган застыла, не в силах пошевелиться под бременем издевательского упрека. Горячее дыхание опаляло, ноги, похоже, оцепенели. В жизни она не предполагала, что мужчина заметит… мало того, упомянет о привычном средстве потаскух, предохраняющем от беременности и болезней.

Возможно, англичанин действительно не придал бы этому значения или галантно воздержался бы от комментариев.

— Я…

Она сглотнула, остро ощущая прикосновение его ноги к своей и близости своих дрожащих грудей к его губам.

— Внутри… у меня внутри губка, смоченная в уксусе.

— В этом нет необходимости, — резко бросил он. — Я позаботился о французском конверте.

Жестянка на тумбочке… сколько еще презервативов лежит в ней? И полагалась ли та проститутка, которую подкупила Меган, на мужчину, в надежде что тот убережет ее от нежелательного ребенка? Может, использовала зелье с запахом более приятным? Или пользовалась спринцовкой?

Чего же в отличие от англичан ожидают от женщины арабы?

— Так или иначе, другого способа защиты я не знаю, — с деланным спокойствием объявила Меган, внутренне сжавшись. Этот араб все еще может отвергнуть ее и будет прав.

Она осторожно двинула ногой, сняла ее с его ступни, задев при этом жесткие пальцы. Деревянный пол показался ледяным, хотя от мужчины шел палящий жар.

— Я никогда не лежал с англичанкой, — коротко пояснил он.

Между ними проскакивали крошечные молнии, словно за окном собиралась гроза. Но вечер выдался тихим. Она вдруг осознала, что прерывистый шелест воздуха исходит не из одной пары легких, а из двух. Они дышали в унисон.

— Осмелюсь заметить, что женщины независимо от национальности в основном одинаковы, — осторожно ответила она.

А мужчины? Почему он не дотронется до нее? Наверняка соитие с проституткой ничем не отличается от супружеского. Он овладеет ею, она молча подчинится. Не так ли?

— Я еще никогда не был с женщиной.

Откровенная исповедь прозвучала неожиданно. Меган чуть не отпрянула.

Она ожидала встретить опытного мужчину; он, оказывается, рассчитывал на то же. Он еще не познал женщины; она же познала только одного мужчину.

Она оказалась не готова к подобному открытию.

Тусклый свет блеснул во мраке: это сверкнули белки его глаз.

— Поэтому я и купил тебя.

Неожиданно черная вуаль неизвестности словно приподнялась, и Меган стала различать выбеленную темноту, оказавшуюся простыней, корону черного дерева, превратившуюся в шевелюру араба, и смутный круг — его запрокинутое лицо.

Она, казалось, стояла на самом обрыве, боясь шевельнуться. С чего это вдруг пятидесятитрехлетний араб, живущий в стране, где женщин запирают в гаремах для плотских удовольствий, оказался девственником?! Почему он приехал сюда именно в эту ночь, чтобы покончить с долгим воздержанием?

— Вы купили меня… чтобы найти физическое удовлетворение? — выдавила она.

— Нет.

Но что же ему нужно в таком случае, если не наслаждение ее телом? Стареющим телом. Арабские мужчины славятся пристрастием к прекрасным молодым женщинам, а не матронам, давно оставившим позади лучшие годы. Впервые за все это время Меган не чувствовала себя защищенной присутствием других обитателей гостиницы.

— Боюсь, я не поняла вас.

Она судорожно проглотила комок страха, застрявший в горле. Пальцы ног, касавшиеся его пальцев, продолжали гореть и наливаться кровью.

— Но зачем же покупать… — нет, нет, она не станет называть себя потаскухой, даже если в глазах других и выглядит таковой, — женщину, если не для удовольствия?

— Я хочу узнать женское тело, — выплеснула тьма; дыхание, пахнущее миндалем, опалило лицо. — Желаю, чтобы ты показала мне, как дать женщине наслаждение. Как дать наслаждение тебе.

Где-то вдали хлопнула дверь.

Должно быть, она не расслышала.

— Вы требуете, чтобы я показала, как подарить женщине… мне… наслаждение? — медленно повторила она непослушным языком.

— Да.

Откуда донесся его голос?

Жар лизал ее спину.

— Поэтому я и послал за тобой.

— Женщина получает удовольствие… в обладании мужчины… — дрогнувшим голосом пробормотала она.

— Ты шлюха. И лучше других женщин должна понимать, что мужская плоть не единственный источник блаженства женщины.

Беда в том, что она не была шлюхой.

Господи Боже! Он просто не может намекать на это! Не может! Ей чудится!

— На женском теле много мест, прикосновения к которым могут дать ей удовольствие, — возразила Меган.

— Я никогда не прикасался к женщине, — сухо повторил он.

— Я никогда не наставляла мужчину, — вырвалось у нее. Меган немедленно прикусила язык, но было уже поздно.

— Разве к тебе никогда не обращались молодые люди с просьбами обучить их? — откровенно удивился он.

Меган всегда подозревала, что до свадьбы ее муж был невинен. Но он никогда не обсуждал ни свой сексуальный опыт, ни отсутствие такового. Тонкие волоски на ее шее встали дыбом. Нужно немедленно прекратить этот спектакль и дать арабу время найти женщину, способную предоставить все необходимые знания.

— Англичане не слишком легко признаются в своей неопытности, — услышала она вместо этого собственный голос.

— Считаешь, что мужчина, признающийся в собственной неопытности, — ничтожество, не стоящее внимания?

— Думаю… думаю, женщины не терпят в мужчине не столько отсутствие опыта, сколько эгоизм, не позволяющий спросить у дамы, что ей нравится в постели.

— По-твоему, мужчина становится мужчиной лишь тогда, когда спрашивает, как ей угодить?

В голосе араба странным образом сочетались резкость и уязвимость. Меган так и не смогла различить черты его лица. Отчетливо видны были только слабо светившиеся во тьме белки глаз.

— Вероятно, от мужчины требуется немало мужества, чтобы считаться с потребностями женщины, — чуть тверже заявила она.

— Но как вы судите мужчину, мадам, если не по его сексуальному опыту? По количеству оргазмов, которые получаете от него? По твердости его мужской плоти? По длине? По способности изливать семя?

Только сейчас Меган осознала, что араб тоже боится.

Но чего?!

— Если я осуждаю мужчину за его бесплодное семя, в таком случае следует также осудить себя за невозможность выносить и взрастить семя любого мужчины, — внезапно выпалила она и дрожащим голосом продолжила:

— Видите ли… когда мужчина и женщина сливаются в единое целое, тогда близость, которую они разделяют… мне кажется одним из чудес света.

Из камина поднялся столб искр, выхватив в темноте щеку, нос, подбородок. И все тут же потонуло во мраке.

— Ты любила мужчину, — бесстрастно заключил он. Тиски, сжимавшие горло Меган, переместились на грудь.

— Да.

— И все же стала продажной тварью.

Ей следовало ожидать упреков… однако они все же явились полнейшей неожиданностью. Жаркий гнев взорвался в груди, вытесняя остальные эмоции.

— Считаете женщину шлюхой лишь за то, что и у нее есть физические потребности? — взорвалась она, забывая, что пришла к нему под личиной проститутки. Забывая, что явилась только от одиночества, а не для того, чтобы рассуждать о морали. — Не думаете, что женщина по природе своей находит утешение в объятиях мужчины?

— Не знаю.

Его жестокая честность мгновенно рассеяла ее злость. Его дыхание овевало ее обнаженную грудь.

— Не знаю, в чем природа женщины и мужчины. Знаю только, чего я хочу.

— Но вы, разумеется, пожелаете и сами испытать… то, что называют экстазом, — поспешно вставила Меган. — Неужели вам не понравятся женские ласки? — Женские ласки мне ни к чему.

— Нам всем необходимы нежные касания, — возразила она.

В этом нет ни малейшего сомнения: как мужчинам, так и женщинам нужна интимность прикосновений, тепло объятий.

— Поверь, есть вещи куда хуже, чем физическая неудовлетворенность, — выговорил он наконец, словно недовольный ее упрямством.

— Какие именно? — поинтересовалась она. Что может быть хуже одинокой постели?

— Страшнее всего осознавать, что не способен получить это так называемое блаженство, — проскрипел он. — Это куда неприятнее, чем страдать от неутоленного желания.

— Но разрядку всегда можно…

Она осеклась, не договорив, сердце ее ушло в пятки. Опять она чуть не проговорилась! Англичанин не интересуется той частью женского тела, о которой не принято говорить в обществе. Англичанка ни за что не признает, что обладает местечком, позволяющим ей достичь экстаза.

— Так вы ублажаете себя, мадам? — пренебрежительно спросил он. Еще одно грубое напоминание о том, что перед ней не уроженец ее страны, как бы чисто он ни говорил на их языке.

— Да.

Щеки и уши Меган мгновенно запылали, жар пополз ниже, по горлу, к груди и животу. Она гордо выпрямилась, отказываясь лгать.

— А мужчины… разве они… не ублажают себя?

В звенящей тишине слышно было только их дыхание и отдаленный плеск океанских волн, дразнящий, обещающий, удаляющийся и никогда не кончающийся.

— Существует огромная разница между рукой мужчины и женским телом, — сухо заметил он.

— И все же? — настаивала она.

— Со мной бывало и такое.

Он сконфужен, она явно чувствует идущий от него жар, от которого горят груди и пальцы, слышит это в его голосе. Но, подобно ей, он отказывается лгать.

— Что надеетесь вы получить от нашей встречи, Мохаммед?

Как легко соскользнуло с губ его имя! И как неуклюже должно было звучать это арабское имя, произнесенное англичанкой! И как неловко и странно должен был звучать весь этот разговор араба с англичанкой, обсуждавших то, о чем ни один мужчина не смел сказать женщине вслух, то, о чем этот человек не посмел бы сказать ни одной другой женщине — не важно, англичанке или уроженке Азии.

Но почему?

— Я уже объяснил, чего хочу.

— Нет, просто сказали, чего добиваетесь, вернее, что хотите знать, — возразила она, черпая храбрость в безликости ночи, — а ваши желания здесь ни при чем.

Несколько долгих мгновений ей казалось, что он не ответит.

— Желаю понять, способен ли я подарить женщине наслаждение. Хочу познать то, что доступно другим мужчинам.

Меган, потрясенная, пошатнулась.

— Хочу убедиться, что ничем не отличаюсь от других мужчин.