"Мужчина и женщина" - читать интересную книгу автора (Шоун Робин)

Глава 4

Мохаммед был евнухом.

Меган — вдовой.

Для человека его возраста он был на удивление стройным и жилистым, под смуглой кожей перекатывались железные мускулы. Ее тело было куда мягче, как у всякой женщины средних лет.

Его мужское достоинство дерзко восстало, длинное, толстое, твердое. Не стоило и глядеть на себя, чтобы знать: ее соски тоже вытянулись и отвердели. Они стояли друг перед другом обнаженные. Больше нечего было скрывать Тьма, окутавшая их ночью, рассеялась.

Остались лишь они, мужчина и женщина, чьи судьбы, по каким-то непонятным причинам, пересеклись.

Мег была охвачена трепетным ожиданием. Внутри все ныло: и от вчерашних страстных ласк, и от нового приступа желания.

Мохаммед подошел ближе. Искушающие мускусные запахи пота и пряностей дразнили ее ноздри, напоминая о наслаждении, разделенном несколько часов назад, об удовольствиях, предстоящих при свете дня.

— Спасибо за комплимент, — выдохнула она. — Ты тоже очень красив.

Луч света упал на его левую щеку, тусклый румянец залил ее. В темных глазах сверкнуло недоверие.

— Спасибо, — буркнул он и провел по ее лицу мокрой губкой, согретой теплом его тела.

Меган словно молнией ударило.

А может, всему виной прикосновение его плоти, упершейся ей в живот? Она тоже была влажной. Под его напряженным взглядом у нее перехватило дыхание. Меган зажму, — рилась и сосредоточилась на грубом и одновременно нежном прикосновении губки.

Когда-то молодой сквайр, живший поблизости от их дома, приобрел породистого жеребца-производителя. Вскоре выяснилось, что жеребец бесплоден, и хозяин велел выхолостить прекрасное животное.

Однажды Меган, гуляя на лугу, наблюдала, как мучается мерин, пытаясь последовать зову природы. Сделать то, для чего был предназначен изначально. То, что теперь было ему недоступно из-за чьей-то злой воли.

А может, не так уж недоступно? Может, мог получить разрядку, точно так же, как и Мохаммед? Может, мерин сумел подарить кобыле наслаждение, как подарил его ей Мохаммед?

Мохаммед бережно вымыл ее правую грудь, растирая и массируя, пока набухший сосок не закололо от желания.

— А наложницы… мужчины сосут их груди?

Наверное, она нечто вроде морального урода, если так жаждет, чтобы мужчина сосал ее, как грудные дети сосут материнское молоко.

Он чуть приподнял брови, взгляд черных глаз приковал ее к месту.

— Да.

— Что еще… — она не могла заставить себя употребить слово «евнух», особенно потому, что его член толкался ей в живот, а глаза прожигали насквозь душу, — мужчины делают с наложницами?

— У всех женщин гарема есть phalli; они ублажают друг друга сами или заставляют делать это евнухов.

— Что такое phalli?

— Искусственный фаллос. Сердце Меган затрепыхалось.

— Ложись на постель.

Для того чтобы он смог вымыть интимные части ее тела, целовать клитор. Но что, если ему не понравится ее… вид… ее вкус?

— Тебе не обязательно это делать, — поспешно заверила она.

— Ты не хочешь?

— Я…

Он сказал, что обтирание важно для него не менее чем для нее.

Она подумала о той боли, которую ему пришлось вынести в гареме, наблюдая, как другие купаются в наслаждениях, коих он был лишен. И хотя Меган далеко не

Красивая юная наложница, все же может подарить ему удовольствие.

— Конечно, хочу.

Меган отступала, пока ноги не уперлись в матрац. И она как подкошенная рухнула на кровать. Тупая боль прошла через нижнюю часть тела и померкла при соприкосновении с холодными одеялами. Ему будет так же холодно и жестко стоять на полу голыми коленями.

Протянув руку, она схватила подушку и уронила на пол. Одновременно темные узкие ступни встали на это же место. Подушка упала сверху.

Она подняла глаза… и замерла. Меган инстинктивно выбросила вперед руку и сомкнула пальцы вокруг теплой пульсирующей плоти.

Мохаммед громко втянул в себя воздух, но не отстранился.

Прошлой ночью затянутый во французский конверт жезл казался на ощупь резиновым, но сегодня…

— Настоящий атлас, — пробормотала Меган, завороженная тяжестью, длиной и чисто мужской красотой фаллоса. И нежно провела пальцем по набухшему кончику, пурпурно-красному в тусклом свете. Палец увлажнила скользкая прозрачная жидкость, внутри бился крошечный пульс.

Она подняла удивленные глаза. Он напряженно смотрел на нее.

Меган сказала первое, что пришло в голову:

— В жизни не думала, что мужчина может быть таким мягким и одновременно твердым.

— Разве ты не видела… и не касалась мужа?

— Англичане куда больше заботятся о скромности, чем о чувствительности.

— Я обрезан.

— Ты великолепен! — искренне ахнула она и покраснела от смущения.

Его достоинство дрогнуло в кольце ее пальцев.

Она порадовала его своим комплиментом. Такая простая вещь, обычная похвала, а ведь он уже дал ей так много! Как легко принести в жертву гордость, если это вернет ему отнятую радость!

Поняв, какую возможность он ей предоставил, Меган потянулась к губке. Мохаммед знал, что она собирается делать. То, что гаремные наложницы не соизволили сделать для тех мужчин, которые дарили им наслаждение.

Он отдал ей губку. Меган старательно обтерла его, особенно то место под пенисом, где кожа была гладкой, если не считать грубых шрамов.

Мохаммед окаменел, попытался сопротивляться, но она стояла на своем, вымыв корень, который оказался темнее безволосой кожи на чреслах, стебель, едва помещавшийся в пальцах, бархатистый цветок, плакавший прозрачными слезами. И поцеловала… самый кончик.

Он схватил ее голову, сжав ладонями так, что единственными звуками остались удары ее сердца, раздававшиеся в унисон с пульсом, ударявшим ей в губы. Она попробовала его на вкус. Скользкая соль покрыла ее язык. Она открыли рот… гладкая плоть, трущаяся о гладкую плоть, рот, открывшийся шире…

Неожиданно жар, объявший ее, исчез, и жесткая рука схватилась за ее косу, оттягивая голову. Слышалось, лишь натруженное дыхание. Лицо Мохаммеда осунулось; черные глаза наполнились… чем?

Меган вздрогнула от непонятного страха:

— Я… я сделала тебе больно?

— Мужчина может получить разрядку во рту женщины так же, как и в ее лоне, — процедил он.

Но Меган не оскорбилась на резкость. Он желал освобождения. Желал так сильно, что боялся не сдержаться.

— Я с радостью дам тебе все, что пожелаешь, — спокойно заверила она.

Его рот дернулся.

— А что, если я скажу, что некоторые наложницы требуют от евнухов вонзаться в их задние отверстия? Тебе и это понравится?

Значение этих простых, но ужасных слов наконец дошло до нее. Отчетливая картина стояла перед глазами и никак не меркла, сменяясь лишь изображением искусственного фаллоса. Она и представить не могла, что такое возможно!

Собирая огурцы в маленьком огороде, она не думала о том, что их форма поразительно похожа… или думала?

— Знаете… — Меган с трудом глотнула. — Если это доставляет наслаждение женщине или мужчине, значит, тут нет ничего постыдного. Пусть стыдятся те, кто осуждает потребности и порывы других.

— Ты не права, есть и постыдные акты. Иногда требования некоторых мужчин просто неестественны.

Его достоинство продолжало пульсировать в ее пальцах. Уголки его губ нервно подергивались.

— Какие? — осторожно поинтересовалась она. — О каких актах ты толкуешь? Когда мужчина касается женщины… целует ее лоно? Когда женщина дотрагивается до мужчины… целует его достоинство? По-твоему, это неестественно?

— Нет. Тут нет ничего постыдного. Но в чем этот человек нуждался? Чего требовал? Что именовал неестественным?

— Я сделаю все, как ты захочешь, Мохаммед, если только ты не причинишь мне этим боли.

— Я ни за что на свете не сделал бы тебе больно. — Что-то блеснуло в глубине его черных глаз. — Я никогда не обижал женщин.

Меган поверила ему.

— Однажды я видела юношу и девушку.

Слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела опомниться. Он не шевелился, только его жезл по-прежнему подрагивал, словно отсчитывая проходящие секунды. Приглушенные звуки просачивались в окно: они исходили из другого мира, который так настойчиво отвергал евнуха и вдову.

— В деревне, как и в твоем гареме, не всегда есть место уединению, — мягко продолжала она, припоминая. — Они лежали в поле. Это было весной. Повсюду зеленела трава. Я смотрела на них с вершины утеса.

— Что они делали? — хрипло выдавил он.

— Девушка сидела верхом на юноше, а он ласкал ее груди. Она скакала на нем, как на коне.

— И это зрелище возбудило тебя?

Само воспоминание возбудило ее.

— Очень.

Его глаза закрылись, густые ресницы легли на щеку.

— Прошлой ночью ты подарила мне наслаждение, Меган. Большее, чем я считал возможным. Не знаю, смогу ли снова разделить с тобой это наслаждение. Плоть таких евнухов, как я, может набухнуть и восстать, но им трудно… иногда невозможно… получить разрядку.

Она не хотела никакого блаженства, если он не сумеет достичь своего.

— В таком случае нет никакой нужды давать мне наслаждение…

— Есть, мадам, и настоятельная.

— Но почему? — настаивала она.

— Потому что ты необыкновенная женщина, Меган. И я почувствовал тебя… почувствовал всю. Протест, поднимавшийся в ней, умер.

— Твой клитор затвердел под моими пальцами вчера ночью, — продолжал он тихо, почти против воли. — Теперь я хочу ощутить, как он поднимется под моими губами. Ляг, Меган. Позволь мне изучить твое тело, позволь подарить тебе экстаз. Это все, что я способен предложить тебе. Это все, что я способен предложить любой женщине.

Молча вручив ему влажную губку, Меган легла, устремив глаза в протекающий потолок с коричневыми разводами.

— Раздвинь ноги.

Жесткие пальцы помогли ей, открыли, обнажили. Что-то ледяное коснулось ее — уже забытая губка. Меган напряглась. Холодная губка, согретая ее кожей, разделила ее тело, скользнула внутрь.

Он втискивал губку в нее!

Меган поморщилась под вторжением его пальца, губки… опять палец… опять губка… И только когда она подняла голову и попыталась возразить, сказать, что она не кувшин, который моют круговыми движениями тряпки, он взял ее в рот.

Жидкий жар, обжигающая влага.

Голова Меган ударилась о скомканное одеяло. Пружины матраца громко скрипнули. Она уставилась на самое большое пятно: круги потемнее обрамляли внешние края недавних потеков.

Но перед глазами все плыло, мысли смешались, вытесненные острейшими ощущениями, которые доставляли ей его язык и втиснутая в лоно губка. Он неустанно лизал ее. Язык был куда горячее, чем кончик пальца. Капля холодной воды просочилась из лона в расселину между ягодицами. В ее теле не осталось места для воздуха.

Пик наслаждения ударил ее с силой молнии, разрывая, опаляя. У нее хватило времени лишь смутно удивиться, кому принадлежит этот термин — «пик наслаждения». Не было ни намека на наслаждение в агонии, которая располосовала ее тело. И тут она закричала, чувствуя, что он высасывает ее внутренности.

Мохаммед медленно вытаскивал губку, хотя ее мускулы сокращались, пытаясь не допустить этого. И неожиданно все кончилось: тело покорно отдало губку… содрогнулось в разрядке, подобной которой Меган не ведала до той минуты, пока арабский евнух не позаботился о ней.

Меган стремительно вернулась в свое тело и снова уставилась в потолок, на огромное водяное пятно, обрамленное меньшими темными кругами. Тяжелая рука давила на живот, словно чувствуя спазмы, до сих пор сотрясавшие ее чрево. Острый язык продолжал терзать напряженный бутон, словно чувствуя спазмы, сотрясавшие ее лоно.

Конвульсии постепенно утихли, и он отстранился. Что-то мягкое, шелковистое и живое скользнуло по пальцам: его волосы. Когда она успела схватиться за них? Горячий воздух обжигал ее лоно, наполняя желанием удовлетворенную плоть.

— Ты видел, — выдохнула она, — как мужчины вставляют жемчужные ожерелья в женщин?

Твердый жар наполнил ее… Палец. Она съежилась.

— Я читал об этом и о многом другом, — хрипло бросил он. — В Аравии есть немало трактатов с подробным описанием того, как может мужчина ублажить женщину.

— А есть трактаты о том, как может женщина ублажить мужчину?

— Мужчина получает удовольствие… — к первому пальцу добавился второй, и первоначальное потрясение быстро уступило место ощущению искусительной наполненности, — в женском лоне.

Слезы жгли ей глаза. Она преисполнилась решимости дать Мохаммеду такое же наслаждение, какое получила от него.

— Спасибо за то, что догадался использовать губку по назначению. Я чувствую себя… абсолютно чистой.

Пальцы внутри ее подрагивали. А может, это трепетала она сама.

— Если бы ты могла иметь все на свете, чего бы пожелала, Меган? — неожиданно спросил он.

— Я… не знаю.

Пальцы с силой надавили вниз.

— А ты… чего бы ты захотел?

— Этого, Меган.

Он протиснул в нее уже три пальца, а ей показалось, что все пять.

— Об этом я мечтал неизвестно сколько лет.

Она глубоко вздохнула, пытаясь расслабиться и дать ему то, в чем он так нуждался. На потолке одна картина сменяла другую: Мохаммед облегчается, Мохаммед готовится повернуться и встретить ее презрение; лицо Мохаммеда темнеет при мысли о том, что она откажется остаться с ним еще на день, еще на ночь… В ушах звучал голос Мохаммеда, проклинавшего ночь, в тот момент, когда он получал свое первое наслаждение с женщиной.

Он чуть согнул пальцы.

Меган застонала, устремив невидящий взгляд в потолок, стараясь не шевелиться и позволить ему и дальше изучать ее тело.

— Что ты говорил… по-арабски… прошлой ночью?

— Не помню.

Он снова уклоняется от ответа!

Его пальцы нырнули в нее еще глубже. Меган прикусила губу. Он нежно царапнул переднюю стенку ее лона.

— У тебя внутри пуговка.

Ее обдало жаром, жарче огня, острее молнии. Ее тело внезапно дернулось.

— О Боже! Что ты со мной делаешь?

Мохаммед повторил ласку.

— Мага wahda значит «один раз», «однажды». Значит, я могу дать тебе наслаждение одними пальцами.

Она не назвала бы это наслаждением — агония, мука.

— Можешь. А тебе? Тебе хорошо?

— Твоя плоть горит, Меган, пылом твоего желания. Да, мне приятно. А ты можешь получить облегчение таким образом?

— Я… не знаю.

— В таком случае давай посмотрим.

Он легко нашел ритм, в котором нуждалось ее тело, и заработал пальцами, превратившимися в мужское достоинство: жестко, глубоко пронзая ее тело, задевая при каждом выпаде ту скрытую пуговку, о которой говорил. Меган вспомнила об искалеченных арабских девушках, Может, и они сумели испытать нечто подобное, хотя бы под натиском подобных ласк?

Но тут все мысли вытеснил водоворот слепящих ощущений, и весь мир сузился до тепла руки, нажимавшей на воспаленный бугорок, пальцев, продолжавших сладостную пытку. Ее тело выгнулось идеальной аркой, ища спасения, ожидая большего. Он дал ей разрядку, не добиваясь своей.

— Я читал, что женщины неутомимы, — прохрипел он. — И могут достигнуть за ночь тысячи одного оргазма.

— Не думаю… — Она с трудом перевела дыхание. — Не думаю, что смогу вынести хотя бы еще один, не говоря уже о девятистах девяноста девяти.

Его пальцы сжались на ее животе и одновременно скрючились в лоне.

— Поблизости есть родник, — буркнул он, — Мадрон-Уэлл. Это в миле или чуть дальше от церкви Мадрон.

— Да. — Меган подняла голову, лицо блестело от пота. — Я знаю его.

Но откуда ему известны подобные детали?

— Я хотел бы сходить туда с тобой.

Непослушное сердце снова ударилось в грудь, так что мягкие холмики тревожно затрепетали.

— А я хотела бы позаботиться о твоем удовлетворении. Его губы нервно дернулись, скривившись в горькой усмешке.

— Я уже говорил тебе, Меган. Евнухи отличаются от обычных мужчин.

Его пальцы подрагивали в ней, говоря, что он лжет. Он был мужчиной и, следовательно, мог найти облегчение. Если бы только доверился ей.

— Мне нужно… вернуться к себе, — пробормотала она. — Взять… — Как глупо краснеть из-за того, что ей потребовались нижнее белье и чулки, когда его пальцы все еще наполняют ее, а тело сотрясается от пережитого экстаза. — Взять плащ.

— По пути зайдем в твою комнату и возьмем все, что надо.

— Лучше ты тем временем прикажешь хозяину приготовить корзинку для пикника и положить туда обед.

— Ты не… передумала?

Он пробрался еще глубже, пальцы выпрямились, словно пытаясь пронзить ее насквозь.

— Нет, я просто голодна.

Он сменил направление движения и стал выходить из нее. Она застыла, мысленно следуя медленному отходу: один сустав, второй…

— Я вчера не ужинала.

Его пальцы блестели в неярком свете. Меган подняла глаза и встретила его взгляд. Легкая улыбка тронула его губы.

— Не хочу, чтобы ты голодала из-за меня.

— В таком случае предлагаю вам накормить меня, сэр.

— Я не знал, что на свете существуют женщины, подобные тебе.

— Я не знала, что на свете существуют мужчины, подобные тебе.

Он мгновенно помрачнел, замкнулся.

— В твоей христианской Библии упоминаются евнухи, Меган.

— Но не мужчины, готовые на все, чтобы женщине было хорошо с ними.

Мохаммед вскочил на ноги одним гибким движением. Он был уже готов к любовной схватке, но отступил и, наклонившись, поднял сброшенные накануне белый тюрбан и длинную рубаху. При каждом движении мускулы спины, ног и ягодиц перекатывались под кожей круглыми булыжниками. Небрежно бросив губку на бюро, он надел рубаху, вынул из верхнего ящика щетку с деревянной ручкой и провел по волосам. Пряди легли шелковистыми волнами.

Короткая боль стиснула грудь Меган. Какие красивые волосы! А у нее — прямые безжизненные космы!

Но чувство зависти тут же сменилось тихой радостью. Как приятно видеть мужчину за утренним туалетом! И привычки у него как у англичанина: так же причесывается, чистит зубы…

Меган прикусила губу, чтобы не запротестовать, когда он обернул тюрбан вокруг головы. Когда же Мохаммед открыл второй ящик и вынул широкие белые шаровары, она не сумела удержаться.

— Не надо!

Мохаммед вдруг застыл.

— Что именно? — спросил он не оборачиваясь.

— Мне казалось, что у арабов под рубашками ничего нет. Говорят, что и шотландцы ничего не надевают под свои килты. Женщине… забавно воображать, будто стоит задрать мужской подол, и она получит все необходимое.

Мохаммед обернулся так поспешно, что белая рубашка взвилась в воздух.

— Ты… смеешься надо мной!

Он, казалось, до этой минуты не сознавал, что женщина способна на подобные выходки.

— Отнюдь, — капризно хмыкнула она, ощущая себя юной и беззаботной. — У англичанок нет чувства юмора, особенно когда они сидят голыми перед полностью одетыми джентльменами. Впрочем, вероятно, в вашей стране об этом не ведают.

— Арабские наложницы и рабыни не ездят на пикники.

В качестве жены викария она устраивала немало пикников, но никогда не ездила на прогулку одна с мужчиной, без сопровождения компаньонки.

— Вряд ли приятно гулять по пустыне, — мягко напомнила она.

— Что должен приготовить хозяин?

Его растерянность показалась ей очаровательной.

— Подозреваю, что гостиница подобного размера вряд ли может похвастаться разнообразным меню. Вполне достаточно сыра и мясного пирога.

— Но ты будешь здесь, когда я вернусь?

Меган ощутила незнакомый трепет в груди. Несмотря на внешнюю суровость, Мохаммед так уязвим и беззащитен!

— Если меня не будет здесь, значит, постучишь во вторую комнату слева по коридору, — спокойно пояснила она. Он повернулся к двери, тихо шелестя одеждами.

— Мохаммед!

Он остановился, но не оглянулся.

— Что?

— Откуда ты знаешь о Мадрон-Уэлл? Это местная достопримечательность.

— А ты? Тебе откуда о нем известно?

Вряд ли тень, снова окутавшая его лицо и вторгшаяся в комнату, имела какое-то отношение к пролетавшему облаку. Он сказал, что между ними больше не будет притворства и лжи.

— Я родилась в Лендз-Энд, — негромко ответила она. — Моя мать, как и большинство здешних жителей, придерживалась древних обычаев. Она окрестила меня в колодезной воде.

— Чем бы ты хотела запить наш обед? — спросил он в прежней деловитой манере. Меган подавила обиду.

— Благодарю, я довольствуюсь сидром.

Он открыл дверь и выскользнул из комнаты. Тихий щелчок возвестил о его уходе. Она сгорбилась под бременем лет, неожиданно почувствовав себя старой и никому не нужной.

Куда девалась радость жизни? Чем она расстроила Мохаммеда? Что, если он не вернется?

Меган встала, подняла черное шерстяное платье и оделась. Подушку и простыню усеяли шпильки. Она собрала все до единой. Сунула ноги в башмаки и схватила шляпу вместе с булавкой.

Внезапно внимание ее привлекла маленькая коричневая жестянка на тумбочке, на ней не было надписи. Ничто не указывало на содержимое.

Повинуясь непонятному порыву, Меган открыла крышку.

Коробочка была наполнена чем-то вроде свернутых сосисок. Французские конверты! Она часто гадала, как они выглядят. Не слишком большие. Как может поместиться туда такая внушительная плоть, как у Мохаммеда? Меган схватила кондом и закрыла жестянку.

Коридор оказался пустым и темным, по всей длине лежала вытоптанная шерстяная дорожка. Над каждой дверью висел масляный светильник, тускло поблескивая оловом. Она поспешила к себе. Ее встретило сверкание золота. Обручальное кольцо поджидало на тумбочке возле аккуратно застеленной кровати.

При виде его она впервые за последние двадцать два года не почувствовала себя преданной, брошенной, обманутой.

Меган порывисто подбежала к окну, громко стуча каблуками, и откинула потертые шторы. Слепящее сияние ворвалось в унылую комнату, доказательство того, что после тьмы всегда приходит свет. Повернувшись, она подхватила кольцо и уронила в верхний ящик комода. Сейчас она снова чувствовала себя смущенной юной девушкой в ожидании первого поклонника. И не помнила, как умылась, почистила зубы, расплела косу и расчесала волосы. Порывшись в комоде, она вынула корсет, сорочку, нижние юбки, шерстяные панталоны… Нет, она не желала носить панталоны. Хотела быть дор. ступной для Мохаммеда.

Наконец Меган вынула черную юбку и корсаж. И с досадой поняла, что вся ее одежда черная. Но сейчас некогда беспокоиться о своем гардеробе. Она поспешно накинула сорочку и переплела косы.

Раздался резкий стук в дверь. Меган вздрогнула.

— Минуту! — воскликнул она, сжимая в зубах шпильки.

Стук повторился, на этот раз громче и требовательнее. В желудке туго затянулся узел. Трепеща от предвкушения, она свернула косу узлом и заколола булавками на затылке.

Стук превратился в грохот.

Сейчас вся гостиница узнает, что Мохаммед рвется к ней в комнату! Она распахнула дверь. И немедленно отступила, чтобы не столкнуться с ним. Черный плащ развевался на его плечах. В руке он держал помятое ведро.

— У них нет корзинок, — без предисловий пояснил он.

— Вот как? — пролепетала Меган, краснея, остро ощущая солнечное тепло, гревшее спину и беспощадно обнажавшее облупленную краску на стене. Раньше ее нагота оставалась в тени, теперь же тонкий батист не скрывал тех перемен, которые натворило с ее телом время: слишком мягкие груди, слишком округлые бедра.

— Если хочешь, можешь подождать внизу…

— Я никогда не наблюдал за одевающейся женщиной.

Ее румянец стал еще гуще.

— Ни один мужчина еще не видел, как я одеваюсь.

— Ты не наденешь корсет на наш пикник, — повелительно объявил он.

Меган недоуменно подняла брови:

— Прости?

— Корсеты сдавливают тело.

— Но и поддерживают… женскую грудь.

— Ты не нуждаешься в такой поддержке, Меган.

— Это мне решать.

— У мужчин тоже есть фантазии. — Взгляд черных глаз оставался настороженным. — Мне хотелось бы за обедом смотреть на тебя и знать, что вижу настоящую плоть, а не мираж, созданный китовым усом.

Меган мысленно сражалась и с женой викария, коей была так долго, и с женщиной, которой хотела стать для этого араба. Вчерашней ночью она не надела корсета, но…

Она глубоко вздохнула:

— Ты натянул штаны, когда вернулся к себе?

— Я таков, каким ты меня видела.

Неужели его плоть до сих пор остается восставшей? Она инстинктивно опустила глаза: перед рубахи откровенно вздыбился. Он готов для нее и полностью доступен, если она захочет его иметь. Кипящая кровь обожгла ее щеки и забилась в висках.

— Я не могу выйти на улицу в одном платье, — твердо заявила она, поднимая на него глаза. — Необходимо надеть турнюр и нижние юбки, иначе подол будет волочиться по земле.

Мохаммед поставил ведро на аккуратно застеленную кровать.

— Прекрасно, я помогу тебе.

И сдержал слово.

У Меган никогда не было горничной. Ей никто не помогал одеваться с самого раннего детства, такого раннего, что она уже и не помнила, когда принимала чью-то помощь.

Он застегнул лиф платья; пальцы невольно гладили ее грудь. Змея желания подняла голову.

— Спасибо, — пробормотала Меган, задыхаясь от соблазнительного пряного аромата мужского тела, принадлежавшего исключительно Мохаммеду, и никому иному.

Когда она попыталась отстраниться, он вцепился в ее пуговицу.

— Ты сказала, что не из этих мест. — Пахнущее миндалем дыхание обдало ее лицо. — Почему же солгала?

— Последние тридцать лет я жила в Бирмингемшире, — правдиво ответила она. К чему обманывать? В этом больше нет нужды. Она уже немолода, небогата, не представляет интереса ни для кого, кроме этого мужчины. — Лендз-Энд давно уже не мой дом.

— И все же ты здесь.

— И все же я здесь. Мой муж оставил меня без гроша. Викарий, заменивший его, был холостяком и оказался настолько добр, что позволил мне стать экономкой. В прошлом месяце он женился. Для двух женщин в доме попросту не хватало работы, поэтому я… сама сказала, что хочу уволиться. Родители оставили мне маленький участок земли.

И тут в ней взыграла гордость. Она не могла заставить себя объяснить, Что этот так называемый участок размером не более спичечного коробка и что Брануэллы даже в этой обители нищеты считались бедняками.

— Больше мне некуда идти.

— Ты успела попрощаться с родителями?

— Нет, — вздохнула Меган, знакомое сожаление на миг вернулось к ней.

— Ты приезжала на их похороны?

— Родители так и не простили мне брака с чужаком. Мой муж не был корнуэльцем, этого оказалось достаточно, чтобы проклясть дочь. К тому времени как я узнала об их кончине, оба уже лежали в земле.

— А если бы тебе сообщили сразу? Приехала бы?

— Не знаю.

— Тебе понравилось, когда я проник языком в твой рот? Она едва не потеряла сознания при мысли о его языке и одновременном биении упругого жезла в ее лоне.

— Да.

— Я тоже нашел это восхитительным. — Два ярких пятна расцвели на его щеках, Мохаммед опустил руки и отступил. — Коляску сейчас подадут.

Меган схватила плащ с ржавых крючков, служивших гардеробом, и нахлобучила шляпу. В последнюю минуту вспомнив что-то, она взяла перчатки и вынула из кармана оставленного на кровати платья французский конверт.