"Несколько печальных дней" - читать интересную книгу автора (Гроссман Василий Семёнович)VIIIБутылка, которой орудовал рыжий, называлась гайковерт. Рыжий устанавливал коленчатый вал и закреплял коренные подшипники. Рыжий сам объяснил это Марье. Девушка с челкой привинчивала маслопровод. Парень в полосатой матроске устанавливал картер маховика. Парень, носивший желтую, казавшуюся очень жаркой фуфайку, вставлял выхлопные и впускные клапаны и подбирал поршни. Чем больше Марья узнавала о работе людей, стоявших у малого конвейера, тем меньше она понимала всю эту сложность и запутанность. Какое отношение имеют медные, разветвленные трубки, прокладки, клапаны, поршни к хрипло орущим грузовикам, катящимся по асфальту заводского двора? Эти светло-зеленые машины, кажущиеся еще влажными и липкими, точно вылупившиеся из яйца, восхищали и удивляли ее – ведь она была причастна к тайне их рождения. К концу первого дня своей работы на заводе Марья решила, что поняла всю премудрость, – просто нужно вгонять медные шплинты в продырявленные головки болтов; через неделю она растерялась – завод был огромен и совершенно непонятен. – Слышь, Шевчук, – сказал рыжий, – после работы собрание будет, ты домой не уходи… – Про што собрание? – Про что, про что, – сердито переспросил рыжий, – про кофе с молоком… Посидишь – услышишь… Он относился к Марье сурово, был немногословен, и это нравилось ей. Собрание происходило в красном уголке. Рыжий, севший на скамью рядом с Марьей, шепотом говорил: – Начальник мотора, технолог из коробки скоростей, начальник коленчатого вала, а вон тот – начальник всего цеха. «Старый, невидный», – подумала Марья, разглядывая пожилого длиннолицего человека. Потом пришел человек громадного роста, одетый в защитный костюм. – Заведующий производством завода, – сказал рыжий. Собрание началось. Сперва начальник цеха делал сообщение. Говорил он плохо, заикался, помогал себе руками, мотал головой. Но, видно, сила его была не в гладкой речи: сидевшие аплодировали, смеялись, кричали «правильно», а некоторые сердито махали руками и пожимали плечами с таким видом, точно на них возводят напраслину. – Этот человек производство знает, – убежденно сказал рыжий, – он еще у Рябушкинского работал слесарем. После начальника цеха выступил заведующий производством. Говорил он громким, рокочущим голосом, протягивая свою огромную ручищу в сторону зала, и спрашивал: – Петя, это ты задержал ремонт станков? Петя из зала отвечал: – Кузница задержала, а не я… А заведующий производством уже снова обращался к другому: – Степан Григорьевич, ты помнишь, как мы вместе с тобой в цехе вкалывали? – Ну, помню, – недовольным голосом отвечал из зала старик. – Так я тебе прямо, по-рабочему скажу – это ты запорол кулачковые валы… Потом он принялся ругать лысого начальника сборки. Марья даже закряхтела, до того ей стало жалко Сергея Ивановича. – Что же, товарищ Царев, – говорил заведующий производством, – испытательная станция возвращает два экспортных мотора как брак – поршни заедают, а ты мне пишешь служебную записку: нет тряпья для протирки цилиндров… Тряпья нет? – оглушительно и грозно спросил он. – Нет такого объяснения. Ты должен из дому принести это тряпье, у жены возьми рубашку и ею протирай цилиндры… Марья поглядела на Сергея Ивановича. Он сидел, сгорбившись, и спокойно глядел на заведующего производством. – У меня жена одна, – усмехнулся он, – а моторов я выпускаю сто двадцать штук в день, нашего семейного белья на полсмены едва ли хватит… Все зашумели, зааплодировали. Марья стыдилась хлопать в ладоши и потому только шумно вздохнула от удовольствия. Ей не понравился заведующий производством. Потом начались прения. Разговор шел о программе, о сырье, об организации подачи деталей на сборку, о плохом качестве резцов, о расширении завода, о подготовке к выпуску легковых машин. Марья видела: народ ругался. Какой только ругани и каких только ссор Марья не слышала за свою жизнь! Кухонные стычки, базарные сражения, тяжелые деревенские бои, когда люди с мутными от злобы глазами наступали друг на друга, осипшими голосами кричали о человеческой подлости, обвиняли друг друга в обмане, трусости, воровстве… Здесь тоже ругались люди, но предметом ругани была не мерка картошки или кружка молока и не тридцатикопеечная сдача. Здесь, – удивительное дело, – начиная ругаться, каждый говорил: «товарищи». И Марью поражали эти люди, их горячий спор о заводе, их дружба и ругань, общее им всем желание. Попросил слова рыжий парень. Он говорил, и все поглядывали на него. Марье казалось, что смотрят на нее, и она испугалась. А рыжий вдруг заговорил о ней. Марья багрово покраснела, наклонила голову. – Вот она, эта Шевчук, – говорил рыжий, – впервые на производстве. Поставили ее на шплинтовку – и ладно, сколько она на этой шплинтовке стоять будет, зачем она шплинтует, что за работа, ей никто не объясняет… – Ну, это ты брось! – крикнул кто-то. – У нас при заводе вуз, курсы мастеров. Это разговор лишний. – Нет, не лишний, – сказал сердито рыжий. Так и не выяснилось – лишний ли это был разговор, но на следующий день к Марье во время работы подошел Сергей Иванович и сказал: – Как дела, товарищ Шевчук? – Да вот работаю… Начальник сборки сказал ей: – Мы вас на шплинтовке долго держать не будем, – у нас постоит рабочий на шплинтовке, переведем на вторую операцию, за год по всему конвейеру пройдете… чтоб не скучать. – Он усмехнулся и продолжал: – Пройдете по конвейеру – в скользящие переведем, потом – на курсы наладчиков. Поедете без оглядки… – И он указал рукой в сторону, где моторы шли к главному конвейеру. С завода Марья возвращалась пешком. – Давай почистим!… – крикнул ей издали чистильщик. Он каждый раз зазывал ее и смеялся, скаля зубы, видя ее смущение. Чистильщик удивился – Марья подошла к нему и поставила ногу на ящик, поставила так уверенно и тяжело, что ящик заскрипел. Она стояла, оглядываясь по сторонам, а чистильщик поднимал голову, морщил лоб и смотрел на нее снизу смеющимися огненными глазами, а руки его ловко и быстро работали щетками; ботинок сверкал, заходящее солнце отражалось на нем. Никогда Марья не доводила хозяйских ботинок до такого сияния. Сколько свободного времени! Эта свобода была так же необычайна, как и новая ее работа. Базар, лавки, обед, стирка, уборка, неожиданные поручения, чистка кастрюль, стояние в очереди за «Вечерней Москвой» для хозяина… Этого уже она никак не могла, понять, – обслуживая хозяйку, она была занята с раннего утра до ночи, а работая на огромном заводе, она имела полдня свободных. Она прошла мимо своего дома, – хотелось идти все дальше и дальше, этот шумный весенний город казался таинственным и прекрасным. Эта улица – куда она вела? Вдруг решившись, с чувством веселья и ужаса, она вошла в ярко освещенную дамскую парикмахерскую. Полный пожилой мужчина, похожий на доктора, в белом халате, усадив ее в кресло, таинственно спросил: – Что будем делать, мадам? Марья обмерла от смущения и тихо сказала: – Постричь голову… Работая, он беседовал с Марьей. – С автозавода? – спрашивал он. – У меня много клиентов оттуда… Дочка там работает… Марья, глядя исподлобья в зеркало, видела, как падают обрезанные косицы черных волос, – ей делалось смешно и грустно, страшно и весело. Когда Ильинишна поглядела на Марью, ее разобрал такой смех, что она только вскрикивала. – Ну и ну, – с трудом выговорила она, – вот это я понимаю! Дмитриевна перекрестилась, а Вера деловито спросила: – Это ты где, на углу или в дамской? – В дамской, – виновато ответила Марья. Она смутилась и не знала, чем объяснить свое легкомысленное поведение. Выручил ее приход Александры Петровны. – Хвалят тебя на заводе, разговор идет о тебе, Марья, – сказала она, – на цеховом бюро про тебя целые анекдоты рассказывали… – Яки анекдоты? – быстро спросила Марья. – Сменщик твой: как ты инструмент ему чистишь, в ящик газеты постелила. – Она рассмеялась и сказала, обращаясь к Ильинишне: – Она знаешь что делает: ролики на конвейере тряпкой обтирает. А вечером Крюков неожиданно сказал Марье: – Может быть, в клуб пойдешь? Женщины переглянулись, рассмеялись и хором сказали: – Наш Алеша ни одной не пропустит… – Нет, правда, – серьезно сказал Крюков, – картина хорошая: «Под крышами Парижа», почему бы не посмотреть человеку? Я два раза собирался, а она сегодня последний раз идет. |
||
|