Губин Валерий ДмитриевичТарелки, тарелки

Валерий Дмитриевич ГУБИН

ТАРЕЛКИ, ТАРЕЛКИ...

Фантастический рассказ

Злой и раздраженный бесконечной возней с рукописью, спорами с редактором, сильной жарой, Борис приехал отдохнуть к деду на дачу. Тот усадил его в беседку, налил полную тарелку свежего меда, нарезал хлеба. Сам сел напротив и стал посматривать на Бориса хитрыми глазами. Борис понял, что у деда новые идеи, он хочет обсудить их с ним, но пока не поддавался.

Запивая мед ледяным молоком, он понемногу расслаблялся, от души отходило, и он чувствовал себя все лучше и лучше.

- Как думаешь, - не выдержал наконец дед, - война будет?

- Кто ж его знает, сейчас с каждым годом обстановка ухудшается.

- А я вот точно знаю, что не будет - они не позволят, - торжественно заявил дед.

- Кто это они?

- Ну эти, которые на тарелках летают. Они давно за нами следят, контролируют, но пока не вмешиваются. А в случае чего обязательно вмешаются, предотвратят. Они - сила.

- Да кто же это они?

- Я не знаю, может, инопланетяне, а может, у нас где-нибудь хоронятся, например, в Гималаях, в самых неприступных местах. Я их спрашивал, но они этого не говорят.

- Так, значит, ты с ними уже разговаривал? - Борис отложил кусок в сторону и приготовился к самому худшему.

- А как же! Их тут у нас летает очень много.

- Сколько же?

- Многие тыщи! - дед с заговорщицким видом наклонился к Борису, - они там за забором на пустыре сели. Ну, знаешь, там еще фабрику собирались строить. А у них теперь что-то вроде аэродрома. А один напросился и свою тарелку ко мне в сарай поставил.

- Ты, дед, видимо, на солнце перегрелся.

- Молчи, сопляк! Как с дедом родным разговариваешь? Пойдем, покажу, Фома неверующий.

Подошли к сараю, и тут дед в нерешительности остановился:

- Понимаешь, они не всем показываются. Тем, кто душой темен или недоверчив, от тех они прячутся, маскируются, так что ты учти.

Он распахнул ворота, и Борис увидел большую, очень ржавую кровать с никелированными набалдашниками на спинках.

- Откуда ты притащил эту рухлядь? У тебя, вроде, такой не было.

- Говорят тебе - это тарелка, - дед перешел на шепот, - не доверяют они, видно, тебе, вот и превратили ее в кровать.

- Но ты ведь тоже кровать видишь?

- И я из-за тебя. Пришел ты недобрый, уставший и насмехающийся, это они сразу улавливают и прячутся.

- Ну, бог с ней, с твоей тарелкой. Я пойду вздремну, да и тебе не мешало бы отдохнуть. Ты только бабушке не трави про это, а то она тебе прочистит мозги.

- Балбес ты этакий! - рассвирепел дед. - Думаешь, тронулся старый дурень? А ну пойдем, пойдем на пустырь, я тебя с ними познакомлю. Посмотрим, что ты запоешь.

- Не пойду я, дед. Спать хочу.

- А я говорю, пойдем, - рявкнул тот.

Борис вздохнул и поплелся за ним к забору, проклиная про себя внезапно спятившего деда, несносную жару и собственную мягкотелость. Они отодвинули две оторванные снизу доски и выбрались на пустырь. Недалеко от забора среди кустов вереска расположился у костра цыганский табор. Стояли две палатки, возле них наваленные в кучу разноцветные узлы, всевозможное тряпье.

- Вот черт, ничего не выйдет, - шепнул дед, - видишь, под цыган работают.

- Ну и хитрецы, - Борис старался больше не раздражать деда побесится и успокоится, - очень удобная форма маскировки.

Но тут он увидел за палатками две точно такие же ржавые кровати с никелированными набалдашниками, а чуть дальше, у кустов дикой смородины еще одну, а за кустами у других палаток - еще добрый десяток кроватей, раскиданных как попало.

- Неужели они кровати за собой таскают? Впрочем, они, кажется, на колесиках.

- Это не кровати, а тарелки, - отозвался дед, - я буду говорить, а ты стой и молчи.

Они подошли к костру. Огромный, устрашающего вида цыган с черной бородой жарил над огнем целую палку колбасы, нанизанную на железный прут, напоминающий шпагу. Две женщины в неописуемых одеждах, сидя рядом, кормили детей, еще один цыган спал, широко открыв рот, а через него по очереди прыгали несколько грязных оборванных мальчишек.

- Здравствуйте, - заискивающе произнес дед.

- Здравствуй, коли не шутишь, - свирепо зыркнул на него цыган и снова углубился в созерцание шипящей колбасы.

- А это вот мой внук, в гости приехал, хороший он у меня парень, ученый!

- Чего же в нем хорошего, - цыган даже не взглянул на Бориса, ничего хорошего в нем нет, злой он и любопытный. Ишь как брезгливо нас рассматривает. Для него мы вроде и не люди.

"Откуда он узнал, как я на них смотрю", - подумал Борис, а вслух сказал:

- Ошибаешься, дядя, с чего это мне вами брезговать. Да и любопытствовать тут нечему. Вот разве кровати ваши...

- Ну а раз нет ничего, то и идите отсюда, - вступила одна цыганка, ходят всякие и днем и ночью, как будто здесь цирк какой...

- Да вы не сердитесь, товарищи, - опять залебезил дед, - мы просто зашли поздороваться, спросить, не надо ли чего. Вы же меня знаете, я вон в том доме живу...

- Тебя знаем, - оборвал деда цыган, - а его нет. Может, он и не внук тебе никакой, непохож вроде, - цыган по-прежнему не отрывался от колбасы, - да и глаз у него дурной.

- Ладно, мы пойдем, не будем вам мешать, - дед потянул Бориса за рукав, - если чего надо, заходите.

- Спасибо, спасибо, - буркнул тот им вслед.

Придя домой, они увидели, что бабушка уже хлопочет в беседке, собирая ужин. За столом Борис попробовал было заговорить о цыганах, но дед предостерегающе приложил палец к губам.

"Может, он и не совсем спятил, раз от бабки скрывает, - решил Борис, - а вдруг тут и правда что-то кроется. Как объяснить, например, такое изобилие кроватей. Да и дед вроде раньше никогда не болтал по пустякам. Надо подождать до завтра, может быть, что-нибудь и выяснится".

После ужина Борис, непрерывно зевая, посмотрел телепрограмму, ничего путного не было, он улегся на диван, накрылся газетой и задремал. Слышал сквозь сон, как подходила бабушка, требовала, чтобы он разделся и лег по-человечески, как дед звал собаку и ругался на нее, но проснуться и встать не было сил.

Разбудил его комар, звонко запевший в ухе. Борис сбросил газету и сел. Было уже совсем темно. Он вышел на крыльцо и увидел на пустыре за забором свет от костров.

"А что, если я сейчас проберусь к ним, посмотрю, чем они там занимаются".

Он с трудом нашел в темноте оторванные доски, пролез и крадучись направился к кустам, за которыми горел костер. То, что он увидел, не столько поразило, сколько озадачило его. У костра стоял давешний цыган, но выглядел он совершенно иначе, чем днем. На нем был плотный облегающий камзол с широким белым воротником в гармошку, на ногах сапоги со шпорами, подстриженная и сильно урезанная борода выдавалась вперед острым клинышком. Поставив одну ногу на бревно, а обеими руками опираясь на эфес воткнутой в землю шпаги, он тихо, но внятно говорил кому-то, стоящему во мраке:

- Вальехо! Все дороги к замку просматриваются с башни, а сам замок окружен каталонцами. Это не люди, а бешеные собаки, маркиз хорошо заплатил им, и они за деньги растерзают любого. Но я верю в твою ловкость и смелое сердце. Да поможет тебе Бог и сегодняшняя темная ночь!

Кто-то укутанный в плащ вышел из мрака, встал перед цыганом на колено, поцеловал ему руку, потом снова скользнул в ночь. Вскоре Борис услышал удаляющийся топот лошадиных копыт.

"Наверное, все-таки заметили меня и опять придуриваются", - с досадой подумал он.

Цыган стоял неподвижно и смотрел в огонь. Тут Борис почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо, и женский голос прошептал:

- Ты что тут высматриваешь?

Он резко повернулся, чья-то тень мелькнула в сторону, он бросился за ней и схватил длинные холодные пальцы. Она засмеялась:

- Пойдем к моему костру.

В свете костра он увидел длинное черное платье и огромный красный бант в волосах. Она, продолжая смеяться, обняла его за талию, подвинула к самому огню, заглянула в лицо.

- Это ты приходил к нам сегодня днем? - ее глаза, подсвеченные костром, смотрели с любопытством и без всякого смущения.

- Я. Вместе с моим дедом.

- А ты веришь в любовь с первого взгляда?

- Я как-то никогда об этом не думал, - смущенно забормотал Борис.

- А ты сейчас подумай, - она еще теснее прижалась к нему и опять заглянула в лицо.

- Право, не знаю, наверно, это несерьезно, если с первого взгляда.

- Ну, конечно, по-вашему надо сначала пуд соли съесть, узнать человека как следует, а потом влюбиться. Но ведь это уже не любовь, а привычка. Любовь - она как удар молнии, а если ее нет, то и ничего нет, все остальное сам человек придумывает.

- Тогда, наверное, большинство людей живет без любви?

- Конечно, а ты как думал? Разве ты прикидываешь предварительно, прекрасен ли этот костер, горящий в ночи, или эти крупные звезды над головой? Ты либо видишь эту красоту, либо нет. Люди чаще всего ничего не видят и сочиняют себе любовь, красоту, разные чувства, а потом стреляются от тоски. Только если смотришь с любовью, можно действительно увидеть и понять что-нибудь. То, что для других закрыто.

- Это только вы, цыгане, такие романтики, только этим и живете любовь, страсть, черное и белое...

- Какие цыгане! Ты слепой, как новорожденный котенок, и такой же забавный. Говоришь, как днем, а сейчас ночь. Посмотри, какая ночь и какая великая загадка скрыта в этих темных кустах и в этих длинных тенях. Эта ночь не для сна, только сейчас твоя душа может прозреть, и в ней завяжутся первые ростки мудрости. Хочешь, я тебе спою?

Из темноты вышел человек с гитарой, приглушенно зазвучали первые аккорды, она закружилась вокруг костра и запела чудесным низким голосом. Тут Борис почувствовал, как что-то острое уперлось ему в спину. Он испуганно обернулся и увидел всадника в рыцарских доспехах с копьем наперевес.

- О, чужеземец, - сказал всадник, - почему ты нарушаешь наш покой и мешаешь отдыхать бедным артистам?

Он копьем толкнул Бориса в грудь, тот попятился, потом повернулся и побежал, слыша сзади топот копыт и жаркое дыхание лошади. Вслед громко хохотала цыганка. Борис бросился к забору и с радостью увидел дыру, которую забыл заложить. Он едва успел проскочить, и тут же копье с силой ударило в забор.

Борис остановился только возле дома, перевел дыхание и с удивлением почувствовал, что не испытывает никакого страха, даже никакого недоумения, наоборот, на душе у него легко и радостно. Так радостно, что он вдруг начал громко и счастливо смеяться. Потом спохватился, что испугает стариков, затих и, стараясь не скрипеть половицами, прошмыгнул в свою комнату.

Утром он проснулся с тем же ощущением счастья, распахнул окно и долго смотрел на осыпанный росой сад, на яркие пятна малины в кустах, и думал о том, как он еще молод, как много ему предстоит прожить, и вместе с тем какое-то неясное, тревожно-томительное чувство временами пронизывало его, подобное острому запаху проснувшихся цветов.

"Может, и в самом деле моя душа начала прозревать сегодня ночью?"

Бреясь потом, он услышал странный шум на улице. Выключив бритву, он выглянул в окно и увидел, как прямо над домом, со свистом рассекая воздух, проносятся летающие тарелки, очень много тарелок - красных, голубых, синих - их становилось все больше и больше, они летели к дальнему лесу на горизонте, и постепенно их свистящий шелест все сильнее начинал походить на торжественную прекрасную мелодию.