"Той победной весной" - читать интересную книгу автора (Аббасзаде Гусейн)

СТРАННАЯ ПРОСЬБА

Когда кость срослась, с ноги сняли гипсовую повязку, которая тянулась от ступни до бедра. Нога больше месяца была закована в твердый панцирь и стала вялой, худой, онемела, кожа на ней покрылась синевой. Из-за того, что я долго лежал без движения, ходить было тяжело. Врач поручил медсестре, чтобы она ежедневно делала мне массаж. Нога постепенно стала оживать. Опираясь на палку, я уже мог потихоньку прохаживаться по длинному коридору госпиталя. Мне словно заново подарили мир. Я радовался, что не буду калекой. Правда, еще месяц назад, увидев, как я обеспокоен своим ранением, врач сказал: "Ни о чем не тревожьтесь, лейтенант, еще и в футбол играть будете". Но в то время его слова показались простым утешением. Я не поверил врачу. Остаться в двадцать с небольшим калекой, всю жизнь бродить с палкой в руке… Когда я представлял это, меня охватывал ужас. Теперь тревоги полностью отступили.

В дни Берлинской операции в наш госпиталь стали доставлять много тяжелораненых. В палатах уже не было места. Поэтому тех, кто, подобно мне, шел на поправку, отправляли в тыл. Меня отправили в большой военный госпиталь в город Гляйвиц. В этом госпитале было намного просторней и во всех отношениях удобней, чем в прежнем. Здесь я попал в палату, где находилось пятеро офицеров. Заняв пустовавшую койку возле окна, я стал присматриваться к соседям. На ближайшей ко мне кровати лежал сероглазый парень с каштановыми волосами. У него было красивое смуглое лицо, тонкие усики, и сперва я принял его за земляка, кавказца, но потом узнал, что он украинец, из Харькова. Звали парня Ярославом, а фамилию он носил обычную, украинскую – Василенко. На фронте старший лейтенант Василенко командовал танковой ротой.

Когда я разместил свои немудреные вещи в тумбочке и присел на кровать, Ярослав сказал:

– Лейтенант, вы с дороги, может, проголодались, так не стесняйтесь, есть шоколад, печенье, возьмите поешьте, до обеда еще далеко; здесь, как на фронте, нет «моего» и «твоего», все наше, общее.

Я поблагодарил старшего лейтенанта, сказал, что не голоден, только очень устал.

– Устали? Ну что ж, место у вас удобное, постель чистая, можете отдыхать сколько угодно. Здесь никто не побеспокоит. На передовой мы изматываемся от бессонницы, а здесь – от отдыха.

В этот день я проспал до обеда. Если бы меня не разбудила медсестра, наверняка спал бы и спал еще.

Вечером в клубе госпиталя показывали кино. Почти все ходячие больные пошли туда. Фильм был не из новых, л его видел, потому остался в палате и читал книгу.

Василенко, лежа на спине, тоже перелистывал какой-то иллюстрированный журнал. Долгое время в палате стояла тишина. И вдруг, повернувшись ко мне лицом, Ярослав сказал:

– Лейтенант, простите, что помешал вам, но… Я оторвался от книги, посмотрел на соседа.

– Хочу попросить вас об одном одолжении.

– Пожалуйста, – с готовностью приподнялся я. И тут Василенко как-то смутился, застеснялся.

– Понимаете, я в гипсе и не могу пошевелиться, а пальцы правой ноги сильно чешутся… Я давно терплю, но уже невмоготу стало. Если вам нетрудно, почешите немного…

Он засмущался еще больше. Видно, обращение с такой необычной просьбой далось стеснительному по натуре старшему лейтенанту нелегко.

– Ну, о чем разговор…

Я отвернул край одеяла, которым он был накрыт, и – ничего не понял: в гипсе лежала всего одна нога – левая. А где же правая, почесать которую меня попросили?

Подумав, что Василенко прижал ее к животу, чтобы удобнее было спать, я приподнял одеяло повыше и – буквально остолбенел: правая нога Ярослава была отрезана выше колена и перевязана накрепко бинтами. Что за странная просьба? Как я могу почесать пальцы несуществующей ноги?

Я молча смотрел на бурое пятно на повязке. Сначала хотел почесать ногу Ярослава поверх бинтов, но потом подумал, что прикасаться к ране опасно: если дотронусь, может открыться кровотечение. Положение мое, что называется, было не из удобных.

Увидев, что я в нерешительности стою перед ним с одеялом в руке, Ярослав забеспокоился:

– В чем дело, лейтенант?

– А?.. Сейчас, сейчас…

Что мне оставалось делать? Я начал царапать матрац.

– Чешете?

– Да.

– Странно, а я ничего не чувствую. Чешите сильнее. Не бойтесь, мне не больно.

– Хорошо…

И вдруг лицо Ярослава покраснело. Обескураженный, он виновато посмотрел на меня:

– Простите, лейтенант, простите… Я совсем забыл, что правую ногу мне отрезали…

Правую ногу Василенко отрезали две недели назад. Как он сам потом рассказал, его танк подбили в окрестностях города Нойштадта. Снаряд пробил башню. Трое из экипажа погибли. Командир чудом уцелел. Тяжело раненного в обе ноги, его с трудом вытащили из машины. Врачи приложили немало усилий, чтобы сохранить старшему лейтенанту ноги, но – не смогли, правую пришлось ампутировать.

Зудят пальцы несуществующей ноги! Это не выходило у меня из головы. Отнятые полмесяца назад вместе с ногой и бог весть где захороненные, как могли они чесаться?! Может, старший лейтенант пошутил? Вряд ли! Какие шутки в таком положении? Тогда что же это такое?

Спросить об этом самого Ярослава я стеснялся, решил узнать у лечащего врача. На следующий день во время обхода, вышел в коридор – говорить о таком в присутствии Василенко было неудобно – и, дождавшись минуты, когда врач переходил из палаты в палату, остановил его:

– Доктор, хочу вас кое о чем спросить… Врач остановился:

– Слушаю, голубчик…

Я рассказал ему историю, которая занимала мои мысли со вчерашнего дня.

Седой, умудренный опытом врач ничуть не удивился и объяснил, что какой бы орган ни изъяли у человека, нервные окончания у него некоторое время не умирают, и больному кажется, что все у пего на месте, он чувствует и боль, и зуд в отнятой части, так что удивляться тут не приходится.

Врач ушел, а я не мог вернуться в палату, все находился под впечатлением его слов. За четыре года войны мне приходилось быть свидетелем многих страшных картин, по сравнению с которыми потеря ноги была обычным, даже привычным явлением, на которые я уже смотрел спокойно, по тут со мной случилось что-то непонятное, виноватый взгляд Василенко все время стоял у меня перед глазами. Этот взгляд словно говорил: "Браток, хотя нога моя давно отнята, она все еще со мной, все еще согревается кровью моего сердца…"

Присев в коридоре на скамейке, я предавался невеселым размышлениям. "Скоро ли привыкнет Ярослав к своему' положению калеки? Скоро ли смирится с невозвратной потерей? Да и смирится ли вообще?.. У меня куда все проще было, и то я паниковал, а каково же ему?.."-думал я. И тяжело, горько было на душе.