"Той победной весной" - читать интересную книгу автора (Аббасзаде Гусейн)

КЕРЕМ

К ночи бой утих. По опыту зная, что немцы в темноте воевать не любят и можно не опасаться неожиданных выходок с их стороны, мы начали устраиваться на ночь в уцелевших зданиях небольшого немецкого городка.

Бойцы нашей батареи разместились в комнатах ничем особым не выделявшегося одноэтажного дома. Пушки мы оставили в полной боевой готовности во дворе, где был разбит небольшой садик, выставили караульных и предались желанному отдыху.

Я лежал на диване в комнате комбата и читал присланный мне из Баку свежий номер журнала "Ветен угрунда" . В это время в соседней комнате, где расположились связисты батареи, послышалась перебранка. Я прислушался. Бойцы о чем-то спорили. Минуту спустя в спор вмешался знакомый густой голос старшины Панкова. Заложив страницу, на которой читал, я закрыл журнал, вышел в коридор.

– И не совестно вам! Вы же взрослые люди! Что, вам и за это наряды объявлять? – стыдил кого-то старшина.

Когда я открыл дверь и вошел в комнату, Панков замолчал. Перед старшиной, опустив головы, стояли связисты Сирадж Мамедов и Керем Фейзи оглы. Лица у обоих были красны, как кожура граната.

Дежурный телефонист, сидевший в углу комнаты, увидев меня, поднялся. Я сделал ему знак садиться. Заметили, конечно, мое появление и провинившиеся, но они по-прежнему не поднимали глаз.

Ничего не говоря старшине и солдатам, я окинул взглядом комнату. Она была чуть ли не вдвое меньше нашей, командирской, и едва ли не вся заставлена застекленными книжными полками. На этих полках золотым тиснением отливали корешки множества внушительного вида книг. Вечером, когда мы заняли этот дом, голова моя была забита совершенно другими делами, и я не смог осмотреть все комнаты. Теперь, глядя на эти великолепные

издания, я почувствовал себя путником, который сгорал в пустыне от жажды и вдруг встретил живительный родник.

Хозяин дома, судя по столь богатой библиотеке, был большим любителем книг, а возможно, даже каким-нибудь специалистом в этой области.

Со вкусом подобранные дорогие книги настолько приковали мое внимание, что я даже позабыл спросить, за что старшина ругал солдат; руки сами собой потянулись к полкам. Лессинг, Шиллер, Мопассан, Достоевский, Гауптман… Эти известные мне имена я сумел прочитать и без переводчика. Целую полку составляли книги о творчестве Рембрандта, Ван Гога, Веласкеса, Бетховена, Моцарта, Гайдна и многих других художников и композиторов, чьи имена тоже были мне знакомы.

Признаюсь, еще с юношеских лет у меня была привычка – к кому бы ни пришел в гости, в первую очередь смотреть на книжный шкаф. И оторвать меня от книг не могла никакая сила. Успокаивался только тогда, когда просматривал все названия. Если же в руки попадала книга любимого писателя, мне словно дарили драгоценность. И сейчас, хоть я и не мог прочитать ничего из этой богатой библиотеки, я наслаждался тем, что могу лицезреть такое богатство.

Как только я вошел в комнату связистов, старшина перестал распекать солдат. Он выжидающе уставился на меня, но, не дождавшись ни слова, не выдержал:

– Товарищ лейтенант, разрешите отпустить их? Я поставил на место том Шиллера и задвинул стекло полки.

– Что они тут натворили?

– Пусть сами расскажут. – Старшина уже поостыл, но чувствовалось, что гнев его полностью еще не прошел.

Сирадж и Керем по-прежнему смотрели в пол.

– Ну, рассказывай, что же ты? – подступил к Керему старшина.

– Вы же знаете всё, что мне еще сказать? – на момент подняв голову, снова опустил ее Керем.

– А вот лейтенант не знает… Керем промолчал.

– Что же он все-таки сделал? – видя, что путного объяснения от солдата не дождусь, спросил я у старшины.

– Да вот, – немного замялся и старшина, – прихожу, а они тут возятся на полу.

– Боролись, что ли? Старшина покачал головой.

– Какое боролись – дрались! Разнимать пришлось!..

Меня очень удивило то, что Сирадж дрался. Этот немолодой уже человек до войны был учителем. Солдаты уважали его за степенность, рассудительность, и, если возникала какая-то неясность, шли к Сираджу за советом. В батарее его называли и отцом, и дядей. Чтобы он поднял на кого-то руку – такое не умещалось в сознании.

– А из-за чего они сцепились?

– Не смогли договориться.

– О чем?

Старшина рассказал, как все произошло.

А произошло следующее. Проверив телефонную линию, ведущую к штабу полка, Сирадж вернулся и увидел, что Керем берет книги с полок, разрывает их на части и сует в горящую печку. Такое отношение к книгам привело Сираджа в ярость. Он кинулся к Керему и начал отбирать у него еще не разорванные тома, чтобы снова сложить их на полку. И тогда в ярость пришел Керем. Слово за слово, и вспыльчивый Керем набросился на Си-раджа, повалил его. На шум прибежал старшина, который находился в другой комнате, и разнял драчунов…

Керем был родом из Кедабека. Высокий, стройный, общительный парень, он носил в нагрудном кармане гимнастерки фотографию своей невесты, сделанную сельским фотолюбителем. Когда речь заходила о возвращении домой, о женитьбе, он воодушевлялся, начинал расхваливать свое село, свою суженую, и остановить его было невозможно. Однажды я в шутку-сказал ему: "Эй, Керем, поменьше хвались. Как только кончится война, поедем поглядим, что у тебя за село, что за невеста! Как будешь в глаза смотреть? Оно ведь и ястребу свое гнездо нравится" Он воспринял мои слова совершенно серьезно и ответил: "Нет, товарищ лейтенант, я расхваливаю свое село не потому, что оно мое село. Горы – это для меня жизнь. Их надо видеть, чтобы понять их красоту. Словами ее не передать. Клянусь, если после войны поедете со мной в Кедабек, отец с матерью на каждом шагу будут в вашу честь баранов резать. Вы о городе не думайте. Так, как у нас, нигде не сможете отдохнуть! Девушки в наших местах – кровь с молоком! Не то что городские, у которых лица цвета соломы…" Я продолжал подшучивать: мол, наших городских девушек не ругай, Керемг они услышат тебя – обидятся. Ведь кто может знать, что еще в жизни будет? А вдруг по дороге с фронта встретится тебе в Баку такая красавица, что ты совсем голову потеряешь? Но Керем с прежней серьезностью ответил: "Можете мне поверить, товарищ лейтенант, даже если девушки всего мира упадут к моим ногам, я не променяю на них свою Сарабейим". И прочитал стихи, подражая ашугу Керему:

Старшина показал мне три-четыре разорванных книги:

– Вот как он их… Мы их обратно на полки поставили… Жалко выбрасывать…

Я тоже рассердился на Керема, но не стал ругать его при всех, знал: Керем очень гордый, любое грубое слово – для него нож острый. Предпочтет, чтобы его избили, только бы не задевали самолюбия.

– Ладно, – сказал я старшине, – вы займитесь своими делами, а с ним я сам поговорю.

Я прошел с Керемом в свою комнату.

– Тебе не стыдно? – спросил я его, когда мы остались наедине. – Разве можно поднимать руку на человека старше себя? Не ожидал от тебя такого, совсем не ожидал.

Керем сконфузился.

– Товарищ лейтенант, меня слова Сираджа обидели. Что он, в самом деле, накинулся на меня?! Портишь, мол, такие чудесные книги! Выходит, ценит меня меньше этих фрицевских каракулей. Я как услышал это, клянусь, кровь ударила в голову. Был бы кто-нибудь другой, задушил бы его. Только потому и сдержался, что это был дядя Сирадж…

Да, драка могла дорого обойтись невысокому, худощавому Сираджу. Большие руки Керема были сильны и цепки, как клещи. Хорошо, что старшина оказался рядом…

– Керем, но Сирадж прав. Нельзя портить такие прекрасные книги, – сказал я солдату.

Керем удивленно отступил.

– И вы так думаете, товарищ лейтенант? И вам жалко этого фрицевского добра?

Меня не удивил вопрос Керема, успевшего получить. лишь трехклассное образование, никогда не спускавшегося с гор, где он родился, и впервые увидевшего город, только когда его призвали в армию. Он, может быть, первый раз в жизни слышал фамилии авторов книг, которые-хранились в этом доме. Но что я мог сказать ему? Как растолковать, чего эти книги стоят?..

Вспомнились начальные строки из поэмы Генриха Гейне «Германия», которая была переведена на азербайджанский язык:

Я прочитал их Керему. Стихи солдату понравились. Он перестал хмуриться. И тут же в ответ сочинил еще-одну гошму:

О Родине напомнив, разбередил ты раны, Мне Кедабек напомнил сады Азербайджана. Лишь там, в горах, найду я для сердца утешенье, Меня туда пустите хотя бы на мгновенье…

Большие карие глаза Керема, который вспомнил родные места, свой дом, увлажнились. Может быть, мысленно он опять перенесся к своей Сарабейим?..

Я поднялся, прошел в комнату связистов и принес оттуда книгу о творчестве Рембрандта, показал Керему репродукции картин "Ночной дозор", «Даная», "Возвращение блудного сына". Книга заинтересовала Керема.

– Разрешите посмотреть, – попросил он.

И, положив книгу на колени, стал перелистывать ее, молча рассматривая репродукции всемирно известных шедевров.

Я наблюдал за его лицом. Оно менялось в зависимости от того, репродукцию какой картины он смотрел. Керем то улыбался как ребенок, который увидел во сне что-то хорошее, то его густые черные брови сходились, широкий лоб покрывался морщинками; то, сжав губы, он задумывался. Наконец, оторвав глаза от книги, он изумленно покачал головой.

Я взял у него книгу и хотел было положить ее на стол, но Керему вдруг показалось, что я хочу бросить ее в печку, и он крепко схватил меня за руку:

– Вы что, товарищ лейтенант!..

Мы посмотрели друг другу в глаза и, словно сговорившись, рассмеялись.