"Инго и Инграбан" - читать интересную книгу автора (Фрейтаг Густав)

8. Под колокольным звоном

Когда лишенные мира вышли из каменной пещеры на открытый воздух, солнце уже закатилось и бледный свет луны лежал на древесной листве. Инграм поспешно пробивался частым кустарником, а девушка с трудом следовала за ним. Наконец они вышли к опушке леса. Перед ними лежала открытая местность, а над головами расстилалось ночное небо. Вальбурга заметила, что ее спутник высоко держал голову, а речь его звучала властительно, как и подобает воину.

– Подле леса на восток пролегает дорога к «Вороньему двору». Мы отправимся туда и на родине я найду и врагов моих, и месть.

– Скажи, что ты замышляешь?

– Я хочу смыть позор ивовых прутьев, жажду крови Ратица! – мрачно ответил Инграм. – Иначе будет вершиться судьба моя, Вальбурга. Преданная сердцем, ты хотела устроить мне мирный возврат на родину, но невидимые воспротивились этому. Сказанное раненным в пещере иной принял бы за неразумный бред или неверные предположения, но я знаю, что каждое его слово правдиво. Я знаю сорба, я видел, как горели его глаза и полагаю, что Ратиц поклялся отомстить мне, как я ему. Я чувствую, что сорбы уже несут головни, чтобы сжечь мой двор. Когда старик уехал с мызы?

– Вчера в полдень.

Инграм кивнул головой.

– Значит, послы находятся в безопасности по ту сторону Заалы, и сорб волен делать все, что ему угодно.

Девушка подошла к нему.

– Однако не здесь, а далече отсюда отдыхают они на лесной дороге, – объяснил он. – Вижу я Ратица и моего коня с путами злодея. Узнаю витязя Мироса и всех его товарищей. Они расположились станом у священного леса, близ вершины, на которой находится жертвенник громовержца. Место это удобное для сокрытия съестных припасов, необходимых им на возвратном пути. Не высоки их огни, над ними высятся дубы. Сорб взял только часть своего племени, около сотни самых резвых коней, не осмеливаясь перевалить за горы со всей ратью. Он знает, что только быстрота ему в подмогу. На рассвете он хочет нагрянуть на наше селение. Все ясно вижу я, а между тем никого не могу позвать, да и никто не поверит моим словам!

– Я стану говорить за тебя, чтобы спасти других, – сказала Вальбурга.

– Ты все заботишься о монахе? – сурово спросил Инграм.

– Если бы я не делала этого, стал бы ты почитать меня? – спросила Вальбурга. – Под его кровом покоятся мои братья.

Послышался лай собак.

– Это двор Азульфа, – сказала Вальбурга, указывая на кровли, блестевшие при лунном свете в нескольких полетах стрелы от дороги.

– Истинно, дурно кончились все старания мои, – вскричал Инграм. – Прежде мысли мои носились резвыми конями, ясна и тверда была моя воля, но теперь пресмыкаюсь я свиным ходом, враждует во мне любовь с ненавистью. Многих, кого я ненавижу, приходится теперь уважать, как друзей, а причинивших мне зло – предохранять от опасности. По-моему тяжек такой разлад в душе. Если новый Бог превращает конские ноги в свиные, то вскоре воины сделаются женщинами.

Однако он подошел к усадьбе, постучал в ворота и трижды испустил воинственный клич турингов. Сторож спросил грубым голосом:

– Кто так грозно стучится и возвещает войну среди ночной тишины?

– Сорбы едут горами, – ответил Инграм. – Разбуди твоего господина и пусть он поторопится, если желает спасти епископа.

– Прежде всего скажи, кто несет столь суровую ночную весть?

Тогда девушка ответила:

– Вальбурга, находящаяся во дворе епископа, – и они быстро скрылись, прежде чем сторож успел посмотреть вслед ночным призракам.

То же самое они возвестили во всех дворах, лежащих на их дороге, а по прибытии в родное село Инграм предупредил сторожа, спавшего в приворотной сторожке. Выло уже за полночь, когда они поднялись из села: последние лучи закатывающейся луны падали на новые кровли мызы, но двор Инграма сумрачно стоял в тени деревьев. Инграм остановился там, где тропинка отделялась от деревенской дороги.

– Вот двор моих отцов, а вон там живут твои братья и монахи. Быть может, они снова примут тебя, хотя ты и лишена мира. Выбирай, Вальбурга.

– Я избрала тебя, – ответила девушка. – Но и ты не забывай о детях.

Инграм одобрительно кивнул головой и повернулся к мызе.

– Где спальный покой монахов?

Вальбурга привела его к новому дому.

– Осторожнее, – сказала она. – Во дворе всадники графа.

Но Инграм не обратил на это внимания и постучал в ставни.

– Если юноша, называемый Готфридом, находится здесь, то пусть он послушает.

В доме зашевелились.

– Не твой ли голос, Инграм, зовет меня? Слушаю, спутник мой.

– Вольфгенос называюсь я, – вскричал Инграм, – и не спутник я твой, а враг. Но как ты протянул руки под ивовые узы, чтобы освободить другого, то вот тебе предостережение от живущего среди диких скал. Пронеслось в лесу, будто Ратиц едет горами, чтобы полонить епископа, а вас погубить. Постарайся спасти себя и любимых тобой: близится гибель ваша.

Дверь отворилась и на пороге показался Винфрид. Копье в руке Инграма дрогнуло, но он повернул голову в сторону в то время, как Винфрид говорил.

– Тревожно твое предостережение, но его недостаточно для спасения других. Ты или кто-либо другой видел приближающихся сорбов?

– Только умысел их стал мне известен, – ответил Инграм.

– Когда ждешь ты нападения?

– Сегодня на рассвете или завтра.

– Сегодня день Господень, на рассвете Царь небесный соберет в храме верных своих и защитит молящихся. Лишенному мира тоже готово убежище. Приходи, если желаешь мира.

– Не хочу я твоего мира, – сказал Инграм. – Волк и волчица удаляются от твоей ограды.

Он ушел быстрым шагом и Винфрид видел, как две скользящие по дороге тени исчезли по направлению к «Вороньему двору».

Инграм отворил маленькую дверь, незаметно прорубленную в частоколе и через ограду и ров помог девушке войти во двор.

– Не завиден приход невесты в дом жениха, – гневно пробормотал он. – Собственные собаки нападут на меня.

Но через мгновение псы с радостным лаем запрыгали вокруг него.

– Молчите, звери, слишком радостно разносится по долине ваш привет.

Он постучал в блокгауз, в котором находилась комната Вольфрама.

Все трое встали под липой и начали поспешно совещаться.

– Вот почему смеялся плутоватый старик, когда я дал ему сукно, а он так умиленно поглядывал на наши кровли, – вскричал изумленный Вольфрам. – Если все так, как ты говоришь, то сорбы грозят нам опасностью сегодня или на днях. Но они еще не прибыли, и можно подумать о защите двора.

– Покинута кровля изгнанника, – ответил Инграм, – и копья соотечественников не станут защищать ее, если бы даже и могли. Чтобы ни случилось, однако, со двором, но я не позволю порадоваться этим конокрадам. Мой Ворон у них, но ни за что не оставлю я им благородную кровь моей конюшни. Необходимо спасти племя кобылиц, славящееся со времен моих дедов и трофеи, которые я добыл у сорбов и храню у очага. Я заседлаю необходимых мне коней, а с остальными и с воинской добычей ты отправишься в долину к «Оленьему лесу» и укроешь их в ущелье, где находится наш тайник.

Вольфрам указал на Вальбургу.

– Разумно ты говоришь, но ведь девушка умеет обращаться с конями. Я покажу ей дорогу в долину, потому что мне не хотелось бы с тобой расставаться.

– Я останусь близ тебя, Инграм, – просила Вальбурга.

– Значит, придется мне сделать ночную поездку, – сказал недовольный Вольфрам. – Но я знаю кое-кого, кто не станет прятаться по долинам. По дороге я постучусь в дверь Альбольда и приглашу его поохотиться на сорбов.

Поспешно зашевелились руки, и несколько времени спустя Вольфрам поскакал с конями вниз, предварительно шепнув Вальбурге:

– На всякий случай я привязал для тебя у ворот рыжего. Конь принадлежит тебе, он из завода твоего отца.

Инграм подошел к девушке, ведя под уздцы коня.

– Выйди из двора под свет ночных звезд. Вот я стою на последней страже перед двором моих отцов и опасаюсь, что ни боги, ни люди не заботятся об отверженном. Когда полетят здесь копья, то не узнаю я, чье оружие поразило меня: старых ли моих ратных товарищей или недругов. Я обречен мечу, а дверь моя – пожарам. Без друзей и товарищей моих стою я на земле перед своей последней битвой. Но если бы впоследствии кто-нибудь спросил обо мне, то скажи, что мужественно я ждал последнего удара. Только по тебе горько тоскую я, из-за меня ты лишилась мира, подобно мне подверглась презрению и стала одинокой. И я тяжко скорблю, чтобы снова не попала ты в руки сорбов. Поэтому обрати внимание на мою просьбу: оставайся со мной доколе нас укрывает мрак ночи, чтобы я мог держать хоть одну человеческую руку. Когда же серый свет падет дорогу, отправляйся назад, к моему старому товарищу Бруно. Человек он честный, снеси ему мой последний привет и он позаботится о тебе ради меня. Как скоро меня не станет, то тебя почтут в народе.

Он крепко схватил ее за руку, и грустная Вальбурга ощутила его трепетное пожатие.

– Ты думаешь о смерти, Инграм, как человек лишенный надежды, но я хочу, чтобы ты жил в свое счастье, и я возлагаю надежды на будущее. Ради этого я пришла к тебе в лес. Иного жду я от тебя, а не того, чтобы в ожидании неприятеля стоял ты на страже у опустевшего двора. Соотечественники поступили с тобой жестоко, но поблизости есть много людей, благосостояние которых должно быть тебе близко. Помыслы у тебя высокие и ты не должен ждать в бездействии, когда нагрянут хищники. Никто лучше тебя не знает лес, никто скорее тебя не разведает неприятеля, поэтому молю тебя, витязь, убедись, не обманут ли ты предположениями? Если же ты скажешь, откуда близятся враги, то легче будет отразить их.

– И ты усылаешь меня в час опасности? – мрачно спросил Инграм. – Не хочешь ли ты отправиться к христианам? Но они столь же беззащитны, как и ты сама.

– Ты говоришь сурово и мне прискорбны твои речи, – вскричала Вальбурга. – Я забочусь не о себе, а о тебе. По священному учению: если тебе принесли вред, окажи им добро.

– Так говоришь ты, – возразил Инграм. – Прощай, Вальбурга, я уезжаю.

Но девушка остановила его.

– Еще не пора, возлюбленный! Ты хочешь уйти, но страшно мне, что я сама отправляю тебя на опасность. Если хочешь битвы, то не уезжай: ты должен только предостеречь, чтобы спаслись другие. Я останусь здесь и буду вместо тебя сторожить опустевший дом, пока ты не возвратишься. Помни это. Если же ты хочешь биться с сорбами, то ухвачусь за тебя с просьбой, чтобы не погиб ты в лесу.

Она страстно обняла его, а Инграм поцеловал ее в голову.

– Не тревожься, девушка! Если не захочу, то едва ли сорбы изловят меня. Но я желаю возвратиться и привести вести тебе и твоим друзьям. Пусти меня, милая, уже близится утро.

Он еще раз прижал ее к себе, сел на коня и поехал по направлению к лесу.

Одиноко стояла Вальбурга. Она привыкла видеть людей в опасности, но сегодня она беспомощно заламывала руки и тревожилась обо всех, близких ее сердцу. Мрачный двор напоминал обитель мертвых. Перед ней расстилалась черная окраина леса, в котором таились хищники, и сама она, одинокая, под ночным небом, ожидала часа бегства. Схватившись за гриву коня, она взглянула на добровольно покинутую ею мызу. Там замечалось движение огоньков, люди не спали и поспешно ходили взад-вперед, как бы готовясь к отъезду. Отворились ворота, из которых быстро выехали вершники. Вальбурга догадалась, что это всадники, которых епископ разослал с вестями по стране. Мысли ее снова понеслись за воином, которого отправила она навстречу мстительным врагам. И она стояла таким образом, сложив руки на шее коня и блуждая взором между дворами, лесом и высокими звездами, сияние которых меркло и бледнело в свете близкого утра.

Вдруг в утреннем безмолвии раздался светлый звон, какого еще не слыхивал никто в стране. Медленно и торжественно звучали удары, как бы о некий медный щит, и далеко разносились они в воздухе, напоминая об угрозе и скорби. Звуки неслись по долинам и над лиственным покровом дикого леса. Бегущие женщины, угонявшие скот, и воины, готовящиеся к бою, останавливались и с ужасом глядели то на небо, то на вершины деревьев, словно бы звуки должны были вызвать ответный клич. Но не раздался ни грохот грома, ни завывание бури. Безоблачно закруглялся свод неба и радостно зарделся на востоке диск солнца. Певчие птицы по кустам прекратили свое утреннее щебетанье и запорхали по ветвям. Вороны громким карканьем предостерегали своих товарищей и улетали к мрачным лесам.

– Смотрите! – кричали деревенские жители. – Улетают вороны старых богов!

По нагорной дороге к низменности спускались ратники, неся смерть и пожары в долины турингов. Но и они остановились, изумленные. Окруженный своими воинами, их предводитель поднялся на возвышение, отыскивая открытое место для обозрения страны. А беспрестанный звон все плыл и плыл в небе. Никто не мог определить – откуда он раздается: от земли ли, с облаков или то был сам голос христианского Бога, предостерегающего своих верных детей? У самых мужественных стало жутко на сердце.

Во всей стране, на сколько раздавался в утреннем воздухе зовущий голос, мужи брались за оружие, облачались в воинские доспехи и по всем дорогам спешили к месту, откуда предостереженье поражало их слух. Из дворов, оповещенных лишенным мира, выходили не только христиане, но и язычники.

На башне, сооруженном христианами подле дома епископа, качался колокол и ясным голосом говорил девушке, стоявшей у языческого двора: поди сюда! Сложив руки, Вальбурга прислушивалась к неведомым звукам и, молясь, думала о том, с благоговением ли внемлет предостережению лазутчик, едущий сейчас во мраке леса. Взглянув вверх, она узнала в утренних сумерках отряды приближающихся соотечественников. Сквозь туман, лежащий на деревенских полях, увидела знамена военачальников, сумятицу всадников и отряды вооруженных поселян, которые поднимались к мызе и становились вокруг бревенчатой ограды – места, посвященного богослужению. Из храма, под звоном колокола, она услышала утренние гимны священников, женщин и детей, вспомнив при этом, что братья ее с пением стояли вокруг алтаря и что связанная обетом с Богом небесным, она должна отправиться в общину христиан.

Еще раз взглянула Вальбурга на опустевший двор взяла поводья коня и отправилась на зов. Она привязала коня к одному из деревянных крюков, находившихся на внешней стороне бревенчатого забора, а сама вошла в освещенное здание и у самого входа опустилась на колени подле женщины. Перед алтарем, в епископском облачении стоял Винфрид и свершал священнодействия. Победно и могуществе гремел его голос под звоном колокола, все еще призывающего верных и предостерегающего недругов.

Между тем, Инграм осторожно пробирался среди зеленого леса. Только священной дорогой, ведущей к молитвенному камню, чуждые всадники решились бы на рассвете спуститься в долину. Часто прислушивался одинокий Инграм и нетерпеливо поглядывал на узкие, видневшиеся над ним полоски ночного неба. Когда же первый луч солнца пронесся над вершинами деревьев и серый свет стал падать на его пути, Инграм услышал далекий звон колокола и, изумленный остановился. И прежде в стране франков случалось ему слыхивать привет христианского Бога, но сегодня он ощутил неистовую радость, что чуждый повелитель в пору будил союзников народа. Вокруг него слышались только ночные звуки леса. Инграм знал, что сорбы недалеко и пламенная ненависть ясно представляла ему лицо предводителя сорбов, его лукавый голос. Вдруг он ясно услышал звон оружия и топот спотыкающихся копыт. Спрятавшись за деревьями, Инграм разглядел впереди отряд сорбов, и среди них – ехавшего на его вороном коне Ратица. Кровь бросилась в лицо Инграму. В диком озлоблении, позабыв о всяческой осторожности, он окликнул Ворона по имени, а лошадь, на которой сидел сам, пустил наутек. В лесу раздался воинственный клич, когда сорбы признали своего врага. И началась среди деревьев неистовая погоня.

Инграм, хорошо знавший дорогу, далеко ускакал вперед. Только благородный конь Ратица, возбужденный окликом своего хозяина, широким скоком несся за Инграмом, опередив всех сорбских воинов. Погоня перешла из леса в долину, проторенной телегами, до лесной опушки, невдалеке от деревни, где Инграм, поднявшись на стремена, испустил на поляне свой боевой клич.

Священнодействие епископа было прервано этим кличем. Сторожевые повторили его, воины бросились к оградам и коням, а женщины и дети столпились у алтаря, перед которым высоко подняв крест стоял Винфрид. Увидев перед собой открытое пространство, услышав позади мстительные крики сорбов, Инграм развернул коня и метнул копье в приближающегося Ратицу. Но сорб щитом отразил его и метнул свое в бедро коня, который взвился на дыбы и сбросил всадника на бревенчатую ограду. Инграм остался беспомощно лежать.

Из-за ограды раздался крик ужаса. Готфриду был хорошо известен этот голос. Подобный же вопль как ножом резанул однажды его сердце. Молодой человек бросил блестящий взгляд на Вальбургу, быстро перескочил через ограду и поспешил к Инграму. Ратиц, защищавшийся палицей от вооруженных поселян, бросился вперед и занес смертоносное оружие над лежащим Инграмом. Вдруг перед ним с распростертыми руками предстал Готфрид. Палица свистнула, поразила монаха по голове и он беззвучно упал на землю возле Инграма. В это мгновение Мегингард дернул веревку колокола и снова над головами сорбов раздался сильный клич Бога христиан.

Со всех сторон послышались боевые крики, из леса показались сорбские воины, а собравшиеся вокруг ограды туринги бросились к ним. В дикой сумятице они столкнулись и началась сеча.

Когда Инграм поднялся, то увидел перед собой окровавленную голову Готфрида, а против себя – столб дыма, поднимавшийся над его усадьбой. На одно мгновение он склонился над лежащим юношей, затем схватил палицу сорба, вскочил на лошадь и снова ринулся в свалку. Как безумный носился он среди сорбов, отыскивая орлиное крыло, развевавшееся на шапке предводителя. Он смутно видел, как Мирос собирал воинов своих вокруг знамени, а Вольфрам с отрядом Альбольда направлялся к Миросу, и как сорбов мало-помалу оттеснили к лесу. Инграм во всю мочь помчался к своему врагу, рукой и голосом побуждал соотечественников. Ратиц видел перед собой сверкающие глаза и развевающиеся волосы своего врага, слышал над собой удары колокола, и, разразившись проклятьями, бросился в лес, преследуемый Инграмом. Вскоре туринг одиноко гнался за Ратицом по лесной тропке, ведущей к священной дороге, среди древесных корней, скал и по руслу потока. Не раз сорб пытался свернуть и с кривым мечом броситься на врага, но тропинка нигде не представляла удобного места, а в воздухе все звучал грозный боевой набат.

Во время этой бешеной погони в груди Инграма как бы проносилась зарница радости. Инграм испустил резкий свист, и Ворон остановился, поднявшись на дыбы. Сорб начал бешено хлестать коня плеткой. Преследующий приближался. Видя, что конь не трогается с места, Ратиц спрыгнул на землю и с быстротой молнии вонзил меч в живот Ворона. Инграм громко вскрикнул, а в ответ ему раздался язвительный хохот. Сорб ринулся под гору. Но в то же мгновение в воздухе сверкнула палица, и Ратиц повалился на землю.

Инграм соскочил с коня, схватил оружие и второй раз поразил лежащего. Победитель снял с убитого кривой меч, сорвал орлиное крыло с разбитого шлема и, бросившись на землю, обнял шею Ворона, который взглянул на хозяина верными глазами.

Инграм встал и свирепо взглянул на своего мертвого врага. Тот лежал со сжатыми кулаками, со сведенными членами. Умер и верный Ворон. Посуровевший Инграм повернулся и отправился назад, к дому. Свирепый гнев, некогда возбуждавший его, мгновенно улегся.

Вдруг он услышал слабые звуки и скорбный голос: «Я тоже воин, только ты не видишь этого» – и перед ним предстал образ юноши, некогда так грустно покинувшего Инграма со словами: «Несчастный ты человек». Слова эти беспрестанно раздавались в душе всадника, горячие слезы струились из его очей, а вдали беспрестанно звучал напоминанием и скорбью колокол Бога христиан. И теперь, на возвратном пути, таинства нового учения стали проясняться ему в слабых звуках. Юноша пожертвовал жизнью, как витязь христианского Бога, за человека, который не был ему другом. И в колокольном звоне Инграму слышался голос убитого: «Приди и ты». Он пришпорил коня, поняв, что и его призывал Бог, купивший его, Инграма, ценой воина своего. Невдалеке раздавался воинственный клич турингов, но Инграм взглянул на утреннюю зарю, позлащавшую вершины деревьев и отправился к месту, откуда все светлее и светлее проникал зов в его душу.

Винфрид сидел на ступеньках алтаря, держа на коленях голову убитого монаха и уста его тихо шевелились. Вокруг него рыдали коленопреклоненные монахи и христианки, а за ними, наклонив головы, стояли воины, оставшиеся для охраны храма.

К деревянной ограде подъехал всадник, а одна из стоявших на коленях женщин поднялась и направилась к нему. Вслед за этим в помещение вошел человек без меча, со следами битвы на лице. Все отвернули от него глаза, робко уклоняясь с его дороги, но не обращая на это внимания, он подошел к алтарю и сел на ступеньках у ног покойного, близ епископа, так что труп юноши лежал между ними.

Епископ вздрогнул, увидев подле себя врага, ради которого юноша принял смерть. Инграм положил украшение со шлема сорба на платье мертвого и тихо промолвил:

– Он отомщен. Ратиц убит!

Потом взглянул в лицо епископа.

В Винфриде закипела кровь при известии, что убийца сына его сестры сражен. Он приподнял голову, мрачное пламя сверкнуло в его глазах, но в тоже мгновение гнев его был сменен смирением. Он смахнул рукой орлиное крыло с одежды монаха, приподнял покров с его головы и тихо сказал, указывая на разбитый лоб:

– Господь сказал: любите врагов ваших и благотворите оскорбляющим вас.

И Инграм вскричал:

– Теперь убежден я, что истинно следуешь ты заповедям великого Бога, хоть это трудно и горько для тебя. Я уверовал в Бога этого юноши, добровольно принявшего смерть за меня, врага своего. Такая любовь превыше всякой воинской доблести.

И приподняв покров с лица покойного, он поцеловал его в уста, безмолвно сел подле него и закрыл лицо руками.

– Слово лишенного мира не должно раздаваться в присутствии соотечественников, – глухим голосом сказал Азульф, стоявший за Инграмом. – Если изгнанный находится здесь, то пусть скрывает он голову свою, пока народ не даст ему мира.

– Там горит двор моих отцов, Азульф, и если турингам угодно, то могут они бросить волка в пламя, – ответил Инграм и снова склонился над умершим.

– Убежище для лишенного мира – у алтаря Господня, – сказал Винфрид. – Держи над ним крест, Мегингард и проведи его в твою хижину.

– Оставь меня здесь, – попросил Инграм. – Пока его смертные останки находятся среди вас. Поздно встретился я с моим спутником.