"Большая Берта" - читать интересную книгу автора (Сан-Антонио)

Глава шестая ЧПОК!

Говорят, министерство — это такое место, где опоздавшие на работу сталкиваются на лестнице с теми, кто уходит пораньше.

Я не пожалею чернил и добавлю от себя, что Париж — это такой город, где можно круглые сутки провести в бистро: одно закроется, тут же откроется другое.

Посему мы в мгновение ока, несмотря на то что часы показывали четыре, оказались в малюсенькой забегаловке, где не было никого, кроме почерневшего от угольной пыли хозяина, чрезвычайно ранней пташки с невероятно густыми усищами. Это было кафе угольщиков, примета уходящего времени. Надо забраться в квартал Марэ, чтобы увидеть такие редкости. Узкий фасад, коричневый, почти черный, мутные стекла расписаны замысловатыми арабесками. Внутри — цинковая стойка, связки дров, перекрученные проволокой, щербатый пол, крышка погреба и календари, рекламирующие аперитивы, которые ныне можно отыскать только в музее Пьянства.

Пахло мясными фрикадельками и кофе, сваренным в кофеварке (самая современная вещь в заведениях такого рода).

Хозяин покосился на нас с подозрением. На нем был пиджак из черного тика и картуз. Глядя на старикана, можно было без труда угадать, что хотя он и обретается вот уже лет пятьдесят в Париже, подлинной столицей Франции остался для него родной городок.

— Два кофе, шеф! В большие чашки…

Телефон висел на стене между насыпью из брикетов древесного угля и стенным шкафом, заменявшим кухню. На столике под ним кучей валялись обтрепанные телефонные справочники. Пирамида не рассыпалась лишь благодаря неустанной заботе пауков.

Я выбрал экземпляр, где перечень идет по номерам, и принялся искать абонента, обозначенного цифрами, записанными на заветной картонке со спичками. Детская забава.

— Юст Рожкирпро, — прочел я низким грудным голосом, словно выпевал драматическую арию, — Ножан-сюр-Марн, набережная Генерала Фудруайе, 16.

Имя мне ни о чем не говорило.

Угрюмый кабатчик поставил перед нами две щербатые чашки и налил густую коричневую жидкость, пахнувшую крепче, чем вся Бразилия. Он бросил в пойло по два куска сахара, как было принято у него на родине, воткнул ложки из сплава, напрочь лишенного серебра, затем плюнул на занозистый паркет и раздавил бациллы стерилизующей подошвой.

— Постарайтесь отвлечь хозяина, дорогая, — прошептал я, склоняясь над дымящейся чашкой.

Надо отдать должное Берте: она оказалась ценным сотрудником. Всегда готова к бою. Стоит ей услышать приказ, бросается выполнять, не задавая лишних вопросов.

— Шеф, — густым басом проворковала находчивая, — где тут дамская комната?

Старый брюзга, наливавший себе кальвадос (истинный патриот Оверни вовсе не обязан пренебрегать дарами Нормандии), мрачно обдумывал вопрос.

— Чего? проворчал он, так и не найдя ответа.

— Ватерклозет, — перевела моя помощница.

— То есть хотите сказать “уборная”? — перетолковал на свой лад уроженец сердца Франции.

— Именно, — конфузливо подтвердила Берта.

Хозяин сосредоточенно размышлял, словно его спросили о месте, где он не был с военных лет, и теперь не мог в точности припомнить, как туда добраться. Наконец он выдернул из кармана (почти оторвал от сердца) массивный ключ с толстым шнуром в ушке.

— Вот, — сказал он. — Как выйдете, сверните налево. Идите, пока не упретесь в тупик. Там, в левом внутреннем дворике, увидите старые тачки. За ними дверь в сарай. Откроете его вот этим ключом. Электрический выключатель слева. В глубине сарая дверь в уборную. Не ошибетесь, с одной стороны написано “М”, с другой — “Ж”, а один мой бывший служащий, знатный рисовальщик, намалевал от скуки огромную задницу. И не забудьте потом выключить свет!

Берта взяла Антуана на руки.

— Будьте лапочкой, — жеманно просюсюкала она, — проводите меня. Я такая растяпа, обязательно заблужусь.

Голос звучал слаще меда, взгляд хозяина был чернее антрацита. На секунду мне показалось, что усатый отправит милашку в укромный уголок одну. И все-таки он решился.

— Ладно, пошли!

Проходя мимо, он бросил на меня взгляд, исполненный брезгливого презрения. Папаша, чью дочь обрюхатили и к тому же заразили гусарским насморком, смотрел бы на коварного соблазнителя куда мягче.

— Некоторым женщинам — пробормотал старик, — не грех спросить своих муженьков: на что ты годен?

Припечатав меня словом, хозяин вышел.

Я тут же бросился к телефону, словно потерпевший кораблекрушение к надувному плотику. Никто (разве что автомат) не смог бы набрать семь цифр с такой быстротой, как это сделал я. Заметьте, в номере было больше “девяток”, чем “однушек”.

Сколько времени понадобится заике, чтобы сосчитать до шести? Именно через такой промежуток в трубке раздались тягучие гудки, они неслись с волшебных берегов Марны, столь любезной сердцу покойного генерала Галльени. Вот еще один вояка, который усмирял дикие кущи: Тонкий, Мадагаскар и прочие благословенные регионы. Усмирение заключалось в том, что недовольных мутузили до тех пор, пока наименее недовольные не объявляли себя совершенно довольными. Таким образом военные приобщали их к цивилизации!.. Но о чем это я, нашел время! Только и делаю, что забываюсь и привожу себя в чувство. Прочь, наваждение! Когда я наконец приберу себя к рукам, мне цены не будет.

Шедевры повалятся один за другим. Надеюсь, вы не сомневаетесь?

— Алло! — произнес сонный голос. Прерывистое дыхание с хрипотцой.

— Месье Рожкирпро? — спросил я.

— Его нет! — решительно заявил голос.

— Мне необходимо с ним срочно поговорить.

— Но его нет! — нетерпеливо ответил мой собеседник.

— Где я могу его найти? Это вопрос жизни и смерти! Пауза.

— Кто говорит?

— Поль Маниганс. Дело не терпит отлагательств.

Снова пауза.

— Дайте ваш номер. Если смогу его разыскать, он вам перезвонит.

Настаивать бесполезно. Этот гад следует строжайшим указаниям. Я назвал номер, нацарапанный на белом диске телефонного аппарата брюзги.

Оставалось ждать.

Кого?

Чего?

И сколько?

Я меланхолично прихлебывал коричневую бурду. Наступал роковой предрассветный час, когда уже не ночь, но еще не день. Момент перелома.

Я попытался собрать разбегающиеся мысли. Крикнул: “ау!”, созвал их, построил. Последние несколько часов прошли в ужасающей неразберихе. Все началось с пустяка, а потом пошло-поехало. И на данный момент у меня на руках четыре трупа, одна девица в бегах и пропавшая половина сопливого Пино.

Через открытую дверь я видел мою колымагу. Ее помятое рыло наводило грусть. Не люблю покалеченные вещи. Люди лучше переносят невзгоды. Потери их мобилизуют. Они получают удовольствие от протезов. Ковыляют вприпрыжку, приволакивают ногу. Хоть ползком, но доберутся до места назначения, нужда заставит. Белая трость, инвалидные повозки, вставные челюсти, фальшивые ресницы, накладная грудь, деревянная нога, рука на шарнирах. Они скачут на трех конечностях в толпе, ловко лавируют на колясках, учат язык Брайля, жестов, они изучают тишину! С ними возятся, массируют, приделывают руки-ноги, чуть ли не головы. На них женятся, их балуют, наряжают, обихаживают. Но вещи? Ремонт превращает их в утиль, малейшая поломка — и они уже не способны выполнять свое предназначение.

Я решил, выбрав, возможно, не самый удачный момент, сменить драндулет. Куплю что-нибудь большое, сверкающее, машину богатеев и стану вывозить матушку Фелицию на прогулки. Косоглазый “мерседес”, к примеру! С бархатными внутренностями. А пока на полу моей развалюхи валяется отрезанная голова, завернутая в обноски дуралея, загубившего свою жизнь по слабохарактерности и пристрастию к падали. Уверен, он был искренен, когда совсем недавно оплакивал неудавшуюся карьеру. Старый жулик… Я попытался уразуметь его роль в этой заварухе. Похоже, он следил за малышкой Терезой, за ее передвижениями и действиями и на короткое время позволил ей оторваться от бандитов и передохнуть под мостом Мари. Когда Маниганс увидел меня на тропе войны, то взял комиссара полиции в оборот, надеясь, что я смогу ему помочь. Помочь в чем?

Берта и угрюмый кабатчик не возвращались. Их длительное отсутствие начало меня беспокоить. Я чувствовал себя так, словно меня сглазили. Время шло, а меня охватывала гнетущая тоска. Может быть, давала знать накопившаяся усталость?

Я покосился на бутыль с кальвадосом, оставленную хозяином. Неплохо было бы пропустить стаканчик для бодрости.

Тягостные раздумья прервал звонок. Он звучал грустно, трещал еле-еле. Поверите ли, но я вздрогнул от неожиданности. Проворно схватил трубку и узнал одышливый голос, ответивший мне в первый раз.

— Алло! — сказал я. — Поль Маниганс у телефона…

— Я не смог связаться с месье Рожкирпиро. — Голос звучал как из засоренной трубы. — Сожалею… Позвоните завтра…

Я сообразил, что сейчас он нажмет на рычаг, и засуетился:

— Эй, послушайте! Неужто никак нельзя поговорить с ним немедленно, не может такого быть!

— До завтра… Позвоните в полдень.

Чпок, связь прервана.

Я стоял, прижав трубку к щеке, и слушал вялые гудки. Меня так и подмывало перезвонить астматику. Но потом я подумал: зачем? Хоть прищурься, хоть глаза вытаращи, картина не изменится, говаривал один малый, потерявший глаз. Либо Рожкирпипро не хочет со мной разговаривать, либо его действительно не могут найти.

Следовательно, надо взяться с другого конца. Пользуясь служебным положением, я налил себе полную рюмку кальвадоса. Невозможно устоять перед яблоком и его производными. Вспомните Адама, Вильгельма Телля… Меня перекосило. Впрочем, от такого уксуса даже рыцарское забрало перекосило бы. У хозяина, должно быть, глотка и желудок выложены винилом, если он хлещет эту гадость и не морщится.

Моя прекрасная сотрудница, нежная амазонка Берта не возвращалась. Я отправился на поиски. Старый брюзга что-то говорил о тупике. Первая дверь налево в глубине двора.

И действительно, я увидел армаду тачек у стены угольного сарая, прислоненных оглоблями вверх. Они напоминали раввинов у Стены плача. За тачками брезжил свет.

Я появился в самый разгар событий. Заметьте, открывшееся зрелище не потрясло меня до глубины души. Если уж быть до конца откровенным, я почувствовал легкую неловкость, словно совершил бестактность.

Находчивая Берта выбрала любопытный способ, чтобы задержать кабатчика. Несмышленыша она положила на ворох пустых мешков, а сама взяла в оборот старикана, навалившись огромной тушей и громогласно его подбадривая. Она советовала ему идти напролом и не бояться показаться грубым; взахлеб расхваливала его мужские достоинства; просила действовать не торопясь и держаться подольше; уверяла, что его девочка, крошка, киска, зайчик на все готова и выполнит любые пожелания. “Как ты хорош!” — голосила Берта, призывая в свидетели свою покойную мамочку и утверждая, что сей момент взлетит (затея, учитывая дородность дамы, представлялась не слишком реальной). Наконец она завопила, что земля ее больше не держит! И это было правдой: Берта постепенно проваливалась в кучу угля.

Торговец топливом вспотел и раскраснелся. Берта заметила меня, хотя из черной кучи теперь торчали лишь голова и ноги. Она умудрилась высвободить руку из-под завала и помахать мне.

Неподражаемая! В момент высшего наслаждения она посылала мне дружеский привет.

— Вы только взгляните, — стонала Берта. — Мужчина в его возрасте, а как бьется! Знавала я шалунов, но мало кого можно поставить на одну доску с ним! Какой напор, какая мощь! Сколько тебе лет, папаша?

— Семьдесят три! — прохрипел счастливчик.

— Слыхали? Шестьдесят три года, а он еще хоть куда! Ах ты поросеночек! О, чудовище! На что ж я буду потом похожа! Грязища кругом, все черное, воды…

Последние слова потонули в грохоте, и Берту окутала туча угольной пыли. Антрацитовый холм вздрогнул в последний раз, словно от последнего сейсмического толчка, и развалился. Гора распласталась, родив не мышь, но очумевшего старика и огромную черную корову.

Старый овернец поднялся и утер потную рожу изнанкой картуза, потому что можно происходить из самой глухой провинции, но тем не менее соблюдать правила гигиены.

— Вот что я тебе скажу, недотепа, — торжественно заявил он, — может, я вмешиваюсь не в свое дело, но, похоже, ты бабу впроголодь держишь. Вперед наука будет!

Он помог Берте подняться на ноги и предложил выпить по рюмочке кальвадоса. Я отклонил приглашение. Мы забрали бессловесного Антуана и двинулись прочь.

Хочу уточнить: я припарковал свое убожество у бистро, но не рядом, а на противоположной стороне улицы и немного ниже, так что мы распрощались с кабатчиком, не доходя до его заведения.

Я уже взялся за руль, как вдруг различил смутные силуэты за окнами бистро. К ухажеру Берты пожаловали гости! Здрасьте! И как же я не предугадал такой поворот? Что стало с твоим серым веществом, Сан-А? Высохло?

— Не двигайтесь! — бросил я Берте, прихватил дружка “пиф-паф” и выскочил из машины.

В три кошачьих прыжка я оказался у бистро. Я уже говорил, что стекла были разукрашены арабесками, но краска кое-где облезла, и можно было заглянуть внутрь. Я увидел двух типов. Один был много моложе другого, а второй много старше первого.

Юнца я узнал сразу, хотя никогда прежде с ним не встречался. Однако его фотография лежала в моем кармане. (Мне удалось собрать неслыханное количество вещественных доказательств! А что толку?) Речь идет о молодом Надиссе, племяннике малышки Ребекки. В напарниках у него был стриженный “под бокс” коротышка, с физиономией, исчерченной шрамами. Это он наседал на бравого зануду.

— Говори или я перережу тебе глотку!

К шее старого попрыгунчика был действительно приставлен нож с тонким лезвием[18].

— Что я должен сказать? — прохрипел позеленевший от страха партнер Берты.

— Кто звонил отсюда четверть часа назад?

— Никто не звонил! — выкрикнул хозяин. Ему было невдомек, что я воспользовался телефоном.

Коротышка ударил его по скуле. Неплохой замах, скажу я вам. По угольным усам потекла кровь. В ответ старикан рассвирепел. Вы и представить себе не можете, к сколь пагубным последствиям приводит ярость овернца, если, конечно, вы сами не из Оверни.

Позабыв о приставленном к горлу ноже, возлюбленный Берты схватил первое, что подвернулось под руку, в данном случае длинную кочергу, висевшую на вентиляционной задвижке печной трубы.

— Ах ты паразит, тварь поганая! — взревел кабатчик.

И трах! Бах! Хрясть! Бум! Он лупил противника, не ожидавшего от почтенного папаши такого проворства. Экий удалец! Забияка! Громила! Кочерга исчезла из вида, так споро он ей манипулировал. Когда разворачивается самолет, мы тоже его не видим, но догадываемся о его существовании по тонкому противному свисту.

Злодей со шрамами прикрыл руками голову. Он не пустил в ход ни перо, ни шпалер. А ведь пушка при нем была, как я успел определить наметанным глазом. Кабатчик не сбавлял темпа. Коротышка покачивался, голова превращалась в иссиня-красное месиво.

Вдруг Надисс выхватил из внутреннего кармана пальто обрез длиннее моей руки. Не знаю, где он отыскал такую хреновину, но наверняка не в отделе игрушек магазина “Молодая поросль”.

Настало время вмешаться, прежде чем начнется кровавая бойня.

Я ворвался в бистро.

— Брось это, Шарль, а то придется укоротить тебе руки! — рявкнул я в спину юнцу.

Реакция у мерзавца оказалась отменная. Он молниеносно развернулся и шарахнул меня прикладом. Я почувствовал вкус собственных зубов на языке. В глазах заплясали огоньки фейерверка. Бистро слегка покачнулось. Надисс выскочил на улицу и рванул, прижав локти к бокам. Изумительная скорость! На Олимпийских играх он стал бы чемпионом. Вопрос: доживет ли он до них?

Сообразив, что мне его не догнать, я прицелился. Спина поганца служила отличной мишенью.

И в этот момент в машине заголосил Антуан. Можно было подумать, что малыш протестует. Указательный палец замер на курке. Я не смог выстрелить.

Прищурившись, я смотрел поверх мушки на таявший вдали силуэт. Вспомнил удрученную пару из Сен-Франк-ля-Пера… Ювелир, его жена и преступный сын. Похоже на название постмодернистского фильма.

Мой револьвер дрогнул. Рука опустилась.

Догнать его на автомобиле? Пустая трата времени. Старый квартал насквозь источен узкими улочками, темными закоулками, проходными дворами. Машина проиграла бы ошалевшему беглецу.

Я вернулся в бистро к торговцу углем. Усатый неплохо потрудился. Когда противник свалился на пол, он отложил кочергу и пустил в ход башмаки.

Кабатчик молотил подошвой по черепу, покрывшемуся рубцами. Носа на стриженой башке больше не существовало, рот превратился в кровавую дыру.

— Хватит, папаша! Вы его убьете!

Овернец прекратил забивать пенальти. Кровожадный блеск в глазах погас.

Утолив жажду мести, он принялся подсчитывать потери. В зеркале, без рамки, амальгамы и особой надобности висевшем на гвозде за стойкой, отразилась поцарапанная физиономия.

— Вы только гляньте, что этот головорез сделал с моей внешностью! — возмутился овернец. — Таких негодяев надо отправлять на гильотину!

Я пощупал пульс гориллы и определил, что тот радикальным образом сменил место пребывания.

— Дорогой месье, — вздохнул я, — случалось, мертвецов расстреливали, но никогда прежде их не отправляли на гильотину.

Слово “мертвец” брюзге не понравилось.

— Вы это о чем? Какой мертвец? Где? — проворчал он.

— Здесь, перед вами. — Я указал на бандита, сменившего квалификацию и ставшего жертвой.

Еще один труп — и для подсчета мне уже не хватит пальцев правой руки.