"Слепые тоже видят" - читать интересную книгу автора (Сан-Антонио)

Глава (теоретически) седьмая

Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь бывать в Мекуйанбаре.

Но скорее нет, поскольку ваши головы заняты другим. Все вы авантюристы Коста-Брава, Магелланы Лазурного берега! Первооткрыватели оборудованных туалетами пляжей и морских купален на Адриатике. Если у вас под боком не будет тенистых пальмовых аллей и ресторанов с разнообразной кухней и большим выбором напитков, вы не станете рисковать. Ваше воображение забито картинками Кодака, сограждане мои. На фотографиях, оставшихся от вашего отпуска, всегда есть ваше изображение на фоне памятника какому-нибудь мертвецу или просто скатерти в клеточку. Или вообще ничего. Я вспоминаю, как однажды, отдыхая в Санта-Крузе на Тенерифе, городе старинных построек в стиле барокко, я наблюдал за одной парой тевтонских туристов… Канарские острова, удивительное дело, — если когда-нибудь понадобится уничтожить половину населения Германии, достаточно бросить водородную бомбу на Канары в период между Рождеством и Новым годом. Короче, мои фрицы постоянно снимали друг друга фотоаппаратом. И знаете, что они выбрали в качестве фона? Белую стену! Вы слышите меня? Высокую ослепительную стену! Клянусь вам! Вот вам и фотографии на память! Великолепное путешествие по сказочным островам! Посмотришь, и есть что вспомнить! Мамаша Грета розового поросячьего цвета в штанах-бермудах и цветастой рубашке, в широкой соломенной шляпе и солнечных очках со стеклами двадцать сантиметров в диаметре… И белая, чистая, как Пресвятая Дева, стена! Похожая на экран, на фоне которого немцы делали антропометрические замеры. Показывая фотографии своим друзьям из Франкфурта, они скажут: “Мы на Тенерифе!” И все! Мы на Тенерифе! О, чучела, они останутся верными себе и еврей глупости до конца! Своему мирку! Это уж обязательно! Своей собственной грязи! Вот мы в сортире! А вот мы умерли! Мы в натуре! Кошмар! Если бы они знали, как они отвратительны! Они протухли! Они воняют! Не успели умереть, как снаружи уже покрылись чернотой, будто бы их внутренности вылезли наружу! Тошнит, а? Я бы в жизни не смог привыкнуть к таким людям. Не знаю, куда деваться, чтобы их никогда не видеть. Стать отшельником? Согласен, но с кем? Чтобы хорошо себя чувствовать одному, нужно по меньшей мере раздвоиться. А если ты совсем один, ты уже больше не один. Есть ты! Ты себе составляешь компанию. В то время как с кем-то еще ты фатально отсутствуешь, выброшен! Тот, другой, выгонит тебя и не сможет тебя заменить.

Где-то часам к пяти вечера мы приезжаем в порт Мекуйанбар.

О, удивительный город! Он невидимый!

Как уверяет Берю. Мираж наоборот. Мираж — то, что видишь, а на самом деле этого нет. А здесь ты ничего не видишь, а оно существует! Дома целиком под землей — из-за жары. И никаких признаков жизни. А как определить, где ты? Ни названий улиц, ни номеров домов, нет даже подставок для тентов. Очень мало людей на поверхности. Они медленно шествуют под белыми зонтиками по им одним ведомым проходам между невидимыми строениями. Естественно, что как только мы вошли, мы тут же попали на заметку полиции. Негр, укрывшийся под широкой фуражкой, свистит нам! Мы останавливаемся. Он приближается ленивой походкой. Как комментирует Берю, полицейский смотрит на нас дурным глазом и его рот похож на пару боксерских перчаток, висящих на гвозде.

— Вас это забавляет? — ошарашивает он нас.

— Что именно?

— Вы идете по крыше префектуры полиции!

Мы ему объясняем, что нас вроде как бы черт попутал, но полицейский сухо выносит вердикт:

— С вас сто бананов штрафа! Мы начинаем доказывать свою невиновность.

— Мы не отсюда, господин полицейский!

— Какие доказательства?

— Вот наши документы, держите!

— Я не умею читать…

— Ну тогда цвет кожи. Если вы посмотрите на нас внимательно, то убедитесь, что мы белые.

— Я дальтоник.

Черт возьми, с ними решительно невозможно договориться, с полицейскими Мекуйанбара. И тут мне приходит в башку идея.

— Мы ваши коллеги, дорогой друг. Проводим расследование относительно сигары, пролетевшей две ночи назад. Вы, должно быть, слышали о ней, поскольку полиция знает все. Назначена премия в тысячу бананов за предоставленные сведения.

Тут я слышу, как негр круто меняет отношение. Он кипит от радости и, похоже, даже подпрыгивает на месте и бьет копытом, потому что я начинаю чихать из-за поднявшейся сухой пыли.

— Тысяча бананов! — восклицает он.

— И ни штукой меньше.

— Вам повезло, что вы наткнулись на меня! Я все видел!

— Вы были на дежурстве в ту ночь?

— Нет, я занимался морским разбоем.

— Как это так — вы занимались разбоем, дорогой наш уважаемый коллега?

— Мой брат и я занимаемся им частным образом. Понимаете, у нас есть дом на холме. Хоть он подземный, как и все, но окна выходят на море, с широким обзором, видно всю округу. Ночью я и мой брат по очереди зажигаем прожектор, имитируя маяк Мекуйанбара, который не работает, но указан на всех морских картах. И многие корабли клюют на уловку, понимаете? Они пытаются нас обойти, попадают прямо на скалы — и вдребезги! Как только очередной корабль идет ко дну, мы спускаем на воду лодку и идем подбирать мебель, которая плавает на поверхности, чтобы потом продать антиквару с улицы Жакоб в Париже, специализирующемуся на судовой мебели. Лучше всего, когда тонет английский пароход. Я имею в виду стиль. В прошлом месяце мы выловили очень красивый комод конца восемнадцатого века.

— И значит, вы разбойничали в ту ночь, когда пролетела неопознанная летающая машина? — перебиваю я его.

— Да. Но сначала поклянитесь, что вы отдадите мне премию!

— Конечно, парень, — я же тебе сказал! — горячится Берю. — Тысячу бананов, считай, что ты их уже жрешь! Не волнуйся, рассказывай!

Флик сглатывает слюну.

— Ну вот, значит, верчу я ложный маяк. И вдруг вижу на небе…

— Что-то вроде сигары с огнями? — подсказывает Берю.

Наш собеседник решает надуться.

— Если ты все знаешь, иди получи свою премию и не приставай к людям! — чеканит он.

— Продолжайте, продолжайте, мой друг! — говорю я, сдерживаясь. — Нас интересуют любые подробности.

Полицейский-разбойник успокаивается.

— Да-а, толстая сигара, огромная. Вся в огнях… Она пришла со стороны болот и, похоже, собиралась пересечь море. А потом остановилась — там, далеко, над водой.

— Что, совсем остановилась? — осведомляюсь я.

— Ну да, совсем-совсем.

— Надолго?

— Примерно три закипания воды в кастрюле.

(Тут следует отметить, что, как мы тогда узнали, в Дуркина-Лазо нет часов и население в качестве единицы измерения использует отрезок времени с момента наполнения кастрюли литром холодной воды до появления пузырьков при закипании. Очень оригинально!)

— И что, он потом опять полетел?

— Нет, он взорвался.

— Взорвался?

— С жутким грохотом. Все небо осветилось диким пламенем. Потом горящий шар упал в море и утонул.

— Да, старина, — бурчит Александр-Бенуа, — пикантнеишая историйка, не находишь?

Летающий шар взрывается после того, как устроил небольшую репетицию конца света. Больше похоже на сказку Перро, которую плохо переварили и, не поняв, отрыгнули.

— Нам нужно узнать как можно больше, Толстяк.

Он набрасывается на полицейского:

— Скажите-ка, дорогой коллега, не могли бы вы нам достать лодку?

Тот соображает.

— Гм, трудно.

— Но Мекуйанбар все-таки порт, насколько я знаю?

— Я не утверждал обратного, — гнет свое коллега, — но лодок очень мало.

— Вы же только что сказали, что у вас и вашего брата есть лодка, чтобы собирать мебель с кораблей?

— Мы ее вытащили на берег, но пока не отремонтировали. В ту ночь у нас было происшествие: маяк Мекуйанбара вдруг заработал, а мы подумали, что это наш ложный, и врезались прямо в рифы.

Он утробно вздыхает.

— Дадите еще пятьсот бананов сверху, если я вам найду лодку?

— Обязательно.

— Хорошо, тогда идите к моему брату, он все устроит. Видите холм там справа?

— Вижу, — отвечает за нас обоих Берю.

— Наверху ничего нет, так?

— Да, ничего!

— Это наш дом. Но не перепутайте, потому что там рядом еще один, колдуна. У нас на доме — знак рака, а у Тампукту номер девяносто шесть. Мое дежурство заканчивается только через одно закипание бельевого бака, так что я не могу с вами пойти.

— Это здесь, — объявляет Толстяк, останавливаясь.

Хотя мы поднялись на некоторую высоту, нет ни малейшего дуновения, чтобы освежить наши обожженные физиономии. Везде страшное пекло, исходящее от моря, как от парной бани.

— Что видно? — спрашиваю я.

— Тут вроде написан номер шестьдесят девять, прямо на асфальте, если смотреть с этой стороны.

— А дверь?

— Не вижу, но из земли торчит кусок трубы. Думаю, что-то вроде переговорного устройства. Постой! Есть кто-нибудь? — кричит в трубу Толстяк.

Впечатление такое, будто он орет в Альпах.

Но крик не производит эффекта.

— Никого, — делает он вывод из этого молчания. — Должно быть, это не домофон. Но тогда, значит, труба канализации, что мне вполне подходит, так как у меня лопается мочевой пузырь. Не хочешь присоединиться?

И тут же после этих слов я слышу громкое журчание неудержимого потока.

Но прежде чем он заканчивает облегчаться, до моих ушей доносятся страшные угрозы и проклятья. Тонкий голосок вертится вокруг меня, как потревоженный шершень.

— Окапи! Мангусты! Свиньи! — надрывается писклявый голосок, принадлежащий, как я подозреваю, колдуну, о котором упоминал наш друг морской разбойник, он же полицейский.

Нашему вниманию представлен целый список названий всех возможных и невозможных представителей животного мира.

— В мой фу-фу! Он писать в мой фуфу! — задыхается жертва недержания мочи у моего друга Берю.

— Что это такое — “твой фу-фу”? — обрывает концерт Толстяк.

— Это мой выхлоп! — отвечает несчастный. — Кто тебе разрешил мочиться в мою трубу, а, скажи, зебу, гремучая змея, навозный жук!

— Послушай, папаша, — парирует Берю, пытаясь оправдаться, — сам ты старый пигмей! Я не могу себе позволить дать тебе затрещину, но знай: будь ты сантиметров на пятьдесят больше и лет на пятьдесят меньше, я бы тебе сейчас так врезал, что ты проглотил бы все свои оставшиеся зубы вместе с мостами.

Гном прекращает шаманскую пляску и затыкается.

Нас вдруг окружает звенящая тишина. Слышно лишь прерывистое дыхание старичка. Затем он снова вскрикивает голосом, похожим на звук, который издает хлебный нож, когда им скоблят железную трубу.

— Куси Куса! Мели Мело!

— Какой ужас! — слышу я женский голос.

Но это я так думаю, потому что в реальности я слышу что-то типа “какой ужаш”.

Интересно, кто это еще?

Ответ не заставляет себя ждать. Берю объясняет мне своим верхним каналом (несудоходным), что из-под земли выскочила женщина, молодая, черная, красивая. Но у моего восторженного друга это звучит как “ужасно красивая”.

— Он навел на вас проклятье бракпаф, — щебечет она.

— А что оно означает?

— Он вас сглазил. Вы импотент! — журчит женский голосок. — Ваш секс в течение трех поколений будет инертным. Большой бракпаф ничем не снимается. Тампукту самый великий колдун в Дуркина-Лазо.

— Самый великий! Интересно, как выглядят остальные? — хрюкает Берю. — Видел бы ты этот мешок костей высотой метр десять. У него там что, радионуклеиды на пигментации? Или в башке гамма-излучение? Или антитела господина От-горшка-два-вершка источены жуком-долгоносиком? Он что, запутался в сравнениях с животными? Что ты молчишь, прыщ?

После такого невежливого обращения карманный колдун успокаивается и возвращается в свою нору, а мы поближе знакомимся с девушкой.

Она, между прочим, ни много ни мало, как третья жена брата нашего полицейского разбойника, который, будучи, по всей видимости, большим любителем женской ласки, владеет шестью женами. Мы говорим молодой особе, что пришли от имени брата ее мужа, и просим, чтобы она нас проводила в подземный дом своего полигамного супруга.

Дом состоит из двух объемных кондиционированных помещений. Одно, большое, где находится кухня и спят дамы, другое поменьше, отгороженное циновкой, где живут оба брата. Естественно, что обо всем мне рассказывает Берю, ставший заправским поводырем первого класса.

— Осторожно ставь башмаки, парень! Тут четырнадцать ступенек, одна коварнее другой. Входим во что-то типа передней. А может, в кухню. Вижу подобие печки. В глубине стоят кровати, нет, скорее, матрасы на козлах. Черт его знает! Ага, а здесь еще пять мамзелей. Одна старая, без волос и зубов, другая больше похожа на мулатку, еще толстушка, потом еще одна высокая, одета во все облегающее, и одна совсем девочка. Можно подумать, мы действуем на них, как на овец в стойле: смотри-ка, весь выводок жмется к стене! Уставились на нас, будто мы два Деда Мороза в плавках. Не хочу хвалиться, но все они смотрят на меня. Как у них глаза не выскочат, у кумушек! Какого черта они пялятся мне на штаны? Но что это, черт возьми? А я иду и не вижу!

— А в чем дело?

— Да в чем, в чем! Шакал, коротышка, колдун! Мать моя! Царица небесная! — громко причитает Толстяк. — Если бы ты видел, Сан-А, какая у меня штуковина отросла! Отродясь такого не видал, даже представить не мог, что такое возможно! О, Бог мой, бита!

Бита! Что твоя дубина! Что она там болтала, эта девка, про колдуна? Якобы он у меня опадет на три поколения? Так все наоборот! Самое странное, что я ничего не почувствовал! Почему он так вырос? Как Эйфелева башня! Как же я проморгал? А, знаю, из-за чего так получилось! Я ведь обожрался этих фруктов, или как там, орехов, что купил на улице перед больницей! Что ж теперь делать с этим? Чертей глушить, точно, в самый раз! О, держите меня, джентльмены! Вот чем глубину мерить! Смотри-ка! Даже пуговицы на сутане оторвались! Но это же немыслимо! Ну вот, теперь я стал Его Величеством! А вот мой жезл! Или скипидар! Тьфу, скипетр! О, Боги, я не узнаю свой Пополь! Скажи, на кой хрен мне такое богатство? Реактивный снаряд чистой воды! Чего он так надулся? Что в нем внутри? А если он взорвется? И он растет, парень! Мать твою, мне страшно! Бабы жмутся в угол! Боятся! Зубами стучат! Ой, мне тоже страшно! Мороз по коже! А чего они так испугались? Не видели такого? Вот вам и засуха! Что глаза вылупили? А если мне пригласить одну из них на партию в кегли? Вон ту толстушку? Она мне напоминает Берту. Скажи им, своим дурам, скажи им, что я совсем не страшный. Попроси жирную, пусть проявит гуманизм! Я буду ласковым! Все пойдет, как по маслу! Да что там масло — целый жбан масла! Но мне этот баобаб нужно срочно пускать в ход! Все горит внутри! А ну, толстуха, за дело, а не то я тебе, стерва! Может, заткнешься, а, треска? Что ты орешь, как дура? Видишь, я с тобой разговариваю нежно, терпеливо! Закрой рот, а не то убью! Не видела никогда мужчину, что ли, в апофеозе? Птичка, это надо рассматривать как праздник! Ты что, с ума спятила, так ногами размахивать! Не видишь, мужчина встал во весь рост в твою честь! Ладно, ты пока подожди, созрей, я старушкой займусь — ей, видишь, не терпится! Ну и рожа! Может быть, даже хорошо — по крайней мере отвлекусь! Она ведь не с последним дождем выпала, гренд маза! С тобой ведь небось за последние сто лет такого не случалось, а, бабуля? Ладно, молчи, карга старая! Тебе, видно, не терпится включить после стольких лет центральное отопление? Будешь жаловаться? Валяй жалуйся! Тут, древняя моя, Французская империя вновь во всей своей мощи!

Вот это сцена, друзья мои!

Безумие. Безумие!

Ах, как жаль, что я не могу видеть! Но на слух тоже потрясающе! Не правда ли? Словом, я переживаю грандиозный спектакль!

Я представляю себе эту сцену. Радиоспектакль! Ничего не видно, но все понятно. Голоса актеров, их реплики, шум, все говорит!

Остальные женщины кричат, жалуются, умоляют, гнусят, хнычут, ругают, грозят. Они полностью терроризированы Берю! Толстяк в полном своем великолепии!

Он внушает страх, ужас!

Он выходит из себя! Из своих штанов!

Берю потерял контроль над своей империей чувств. Третья жена, которая привела нас сюда, среди этого шума рассказывает о том, что сделал с Берюрье старик-колдун. Какую порчу на него навел! Они в панике, голубушки! Престиж старого пачкуна тает на глазах, как редкий снег в Сахаре. Он теряет лицо, доверие к нему улетучивается. Его судьбу в стране не трудно предугадать. Ему конец! Его сотрут в порошок! Дни его сочтены!

Но вернемся к нашему Берю. Похоже, старый башмак пришелся впору прекрасной ноге нашего Толстяка. Ноге во всей красе! Ноге века!

Старушка мурлычет, как во времена своей весны. Она задыхается, будто в недалекой предсмертной агонии.

Другие дамы совершенно повержены. Они умолкают. Я слышу, как они сглатывают слюну, тихо переговариваются. Их речь в основном состоит из междометий.

— Он ужасен! — говорит одна.

— Но, кажется, очень даже неплохо! — отвечает другая.

— Наоборот! — заявляет третья (совсем молоденькая, судя по голосу).

Берю с остервенением продолжает стругать дальше. Только щепки летят!

Я слышу его дыхание, скрип во всем доме, уханье старушки. Не знаю, где он, но тряска, как при землетрясении. Что-то падет, что-то разбивается, но никто не обращает внимания на такие пустяки. От потрясающего зрелища у всех сперло дыхание.

Наконец последние конвульсии сотрясают дом, так что осыпается пыль с потолка.

— Уф! Счет открыт! — заявляет Берю. — Смотри, песок из нее сыплется, но ничего карга, еще будь-будь! У нее, видно, ревматизм — плохо двигается! Или мерзнет от старости! Нужно было в пальто завернуть бабусю! Так, чья очередь? Ага, наверное, той плутовки, что показывала нам дом! Иди-ка посмотри на порчу твоего старика-колдуна, любовь моя! Черт с ним, о нем больше не будем! Иди сюда, ну не мед ли, а? Только что я сражался с бабушкой, а он все как новенький. Осторожно, не ушибись об него! Не повреди себя! Не спеши! Ох, какая ты горячая! У тебя, я смотрю, все в норме, и спереди, и сзади. По сравнению с бабусей, с которой я не знал, куда руки деть, ты — так просто божий дар! О господи, за что же ты наградил меня такой махиной? Ух, что это у тебя? Такая маленькая — а подарок судьбы! Фемина! Черная жемчужина! Расслабься, я все сделаю сам! У меня есть такт. Ты моя красавица! Ты прямо создана для длинных путешествий! Не сжимайся, а то будет больно! Прямо насквозь! Повторяй за мной: мы пилим мраморную глыбу. Пилим и пилим. Или вот еще: это праздник для души! Настоящая феерия! Торжество! А, красавица? Потом будешь детям рассказывать на ночь при свечах, как тебя дядя обслуживал. Делай так, чтобы запомнилось! Не колготись, я все знаю сам! Жизнь коротка, моя — длинна! Без паники, малышка! Я тут! Представляю, какую бурю ты сейчас устроишь! Ты красивая, знаешь? Шикарная, тебе очень идет быть негроидной!

И так далее. И так без конца!

Наконец и второй номер программы заканчивается. Но, похоже, что не заканчивается спектакль. Он продолжается! Очевидно, Берю в какой-то момент охватывает паника. Он стонет, рассматривая свое вечнозеленое растение, и зовет меня.

— Эй, Сан-А, что же со мной будет? Этак я всех покрою, а он даже не гнется! Как армированный бетон! Положи поперек доску, и два господина могут свободно качаться, как на качелях. Думаешь, у меня нервы расшатались? Как же прекратить такое солнцестояние? Может, холодной водой? Считаешь, поможет? Постой, я вижу ведро с водой. Обольем… Опустим в воду… Хорошая вода, холодная, как в Париже… Но черт возьми! Шипит, а результат — ноль! Я ничего не могу поделать с этим монстром! Вот чудовище! Слышишь стук? Это я не кулаком стучу по столу! Соображаешь? Это я им как обухом! Твою мать! Это что же, я навечно таким останусь? А как же на люди показаться? Да и вообще ходить, цепляться! Как же быть? Придется ремни надевать, блоком притягивать. Знаешь ремни, как у грузчиков для переноски пианино? Без ортопедии никак — засмеют! Может, профессию сменить? Стать вышибалой в ресторане или банке? Или открыть офис по обслуживанию старых дам, вдов, богатых баб — сам разбогатею! Я бы смог пропустить штук двадцать в день. Даже если по десять, все равно состояние сколотишь быстро. Как думаешь? А Берта будет двери открывать. Тут есть над чем пораскинуть мозгами, а, Сан-А? Или, например, поехать в Данию и там выставляться напоказ в ночных шоу. Они там любят всякие глупости — деньги так и польются рекой! А со своей махиной я быстро стану звездой эстрады. Возьму себе импресарио. Сначала на сцене в свете прожекторов, а затем по дюжине принцесс в день на койке — чистый навар себе в карман. Публика зайдется в восторге! Невиданное дело! Между прочим, и для Франции слава! Престиж! На афише будет написано: “Француз Берюрье!” Ни в одной стране такого нет, а во Франции есть. Скромный парень, бывший флик, принес славу Франции! А, звучит? Я, между прочим, все болтаю и болтаю, а у меня вновь закипает. Что же это такое, братцы? Объясните мне! Ладно, пора выбирать себе новую партнершу! Так, какую? А, ну давай вот эту, длинную, худую! Правда у нее немного с глазами не того, выпучились, а что ж дальше-то получится? У меня есть совесть, в конце концов. Лучше уж возьму мулатку. Немного кофе с молоком поможет развеяться. Хоть бы помогло! Эх, клянусь, если бы Альфред меня видел в этот момент, он бы к моей старушке больше не подкатывался. У-у, старый козел! Во всяком случае, Берта в его сторону теперь бы и не посмотрела!