"Охотник" - читать интересную книгу автора (Хантер Джон)

Глава четырнадцатая О ружьях, охотниках и страхе

Самые мощные нарезные ружья для охоты на крупного зверя имеют огромный калибр — 577 или 600[41]. Пуля калибра 600 весит 900 гранов и бьет с силой, равной четырем тоннам. Если такая пуля попадет в лоб слону, то она отбросит его в сидячее положение. После этого со слоном можно покончить выстрелом из второго ствола. Никакой слон не устоит перед ударом такой пули, если она попадет в нужное место.

Откровенно говоря, я не пользуюсь этими сверхмощными ружьями. Мне немного стыдно признаться в истинной причине этого. Научился стрелять я еще мальчиком, и мне никто не объяснил, что стреляющий должен плотно прижимать приклад к плечу, чтобы уменьшить силу отдачи. При стрельбе из дробовика или легкого ружья это особой роли не играет; однако при стрельбе из сверхмощного нарезного ружья, если приклад недостаточно крепко прижат, он больно ударяет в плечо. Я, конечно, знал об этом, но в разгаре охоты обычно забывал.

В основном я пользуюсь двуствольным бескурковым ружьем калибра 500 фирмы «Голланд и Голланд» с выбрасывателем. У, этого ружья длина ствола 24 дюйма, вес — 10 фунтов 5 унций[42]. По-моему, из нарезных ружей ружья фирмы «Голланд и Голланд» самые лучшие, так же как ружья фирмы «Джемс Перде и сыновья» лучшие среди гладкоствольных. Мое ружье калибра 500 не подводило меня ни разу, иначе мне не пришлось бы писать эти строки.

Вместе с тем я твердо убежден, что неумно охотиться на слона, буйвола или носорога с ружьем калибра менее 450. Однажды во время охоты в Южной Танганьике мне пришлось встретиться с голландским охотником-спортсменом по имени Ледибоор, который горел желанием добыть африканского слона. Он только что прибыл с острова Явы и перед этим убил несколько индийских слонов. Он с гордостью показал мне свое ружье калибра 405[43], которым с большим успехом пользовался на Цейлоне.

Я откровенно сказал этому охотнику, что его ружье слишком легкое. Все африканские животные, даже антилопы, чрезвычайно живучи. Они гораздо более живучи и не гибнут от ран, от которых наверняка бы погибли дикие звери Азии, Европы или Америки. Однако я знаю, что самое трудное — убедить другого охотника в правильности своих взглядов. Он вежливо выслушает тебя, а затем, вопреки здравому смыслу, будет цепляться за свои собственные взгляды. Ледибоор бил слонов в Индии ружьем калибра 405; раз так, считал он, это ружье сможет остановить и нападающего африканского слона.

Несколько недель спустя господин Миллер, ученый-энтомолог, изучавший муху цеце в районе Килосса, случайно проходил мимо моего лагеря и сообщил, что голландский охотник Ледибоор убит слоном во время охоты.

Ледибоор заметил стадо слонов и взобрался на дерево, чтобы лучше стрелять по ним. Он свалил слона и пошел к зверю. Оказалось, что слон был всего-навсего оглушен; он вскочил на ноги и бросился на Ледибоора. Господин Миллер сказал, что, судя по останкам Ледибоора, смерть его не была мучительной.

Слоны убивают охотника разными способами. Некоторые топчут его, иные подхватывают охотника хоботом и натягивают на клыки. Бывает и так: слон убивает охотника, размозжив ему голову одним ударом хобота. Стоит слону убить человека каким-либо способом, и он всегда прибегает к нему в последующих случаях.

Охотясь в кустарниках, ни один охотник не может предвидеть все возможные случайности. Тем не менее я все еще убежден, что такой опытный охотник, как Ледибоор, мог остаться живым, если бы был вооружен достаточно тяжелым ружьем.

Иногда мне приходилось читать сообщения охотников, что после того как они выстрелили из обоих стволов мощного ружья в нападающего слона, слон не останавливался, а продолжал наступать. Я могу по этому поводу сказать, что или у охотника было слишком легкое ружье, или же пули не попадали туда, куда следует.

У слона есть несколько уязвимых мест. Охотники, промышлявшие в давние времена слоновой костью, предпочитали стрелять в ушные отверстия или же немного впереди этих отверстий. Когда пасется непотревоженное стадо, лучше всего стрелять в основание уха. Другое верное место — сердце. Однако попадание в сердце не дает столь быстрых результатов, как попадание в ухо, хотя и при попадании в сердце зверь падает, не пробежав и ста ярдов.

Я предпочитаю бить в лоб: если пуля попадает в лоб, слон падает на колени. При этом пуля пробивает череп и попадает в мозг, вызывая мгновенную смерть. Я чаще всего стрелял именно в эту точку и добивался самых действенных результатов. Когда слон находится на расстоянии десяти ярдов, такой выстрел валит его наверняка. На расстоянии менее десяти ярдов мешает разница между высотой человека и слона. Охотнику приходится стрелять вверх, а пуля ударяет в голову слона под таким углом, что не задевает мозга. Когда это случается, охотнику редко удается сделать второй выстрел.

Однажды я охотился на стадо слонов, которые в самое сухое время года не давали местным жителям подойти к водному источнику. Я подкрадывался к двум слонам-самцам, как вдруг внезапно появился третий на расстоянии менее пяти ярдов. Казалось, что он вырос из земли. Заметив меня, слон свирепо на меня уставился. Я стоял совсем близко, чтобы стрелять в лоб. Нельзя было стрелять ни в ухо, ни в сердце. Оставалось одно — бить примерно на фут ниже уровня глаз: пуля пробивает хобот и попадает в мозг. Слон издох, не успев сделать ни одного шага в моем направлении. Это был, несомненно, смертельный выстрел, но я не желал бы еще раз попасть в такое же положение.

Вспоминаю другой случай, когда выстрел в хобот не оказался столь удачным. С этой охоты я вообще мог не вернуться.

Мулумбе и я шли по следам нескольких слонов-самцов, которые опустошали картофельное поле. Пока мы пробирались через заросли, я услышал треск. Один из самцов обламывал ветки, Мы пошли в направлении треска и едва сделали несколько шагов, как Мулумбе остановил меня. Вытянутыми губами он указал мне на слона, лежавшего от нас менее чем в 12 футах.

Слон спал. Кто-то рассказывал, будто слоны никогда не спят лежа. Это не так. Мне несколько раз приходилось наталкиваться на стада спящих слонов, лежавших на боку и храпевших при этом. Но я знал также, что, если потревожить спящего слона, он может вскочить на ноги в мгновение ока. С того места, где я стоял, виден был только огузок зверя. Мне пришлось бы долго обходить его через густой кустарник, чтобы выстрелить по выбору в уязвимое место. Я стал медленно продвигаться. Впереди меня были густые заросли кустарника. Я пытался пробираться через них по возможности бесшумно. Я ничего не слышал и ничего не видел. Однако внезапно вся стена кустарника, казалось, повалилась на меня. Я инстинктивно глянул вверх. Как только я это сделал, молодое деревцо ударило меня в лицо, задев правый глаз. Наполовину ослепленный, страдая от страшной боли, я увидел тянувшуюся ко мне через кусты тонкую змеевидную коричневую кишку. Это был хобот. Слон вскочил на ноги и бросился на меня столь быстро и бесшумно, что вырос передо мной до того, как я сумел сообразить в чем дело.

У меня почти не было времени вскинуть ружье. Направив дуло на хобот, я нажал спуск. Отдача ружья калибра 500 чуть не вывихнула мне большой палец. Однако сила выстрела заставила слона повернуть; послышался страшный треск кустарника, и слон исчез.

Я попал в него. Кровь из его хобота залила оба ствола и обрызгала мне джемпер. Когда я стрелял, слон уже протянул хобот, чтобы схватить меня.

Некоторое время я вообще ничего не мог делать. Я сел и занялся своим глазом, который сильно пульсировал. Когда боль несколько утихла, я решил пойти по следу животного. После таких переживаний охотник должен во что бы то ни стало продолжать преследование зверя, иначе может навсегда потерять веру в себя и никогда уже не рискнет снова выйти на охоту.

Вместе с Мулумбе мы пошли по кровавому следу. Вскоре след потерялся. Видимо, пуля лишь задела слона. Зверь побежал, чтобы скрыться в самой чаще леса. По правде говоря, слон оказался быстрее и хитрее нас. Когда наступил вечер, мы вынуждены были бросить преследование и вернуться в деревню. Мне удалось застрелить его только на другой день.

Часто мне приходится слышать разговоры о том, что преуспевающий охотник «не знает, что такое страх». Это, конечно, не относится ко мне, и я сомневаюсь, чтобы это относилось к кому-либо другому.

Профессиональный охотник, преследуя опасного зверя, ведет сложную и тонкую игру. Он должен постоянно иметь в виду ветер, характер зарослей, состояние следа, особенности зверя, свои собственные сильные и слабые стороны. Он должен двигаться бесшумно, а это значит, что надо следить за тем, куда ставить ногу, и в то же время не упускать из виду кустарник впереди на случай возможной засады. Охотник должен всегда держать наготове ружье, сняв предохранитель, и, если возможно, не ставить себя в такое положение, при котором нельзя в мгновение ока вскинуть ружье и сделать выстрел. Истинный охотник любит эту игру ума; для него она — дыхание жизни. Если он сосредоточится на этом, места для страха не остается. Он осуществляет тысячи мелочей, о которых часами думал, сидя у костра или же беседуя с товарищами по профессии. Поскольку каждая охота не похожа на другую, охотник постоянно применяет новые приемы. В своем стремлении проверить, насколько действенны эти приемы, он редко думает об опасности.

Я не могу вспомнить случая, чтобы я ощущал страх в момент нападения зверя. Этот миг настолько короток и стремителен, что времени на страх не остается. Я бы сказал, что чаще всего страх охотник испытывает, когда он или его клиент ранил опасного зверя, а тот скрылся в кустарнике. В таком случае профессиональный охотник должен начать преследование. След ясен, поскольку видны следы крови, и обычно ведет в непроходимую чащу кустарника. Охотник знает, что где-то в этом кустарнике его поджидает раненый зверь. В зарослях положение охотника чрезвычайно невыгодно — ему часто приходится ползти на четвереньках. Зверь может напасть на него до того, как он успеет вскинуть ружье. На миг охотник колеблется: может быть, лучше оставить зверя и уйти? Вот тут-то и наступает критический момент, Охотник должен заставить себя пойти навстречу опасности. Стоит ему вступить в заросли — страх пройдет и охотник снова становится квалифицированным специалистом, работающим над выполнением трудной задачи.

Помню, как однажды меня вызвали в Департамент по охране дичи и предложили уничтожить двух ходивших парой слонов-самцов, которые опустошали шамбы жителей в Южной Кении. Один из этих слонов был очень стар, другой — совсем молод. Среди слонов довольно часто возникает глубокая дружба между старыми опытными самцами и молодыми. Два друга покидают стадо и живут в джунглях, образуя своего рода товарищество, куда молодое животное вкладывает силу и острые чувства, а старое — знание жизни и мудрость возраста.

Местные жители знали об этом. Когда они обнаруживали двух слонов, ходящих в паре, они сообщали о своей находке ближайшему белому человеку, занимающемуся охотой. Охотник сразу же пойдет по следу в надежде на то, что один из слонов окажется столетним патриархом с парой прекрасных бивней.

Вместе с Мулумбе мы пошли в деревню, шамбы которой опустошали слоны. Из разговора с жителями деревни я пришел к несомненному выводу, что эта пара слонов — опытные разбойники. Перед тем как совершить набег, они обходили шамбы, чтобы подойти с подветренной стороны. При этом они осторожно нюхали воздух, чтобы убедиться в отсутствии опасности, и всегда уходили с шамб задолго до рассвета, скрываясь днем в самых густых зарослях. Изучив следы, мы обнаружили, что к своему логову слоны также шли против ветра. Наверняка они опасались возможной засады. Их логово было расположено в самой глубине огромного болота, сплошь поросшего крапивой, окруженного зарослями густого кустарника. Выходя из него, чтобы направиться в шамбы, слоны редко пользовались одной и той же тропой. Я был уверен, что эту сложную тактику разработал старший слон, младший был просто способным учеником.

Двое жителей из местной деревни — профессиональные сборщики меда

— заявили, что они знают каждый фут этого болота. Они добровольно вызвались быть нашими проводниками.

Должен сказать, что я не люблю охотиться в компании с необученными местными жителями. Существует широко распространенное мнение, что все жители Африки по природе своей прекрасные следопыты. Ничто не может быть дальше от истины, чем это! Когда возможно, я предпочитаю идти в заросли только с одним помощником — заряжающим.

Вскоре мы обнаружили следы слонов на вытоптанной траве. Когда видишь свежий след, всегда переживаешь волнение. Это чувство охватывает охотника независимо от того, сколько лет он охотился. При одном виде огромных отпечатков сводит челюсти и мороз пробегает по коже. Впереди борьба, а это всегда волнует.

В болоте мы столкнулись с росшей полосами ядовитой лесной крапивой. Когда охотник идет по следу, он настолько увлечен, что едва замечает ее ожоги. Действие яда сказывается позже. Обожженного начинает лихорадить, его одолевает слабость.

По краю болота обычно стоит завеса из жалящих лесных мух, по размеру и форме напоминающих слепней, которые во время уборки урожая своими укусами доводят до неистовства лошадей в Шотландии. Лесные мухи совершенно бесшумны и садятся на человека так же мягко, как пух чертополоха. Затем следует внезапный кинжальный удар хоботка, отсасывающего кровь. Постоянное раздражение, вызываемое этими мухами, вместе с лихорадящим действием крапивного яда отвлекает охотника и делает его небрежным. Он рвется вперед, пренебрегая возможной опасностью, и часто попадает в засаду.

Непрерывным усилием воли я заставлял себя держаться настороже. Такое состояние испытывает выпивший лишнее человек, который чувствует, что ему следует соблюдать осторожность в речи и движениях. До нас донесся треск ломаемой спереди ветки. Это означало, что мы подобрались к слонам. Мулумбе и я быстро проверили свои ружья. Наши проводники отошли назад. Заметив, что, задевая шляпой о ветки, я произвожу шум, я отдал ее одному из проводников. Мулумбе проверил направление ветра, который оказался переменным. Мы решили идти в обход и подкрасться вплотную.

Слоны уже перестали жевать, и в джунглях наступила абсолютная тишина. Мулумбе шел впереди, прокладывая путь через кустарник. Справа начали вырисовываться контуры огромной коричневой глыбы. Мой помощник подвел меня к месту, с которого я мог сделать выстрел. Я прицелился на несколько дюймов впереди уха слона и выстрелил. Огромное животное упало, как бревно. Это был старый слон. Я не мог видеть его бивней, однако в этот момент подходить к нему не хотел и ждал, пока молодой слон выдаст свое присутствие каким-либо движением.

В течение нескольких минут не раздалось ни единого звука. Затем мы услышали, как второй слон стал пробираться через джунгли в нашем направлении. Он услышал выстрел, но, по-видимому, не понял его значения. Он искал своего друга, желая проверить, все ли в порядке.

Как я ни старался, я не мог выбрать уязвимого места, чтобы убить его с первого выстрела, и ждал, пока он подойдет поближе. Вдруг наши проводники, сборщики меда, подошли с тыла и обнаружили убитого слона. Они закричали от радости. В этот момент молодой слон моментально развернулся и бросился бежать. Пока он делал поворот, я навел ружье для выстрела в ухо. С досады я выстрелил, не взяв точного прицела. Нажимая на спуск, я уже знал, что беру слишком высоко — пуля попала слону в верхнюю часть головы.

Как я уже сказал, ни один уважающий себя охотник не оставляет раненого животного в кустарнике. Однако знать о существовании такого неписаного правила — одно, а придерживаться его — совсем другое. Проползая через густой кустарник, охотник испытывает чувство полной беспомощности. Это ощущение можно сравнить лишь с ночным кошмаром, когда ноги отказываются бежать, а какой-то зловещий призрак преследует тебя.

В таких случаях чувствуешь себя в положении мухи, попавшей на липкую бумагу. В одежду впиваются шипы, ноги опутывают дикие лозы, и если попытаешься бежать, то можешь растянуться, ударившись лицом о землю. Иногда ноги утопают в густой клейкой грязи, и пока вытаскиваешь одну ногу, другая увязнет еще глубже. Вокруг головы образуется ореол из лесных мух, которые жалят в лицо и сквозь одежду. От ожогов лесной крапивы, которые час назад едва чувствовал, бросает в жар, а крапивный яд вызывает тошноту и головокружение.

Сверх всех этих неприятностей неотступно преследуют мысли о поджидающей смерти. Где-то в кустарнике, в засаде стоит раненый слон. Он неподвижен, хобот поднят, чтобы лучше внюхаться в воздух, а уши оттопырены, чтобы уловить малейший звук. Приблизиться против ветра невозможно, так как надо идти по следу. Стоящий неподвижно зверь имеет огромное преимущество перед охотником, который к нему подкрадывается. Животное ожидает, отдыхая и готовясь к нападению. Слон точно знает, где охотник, а охотник не имеет никакого представления о том, где скрывается слон. Даже если надо идти по следу животного пять миль, каждый шаг пути проходишь с огромным напряжением. Момент для нападения выбирает преследуемый зверь. Охотник только знает, что нападение произойдет в тот момент, когда он меньше всего этого ожидает.

В такое время джунгли безмолвны, как сама смерть. В джунглях много птиц, по деревьям бегают обезьяны, а по кустарникам шныряют мелкие млекопитающие. Однако при подходе к преследуемому животному звуки постепенно затихают. Создается впечатление, что весь лес погрузился в молчание. Не слышно ничего, кроме собственного дыхания и хлюпанья грязи, из которой вытаскиваешь ноги. Обоняние улавливает лишь запах собственного пота. Все, что происходит за этими пределами, для охотника не существует,

Мы подошли к полосе столь густо растущих кустарников, что пришлось преодолевать их ползком. Перед собой я видел только голые пятки Мулумбе. Извиваясь, я полз вслед за ним, моля бога, чтобы Мулумбе вышел к прогалине, где можно хотя бы встать на ноги. Продвигаясь таким образом, я начал ощущать приступ тошноты. Мне представлялось, что молодой слон-самец стоит где-то в кустарнике впереди, прислушиваясь к нам. Он выжидает момент, чтобы броситься через заросли, по которым может идти так же легко, как человек по высокой траве. Мне даже захотелось, чтобы он, наконец, бросился на нас и покончил все разом. Наконец, Мулумбе удалось приподняться на колени. Я подполз к нему. Он ничего не сказал, а только смотрел вперед. Там стоял слон и глядел прямо на нас. Зверь еще не понял, что он обнаружен. Он ждал, чтобы мы подошли к нему поближе. Слон стоял в чрезвычайно густых зарослях кустарника. Я не видел, куда можно выстрелить, чтобы убить его наповал, и не знал, как поступить дальше. Если бы я попытался вызвать нападение, он мог бы броситься в бегство, вместо того чтобы напасть, и занять лучшее положение еще дальше от нас. Так мы стояли, глядя друг на друга, и каждый ждал, чтобы другой сделал первый шаг.

Решила вопрос муха. На мою щеку сел слепень и укусил так больно, что я не выдержал и тряхнул головой. Как только я пошевелился, слон бросился на меня.

Художники любят рисовать нападающего слона с широко растопыренными ушами и вытянутым вперед хоботом. Это не соответствует действительности. Нападающий слон прижимает свои уши, чтобы легче было продираться через заросли, а хобот его свернут на груди. В таком положении зверь может хоботом нанести удар влево или вправо, чтобы сбить человека с ног. Нападая, слон издает крик, от которого кровь застывает в жилах. Если бы я не ожидал нападения, этот крик парализовал бы на несколько секунд мою волю и слон успел бы покончить со мной.

У меня не было времени для того, чтобы прицелиться; я вскинул ружье и выстрелил вслепую, направив дуло между маленькими, налитыми кровью глазками. Удар пули отбросил его назад. Прежде чем зверь пришел в себя, я успел подбежать к нему и выстрелил из второго ствола в ухо. Выстрел из тяжелого ружья со столь короткого расстояния разнес ему череп. Тело слона расслабилось, и он замер.

Хотя я убил более тысячи слонов, уничтожая слонов-разбойников, а также охотясь на них в доброе старое время из-за бивней, я едва не погиб не от слонов, а от ядовитой крапивы. Это приключение, чуть ли не стоившее мне жизни, произошло совсем недавно, и я не могу вспоминать о нем без содрогания.

Я охотился на слонов-разбойников в районе Меру, Они действовали разрозненно на большой территории. Большая часть ее была покрыта огромными полосами исполинской крапивы. Мне часто приходилось видеть это растение, и ранее я считал его просто одной из неприятностей, встречающихся в джунглях. Однако мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы крапива росла столь густо. День за днем я охотился среди этих ужасных растений и переносил ожоги.

Однажды вечером после особенно долгого дня охоты я вернулся в лагерь и, усевшись в походное кресло, закурил. Однако я почему-то потерял вкус к моей доброй старой трубке. Для меня это всегда являлось признаком болезни. Не прикоснулся я и к ужину. Позже меня начало лихорадить, и я настолько ослабел, что едва мог постелить постель на походной койке. Утром поднялась температура, начался бред.

Я еще сознавал, что нужно быстрее добраться до врача. Мои помощники уложили все лагерное снаряжение и слоновую кость в грузовик. Я сказал, чтобы они сели в кузов. Однако они предпочли идти пешком, откровенно признавшись, что в моем состоянии я обязательно попаду в аварию, от которой мы все погибнем. Я пустился в путь один.

Дорога вилась по крутым обрывистым берегам, через речки с илистым дном и коварным сыпучим песком. Иногда колеи шли по кустарникам, и мне в моем тяжелом состоянии было трудно найти дорогу. Каким образом мне удалось выбраться, навсегда осталось для меня тайной. Могу сказать, что провидение отнеслось ко мне благосклонно. В конце концов я добрался до города Меру с единственной гостиницей, носящей название «Свинья и свисток».

Когда я вывалился из кабины грузовика, хозяин гостиницы мистер Фред Дэйви только взглянул на меня и тут же приказал приготовить постель. С его помощью я добрался до номера. Какое блаженное чувство облегчения охватило меня, когда я очутился в постели! Фред немедленно послал Хильде телеграмму: «Срочно приезжайте, муж опасно болен, приведите машину и зарезервируйте место в больнице Найроби».

Мы находились в двухстах милях от Найроби, а дорога была такая, что хуже невозможно себе представить. Ни я, ни Фред не ожидали, что Хильда сможет прибыть раньше вечера другого дня, но моя дорогая жена прибыла в ту же ночь, около двенадцати часов. Она договорилась об отдельной палате в больнице. Задняя кабина машины, в которой она прибыла, была сплошь уложена мягкими подушками, Она даже не забыла захватить с собой запасного шофера, который смог бы довести мой грузовик в Найроби.

Все это было мне рассказано позже. Когда прибыла Хильда, я почти потерял сознание. До меня доходил звук ее голоса, но видеть ее я не мог.

Фред Дэйви вызвал врача. Врач сказал, что я быстро теряю силы; чтобы спасти меня, нужно доставить в Найроби как можно скорее. Как только рассвело, мы пустились в путь.

В больнице меня лечил доктор Джеральд Андерсон. Его первое заключение было далеко не обнадеживающим… Если бы я прибыл на несколько часов позже, спасение было бы невозможно. Он сказал, что в течение ближайших шести часов сможет сказать — буду я жить или нет. Хильда не отходила от моей постели, молясь за меня. Меня обложили льдом и, чтобы сбить температуру, делали инъекции препарата МБ-693. Большую часть времени я находился в почти бессознательном состоянии. Откуда-то издалека доносились тихие приятные голоса. Боли я не чувствовал так же, как не чувствовал ни уныния, ни сожаления. Я как бы плыл через пространство, удобно улегшись на подушках. Я был уверен, что умру, но страха при этом не испытывал.

Два дня спустя врач сказал, что опасность миновала. Но мне пришлось провести несколько недель в больнице, прежде чем я выздоровел. Хильда почти не оставляла меня. Наконец, я вернулся домой, но лишь много месяцев спустя полностью оправился от последствий страшной охоты на слонов в районе Меру.