"Похороны чародея" - читать интересную книгу автора (Хантер Ким)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

После личной аудиенции с самой королевой Утеллена тайно вывезла сына из города. Посреди ночи, под видом нищей старухи, она покинула Зэмерканд, волоча за собой телегу, на которой под кучей тряпья прятался ИксонноскИ. Жалкая старуха с повозкой направлялась в тот самый лес, где много лет назад Утеллена и сын прятались вместе с Солдатом. Королева Ванда отнеслась с полным пониманием к тревогам Утеллены и согласилась, что до самой инаугурации ее сын находится в постоянной опасности. Зэмерканд, как и любой другой изолированный город того времени, кишел шпионами, головорезами и агентами иностранных держав. В смутные времена найдется масса желающих вырвать из рук мальчишки власть, и потому ИксонноскИ был по-прежнему чрезвычайно уязвим. И не раньше, чем он взойдет на трон в горах Священной Семерки, получит он полную защиту и покровительство богов.

— Вся проблема в том, — ворчала Утеллена себе под нос, — что у этих богов вообще нет понятия о морали. Им все одно: правит миром добро или зло или то и другое…

Только удалившись от города на добрые несколько миль, Утеллена с ИксонноскИ оставили маскировку. Наконец путники добрались до леса, в который редко ступала человеческая нога. Люди боялись туда ходить — там завелся огромный вепрь по имени Гарнаш. Утеллена успокоилась, потому что теперь они были в безопасности. Больше всего она боялась ОммуллуммО, могущественного колдуна, отца ИксонноскИ. Но даже ему теперь придется хорошенько постараться, чтобы разыскать их здесь. Утеллена понимала: чем меньше им на пути попадется животных, сверхъестественных созданий, птиц и, что самое главное, людей, тем меньше у ОммуллуммО шансов на успех.

— Где отец? — спросил вслух ИксонноскИ, когда они ступали по чудесному сочному лугу, направляясь к величественной стене леса. — Знать бы, где он!

Мальчик раз сто задавал матери один и тот же вопрос и столько же раз получал один и тот же ответ: она не знает и знать не может. Правда, у нее есть ощущение, что ОммуллуммО где-то в Зэмерканде или в непосредственной близости от города, но это не больше чем неосознанная тревога, свербящая в глубинах ее сознания. Если бы старый колдун был где-нибудь в Гвендоленде, по ту сторону Лазурного моря, или на севере, в Непознанных землях, она позволила бы себе чуточку расслабиться. Однако теперь ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Вот когда состоятся похороны ХуллуХ'а, и ИксонноскИ взойдет на трон, можно будет и вздохнуть спокойно, а пока — рано.

Их лесное убежище — сказочной красоты поляна — находилось в самом центре сплошного лесного массива, протянувшегося на сотни миль в каждом направлении. Когда они наконец добрались туда, Утеллене вспомнился Солдат, и на сердце у нее стало теплее. Одно время, когда они вместе прятались в лесном тайнике, она была влюблена в Солдата; теперь чувства ее плавно вылились в нежное доброе ощущение теплоты и любви иного рода.

Она знала, что Солдат навсегда останется для нее самым дорогим другом. Если бы он не женился на принцессе, они жили бы вместе, в счастье и согласии. Но по иронии судьбы он оказался там, где оказался, — в постели принцессы. Однажды Утеллена предала Солдата — там, на рыночной площади, вскоре после их первой встречи. Солдат просил ее выйти за него замуж и спасти тем самым от смерти. Эти воспоминания причиняли Утеллеие нестерпимую боль, муку, которая переполняла ее порой настолько, что ей едва удавалось держать себя в руках.

Она отказала ему, отвернулась. Почему? Ну, это понятно: чтобы защитить свое дитя. Ей пришлось выбирать, хотя и выбора-то как такового не было: спасти жизнь Солдату и поставить под угрозу жизнь слабого и беззащитного существа, своего ребенка.

И все-таки Утеллену не покидало чувство, будто она совершила предательство, отвернулась от протянутой к ней в мольбе руки. И это воспоминание временами точно стрелой пронзало сердце.

Судьба — злодейка. Если бы над Утелленой не надругался колдун, если бы теперь ее сын не находился в смертельной опасности, если бы она была свободна, она бросилась бы Солдату на шею и никогда бы его не отпустила.

Голубые глаза… как же испугалась она их в первый раз! Ни у кого на этой планете, будь то человек, колдун, фея или великан, нет синих глаз. Откуда они взялись? Солдат считает, будто пришел сюда из какого-то иного мира; вероятно, оттуда, где у всех голубые глаза. И если это так, то другой человек с такими же глазами прибыл оттуда же. Утеллена не стала рассказывать Солдату о том, что в Уан-Мухуггиаге живет еще один выходец из иного мира. Правда, ей было неизвестно, мужчина это или женщина.

Лодочник нашел незнакомца на необитаемом острове Стеллы, что лежит к северу от вереницы островов, к которым принадлежали Амекни, Бегром и Реф. По словам лодочника, он ничего и не разглядел в нем, кроме голубых глаз: человек был плотно укутан в холстину, и разглядеть его очертания, угадать пол было невозможно. Голубые Глаза, как назвал чужака старик, поведал, что он потерпел крушение.

Лодочник привез чужестранца в землю Гвендоленд, на которой бок о бок стоят Уан-Мухуггиаг и Карфага, и Голубые Глаза затерялся в ныне разрозненной стране. Все это Утеллена услышала не от самого лодочника, который утоп; историю лодочника принял с губ умирающего какой-то блудный призрак, а уж его-то и встретила Утеллена в стране фей, посещаемой ее сыном.

ИксонноскИ выслушал рассказ призрака, а затем попросил существо забыть все, что оно услышало. А когда мальчик-ведьмак приказывал таким существам, как призраки, они беспрекословно подчинялись. Информация перешла от одного существа к другому, оставив после себя пустое место в памяти прежнего хранителя. Теперь этот секрет принадлежал только двум людям: ИксонноскИ и его матери. Утеллена получила ясное указание от сына не делиться тревожной новостью с Солдатом. Она не знала, чем мотивировалась просьба сына — он редко давал ей отчет в своих решениях, — но она уважала то знание, что происходило из источников, неподвластных простому смертному.

— Мама, ты когда-нибудь выйдешь замуж?

ИксонноскИ задал этот вопрос, когда они вместе с матерью собирали хворост для ночного костра.

Она остановилась, обеспокоенная, потому что знала, что сын задал вопрос не из простого любопытства.

— А что?

— Не жди Солдата. Он не будет твоим.

Ей не понравилась уверенность сына.

— Никому не ведомо, что произойдет в будущем, — ответила она, — в том числе Королю магов.

Слова ее прозвучали резко, однако ИксонноскИ не обиделся.

— Верно. Но даже если принцессе Лайане суждено умереть завтра, Солдат все равно не сможет жениться на том, на ком хотел бы. Его дорога предначертана, судьба предопределена — до тех пор, пока он не достигнет момента своей жизни, когда станет свободен. То, какой он сделает тогда выбор, решит судьбу мира, а он познает самого себя. Солдат станет кем-то другим, принадлежащим другому месту.

— Мне все равно, как звать его. Будь он Солдат или кто иной…

— Дело не в имени. На него нахлынут старые воспоминания. Он вспомнит детство. Юность. Возможно, прежних возлюбленных. Я ничего об этом не знаю, мама, чародею не дано постичь эмоций смертных. Но я многое понимаю, я наблюдаю за тем, что происходит среди людей, и могу рассчитать вероятный ход событий. Солдат покинет нас, как только к нему вернется память, и на его месте окажется другой, который будет выглядеть как он, говорить как он, но и только. Это будет не он.

Утеллена почувствовала, как к глазам подступают слезы.

— Ты жестокий человек, сынок.

— Я не знаю, что такое жестокость. Я стараюсь не делать тебе больно, хотя не знаю, что такое боль. Я такой, какой есть. Я вышел из твоего чрева, однако я не часть твоего тела. Я — чародей. Я знаю, как устроен высший мир; чувства же смертных для меня — что птичье чириканье для людей. Мне очень хочется увидеть тебя в том состоянии, которое ты называешь счастьем, но разделить его с тобой я не смогу.

Утеллена понимала, что мальчик говорит правду, и от этого ей становилось еще горше и тоскливее. Тот, кого она любит, никогда не испытает к ней взаимного чувства, никогда не сможет любить ее, даже будь он свободен. Не любил ее и родной сын, потому что просто не мог.

Она зарыдала.

— Мне жаль, мама, — промолвил ИксонноскИ, хотя и не мог, не умел сожалеть искренне. Он просто сказал то, что она хотела услышать. Кормилица научила его, что матери и всем остальным людям нравится, когда им сочувствуют.

Утеллена приняла его слова так же, как хозяин принимает выражение любви своей собаки, и с некоторым усилием взяла себя в руки.

В ту ночь они жгли в лесу костер. Утеллена, хотя она и не способна была понять сына, с удовольствием делила с ним будничную суету. Они напоминали двух зверушек, которые дурачатся, занимаясь забавной игрой. В четырех стенах Утеллена чувствовала себя как в ловушке и потому вечно стремилась к ветру, солнцу, ночному небу. Ей нравилось, когда дождь мочит ее волосы, ласкает лицо. Свежий воздух, россыпи полевых цветов вдоль берега реки, семейка ярких грибов, мягкие звездочки мха под ногами, дурманящий запах перезрелых ягод — все это было дорого ей, и она ценила это, как старики ценят здоровье и молодость.

В первую ночь на воле она лежала под звездами. Звуки леса не давали заснуть, и тогда она начала сплетать звездное ожерелье, собирая звездочки на воображаемую нитку. Утеллена смотрела на пыльную луну сквозь паутину, образованную переплетающимися над головой ветвями. Подобно мягкой желтой пыли на душистую травяную подушку падали лунные лучи, в которых играли светлячки. В такие минуты она была счастлива, как может быть счастлива женщина, которая дала жизнь особенному ребенку, но лишилась при этом простых земных радостей.

Канцлеру Гумбольду не давало покоя присутствие бхантанских принцев. Они заткнули его за пояс, разнесли на глазах у придворных! Мальчишки беспрестанно шептались, обмениваясь оскорбительными замечаниями о самом канцлере и его методах ведения дел. Причем делали они это, находясь в пределах его слышимости. Но что хуже всего, они исподтишка таскали разные вещички из его палат. Мелкие предметы: шляпу, несколько перьевых ручек, пресс-папье из драконьего зуба. Украли миниатюру Министралуса, на которой канцлер был изображен в парадном облачении. Ценная, кстати, вещица. Когда Гумбольд довел это до сведения королевы, она лишь снисходительно улыбнулась.

— Простые мальчишки, сорванцы, не берите в голову.

Но Гумбольд уже «взял в голову». Как-то раз, столкнувшись с ними в коридоре, он влепил каждому по хорошей затрещине. Те в ответ как следует попинали его в голени и пообещали отомстить при первой возможности.

— Однажды мы вернем себе свою страну, — сказал Гидо, — и тебя вышлют к нам послом.

— Мы будем настаивать на твоей персоне, — подхватил Сандо, — и королева не сможет отказать нам, иначе ее обвинят в несоблюдении правил приличия.

— Мы набьем в твою задницу кроличьих потрохов и бросим в волчью яму, — сказал Гидо.

— Или лучше набьем ему нос и уши сахарной пудрой, — сказал Сандо, — и выставим на королевской пасеке.

— Мы пока не решили, — сказал Гидо.

— Тут одно из двух, — сказал Сандо.

— Не исключено, что и то, и другое, — завершил Гидо.

Гумбольд был вне себя от ярости, только в своих палатах ему удалось успокоиться. Его грандиозный план уже начал воплощаться в жизнь. Очень скоро ему не придется бегать по поручениям королевы. Ее не будет. Королем Зэмерканда станет он сам. Этот час стремительно приближался. И тогда-то проклятые мальчишки полюбуются на свои головы со стороны. Гумбольд уже связался с Бхантаном и выяснил, что принцев изгнали навсегда, никто в этой маленькой и далекой стране не хочет даже слышать о них. Так что скучать по ним не будут. Их мать и нянька «неожиданно исчезли». Великолепное правило у властей Бхантана, таким стоит руководствоваться: никогда никого не прощать, особенно своих.

Лайана отсутствовала во дворце целый день. Носильщики паланкина под командованием капрала Транганды отвезли ее навестить кузнеца Бутро-батана. Сын кузнеца, Сим, теперь превратился в крепкого молодого человека и дюжинами похищал сердца горничных из таверны. Он привел тайную собственность принцессы, пегую лошадь по имени Плакучая Ива. Когда Лайана была здорова, она не отказывала себе в удовольствии поохотиться. В этом занятии ее привлекало не столько убийство — хотя она и не видела в этом ничего зазорного, коль скоро добыча шла на еду и убийство свершалось не ради одного азарта; главное, что влекло Лайану, это свежий воздух и ощущение свободы. На протяжении всей жизни принцесса, по сути, находится в заточении, она пленница просто по факту своего рождения. Лайана скакала по лесам и полям южного Гутрума, свободная и легкая, ее волосы развевались на ветру.

Капрал Транганда и Бутро-батан сильно рисковали, помогая Лайане. Если бы королева только узнала о том, что ее сестра тайком уходит из Зэмерканда и гуляет одна в опасном мире за пределами города, она была бы чрезвычайно недовольна. Королева Ванда привыкла считать Лайану младшей сестренкой, нуждающейся в опеке. Еще не было случая, чтобы сама королева выходила за пределы городских стен без многочисленного сопровождения; она ожидала того же от сестры, ведь Лайана была единственным родным человеком, который у нее остался.

И все-таки Лайана, посадив на запястье своего ястреба, укутывалась в синий холщовый балахон, а порой облачалась в легкие доспехи, изготовленные Бутро-батаном, и ехала любоваться настоящим миром. Именно в одну из таких вылазок она и повстречала Солдата — тот сидел, ошарашенный, беззащитный на склоне холма. Тогда она и привела его в Зэмерканд.

До самого полудня Лайана охотилась в своем любимом местечке возле окаменевших прудов Ян, что к западу от Древнего леса. Но едва перевалило за полдень, на небо вышла мертвая луна. Наступило солнечное затмение. За считанные минуты стемнело, и стало очень холодно. Лайана предположила, что явление это имеет непосредственное отношение к смерти ХуллуХ'а.

— Но! Но! Вперед, Плакучая Ива! — подгоняла она лихую лошадку. — Пора возвращаться во дворец, да к мужу под крылышко.

Солдат и ведать не ведал о верховых прогулках жены. По правде говоря, она пару раз спасла его от смерти, просто оказавшись рядом в нужное время. Естественно, он знал о существовании «синего охотника», но личность всадника оставалась для него тайной за семью печатями.

Принцесса некоторое время постояла у окаменелых прудов Ян. Пруды эти на самом деле были янтарными разработками, где хуккарранские человекоподобные гиганты добывали янтарь. Лайана вскоре поняла, что просвета на небе не ожидается и пора что-нибудь предпринять самой. От закрытого солнца исходило слабое свечение, явно недостаточное, чтобы найти дорогу к Зэмерканду. Лайана обычно ориентировалась по козьим тропам, однако сейчас, в наступившей темноте, рассмотреть их было невозможно.

Хуккарранские человекоподобные гиганты отличались определенным дружелюбием. Конечно, они не шли ни в какое сравнение с людьми и все же были не столь злобны, как эльфы, и не столь воинственны, как великаны нормального роста. В высоту они были всего с десять футов и казались вырезанными из камня. Литые мускулы и мощный крепкий костяк придавали им схожесть со скульптурами. В общую картину прекрасно вписывались коротко остриженные волосы, квадратные руки и короткие пальцы-бочонки.

Этими своими пальцами, пользуясь мускульной силой одних рук, хуккарранские гиганты способны были стереть в порошок камень. Они только и делали, что добывали минералы и самоцветы, которые затем продавали скупщикам и шлифовальщикам за бесценок. Великаны откалывали целые глыбы янтаря из каменных бассейнов и еще умели найти синий камень, халцедон, сердолик, лазурит, знали, где взять огненный опал, яшму, хризоберилл, гиацинт.

Запросы работяг были нехитрыми. Они жили в шахтерских хибарах на краю карьеров, где добывали камень.

Среди этих великанов все же находились и такие лентяи, которые вовсе не разделяли идею всеобщего горнодобытчества. Одним из них был Хапа по прозвищу Мечекрад; он зарабатывал себе на жизнь тем, что подбирал оружие после сражений, пользуясь моментом, пока непосредственно вовлеченные в это дело армии собирались с мыслями. Оружие Хапа продавал за малую долю его настоящей стоимости, потому как был типичным представителем своего племени и совсем не умел вести дела. Не гнушался он и кражей частной собственности: без зазрения совести брал мечи и кинжалы у путников, встречающихся ему в чистом поле, не спрашивая на то разрешения. Вообще-то он обращался к ним с просьбой, которую вполне можно счесть вежливой, но за ней неизменно стояла скрытая угроза.

В самом разгаре затмения он наткнулся на Лайану, которая брела, спотыкаясь в темноте, по краю одного из янтарных бассейнов.

— Дай, пожалуйста, арбалет, — обратился к ней полуголый Хапа, преградив своей массивной фигурой дорогу Плакучей Иве. — И еще кинжал. Спасибо.

Лайана пристально посмотрела на представшее перед ней в тусклом свете луны создание и тут же узнала представителя клана человекоподобных гигантов. На другой стороне янтарного пруда зажгли огни, чтобы хуккарранцы могли спокойно работать в их свете. Там, похоже, вовсю кипела деятельность.

— Не собираюсь я тебе ничего отдавать, — ответила Лайана, которая тут же смекнула, что к ней привязался великан с большой дороги, с парой оговорок, правда. Во-первых, здесь не было больших дорог, а во-вторых, этот простофиля тянул только на недомерочного великана. — А поеду я своей дорогой.

— А я тогда… а я… — запыхтел великан, — заломаю твоей лошаке голову. И тебе тоже.

— А я тогда, — огрызнулась Лайана, — натравлю на тебя вот этого самого ястреба, и он выцарапает твои выпученные глазенки.

Хапа уставился на восседавшего на запястье Лайаны ястреба, а затем бережно коснулся век своими короткими толстыми пальцами, будто пытаясь постичь возможность подобного покушения на свою персону. Лайана прекрасно понимала, что даже хуккарранцы боятся слепоты, ведь зрение — наиболее драгоценная вещь в мире, полном бандитов и грабителей. Без руки или ноги или еще какой более интимной части тела можно обойтись, а вот без глаз — никак.

— Он не нападать мои глаза.

— Она нападет, уж будь уверен. Специально натаскана бросаться в лицо и вырывать когтями глаза. Ты даже руками загородиться не успеешь.

И снова Хапа принялся ощупывать глаза. Затем наконец он отступил в сторону, позволяя Лайане ехать дальше. Когда девушка проезжала мимо, Хапа задал ей один вопрос:

— А надолго солнце зашло?

Лайана покачала головой.

— Откуда мне знать.

— Что хочешь делать? Спать улица? Змеи много. Волки много. Медведи много. Иди остаться у Хапа.

Он махнул рукой, и Лайана с трудом разглядела в указанном направлении односкатную хижину, пристроенную к скале. Хижина больше походила на застрявший в дамбе в наводнение затор из сучьев, чем на дом. И все же, какое-никакое, а тоже укрытие. Хапа прав. Вокруг слишком много диких тварей. И хотя Лайана в последние годы охотилась в этих местах несчетное количество раз, она ни разу не проводила здесь ночь. Вряд ли стоило надеяться, что ей удастся добраться до Зэмерканда во мраке.

Однако в ее голове зародились вполне оправданные опасения.

— А откуда мне знать, что ты не убьешь меня и не своруешь все мое добро, когда я попаду в твое… хм… жилище?

— Никогда делать больно человек дома. Друг не разрешать.

Хапа имел в виду свою подругу, и Лайана это сразу поняла. У гигантов не было такого обряда, как церемония венчания. Они сходились на всю жизнь, но это представляло собой скорее подобие негласного соглашения, которое утрачивало силу только после смерти одного из супругов. Женщины едва ли отличались от мужчин: так же коротко стригли волосы, имели такое же литое строение, а грудь у них вообще отсутствовала — с самого момента появления на свет молодняк кормили пюре из дикой кукурузы на козьем молоке. Так продолжалось миллион с лишним лет, и в итоге эволюция избавила самок от молочных желез. Одни только хуккарранцы могли отличить самок от самцов среди себе подобных.

— Принимаю твое приглашение, — кивнула Лайана.

— Можешь расплатиться одним кинжалом, — предложил Хапа с надеждой в голосе, — иногда так случается, да?

— Может быть. Посмотрим.

Хапа возвышался над Плакучей Ивой точно башня, а лошадка смотрела на него такими ошалелыми глазами, что становилось ясно: этому незнакомцу она не доверяет. Великан взял поводья и повел лошадь к своей хижине. Кобыла позволила привязать себя к высохшему разбитому дереву у самого входа, а Лайана тем временем спешилась. Великан притащил грубо сработанный ящик и жестом попросил девушку посадить туда ястреба. Она так и поступила, прекрасно осознавая при этом, что лишается своего главного оружия. Хапа, однако, умел держать слово и без всяких осложнений провел гостью в свою хибару.

Вошли в жилище, и хозяин зажег лампу. Мебели не было, только на полу валялись толстые необработанные шкуры, заменяющие жильцам постели. Хапа повесил лампу над квадратным очагом, расположенным прямо посреди комнаты. Затем подошел к почерневшему от копоти котелку, что стоял в золе потухшего кострища, взял черпак и положил по паре ложек кукурузного пюре в две деревянные плошки. Одну из них он протянул Лайане, а другую взял сам. Лайана поблагодарила его и сняла пробу: в пюре был добавлен мед. На запах пища казалась вовсе недурна.

В самый разгар трапезы шкура, висящая над дверным проемом вместо двери, приподнялась, и на пороге показался двойник Хапы.

— Здоровеньки, друг Нюня.

— Здоровеньки, друг Хапа.

Некоторое время они обменивались нежными взглядами. Лайане сразу стало ясно, что эти два куска мяса души друг в дружке не чают. Еще Лайана пришла к выводу, что подруга Хапы работает на янтарных разработках в каменных бассейнах — под ее обломанными, выщербленными ногтями скопилась масса грязи. За поясом Нюни был заткнут резец, в руке она держала молот.

Нюня обернулась к Лайане и некоторое время разглядывала ее. Наконец хозяйка вошла в хижину, и завеса-дверь вернулась на место.

— Улица темно, — изрекла Нюня. — Нет работать темно.

— Я нет работать светло и темно, — воскликнул Хапа. Оба нашли эту шутку такой смешной, что стали покатываться со смеху.

— Ты нет работа всегда! — Нюня повизгивала от удовольствия.

Веселье продолжалось еще довольно долго. Нюня даже свалилась на пол, где радостно перекатывалась со спины на живот и обратно.

— Ты не находишь ничего плохого в том, что Хапа бездельник? — спросила Лайана, когда шум немного поутих.

— Жалко Хапа, да. — Нюня положила в остывшую золу бревно и уставилась на него так, будто ожидала, что оно вот-вот запылает ярким пламенем. — Бедный Хапа никогда не работать.

— Тебе жаль его? Но ведь он сам так хочет.

— Да, очень жалко, — кивнула Нюня. — Ну и что, я работать. Хапа — великий вор. Он красть меч. Тяжело Хапа.

Лайане было трудно уловить во всех этих рассуждениях логику, но она списала свое непонимание на то, что находится в чужом обществе со свойственной ему специфической культурой. Нюню, похоже, совсем не интересовало, кто такая Лайана и что она делает в ее доме. Она не задавала вопросов, кроме тех, что касались удобства гостьи. Наелась ли она? Не замерзла ли? В каком углу комнаты предпочитает спать? Затем последовал настоящий каскад вопросов на отвлеченные темы: долго ли продлится затмение? придет ли следом непогода? не стало ли, на ее взгляд, прохладнее, или это только кажется?

Все указывало на то, что затмение пришло надолго. Лайана вышла на улицу, чтобы устроить на ночь лошадь: распрягла ее и привязала за поводья с южной стороны хижины, куда не задувал ветер. И впрямь надвигалась непогода. Это чувствовалось. Лайана стала гадать, уж не Каллуум ли приближается — холодный сухой ветер, который дует из-за гор Священной Семерки и несет с собой разрушения и смерть. Каллуум был не простым сезонным ветром; он приходил внезапно, из ниоткуда, и бесновался, уничтожая все вокруг, неделю, а то и больше, а потом пропадал.

На языке ойтледатов «каллуум» значило «дыхание бога». Ойтледаты жили на острове в океане за горами Священной Семерки. Великий ветер двигался по кругу. Сначала он сметал все на своем пути на западе, затем сворачивал на дальнее побережье и достигал острова Звезды, а затем возвращался в Лазурное море, шел на юг по побережью, в конечном итоге обрушиваясь на западный остров Ойтледат. На долю аборигенов приходился основной удар: как только приходил ветер, остров превращался в ледяную глыбу.

Только Лайана приготовила укрытие для Плакучей Ивы, как вдруг налетел Каллуум и ударил в самую хижину. От бревен стали разлетаться в разные стороны гнилые щепки, жалящие лицо. Лайана прикрылась руками и стала на ощупь пробираться к двери, превозмогая ледяные порывы ветра. Она едва успела зайти внутрь, когда ураган ударил в хижину и начал ее раскачивать. Нюня и Хапа испуганно скорчились в углу, а ястреб Вольный Ветер заверещал, изо всех сил уцепившись когтями за свой ящик.

Лайана бросилась в самый дальний угол хижины и забралась под ворох зловонных шкур, пытаясь укрыться от завываний морозного ветра, который явно вознамерился прибрать к рукам парочку живых душ.