"Жертвы" - читать интересную книгу автора (Хатсон Шон)

Глава 3

Кусочки курицы прилипали к толстым потрескавшимся губам чудовища, когда он подносил пищу к своей пасти.

— Черт бы побрал эту маску! — прохрипел Кевин Брейди. Понять его было почти невозможно, поскольку он был не в состоянии открыть рот больше, чем на сантиметр. Актер стряхнул жирные ошметки курицы с губ маски и попытался отхлебнуть чаю. Горячая жидкость потекла по подбородку, но он этого не заметил, искусственная кожа защищала его, как панцирь. Помучавшись, он потребовал соломинку и с ее помощью допил свой чай.

— Если это называется муками во имя искусства, могли бы кормить и получше, — пробурчал Брейди, у которого давно уже ныло лицо, будто вмурованное в бетонную стену. Он находился в гриме с шести часов утра, и теперь, когда его часы показывали час пятнадцать, он все больше ощущал себя Железной маской. Гримируя его, Миллер предупреждал, что от резких движений грим может растрескаться, а поскольку для того, чтобы сделать из него «астроканнибала» (а именно так назывался фильм), потребуется больше двух часов, съемки в этот день будут безнадежно загублены.

Фрэнк Миллер сидел перед своей тарелкой с яйцом и жареным картофелем и весело улыбался, наблюдая за Брейди. Буфет был похож на потревоженный улей: туда-сюда сновали люди с подносами, голоса и смех сливались в монотонный гул. Многие актеры оставались в гриме и костюмах. Внимание Миллера привлекла парочка со страшными обожженными лицами. Актеры непринужденно болтали, стоя в очереди за обедом, а буфетчица изо всех сил старалась не смотреть в их сторону.

Специалист по эффектам прямо-таки расплылся в улыбке.

— Вы будете это есть? — спросил кто-то за спиной у Миллера, и, когда он отрицательно покачал головой, сзади протянулась когтистая рука с оторванным пальцем и схватила пончик.

Двое мужчин, оба с зияющими пулевыми ранами на лбах, сидели за соседним столиком и курили.

— Вчера я битый час пытался смыть с себя эту дрянь, — сокрушался Брейди, ощупывая свое лицо. — Разумеется, большую часть ты снял с меня после съемок, но остальное пришлось домывать водой и мылом.

— Сколько раз тебе повторять, — недовольно проворчал Миллер, — пользуйся медицинским спиртом, он эффективнее.

Он отодвинул тарелку и потянулся за фляжкой, критически разглядывая свои «шедевры», заполнившие буфет.

Женщина с оторванным ухом и перерезанным горлом деловито расчесывала волосы. Платье у нее на груди было распорото и залито кровью, и Брейди поймал взглядом дразняще мелькнувший сосок, пробившийся сквозь прореху на ткани в том месте, куда ударил нож. Когда актриса встала, Брейди хотел было вскинуть брови, но грим не позволил ему сделать даже это простое движение. Он лишь оценивающим взглядом своих кроваво-красных глаз скользнул сверху вниз по ее длинным стройным ногам.

— Иногда и такой язык, как этот, может пригодиться, — усмехнулся Брейди и продемонстрировал длинную, смахивающую на червя накладку, которую с началом съемки он надевал на свой язык.

— Особенно, если ты умеешь дышать ушами, — ввернул Миллер, отхлебывая из фляжки.

Буфет грохнул.

— А тебе небось частенько приходится гримировать актрис, а? — сказал Брейди. — Ну, делать там что-то с их телом:

Он попытался улыбнуться, но прорезиненная кожа на лице натянулась, вызвав резкую боль.

— Что из того? — удивился Миллер. — Это все равно, что наносить краску на холст. Только передо мной живой холст.

— Но художники ведь не малюют на титьках, — похотливо крякнул Брейди.

Миллер сделал еще глоток из фляжки.

— Как бы тебе это объяснить? — задумался он. — Скажем, гримирую я тебя. Так вот, это то же самое, что размалевать титьки, если хочешь знать.

Взрыв хохота прогремел за столиками. Брейди, однако, шутки не принял. Тяжелым взглядом смерив специалиста по эффектам, он продолжил трапезу.

Миллер потер переносицу большим и указательным пальцами и попытался отвлечься от какофонии звуков в буфете. Закрыл глаза, как будто так гвалт был меньше слышен или вовсе не воспринимался. Нечего и говорить, что это не помогло, и он досадливо поморщился.

Миллер никогда не чувствовал себя уютно в толпе. Как он полагал, это было следствием того, что он был единственным ребенком в семье. Он рос в привычной среде, и спустя годы общество других людей его в лучшем случае тяготило, а чаще — раздражало.

Занятие, которому он посвятил себя после окончания школы, лишь укрепило в нем склонность к одиночеству. Пять лет он учился в фотографическом колледже, потом жил при поддержке отца на вольных хлебах. В двадцать три года ему удалось продать местной газете свои первые фотоработы. В то время на ферме, неподалеку от которой он жил, возникла вспышка ящура, и его снимки пораженных болезнью животных были опубликованы газетой «Мейл». Когда в автомобильной катастрофе погиб местный сановник, Миллер оказался поблизости и успел сделать несколько снимков, как пожарная команда извлекает из-под обломков останки сановника и его жены.

Малотиражные иллюстрированные газетки охотились за его фотографиями.

Платили хорошо, но редко, поэтому, как только ему предложили полную ставку в газете «Экспресс», он сразу переехал в Лондон и уединился в своей квартире. Он легко сходился с людьми, вернее, людей влекло к нему. Сам же Миллер, говоря о ком-то, редко использовал слово «друг». Люди оставались для него просто знакомыми; ничего большего он от них и не требовал и старался избегать ситуаций, когда можно было слишком сблизиться с человеком. Он делал свое дело — все остальное не имело значения.

Задания стали поступать по знакомой до боли схеме. Ему непременно следовало прибыть первым к месту происшествия с камерой на изготовку. Когда в Лондоне в конце семидесятых количество разорвавшихся бомб, заложенных боевиками Ирландской Республиканской армии, достигло своего пика, ему казалось, что его лучшими друзьями стали смерть и боль. Эти-то друзья и кормили его. Где бы ни случалось несчастье, Миллер мчался туда, чтобы увековечить событие для последующих поколений и ради чека на круглую сумму.

Когда однажды с седьмого этажа отеля «Ритц» выбросилась женщина, Миллер ухитрился заснять ее в воздухе, до того как она упала на землю. За эту фотографию он получил премию. А вот снимок, сделанный им позже, когда женщина уже лежала на земле, такого успеха не имел, хотя, по мнению Миллера, был не менее удачным.

Работа в полиции стала естественным повышением его по службе. Казалось вполне логичным, что после съемок случайных смертей он переключился на фотографирование последствий спланированных убийств.

Десятилетний мальчик, изнасилованный гомосексуалистом, в кровоподтеках и с разорванным анусом. Убийца задушил его колючей проволокой.

Обезображенная молодая женщина: ее сначала положили лицом на раскаленную конфорку электроплиты, а потом затолкали в огромный чемодан, из которого виднелась ее голова.

Со временем Миллер научился без содрогания смотреть даже на мертвых грудных детей. Хладнокровно снимал он, например, до смерти избитую шестимесячную девочку, у которой через пролом в черепе вытек мозг. Ее убила собственная мать, страдающая психическим расстройством. Убийцу так заворожил фонтан, брызнувший из-под тонкой кожицы на голове дочери, что она запустила туда три пальца.

А потом пошли более серьезные поручения, напомнившие ему о временах работы в газете. Он был в числе первых очевидцев крушения в метро у станции «Мургейт» и видел, как останки человеческих тел лопатами сгребались в полиэтиленовые мешки. Тела были искорежены до неузнаваемости. Конечно, зрелище далеко не художественное. И все же, глядя на то кровавое месиво в тоннеле, Миллеру вдруг подумалось, что даже в смерти и увечьях есть свое эстетическое начало. Никто не заметил, как он перевернул какой-то раздавленный труп, дабы на его снимке были запечатлены все детали. В конце концов, он был прежде всего фотографом и никогда не забывал, что в фотографии важна композиция.

Даже если иногда это означает, что приходится потом обтирать слизь с обрызганной мозгами обуви.

Ему было двадцать шесть лет, когда это произошло, и примерно в то же время он сильно запил...

Миллер вздрогнул, когда кто-то положил руку на его плечо.

Он обернулся — рядом стоял Дикинсон.

— У тебя найдется минутка, Фрэнк? — спросил режиссер. — Хорошо бы обсудить следующий эпизод.

— Я — весь внимание, Фил, — с готовностью отозвался Миллер, отхлебывая из фляжки.

Специалист по эффектам поднялся и последовал за режиссером из буфета. На выходе ему улыбнулась какая-то девушка. Миллер в ответ тоже улыбнулся.

Девушка была симпатичная.

Хоть у нее не было одного глаза, а часть носа — отрезана.