"Ночь Святого Распятия" - читать интересную книгу автора (Эксбрайя Шарль)

Святой понедельник

Я думал, что не смогу уснуть, но так измотался за ночь, что в Севилье еще и не рассвело как следует, а меня сморил сон. Я даже не успел толком подумать, каким образом обрести столь необходимый мне покой. Природа всегда берет свое. Проснулся я, когда солнце уже садилось. Значит, я проспал двенадцать часов кряду. Снов я не видел, а просто впал в настолько глубокое забытье, что, пробудившись, чувствовал почти усталость. За полсуток полной неподвижности тело скорее онемело, чем отдохнуло, и, даже открыв глаза, я с трудом возвращался к реальности. В первые несколько секунд я просто не мог сообразить, где я, словно медленно возвращался из другого мира. Однако на пороге меня уже поджидала горечь утраты и разочарований. Теперь ей суждено было стать моей вечной спутницей. В складках шторы моя фантазия вдруг нарисовала женский профиль, и сонное оцепенение окончательно исчезло. Мария… Чудесная история любви закончилась. Я не повезу с собой Марию дель Дульсс Номбре в Вашингтон. Я не познакомлю ее с Рут. Она не узнает моего крестника «сеньора» Хосе… И все — из-за маленького негодяя Хуана! Что бы там ни думали Алонсо и Арбетнот, я не сомневался в полной непричастности Марии к преступлениям, усыпавшим терниями мое испанское путешествие, и если внешне все говорило против нее, то лишь из-за дурацкого доверия к брату. В моей душе американское воспитание старалось побороть врожденный андалусский фатализм, и я не желал сдаваться, признав полное поражение. Я уселся в постели, подтянув колени к подбородку, и стал обдумывать все возможные толкования и предположения, лишь бы убедить себя, что Мария не выставила меня за дверь и не вычеркнула из своей жизни навсегда. Тщетно.

Испытывая глубочайшее отвращение и к себе самому, и ко всему на свете, я пошел принимать ванну. И какого черта только меня понесло взглянуть на дом, где прошло мое детство, в Ла Пальма? Я потерял там не только трезвость рассудка, без которой мне никогда не разгадать всех хитростей Лажолета, но и душевный покой, основное преимущество, которому всегда так завидовали мои коллеги! Бесполезно обманывать себя: да, я любил Марию, любил, как ни одну женщину до того, даже Рут… Уж Марию-то я бы никогда не отдал другому без борьбы! Так неужели я позволю ей принести себя, нас обоих в жертву бессовестному братцу? Я как наяву видел потупленные глаза Марии и слышал, как она упрямо повторяет, будто Хуан ни в чем не виноват, и при этом не может привести ни единого доказательства, кроме того, что это ее брат.

Я энергично намыливался, когда до меня вдруг дошло то, что смутно мелькнуло в подсознании вчера, точнее, уже сегодня на рассвете: когда я читал записку Эстебана, парня не было в комнате! Хуан разговаривал с соседом, заглянувшим попросить аспирина для больной жены. А когда парень вернулся, речь шла о месте встречи, но о часе никто не упомянул… Так откуда же он мог об этом узнать, если Алонсо и Чарли ушли вместе со мной? Правда колола глаза, но я, безумный, все еще малодушно пытался от нее увернуться. Увы! Как ни крути, вывод напрашивался сам собой: лишь Мария могла предупредить брата. Проклятая!.. Неужто она до такой степени околдовала меня, изображая саму чистоту и святость! Не мудрено, что Чарли и Алонсо гораздо раньше меня все поняли, — их-то не ослепила любовь! Надо полагать, сейчас они устроили Марии дель Дульсе Номбре небольшой grilling[75]… Тем лучше! Меня буквально трясло от ярости, и все же я не мог унять слез, обжигавших веки. Теперь я понимал Алонсо и его упорное желание удалить меня из Севильи. Друг не хотел, чтобы мне пришлось принимать участие в конце облавы. Вместо того, чтобы помогать им с Чарли, я только мешал. Влюбленный идиот! Каким же ничтожным детективом я себя показал! Клиф Андерсон совсем потеряет ко мне уважение, если когда-нибудь услышит об этом. А Лажолет? Представляю, как он потешался, узнав, что я таскаюсь в дом на Ла Пальма, к его подручным! Сейчас я больше не чувствовал ничего, кроме холодного бешенства. Нет, никто не посмеет сказать, будто ему удалось провести за нос Хосе Моралеса! Я должен высказать Марии все, что о ней думаю, и с удовольствием погляжу, как комиссар Фернандес наденет на нее наручники!

Бреясь, я благословлял изобретателя электробритвы, поскольку рука у меня так дрожала, что обычным лезвием я бы изукрасил себе физиономию почище какого-нибудь студента старого Гейдельберга. Наконец я положил бритву и, вцепившись в край раковины, долго смотрел на несчастного кретина, угодившего в примитивную ловушку, как какой-нибудь молокосос, а потом принялся честить себя на все корки:

— Ну что, Пепе? Или ты забыл все, что тебе пришлось пережить? О нищете в Севилье? О нищете в Париже? А как ты подыхал с голоду в Нью-Йорке? И о родителях своих, может, тоже запамятовал? Работая как черт, отказывая себе во всем, ты добился положения, о котором даже не смел мечтать, и еще недоволен? Ах, сеньору Моралесу, помимо всего прочего, захотелось большой любви? Так тебе было мало истории с Рут? Стоило дожить до твоих лет, благополучно ускользнув от всех ударов, неизбежных при твоей работе, чтобы потом хныкать только из-за того, что какая-то маленькая лгунья ломала комедию? Живо кончай со всей этой историей, Пепе! Сверни шею Лажолету, отправь всю эту прогнившую свору за решетку и возвращайся в Вашингтон, к друзьям! Испания теперь не для тебя, ясно? Никогда не стоит даже пытаться вернуться в прошлое. Договорились?

Да, я готов действовать, но… Это проще сказать, чем сделать. Однако ничего не попишешь, надо постараться… Шел восьмой час, и в Севилье начиналась вторая лихорадочная ночь праздника веры. Временами до меня доносились отзвуки музыки — это процессии разных братств шли к собору через площадь Франсиско и Сьерпес. Я хотел разыскать Алонсо и Чарли и выяснить, удалось ли им чего-нибудь добиться от Альгинов — брата и сестры. Надевая пиджак, я обратил внимание, что одна пуговица слегка разболталась, и машинально подергал ее, проверяя, не оторвется ли по дороге. И вдруг меня осенило! В скрюченных пальцах мертвого Эстебана нашли пуговицу, которую он, по-видимому, оторвал от пиджака убийцы… и там оставался крошечный кусочек ткани… Где я уже видел подобную материю? Я чувствовал, что вот-вот вспомню… закрыл глаза, расслабился… и стал вспоминать всех, кого встречал в Севилье… Хоп! Вот оно! Ну, конечно, Альфонсо Персель! Как бы я мог забыть его умопомрачительный зеленый костюм? Но тогда, значит, Хуан — не убийца? А что, если Мария не ошибалась, так слепо веря в невиновность брата? Меня охватила бесконечная радость. Хуан невиновен! Мария невиновна! И все мои подозрения не стоят ломаного гроша. Но это было бы слишком прекрасно. Да и неожиданно… Надо продвигаться постепенно, разложить все по полочкам… И тут-то я опять вспомнил о ноже. Именно этим оружием убили Эстебана, а меж тем брат Марии, по его собственному признанию, почти не общался с Перселем… Так не разумнее ли, не логичнее ли предположить, что, как только мы ушли, Мария отправила Хуана предупредить хозяина об опасности, которую представляет для их организации Эстебан? Возможно, Хуан сопровождал дона Альфонсо в «Карабела дель Кристо», и вдвоем им не составило труда справиться с Маролате. Пока дон Альфонсо разговаривал с парнем, Хуан ударил его сзади, а падая, Эстебан инстинктивно ухватился за Перселя… Да, это все объясняло… И я снова пал духом. Но такова жизнь, и не в человеческих силах ее изменить. Во всяком случае, у меня появилась хоть какая-то ниточка. Арбетнот не ошибся: донья Хосефа и ее муж точно связаны с Лажолетом. А к Марии они недаром относятся как к родной дочке, еще бы! Это же верная и преданная сообщница! Ну да ладно, Марией я решил заняться потом. А пока мне предстояла более срочная работа. Может, сходить к Фернандесу и назвать ему имя убийцы Эстебана? Но даже если удастся разыскать зеленый костюм дона Альфонсо (а я в этом сильно сомневался), что это нам даст? Лучше на время оставить Перселя на свободе и выяснить, какую роль он играет в банде Лажолета. Я решил, что неплохо бы навестить Перселей и усыпить их подозрения (возможно, разбуженные Марией), изобразив обалдевшего от любви воздыхателя. Таким образом я изрядно облегчу себе дальнейшие действия. И я закончил одевание с куда большей прытью, нежели начал. То, что наконец-то представилась возможность действовать, несколько отвлекало от любовных огорчений.

Мне не удалось перейти через площадь Сан-Франсиско: все пространство занимала процессия братства Санта-Мария. Насаренос этого прихода всегда облачены в черное с ног до головы, и их суровые обычаи не допускают никакой музыки. Поняв, что ждать пришлось бы слишком долго, я свернул на Тетуан и двинулся в сторону Сьерпес. Однако и центральную улицу города перегородила процессия. На сей раз мне помешало братство «Хесус анте Кайафас»[76] и сопровождавшие его музыканты Красного Креста. Пришлось вернуться обратно и по улице Веласкеса выйти на Кампану в тот момент, когда процессия «Хесус де лас Пенас»[77] покинула ее, повернув к Сьерпес. Теперь я мог спокойно добраться до Куны, где стоит «Агнец Спасителя».

При виде меня донья Хосефа слегка удивилась, и, по-моему, на лице ее мелькнула тень беспокойства. Хотя, возможно, мне это только показалось. Во всяком случае, если сеньора Персель и испытывала определенную тревогу, это ни в коей мере не сказалось на оказанном мне приеме.

— Дон Хосе? Вот приятный сюрприз!

Беззаботно болтая, она впустила меня в дом.

— Так вы не пошли смотреть на наши процессии?

— Честно говоря, сеньора, я уже немного устал от них…

— Прошу вас, садитесь, а я сейчас позову мужа…

Донья Хосефа оставила меня в одиночестве и ушла искать супруга. Возможно, я просто выдавал желаемое за действительное, но у меня сложилось явственное впечатление, что отсутствовала она слишком долго. И я с легкостью представил, как супруги договариваются, вырабатывая общую линию поведения, и раздумывают, что меня сюда привело. Дон Альфонсо вел себя более чем любезно, рассыпался в извинениях, объяснив, что как раз был на складе, по другую сторону дворика, а потому не сразу прибежал со мной поздороваться, но я ведь не могу не понять, что, отправляя товар, коммерсант обязан приглядеть за порядком. Склад? Ого! Вот уж куда мне просто необходимо заглянуть! И как можно скорее!

Меж тем хозяева дома явно ждали, чтобы я объяснил причины неожиданного вторжения, и, налив в бокалы мускателя, донья Хосефа выразительно поглядела на меня, словно приглашая к разговору. Их нетерпение так меня забавляло, что я не отказал себе в удовольствии помариновать их еще немного. Воображение рисовало довольно забавную картинку: я не без злорадства представлял, как изменилось бы приторно-сладкое выражение физиономий Перселей, признайся я честно, что пришел уличить дона Альфонсо в убийстве. Но, увы, пока я никак не мог позволить себе такой роскоши!

— Я осмелился побеспокоить вас…

Оба тут же стали возражать, что я им ничуть не помешал, а напротив, они в любое время почтут за честь принять в своем доме парижанина. Ах так? Значит, им тоже вздумалось поиграть? Отлично! Партия обещает получиться очень интересной!

— …во-первых, чтобы поблагодарить за тогдашний чудесный обед, а во-вторых, поговорить о Марии.

По чуть заметному напряжению я почувствовал, что меня слушают весьма внимательно.

— Я безумно люблю Марию Альгин и хотел бы на ней жениться.

— Но, мне казалось, это вопрос решенный, дон Хосе?

— И да и нет, донья Хосефа, до сих пор мне никак не удается получить окончательный ответ.

Сеньора Персель жеманно хихикнула.

— Обычное девичье кокетство, дон Хосе!

И, повернувшись к мужу, толстуха добавила:

— Все мы одинаковы… Спросите-ка лучше дона Альфонсо!

— Истинная правда, дон Хосе! Вот эта особа, между прочим, пудрила мне мозги целых два года!

Оба от души расхохотались. Наверняка Персели испытывали огромное облегчение от того, что этот кретин легавый явился к ним лишь поделиться любовными огорчениями. А я, совсем войдя в роль, стал расписывать, что не смогу жить без Марии, что готов на все, лишь бы она стала моей женой, и даже переберусь обратно в Севилью, если она будет настаивать, а я смогу найти тут приличную работу. Последние слова их, по-видимому, заинтересовали, ибо донья Хосефа тут же вкрадчиво осведомилась:

— Правда, дон Хосе? Вы бы все бросили ради Марии? И отказались бы от своего… нынешнего положения?

— С радостью!

— Что ж, нашей Марии крупно повезло! Нечасто встретишь такую любовь, и, уж положитесь на меня, я сумею урезонить маленькую кокетку! Я хочу, чтобы она дала твердое обещание до вашего отъезда во Францию, а помолвку мы отпразднуем здесь, у нас!

Я, естественно, с огромным воодушевлением поблагодарил, уверяя, что никогда не забуду их доброты и что теперь в долгу до конца дней своих. Короче говоря, обе стороны продемонстрировали чистейшей воды лицемерие. Увидев, как мы прощаемся, посторонний наблюдатель мог бы счесть нас закадычными друзьями, ибо донья Хосефа непременно пожелала меня расцеловать, а дон Альфонсо проводил аж на улицу и напоследок доверительно шепнул:

— Большое вам спасибо, дон Хосе, за предупреждение, которое вы передали нам через Марию насчет того мнимого немца, Оберхнера. Наверняка это какой-нибудь проходимец, вздумавший выманить у меня деньги, а то и ограбить дом… Кто знает? Еще раз от всего сердца благодарю вас, и, надеюсь, — до скорой встречи.

«Мы увидимся гораздо раньше, чем тебе бы хотелось, приятель, — подумал я. — Ох, знал бы ты только, какой я готовлю тебе сюрприз!»

Позвонив в гостиницу, я узнал, что мистер Арбетнот ждет меня в «Нуэва Антекера» на улице Дос Эрманас. Я отправился туда и обнаружил не только Чарли, но и Алонсо. Оба недоумевали, куда я исчез. Я рассказал обо всем, что случилось этой ночью, объяснив, каким образом убедился в виновности Хуана и как пытался вышибить из него признание. Однако о сцене с Марией я не упомянул ни словом. Арбетнот, на мгновение перестав перемалывать мощными челюстями креветок, одобрительно кивнул.

— Я не решился сказать вам об этом, но, по правде говоря, сразу понял, что убийство совершил Хуан…

Алонсо осушил бокал. С самого начала он искоса поглядывал на меня всякий раз, когда думал, что я ничего не замечаю.

— Грустно тебе, а, Хосе?

Я попытался сделать хорошую мину при плохой игре.

— Между прочим, я собираюсь жениться не на Хуане, а на его сестре.

Чарли в свою очередь долго сверлил меня пристальным взглядом.

— Простите меня… но вы совершенно уверены, что эти двое не действуют на пару?

Увы, я не сомневался в обратном, но мог ли я вот так, публично, отречься от Марии? Сколько я ни убеждал себя, что готов возненавидеть девушку, но стоило кому-то обвинить ее в преступлении, и тут же, вопреки здравому смыслу, я вставал на ее сторону. Мне было немного стыдно смотреть в глаза Арбетноту, но заговорил я без тени колебаний:

— Ни в коем случае. Но у меня есть для вас еще одна новость — беднягу Эстебана прикончили вдвоем.

— Вдвоем? Откуда ты знаешь, Хосе?

— Потому что в спине у покойника торчал нож Хуана, а в руке он зажал пуговицу от пиджака того, кто отвлекал внимание несчастного, пока второй наносил удар.

Арбетнот с хорошо разыгранным раздражением заявил, что я слишком быстро продвигаюсь вперед, а потому им с Алонсо не худо бы поскорее засучить рукава, если они не хотят, чтобы вся слава досталась мне одному.

— И однако, приятель, какая-то жалкая пуговица нам мало что даст… Надо бы еще выяснить, кому она принадлежит…

— Представьте себе, Чарли, я это уже знаю.

Оба ошалело вытаращили глаза, не сомневаясь, что я их разыгрываю.

— Правда? И кому же, скажите на милость?

— Дону Альфонсо.

— Перселю?

— Ему самому.

— И у вас есть доказательства?

— Вместе с пуговицей оторвался крошечный кусочек ткани от неподражаемого зеленого костюма, в котором сей достойный коммерсант принимал нас с вами за обедом, Арбетнот.

— Вы тут разговариваете как о старом знакомом о совершенно неизвестном мне типе, — возмутился Алонсо. — Хорошенький же у меня при этом вид!

Чарли засмеялся.

— Не волнуйтесь, наш друг Моралес наверняка не преминет нанести визит дону Альфонсо, и, надеюсь, он любезно прихватит с собой нас обоих.

Однако, узнав, что я уже успел побывать у Перселей, мои коллеги не стали скрывать досаду. Впрочем, Арбетнот заявил, что заслуга отчасти принадлежит и ему, ибо это он вывел меня на след коммерсантов с Куны. Я охотно согласился, и мы выпили последнюю бутылку за нашу общую проницательность. Только Алонсо все еще выглядел недовольным. И все же, я думаю, он уловил в моем голосе легкую дрожь, когда я спросил:

— А чем сегодня занимались вы оба?

Мой друг промолчал, и вместо него ответил Чарли:

— Как и условились, мы ходили в Ла Пальма допрашивать Хуана и его сестру.

— Ты спал, и мы предпочли дать тебе отдохнуть, — поспешно добавил Алонсо, — и потом, сам понимаешь, почему тебе не следовало ходить с нами…

— Ладно… Ну и что вам поведал Хуан?

— Ничего.

— Вам не удалось заставить его говорить?

— Парень успел смыться еще до нашего прихода.

— А его сестра поклялась всеми святыми Севильи, что не видела, как Хуан уходил, и понятия не имеет, где его искать. Должно быть, вы здорово напугали парня, Моралес, и он надежно спрятался в какой-нибудь дыре…

— Или же пошел плакаться Лажолету…

— А тот предоставил Хуану убежище? Очень вероятно.

Короче, не найди я той пуговицы, мы бы по-прежнему топтались на месте. Я решил, что эта маленькая удача дает мне право возглавить операцию.

— А теперь давайте решим, что делать дальше.

В первую очередь мы договорились разыскать Хуана. Проще всего было обойти все кафе, куда парень обычно заглядывал. Я предоставил Алонсо квартал Тонелерос, Чарли — весь маршрут от «Эспига де Оро» до «Карабела дель Кристо», то есть одному — западную часть города, другому — восточную. Себе же я оставил центр, и не без умысла. Расставаясь, мы решили встретиться завтра в полдень здесь же, в «Нуэва Антикера», и подвести итог. Кроме того, мы пришли к общему мнению, что, обнаружив Хуана, главное — не вспугнуть дичь, но незаметно следить за парнем днем и ночью, сменяя друг друга. Возможно, таким образом мы и подберемся поближе к Лажолету…

Но самому мне сейчас больше всего хотелось поближе взглянуть на склад Перселей. Возвращаясь на Куну, я раздумывал, каким образом войти в дом доньи Хосефы, не привлекая внимания хозяйки, равно как и ее мужа-убийцы. Устроившись в кафе почти напротив «Агнца Спасителя», я наблюдал за тем, что происходит в стане противника. Когда раздались звуки небольшого оркестра, предшествующего процессии братства «Хесус де лас Пенас», дон Альфонсо и его супруга выглянули в окошко. Но прежде чем платформу вынесли на улицу, Персель торопливо отпрянул. Через некоторое время он снова появился, что-то сказал жене, и оба окончательно покинули наблюдательный пост. Хотелось бы мне знать, что означало столь поспешное отступление! Музыканты уже почти подошли к двери дома, как вдруг она распахнулась и супруги Персель быстро двинулись в сторону Лараньи. Лучшего мне нечего было и желать. Осторожности ради (в конце концов, похожее на бегство исчезновение Перселей могло оказаться ложным маневром), я подождал, пока процессия исчезнет из виду. Причем склоненная под тяжестью креста фигура Иисуса работы Педро Рольдана произвела на меня сильное впечатление, как и статуя Скорбящей Богоматери, изваянная Мольнером.

Потом я пробился сквозь толпу, провожающую облаченных в черное насаренос, и незаметно скользнул в дом. Пробраться во дворик, где дон Альфонсо выстроил склад, было на редкость несложно. Для грабителей, не соблюдающих заповедей Церкви, Святая неделя — самое удачное время. Все обитатели города высыпают на улицы. А потому я преспокойно открыл замок и забрался на склад. Вытащив из кармана ручку-фонарик, я попытался оглядеть помещение: везде рулоны ткани, множество пустых ящиков, видимо ожидающих погрузки. Я бродил наугад, поскольку, честно говоря, даже не представлял толком ни что искать, ни где. За полчаса я так и не продвинулся ни на йоту. И вдруг рядом с несколькими ящиками, на мой взгляд, сколоченными тщательнее остальных, я заметил стопку толстых стеганых пледов для ног. Вероятно, я не обратил бы на них внимания, не окажись у меня перед носом этикетка, оповещавшая, что пледы предназначены для отправки в Кадернас на острове Куба. Мне сразу показалось более чем странным, что кубинцам могли понадобиться ножные пледы. Платья, набивная ткань, даже шторы — еще туда-сюда, но пледы… Я не сомневался, что тут что-то не так, и тщательно прощупал одну штуку — ничего, кроме обычного грубого мольтона[78]. Что заставило меня продолжать поиски, даже не знаю. Скорее всего тут сыграл роль обычный случай, хотя к нему, как к самому простому объяснению, всегда прибегают, сталкиваясь с неразрешимой загадкой. Так или иначе, мне показалось необычным, что розетка, украшавшая середину пледа, если на нее нажать, издает довольно своеобразный звук. Я открыл перочинный нож, распорол парочку швов, потом осторожно, стараясь действовать как можно незаметнее, приоткрыл края на стыке ткани и тут же увидел кончик небольшого пакетика. Сердце у меня учащенно забилось. Еще не открывая пакетика, я уже отлично знал, что внутри. Тем не менее я его вытащил и, тщательно вскрыв, высыпал на ладонь немного хорошо знакомого белого порошка. Теперь все стало ясно… Я знал, каким образом наркотики попадают в Соединенные Штаты. Куба ведь неподалеку от Флориды… Я засунул плед в середину стопки, надеясь, что их не станут укладывать в ящики по одному, и вышел со склада. Но там меня ждал неприятный сюрприз: в окнах Перселей горел свет. Я вздрогнул. Значит, они уже успели вернуться… Соблюдая крайнюю осторожность и невольно улыбаясь про себя при мысли, какую физиономию скорчит дон Альфонсо, столкнись мы с ним неожиданно лицом к лицу, я, крадучись, скользнул вдоль стены и мимо лестницы, ведущей в квартиру Перселей. С бесконечными предосторожностями мне удалось приоткрыть дверь на улицу и, подождав толпу гуляющих, я спокойно присоединился к ним.

Увидев, что я вхожу в его кабинет, комиссар Фернандес весело спросил:

— Ну, дон Хосе, что новенького вы хотите сообщить мне на сей раз?

Я напустил на себя скромный вид, заранее не сомневаясь, что новость произведет сильное впечатление.

— Всего-навсего — что я знаю, где хранятся наркотики, которые переправляют в Америку.

— Рассказывайте скорее!

Внимательно выслушав, Фернандес протянул мне сигару.

— Вы ее вполне заслужили, дон Хосе… Так что, я арестую Перселей?

— Избави Боже, сеньор комиссар! По-моему, можно сделать кое-что получше. Поставьте у дома Перселей своих людей в штатском, но выберите таких, кто как можно меньше походит на полицейских… Прикажите им наблюдать за каждым грузовиком, забирающим товар либо на улице, либо непосредственно со склада. Как только загруженная машина отъедет, пусть звонят коллегам, а те либо на мотоциклах, либо на машине отправятся следом. Вы понимаете, для нас главное — узнать, где наркотики перетаскивают на корабль и на какой именно. Тот грузовик, что направится в сторону моря, и есть наша добыча. С достойным доном Альфонсо мы всегда успеем разобраться. Но в первую очередь, сеньор Фернандес, нам нужен Лажолет. Меня бы очень удивило, не окажись он на месте, чтобы приглядеть за транспортировкой на судно такого ценного груза, особенно учитывая, что его крайне беспокоит мое присутствие в Севилье. Насколько мне известно, этот тип не из тех, кто уклоняется от сведения счетов.

— Да услышит вас Макарена, сеньор Хосе! Нам с Лусеро доставит такое удовольствие часок-другой побеседовать с этим типом с глазу на глаз…

Я не сомневался, что, получи Фернандес такую возможность, он бы заставил Лажолета горько пожалеть, что выбрал для своих махинаций Андалусию. Однако я вовсе не желал уступать комиссару пальму первенства. Кроме того, Фернандес не мог позволить себе никаких вольностей с законом, в то время как я твердо решил покончить с Лажолетом раз и навсегда.

Мне не особенно хотелось рассказывать Алонсо и Чарли о том, что я обнаружил на складе Перселей, как и о договоре с комиссаром Фернандесом. И вовсе не потому, что я плохой друг, но у меня невольно возникло ощущение, что, несмотря на последние успехи, из-за моей любви к Марии оба возомнили, будто я больше ни на что не способен. Поэтом у я считал делом чести оповестить их в самый последний момент и таким образом доказать, что Хосе Моралес — не такая тряпка, как они воображали. Я не сомневался, что Алонсо так обрадуется моему успеху, что не станет особенно упрекать за скрытность. Конечно, Арбетнот наверняка отреагирует не так благодушно, зато Клиф Андерсон ужасно обрадуется, что мне удалось обскакать инспектора из Ярда!

Последним в тот понедельник выходило братство «Кристо де ла Эспирасьон»[79], но и оно давно вернулось в часовню музея к тому времени, как я вышел на улицу Веласкеса и через Тетуан двинулся к «Сесил-Ориенту». Когда я подходил к крыльцу, часы на городской ратуше пробили два. Наступил Святой вторник. В холле ко мне сразу бросился администратор и тактично шепнул:

— Сеньор Моралес, вас уже больше часу дожидаются в гостиной…

— Кто?

Служащий гостиницы скорчил презрительную мину.

— Какой-то молодой человек… явно не из наших постояльцев. Угодно вам его принять?

— Ну конечно!

Войдя в гостиную, я увидел, что в кресле неподвижно сидит Хуан. При виде меня он вскочил и бросился навстречу.

— Дон Хосе! Они похитили Марию!