Барбара Хэмбли Драконья погибель

Глава 1

Бандиты часто подстерегали путников в развалинах на распутье, и Дженни Уэйнест чувствовала уже, что сегодняшним утром они там засели втроем.

Сказала ли ей об этом ее магия, или же просто сработало чутье на опасность, присущее любому, кто сумел дожить до зрелых лет в Уинтерлэнде, но только Дженни натянула поводья – как раз у самых руин крепостной стены. Здесь, под густыми деревьями, она была укрыта вдвойне – осенним туманом и сумраком раннего утра. Машинально она отметила, что лошадиный помет на глинистой дороге еще не тронут изморозью, окаймлявшей палую листву, отметила также тишину в развалинах: не было слышно шороха кроличьих лапок в желтизне ракитника, обрызгавшей склон холма, на котором стояла когда-то церковь Двенадцати Богов, столь почитаемых прежними королями. Дженни показалось даже, что она чует дым костра, укрытого в развалинах придорожной гостиницы. Будь это добрые люди, они бы двинулись туда напрямик и оставили бы след в россыпи росы, покрывающей заросли сорняков. Белая кобыла по кличке Лунная Лошадка дернула ушами, почувствовав близость других лошадей, и Дженни, оглаживая косматую гриву, шепотом успокоила животное.

Под прикрытием теней и тумана она притаилась, как куропатка, слившаяся с коричневатыми тонами леса. Дженни и впрямь слегка напоминала куропатку: маленькая, неприметная в блеклых северных пледах, худощавая, но крепко сбитая, жесткая, как вересковый корень. В сосредоточенном молчании она вплела заклинание в струю тумана и направила ее вдоль дороги – к безымянным руинам.

Она умела это делать еще ребенком, еще до того, как старый бродяга-колдун Каэрдин указал ей пути власти. За тридцать семь лет, прожитых в Уинтерлэнде, она хорошо научилась распознавать запах опасности. Запоздавшие с перелетом черные дрозды, проснувшиеся в коричневом плетении плюща, наполовину скрывавшего полуразвалившуюся стену гостиницы, тоже вели себя тихо. А момент спустя Дженни почуяла запах коней и смрад грязных мужских тел.

Один из бандитов наверняка скрывался в обрубке башни, господствовавшей когда-то над южной и западной дорогами, – части укреплений разрушенного города, оставшейся от тех времен, когда королевские законы еще способны были что-либо защитить… Бандиты всегда прятались именно там. Второй, надо полагать, засел за стеной старой гостиницы. А вскоре Дженни почувствовала и третьего: этот наблюдал за распутьем из желтой чащи сыплющего семенами тамариска. Она уже чувствовала зловоние их душ: застарелую алчность и нежные, как костная гниль, воспоминания о каком-то давнем то ли насилии, то ли убийстве… Все это давало им минутное ощущение полноты жизни, заключавшейся в том, чтобы причинять и терпеть боль. Прожив всю жизнь в Уинтерлэнде, Дженни знала, что эти мужчины едва ли могли стать иными, и нужно было отбросить как ненависть, так и жалость и попробовать сплести подходящее заклинание.

Она сосредоточилась и принялась нашептывать им сонливую усталость мужчин, слишком долго простоявших в дозоре. А на тот случай, если она в чем-нибудь ошибется… Дженни высвободила на треть из чехла свою алебарду, перепоясала потуже куртку из оленьей кожи и тихонько толкнула Лунную Лошадку вперед, к руинам.

Того бандита, что притаился в башне, она так и не увидела вообще. Позади разрушенной стены, заслоненные коричневато-красной листвой боярышника, переминались две стреноженные лошади – их дыхание клубилось белыми султанами в утреннем воздухе. А мгновением позже Дженни увидела второго – рослого мужчину в грязной и старой кожаной одежде, присевшего на корточки за обломком стены. Сначала он наблюдал за дорогой, потом вздрогнул, выругался и принялся с остервенением скрести в паху – раздраженно, но без особого удивления. Дженни он не увидел – призраком она скользнула мимо. Третий бандит, восседающий на костлявой черной лошади между проваленным углом гостиницы и рощицей оборванных берез, просто уставился в пространство, пребывая в наведенной на него дреме.

Она почти уже миновала его, когда мальчишеский голос отчаянно прокричал со стороны южной дороги: БЕРЕГИСЬ!

Дженни выхватила алебарду из чехла, и бандит, вздрогнув, очнулся. Он увидел ее и проревел проклятие. Краем уха Дженни слышала приближающийся топот копыт.

«Еще один путник,– с мрачным раздражением подумала она.– Как вовремя!..»

Бандит устремился к ней, но Дженни еще успела бросить взгляд на слякотную, тонущую в тумане дорогу, по которой (к ней на выручку, надо полагать) скакал во весь опор какой-то юноша.

Бандит, вооруженный коротким мечом, ударил плашмя, стараясь не слишком искалечить жертву и сберечь для предстоящего изнасилования. Дженни отбила удар как можно выше и тут же послала длинное лезвие на шесте в образовавшуюся брешь. Ноги впились клещами в бока Лунной Лошадки, иначе бы Дженни вылетела из седла, когда оружие вонзилось мужчине в живот. Доспех был из толстой кожи, но металла под ним не оказалось. Дженни выдернула окровавленное лезвие, а воющий бандит, сложившись пополам, все еще пытался ухватиться за древко. Оба коня танцевали и кружили, одурманенные запахом горячей брызжущей крови. Бандит еще валился на грязную, изрытую копытами дорогу, а Дженни уже развернула коня и поспешила на выручку своему нечаянному избавителю, вовлеченному в нелепую и отчаянную битву со вторым бандитом – тем, что раньше прятался за руинами крепостной стены.

Ее рыцаря подвел длинный плащ алого бархата, ухитрившийся запутаться в корзинообразном плетении рукоятки украшенного драгоценными камнями меча. Лошадь юноши была несомненно лучше тренирована и привычна к битвам, чем он сам: маневры мощного гнедого мерина были единственной причиной того, что владелец его еще жив. Бандит, вскочивший на лошадь сразу же после предостерегающего оклика, гнал благородного противника назад – в чащу орешника, разросшегося среди опрокинутых камней гостиничной стены. Прежде чем Дженни, пришпорив Лунную Лошадку, кинулась в драку, волочащийся плащ юноши зацепился за низкие ветви и после очередного рывка коня бесчестно выдернул своего владельца из седла.

Использовав правую руку как точку опоры, Дженни нанесла дальний рубящий удар по вооруженной мечом руке бандита. Мужчина развернул коня, и она увидела поросячьи глазки, глубоко упрятанные под козырек грязного железного шлема. Сзади все еще слышались стоны раненого разбойника. Нынешний противник Дженни мог явно составить ему компанию, поэтому, уклонившись от первого выпада, он хлестнул по морде Лунную Лошадку, заставив кобылу отпрянуть, и, пришпорив своего коня, припустился вверх по дороге, не желая ни связываться с оружием, превосходящим по длине его собственное, ни хотя бы помочь тому, кто все-таки имел глупость связаться.

Последовал короткий треск в зарослях вереска, и третий бандит (тот, что укрывался в руинах башни) канул в туман. Затем наступила тишина, нарушаемая хриплыми стонами умирающего.

Дженни легко спрыгнула с седла. Ее юный избавитель все еще бился в сплетении кустов, как хорек в ловушке, полузадушенный драгоценной перевязью плаща. Дженни осторожно зацепила крюком на тыльной стороне лезвия алебарды рукоятку меча и вывернула ее одним движением из слабых пальцев, после чего шагнула поближе – откинуть залепивший лицо бархат. Юноша судорожно ударил воздух, как человек, отгоняющий осу, и уставился на Дженни большими и серыми близорукими глазами.

После продолжительного изумленного молчания он прочистил горло и отстегнул золотую, украшенную рубинами цепь, с помощью которой плащ застегивался под подбородком.

– Э… Спасибо, миледи,– выговорил он каким-то извилистым голосом и поднялся на ноги.

Дженни давно уже привыкла к тому, что люди, как правило, превосходят ее ростом, но не настолько же!

– Я… гм…– Кожа у него была нежнейшая, а белокурые волосы, несмотря на молодость, уже начинали заметно редеть на макушке. Спасителю было не более восемнадцати, и его естественная неуклюжесть удесятерена была трудностью задачи – поблагодарить спасаемую им даму за спасение его жизни.

– Примите мою глубочайшую признательность,– сказал он наконец и с немыслимой грацией изобразил умирающего лебедя – придворный поклон, не виданный в Уинтерлэнде с тех самых пор, как последние аристократы покинули эти земли с арьергардом уходящей королевской армии.

– Я – Гарет из рода Маглошелдонов. Странствую в этих землях и спешу принести нижайшие уверения…

Дженни качнула головой и подняла руку, прерывая его.

– Подожди,– сказала она и, повернувшись, пошла прочь.

Сбитый с толку юноша последовал за ней.

Умирающий разбойник все еще шевелился в глинистом месиве дороги. Кровь скапливалась в выбитых пятками ямках, внутренности вывалились, вонь была ужасающей. Мужчина слабо стонал. В матовой бледности туманного утра кровь казалась поразительно светлой.

Дженни вздохнула, почувствовав разом холод, усталость и омерзение, глядя на дело своих рук. Она опустилась на колени перед умирающим, снова собирая вокруг себя тишину магии. Она слышала, как приближается Гарет – его башмаки хрустели мокрыми от росы сорняками в торопливом ритме, ломающемся, когда он спотыкался о меч. Устало шевельнулось раздражение – именно из-за Гарета ей пришлось это сделать. Не закричи он – Дженни и эта бедная злобная умирающая тварь разошлись бы каждый своей дорогой…

…И он бы наверняка убил Гарета чуть позже. И других путников в придачу.

Она давно уже прекратила попытки отделить доброе от злого, свершившееся от возможного. Существовало множество вещей, о которых она перестала думать хотя бы для того, чтобы не лгать себе самой. Однако неприятное чувство возникло снова, стоило ей положить руку на грязный липкий висок умирающего и, начертав надлежащие руны, прошептать заклинания смерти. Самоосквернение и привкус желчи во рту…

– Ты…– испуганно шепнул сзади Гарет.– Он… он мертв?

Дженни поднялась, отряхивая кровавую грязь с юбки.

– Я не могла оставить его ласкам и лисам,– ответила она и пошла прочь. Уже слышно было маленьких пожирателей падали, собиравшихся вдоль обочины на запах крови и ждущих нетерпеливо, когда убийца покинет свою жертву. Ответ прозвучал резко – Дженни всегда ненавидела заклинания смерти. Выросши в землях, где нет законов, она впервые убила человека, когда ей было четырнадцать. С тех пор число убитых ею достигло шести,– не считая умирающих, которых она избавляла от жизни как целительница и повивальная бабка – единственная от Серых гор до моря. Но легче от этого не было.

Она хотела как можно быстрее покинуть это место, но юноша Гарет, пошатнувшись, схватил ее за руку, переводя взгляд с нее на убитого и обратно в каком-то странном очаровании отвращения. «Никогда не видел мертвых,– подумала она.– По крайней мере – в таком неприкрашенном виде». Горохово-зеленый бархат его испятнанного грязью камзола, золотые застежки на башмаках, вышивка на кружевной батистовой рубашке и, наконец, искусно уложенные волосы, кончики которых были окрашены в зеленый цвет, выдавали в нем придворного. Все, включая смерть, требовало соблюдения приличий там, откуда он пришел.

– Ты… ты – ведьма?– Он сглотнул.

Уголок ее рта слегка шевельнулся.

– Так оно и есть,– сказала она.

Он отшагнул от нее в страхе, затем споткнулся, ухватился за ближайшее деревце, и Дженни заметила среди декоративных разрезов камзола безобразную дыру, сквозь которую виднелась рубашка – темная и мокрая.

– Со мной все в порядке.– слабо запротестовал он, когда Дженни двинулась поддержать его.– Мне только нужно…

Он сделал неуклюжую попытку освободиться от ее руки, его серые близорукие глаза выискивали что-то в наносах палой листвы на обочине.

– Для начала тебе нужно присесть.– Она отвела его к сломанному пограничному камню, заставила сесть и расстегнула бриллиантовые застежки, скрепляющие рукав камзола. Рана была неглубокая, но кровоточила сильно. Дженни развязала кожаный ремешок, перехватывающий ее черные волосы, и стянула им руку выше раны. Гарет вздрогнул, резко выдохнул и, пока Дженни отрывала полоску на бинт от своей сорочки, попробовал освободиться от перетяжки, так что пришлось шлепнуть его по пальцам, как маленького. Момент спустя он все-таки попытался встать.

– Я должен найти…

– Я найду их,– сказала Дженни, уже догадываясь, что он собирается искать.

Она закончила бинтовать руку и направилась к зарослям орешника, где Гарет недавно боролся с бандитом. Холодный дневной свет колюче сверкнул, отразившись от кусочка стекла в палой листве. Подобранные Дженни очки были погнуты, утратили форму, одна из линз украшена звездообразным узором трещин. Стряхнув со стекол грязь и влагу, она отнесла очки Гарету.

– А вот теперь,– сказала она, когда Гарет водрузил их на место трясущимися от слабости и пережитого руками,– тебе нужно, чтобы за рукой твоей кто-нибудь приглядывал. Я могу взять тебя…

– Миледи, у меня нет времени!– Он глядел на нее, немного щурясь, – небо над ее головой становилось все светлее.– Я в поиске ужасной важности…

– Такой ужасной, что из-за нее стоит потерять руку? А если рана загниет?

Видимо, уверенный, что такое может случиться с кем угодно, только не с ним, он продолжал торжественно:

– Говорю тебе, со мной все в порядке. Я ищу лорда Аверсина Драконью Погибель, тана Алин Холда и лорда Вира, величайшего воина, когда-либо садившегося на коня в Уинтерлэнде. Ты ведь, вероятно, слышала о нем? Стройный, как ангел, прекрасный, как песня… Его слава распростерлась по южным землям, как талые воды разливаются по весне… Я должен найти Алин Холд, пока не поздно!

Дженни вздохнула раздраженно.

– Вот и хорошо, что должен,– сказала она.– Как раз в Алин Холд я и собираюсь взять тебя.

Прищуренные глаза юноши стали круглыми, рот приоткрылся.

– В Ал… в Алин Холд? Ты не шутишь? Это недалеко?

– Это ближайшее место, где мы можем осмотреть твою руку,– сказала Дженни.– В седле удержишься?

«Будь он умирающим,– усмехнувшись, подумала она,– он бы вскочил точно так же».

– Да, конечно… Я… Ты, следовательно, знаешь лорда Аверсина?

Дженни помолчала. Затем сказала мягко:

– Да. Я знаю его.

Она свистнула лошадей – рослую белую Лунную Лошадку и мощного гнедого мерина, чье имя было, как сказал Гарет, Молот Битвы. Несмотря на истощение и боль в грубо перевязанной руке, юноша сделал галантную попытку подсадить Дженни в седло. Они тронули коней по каменистому косогору, чтобы миновать валяющийся в зловонной жиже труп. Гарет спросил:

– Если… если ты ведьма, миледи, почему ты не справилась с ними с помощью магии, а пустила в ход оружие? Бросила бы в них огонь, или превратила бы в лягушек, или поразила бы их слепотой…

«Я и поразила их слепотой,– угрюмо подумала она.– Пока ты не закричал!..»

Но сказала только:

– Потому что не могу.

– Из соображений чести?– с сомнением спросил он.– Но мне кажется, что есть ситуации, в которых понятие чести неприменимо…

– Нет.– Она глянула искоса сквозь завесу распущенных волос.– Просто потому, что моя магия недостаточно сильна.

И она толкнула коня в более быстрый шаг, въезжая в смутные тени голых, выступающих из тумана сучьев.

Сколько уже времени миновало, а все равно перехватывало горло, когда приходилось признаваться в собственном бессилии. Даже теперь, по прошествии стольких лет, ей трудно было это выговорить. Дженни давным-давно примирилась с мыслью, что некрасива, но свыкнуться с тем, что в единственном деле, к которому стремилась, ей недостало таланта!.. Самое большее, что она могла сделать, – это притвориться равнодушной. Как сейчас.

Земляной туман обвивал ноги коней, голые корни тянулись сквозь испарения к дороге, словно руки наспех прикопанных трупов. Воздух был тяжел и отдавал плесенью, то здесь, то там слышалось тихое потрескивание мертвых листьев, как будто деревья сговаривались о чем-то в тумане.

– А ты… Ты видела, как он убил дракона?– нарушил молчание Гарет.– Ты не могла бы рассказать мне? Аверсин Драконья Погибель – единственный из живущих людей, кому это удалось… О его доблести сложены баллады… Это моя страсть. Я имею в виду – баллады. Баллады о драконоборцах, таких, как Селкитар в царствование Энита Доброго, Антара Воительница с братом во времена Усобицы. Говорят, ее брат поразил…

«Похоже, этаким манером,– подумала Дженни,– он может разглагольствовать о великих драконоборцах часами, пока кто– нибудь не попросит его сменить тему».

– Я всегда мечтал увидеть Драконью Погибель, великого воина… Слава, должно быть, покрывает его, как золотая мантия…

И далее, к удивлению ее, он запел колеблющимся тенорком:

Въезжает на холм, на обветренный камень. Доспех дорогой сверкает, как пламень. В деснице – клинок, вселяющий страх. Удары копыт отвергают прах. Правит дорогу в драконий лог – строен, как ангел, мощен, как бог. Плачут две благородные дщери – нежные лилии в черной пещере. Старшая молвит: «К нам едет воин! О, как он мощен! И как он строен! Перья на шлеме – как пена у скал…»

Дженни смотрела в сторону, чувствуя, как что-то сжимается в груди при воспоминании о Золотом Драконе Вира. Ясно, как будто это было вчера, а не десять лет назад, она снова увидела вспышку золота в тусклом северном небе, игру огня и теней, девчонок и мальчишек, визжащих на околице Большого Тоби. Вспоминать об этом следовало с ужасом, и Дженни сознавала, что кроме радости при мысли о смерти дракона она ничего чувствовать не должна. Но сильнее радости и ужаса был привкус странной печали и пустоты, вернувшийся к ней из тех времен вместе с металлической вонью драконьей крови и пением, замирающим в опаленном воздухе…

Сердце ее ныло. Она сказала холодно:

– Ну, во-первых, из двух детей, унесенных драконом, Джон застал в живых только мальчика. Девчонка к тому времени задохнулась. В драконьем логове, знаешь ли, трудно о чем-либо молвить, особенно если ты уже мертвый. Так что вряд ли они могли бы обсуждать внешность Джона, даже если бы он и вправду прибыл туда верхом. Но он был пеший.

– Пеший?..– Дженни почти слышала, как рушится взлелеянный Гаретом образ.

– Разумеется. Будь он на коне, он был бы убит немедленно.

– Тогда как же?..

– Единственный путь, когда имеешь дело с тварью столь большой и столь неуязвимой – это яд. Джон попросил меня сварить самое убийственное зелье, какое я только знала, и намочил в нем концы гарпунов.

– Яд?– ужаснулся юноша.– Гарпуны?.. А как же меч?

Она уже, право, не знала, смеяться ли над его растерянностью или злиться на него за легкомысленные речи о том, что для нее и для сотен других людей означало бессонные, наполненные ужасом ночи, или же просто пожалеть наивного мальчика, всерьез полагающего, что можно выйти с тремя футами стального клинка против двадцати пяти футов шипастой огненной смерти.

– Никакого меча не было,– сказала она.– Джон прыгнул на него сверху (кстати, в овраг, а ни в какую не в пещеру – пещер у нас здесь нет вообще). Сначала ударил по крыльям, чтобы тварь не могла взлететь. Собственно, отравленные гарпуны были нужны, чтобы сделать дракона вялым, а добивать его пришлось уже топором.

– Топором?!– закричал Гарет.– Это… это самая отвратительная вещь, какую я когда-либо слышал! Где же здесь великолепие? Где честь? Это же все равно что подсечь противнику сухожилия на дуэли!

– Это была не дуэль,– заметила Дженни.– Если дракон поднялся в воздух – противнику конец.

– Но это бесчестно!– страстно настаивал юноша, видно, полагая этот довод решающим.

– Сражайся он с человеком, вызвавшим его на поединок, – тогда конечно. Но с таким благородством Джон еще ни разу в жизни не сталкивался. Бандиты всегда норовят ударить в спину, даже если ты в меньшинстве. Кстати, Джон, как единственный здесь представитель королевской власти, всегда в меньшинстве. А дракон, Гарет, превышает двадцать футов в длину и может убить человека одним взмахом хвоста. И потом ты сам сказал,– добавила она с улыбкой,– что есть ситуации, в которых понятие чести неприменимо…

– Это совсем другое!– ответил несчастный, лишенный доброй половины иллюзий юноша, и некоторое время они ехали молча.

Склон под копытами коней становился все круче, туманный коридор кончился. Засеребрились вдали круглогорбые, слабо различимые холмы. Стоило путникам выехать из леса, как на них накинулся ветер, треплющий одежду и лижущий щеки, как плохо обученный пес. Откинув охапку залепивших лицо волос, Дженни бросила взгляд на озирающегося с недоумением Гарета. Юноша явно не предполагал найти своего героя в этом блеклом бездорожье, состоящем из мха, воды и камней.

Что до Дженни, то ее, как всегда, странным образом возбуждал этот скудный мир. Вересковые пустоши тянулись на сотни миль к северу до оправленных в лед берегов океана, и Дженни знала здесь каждую трещину в граните, любое торфяное болотце, низинку, где вереск разрастался летом особенно густо. Они читала на снегу следы зайцев, лис, сумчатых мышей вот уже три десятилетия. Старый Каэрдин, полусвихнувшийся над книгами и легендами о Старых Королях, помнил еще дни, когда войска покинули Уинтерлэнд и ушли на юг – расправляться с непокорными лордами. Каэрдин ужасно злился, когда Дженни говорила об очаровании Уинтерлэнда и о серебряном слиянии ветра и камней. Но временами и она тоже чувствовала горечь и обиду за родной край – когда пыталась помочь деревенскому ребенку, чей недуг лежал за пределами ее знаний, а книги, которые у нее были, ничего не говорили о том, как спасти его жизнь. Или когда Ледяные Наездники, переправившись лютой зимой на льдинах, жгли с таким трудом построенные амбары и резали еле поднятый на скудных кормах скот. И это чувство беспомощности заставляло ее ценить маленькие радости и скудные красоты в однообразной череде жизни и смерти. Дженни не смогла бы объяснить это ни Каэрдину, ни этому юноше, никому.

В конце концов она сказала мягко:

– Джон никогда бы не пошел на дракона, Гарет, будь у него другой выход. Но тан Алин Холда и лорд Вира – единственный мужчина в Уинтерлэнде, обученный военному ремеслу. Собственно, это и значит быть лордом. Он дрался с драконом точно так же, как дрался бы с волком или с какой-нибудь другой тварью, убивающей его подданных. У него не было выбора.

– Дракон не тварь!– запротестовал Гарет.– Это самый почетный и величайший вызов лучшим рыцарям из рода человеческого. Ты, должно быть, ошибаешься. Он не мог биться просто по обязанности! Он не мог!

Отчаяние звучало в его голосе, и это заставило Дженни взглянуть на него с любопытством.

– Да, конечно,– согласилась она.– Дракон не тварь. А тот дракон был поистине прекрасен.

Воспоминание смягчило ее голос. Воспоминание, в котором сквозь отуманивающий страх сияла угловатая неземная красота..

– Он был вовсе не золотой – это в твоих песнях его так окрестили. Он был скорее янтарный, с такой, знаешь, коричневатой дымкой на хребте, а брюхо у него как из слоновой кости. Узор чешуи по бокам – вроде бисерной вышивки на туфлях: похоже на ирисы – все оттенки пурпурного и голубого. И голова у него тоже как цветок. Глаза и челюсти обведены чешуей, как цветными лентами, с пурпурными шипами и пучками белых и черных волос. У него усы, как у рака, но усаженные жемчужными шишечками. Надо быть мясником, чтобы убить такую красоту.

Они обогнули каменистую вершину. Под ними подобно разлому в гранитном хаосе тянулась ломаная линия глинистых полей, туман лежал на них пасмами грязной шерсти, цепляясь за жнивье. Чуть поодаль лепилась неопрятная тесная деревушка, испятнанная голубыми древесными дымками. Ледяной ветер донес до них вонь жилья: где-то варили жгучее щелочное мыло, гнили отбросы, сладковатый запах солода вызывал тошноту. Лай собак плыл в воздухе подобно церковному благовесту. Посредине деревни оседала чуть ли не на глазах неуклюжая башня – остаток родового замка.

– Дракон был прекрасным созданием, Гарет,– сказала Дженни.– Но он унес девчонку, а ей было всего пятнадцать. Джон даже не разрешил ее родителям взглянуть на тело…

Она коснулась пятками боков Лунной Лошадки и послала ее вниз по сырой глине дороги.

– И в этой деревне ты живешь?– спросил Гарет, когда они приблизились к стенам.

Дженни покачала головой, все еще стараясь выбраться из горькой, смутной путаницы воспоминаний об убийстве дракона.

– У меня свой дом милях в шести отсюда на Мерзлом Водопаде. Хотя моя магия невелика, она требует тишины и одиночества,– нехотя добавила она.– Впрочем, мне многого и не надо. Я – целительница и повивальная бабка, единственная в землях лорда Аверсина.

– А что… мы скоро въедем в его земли?

Его голос дрожал, и Дженни, посмотрев с беспокойством на спутника, увидела, как бледно его лицо. Несмотря на холод, по впалым щекам Гарета, покрытым золотистым пушком, катился пот. Слегка удивленная вопросом, Дженни сказала:

– Это земли лорда Аверсина.

Пораженный, он вскинул голову.

– Так эта… это селение тоже принадлежит лорду Аверсину?

– Это Алин Холд,– сухо ответила Дженни.

Копыта застучали по гулкому деревянному мосту.

Городишко жался внутри крепостной стены, возведенной еще дедом нынешнего лорда, старым Джеймсом Стэндфастом, в качестве временного укрепления. Пережившая пятьдесят зим стена напоминала теперь руины. Сквозь бревенчатый туннель в коренастой сторожевой башне были видны неряшливые домишки, толпящиеся вокруг самого Холда, как будто отпочковавшиеся от громоздкого строения. Они были кое-как сложены из дикого камня на фундаменте древних стен, покрыты речным тростником и источены временем. Из бойницы башни высунулась старая Пэг, ее полуседые косы свесились, как разлохмаченные веревки.

– Повезло тебе,– окликнув Дженни, произнесла она с гортанным северным выговором.– Лорд-то прошлой ночью с дозора вернулся! Где-то тут бродит.

– Это она не о… Это она о лорде Аверсине?– шепнул шокированный такой фамильярностью Гарет.

– Другого лорда у нас нет.

– О…– Он моргнул, делая еще одну мысленную поправку.– Сам ездит в дозор?

– Охрана границ. Он объезжает свои земли – в основном только этим и занят. Он и добровольцы из ополчения.– Глядя на опрокинутое лицо Гарета, она добавила нежно: – Вот это и значит быть лордом.

– Да нет же!– сказал Гарет.– Ты же сама знаешь, что это не так. Это – доблесть, это – благородство…

Но они уже выехали из полумрака бревенчатого туннеля на освещенную негреющим солнцем площадь.

Гам, сплетни, убожество – и все-таки селение Алин всегда нравилось Дженни. Здесь прошло ее детство. Каменный дом, в котором до сих пор жила ее сестра с мужем, стоял в переулке у крепостной стены. Деверь, правда, не любил вспоминать про их родство. Они относились к ней с испуганным уважением и делали вид, что не знают ее, – простые крестьяне с их маленькими судьбами, с наезженной колеей сезонных работ, но она-то их знала. Она знала их жизнь не хуже, чем свою собственную. Не было дома, где бы она не принимала ребенка, или не врачевала бы болезнь, или не боролась бы со смертью в одном из ее бесчисленных в Уинтерлэнде видов. Да, она была знакома и с ними, и с путаным повторяющимся узором их печалей и радостей.

Пока лошади шлепали по стоячей воде к центру площади, Дженни видела, как Гарет со старательно скрываемым отвращением озирается на поросят и цыплят, делящих зловонные переулки со стайками визжащей детворы. Порыв ветра донес до них дым из кузницы, а с ним – слабое дуновение жара и обрывок непристойной песни кузнеца Маффла. В одной улочке выплескивала мыльную воду прачка, в другой Дэнни Уэрвилл, чьего ребенка Дженни приняла три месяца назад, доила одну из своих ревущих коров: половину молока – в ведро, половину – мимо. Дженни видела, как взгляд Гарета недоверчиво задержался на убогом храме с комковатыми, грубо вытесанными подобиями Двенадцати Богов, не отличимых друг от друга во мраке ниши, затем перекочевал к вращающемуся Кресту Земли и Неба, сложенному из камня на бесчисленных дымоходах деревни. Спина юноши стала прямой при столь явном свидетельстве язычества, а верхняя губа вытянулась, когда он заметил свиной загон, пристроенный к одной из стен храма, и пару мужланов в придачу. Облаченные в потертую кожу и пледы, они лениво болтали, опершись на жерди ограды.

– Нет, ей-богу, свиньи могут предсказывать погоду,– говорил один, протягивая палку, чтобы почесать спину громоздящейся в загоне чудовищной черной свинье.– Кливи пишет об этом в своем «Земледельце», да я и сам не раз это замечал. И еще они смышленые, смышленей собак. Моя тетка Мэри (ты помнишь тетю Мэри?) пробовала их учить еще поросятами и, знаешь, выучила одного, белого – он за ней туфли таскал.

– Да ну?– сказал второй, скребя в затылке. Дженни направила лошадь в их сторону, и Гарет, раздраженно ерзая в седле, был вынужден последовать за ней.

– Точно говорю!– Тот, что повыше, причмокнул губами, и свинья приподняла в ответ рыло с хрюканьем, выражавшим нежнейшую привязанность.– В «Аналектах» Полиборуса сказано, что в Древних Культах свиньям поклонялись, причем не как дьяволам (это все папаша Гиеро выдумал), а как Богиням Луны.– Он толкнул очки в стальной оправе повыше, к седловине своего длинного носа – забавный жест для человека, стоящего по щиколотку в свином помете.

– А и взаправду!– подхватил второй.– Старушка эта, когда еще молодая была и вовсю бегала, представляешь, дверь из загона отчинять научилась. Только, бывало… О!– Он торопливо поклонился, заметив Дженни и раздосадованного Гарета, сидящих молча в седлах.

Тот, что повыше, обернулся. Карие глаза за толстыми стеклами очков встретились с глазами Дженни, утратили свою обычную настороженность, оттаяли внезапно и озорно просветлели. Среднего роста, не очень-то располагающий к себе, лохматый и небритый, в вечной своей старой кожаной куртке и волчьем камзоле, залатанном кусочками металла и обрывками кольчуги, чтобы уберечь суставы, – что в нем было такого, в который раз удивилась она, что и после десяти лет наполняло ее абсурдной ребяческой радостью?!

– Джен!– Он улыбнулся и протянул ей руки. Она приняла их и, соскользнув с седла, оказалась в его объятиях, в то время как Гарет, неодобрительно на это поглядывая, все никак не мог задать свой главный вопрос.

– Джон,– сказала она и повернулась к юноше,– это Гарет из рода Маглошелдонов. А это – лорд Джон Аверсин Драконья Погибель из Алин Холда.

Гарет утратил дар речи. Взгляд его стал тупым, как у оглушенного ударом по шлему. Потом с излишней торопливостью он стал слезать с седла, зацепил раненую руку, выдохнул резко. Вряд ли ему приходило в распаленную фантазиями голову, подумала Дженни, что он встретит героя своих баллад пешим, да еще и по щиколотку в грязи у свиного загона. Судя по выражению лица, Гарет, хотя и знал прекрасно, что с высоты его роста любой покажется коротышкой, все же был поражен, увидев, что легендарный лорд почти на голову ниже его. И вряд ли в какой-нибудь балладе упоминалось о такой детали, как очки.

Гарет все еще хранил молчание. Аверсин, с обычной своей дьявольской безошибочностью истолковав поведение гостя, сказал:

– Я бы предъявил вам шрамы от драконьих шипов, но они, поверьте, расположены в таких местах, что я не могу это сделать на людях.

Но в Гарете уже заговорила благородная кровь и, наверное (предположила Дженни), придворный стоицизм, заставляющий соблюдать этикет, несмотря на угрозу жизни и боль в грубо забинтованной руке. Юноша исполнил достойный всяческих похвал приветственный поклон, затем выпрямился (складки плаща лежали печально и надменно), надвинул покореженные очки поглубже на переносицу и голосом дрожащим, но странно решительным объявил:

– Милорд Драконья Погибель, я прискакал с юга, чтобы передать вам послание от короля Уриена Белмари.

Казалось, он собирается с силами для произнесения следующих слов – торжественно-рокоеых, как обрывки баллад о золотых мечах и светлых плюмажах, и плевать ему было на запах свинарника, равно как и на заморосивший внезапно холодный дождь.

– Милорд Аверсин, я послан, чтобы призвать вас на юг. Там явился дракон и разрушил уже Бездну Ильфердина, город гномов, и залег в нем, всего в пятнадцати милях от Бела, королевской столицы. Лорд Аверсин! Король просит вас прийти и убить дракона, пока страна не погибла.

Выговорив слова, ради которых был послан, юноша выпрямился и с благородной мученической отрешенностью на лице, как и подобает доброму гонцу из старых баллад, пошатнулся и осел на скользкую истоптанную грязь в глубоком обмороке.