"На высотах твоих" - читать интересную книгу автора (Хейли Артур)

Глава 3

Они вошли в большой каменный особняк – официальную резиденцию премьер-министра на время его пребывания в должности – через защищенный навесом парадный подъезд. Внутри их встретил Ярроу, дворецкий, и принял пальто. Он сообщил:

– Американский посол пытался дозвониться до вас, сэр. Из посольства звонили дважды и предупредили, что дело срочное.

Джеймс Хауден кивнул. Возможно, в Вашингтоне тоже узнали об утечке информации. Если так, то задача Артура Лексингтона значительно упрощается.

– Выждите пять минут, – распорядился он, – а потом сообщите на коммутатор, что я вернулся домой.

– Подайте кофе в гостиную, мистер Ярроу, – попросила Маргарет. – И сандвичи для премьер-министра. Ему так и не удалось поужинать.

Она осталась в дамской туалетной комнате, смежной с главным холлом, чтобы поправить прическу.

Джеймс Хауден прошел вереницей коридоров в третий холл с его огромными французскими окнами, выходящими на реку и холмы Гатино. Вид этот всегда захватывал его, и даже ночью, ориентируясь по отдаленным огонькам, он мог мысленно представить себе широкую, тронутую рябью реку Оттаву, ту самую реку, по которой три с половиной века назад плыл искатель приключений Этьен Брюле lt;Этьен Брюле (1591 – 1633) – французский путешественник, впоследствии переводчик исследований о Канаде С. Шамплейна.gt;, а после него – Шамплейн lt;Самюэль Шамплейн (1567 – 1635) – французский исследователь Канады, основатель Квебека (1608).gt;, а за ними миссионеры и торговцы, прокладывавшие свой легендарный путь на запад – к Великим озерам и богатому мехами и шкурами Северу. За рекой лежал далекий квебекский берег, вошедший в предания и историю, – свидетель множества перемен, ибо то, что появляется на лице Земли, в один прекрасный день с лица Земли исчезает.

"В Оттаве. – часто думалось Джеймсу, – трудно не ощущать дыхания истории. Особенно теперь, когда город – некогда живописный, а потом обезображенный коммерцией – снова обрастает пышной зеленью: рощицами деревьев и ухоженными аллеями. Да, правительственные здания были в основном безликими, неся на себе отпечаток, как выразился один из критиков, “безжизненной руки бюрократического искусства”. Но даже при этом была в них какая-то естественная прямота и суровость, и с течением времени, когда будет возрождена ее красота, Оттава как столица сможет сравниться с Вашингтоном, а то и превзойти”.

За его спиной дважды мелодично звякнул позолоченный телефон, установленный под широкой резной лестницей на угловом столике. Звонил американский посол.

– Приветствую, Энгри, – сказал в трубку Хауден. – Слышал, ваши люди упустили-таки кота из мешка?

– Знаю, премьер-министр, – ответил ему тягучий бостонский говор достопочтенного Филиппа Энгроува, – и чертовски сожалею. К счастью, коту, похоже, удалось высунуть одну только голову, но мы все еще крепко держим его за шкирку.

– Это утешает, – сказал Хауден. – Тем не менее необходимо совместное заявление. К вам едет Артур…

– А он уже здесь, рядом со мной, – прервал его посол. – Сейчас опрокинем по паре стаканчиков и займемся. Текст сами утверждать будете?

– Нет, полагаюсь на вас с Артуром.

Они поговорили еще несколько минут, и премьер-министр положил позолоченную трубку.

Маргарет уже прошла в уютную гостиную с обитыми ситцем кушетками, креслами в стиле ампир и шторами приглушенного серого цвета. В камине ярко пылали поленья. Она поставила пластинку Чайковского. Это была самая любимая музыка Хаудена, более академическая классика редко его трогала. Спустя несколько минут горничная принесла кофе и поднос с сандвичами. Повинуясь жесту Маргарет, девушка предложила сандвичи Хаудену, и тот рассеянно взял один, едва посмотрев на поднос.

Дождавшись ухода горничной, премьер-министр развязал белый галстук, расстегнул жесткий воротничок и с благодарностью подошел к Маргарет, сидевшей у огня. Он опустился в глубокое кресло, пододвинул подставку для ног и устроил на ней уставшие ступни. С тяжелым вздохом произнес:

– Вот это жизнь. Ты, я.., и больше никого… Он опустил голову на грудь и по давней привычке начал поглаживать крючковатый нос. Маргарет едва заметно улыбнулась.

– Надо стараться, чтобы так чаще бывало, Джейми.

– Будем. Обязательно будем стараться, – ответил он искренне. Затем, меняя тон, сообщил:

– Есть новости. Мы вскоре едем в Вашингтон. Хотел, чтобы ты знала.

Держа в руках кофейник шеффилдского сервиза, жена подняла на него удивленные глаза:

– Несколько неожиданно, не правда ли?

– Да, правда, – согласился он. – Возник ряд весьма важных вопросов. Мне надо поговорить с президентом.

– Хорошо. К счастью, у меня есть новое платье. – Маргарет умолкла, обдумывая. – Но нужны туфли и сумочка к нему. Да, еще перчатки. Время-то у нас хоть какое-то будет?

Лицо ее приняло обеспокоенное выражение.

– Совсем чуть-чуть, – Хауден рассмеялся: так не соответствовал этот разговор вызвавшей его ситуации.

– Сразу после праздников съезжу в Монреаль за покупками. Там всегда выбор больше, чем у нас в Оттаве, – заявила Маргарет решительно. – Кстати, как у нас с деньгами?

Он нахмурился.

– Не очень. В банке мы перебрали. Придется продать кое-какие ценные бумаги, я полагаю.

– Опять? – встревожилась Маргарет. – У нас ведь не так уж много осталось, по-моему?

– Так-то оно так. Но ты все равно поезжай в Монреаль. – Он с нежностью оглядел жену. – Одна поездка ничего не изменит.

– Ну, если ты так уверен…

– Уверен.

Единственное, в чем он мог быть уверен, подумалось Хаудену, так это в том, что никому не придется подавать на премьер-министра в суд за задержку платежей. Нехватка денег на их личные нужды была постоянным источником беспокойства. У Хауденов не было собственных средств, кроме скромных сбережений, накопленных за время его адвокатской практики, и это было типичным для Канады – своего рода национальная узколобость, дававшая себя знать во многих проявлениях, – что страна весьма скупо платила своим руководителям.

"Сколько же горькой и обидной иронии, – часто думал Хауден, – в том факте, что канадский премьер-министр, определяющий судьбы нации, получает в виде жалованья и различных льгот и привилегий меньше, чем американский конгрессмен”. Премьер-министру не положен служебный автомобиль, а свой собственный он должен содержать за счет явно недостаточных сумм, выделяемых ему на эти цели государством. Даже обеспечение его жильем было явлением сравнительно новым. Еще в 1950 году бывшему тогда премьер-министром Луи Сен-Лорану приходилось жить в двухкомнатной квартирке, столь тесной, что мадам Сен-Лоран была вынуждена держать домашние запасы у себя под кроватью. Более того, отдав едва ли не всю жизнь парламентской деятельности, наибольшее, на что мог рассчитывать бывший премьер-министр по ее завершении и выходе в отставку, было три тысячи долларов в год согласно программе пенсионного обеспечения за счет отчислений от его собственных доходов. В прошлом одним из результатов подобного положения вещей для страны было то, что премьер-министры изо всех сил цеплялись за свой пост до глубокой старости. Другие уходили в отставку, обрекая себя на жизнь в нужде, на милости друзей-благотворителей. Министры кабинета и депутаты парламента получали еще меньше. “Примечательно, – приходило иногда Хаудену в голову, – что при всем при том многие из нас остаются честными людьми”. Где-то в глубине души он даже с некоторым сочувствием относился к тому, что сделал Харви Уоррендер.

– Тебе лучше было бы выйти замуж за бизнесмена, – сказал он Маргарет. – У вторых вице-президентов компаний больше наличности на расходы, чем у меня.

– Мне кажется, у меня есть свои преимущества, – улыбнулась ему Маргарет.

"Слава Богу, – мелькнула у него мысль, – что у нас так удачно сложилась семейная жизнь. Жизнь политика может в обмен на власть лишить человека многого – чувств, ожиданий, даже душевной цельности, – и без теплого участия близкой ему женщины человек может превратиться просто в пустую оболочку”. Он прогнал воспоминания о Милли Фридмэн с тем же чувством боязни, какое посещало его всегда…

– Я тут как-то вспоминал, – обратился он к жене, – как твой отец нас застукал. Ты-то помнишь?

– Конечно. Женщины всегда помнят такие вещи. Я думала, что как раз ты позабыл.

Это случилось сорок два года назад у подножия холмов на Западе, в городе Медисин-Хэт. Ему было двадцать два – дитя сиротского приюта, а теперь новоиспеченный адвокат без клиентуры и каких-либо перспектив в обозримом будущем. Маргарет исполнилось восемнадцать. Она была старшей из семи дочерей аукциониста по продаже скота, который во всем, что не касалось его работы, был суровым, мрачным и необщительным человеком. По понятиям того времени, семья Маргарет была обеспеченной, особенно в сравнении с той нуждой, в которой оказался Хауден по завершении своего образования.

Воскресным вечером, когда семья собиралась в церковь, им удалось каким-то образом остаться вдвоем в небольшой гостиной, куда и забрел в поисках молитвенника отец Маргарет, застигнув не вполне одетую дочь в объятиях Хаудена; парочка потеряла голову в порыве стремительно нараставшей страсти. Отец не проронил ни слова, буркнув только “извините!”, но вечером, сидя во главе стола за семейным ужином, он вперил пристальный взгляд в Джеймса Хаудена и обратился к нему со следующим заявлением:

– Молодой человек, – произнес он при заинтересованном внимании его пышнотелой и неизменно невозмутимой жены и дочерей, – в моем деле считается так: когда человек трогает вымя, это свидетельствует о чем-то большем, нежели мимолетный интерес к корове.

– Сэр, – ответил Джеймс Хауден с апломбом, не раз выручавшим его в последующие годы, – я бы хотел жениться на вашей старшей дочери!

Аукционист звучно шлепнул по столешнице:

– Заметано! – и продолжал с неожиданной для него словоохотливостью, оглядывая сидевших за ужином:

– Одной меньше, благодарение Богу! Осталось шесть.

Через несколько недель они поженились. Именно аукционист, которого теперь уже давно нет в живых, помог тогда на первых порах зятю сначала создать адвокатскую практику, а потом и заняться политической деятельностью.

У них были дети, хотя сейчас он и Маргарет редко виделись с ними. Две дочери вышли замуж и жили в Англии. Последний из детей, Джеймс Макколлам Хауден-младший, во главе группы нефтяников работал на Дальнем Востоке. Но сам факт, что у них есть дети, продолжал оказывать влияние на их жизнь, и это было очень важно.

Огонь в камине начал угасать, и он подбросил в него березовое полено. Береста с потрескиванием завилась в кольцо и выстрелила языками пламени. Сидя рядом с Маргарет, он следил, как огонь побежал по всему полену.

Маргарет тихо спросила:

– О чем вы собираетесь говорить с президентом?

– Завтра утром объявят. Будет сказано, что переговоры коснутся торговой и фискальной политики.

– В самом деле?

– Нет, – ответил он.

– Тогда о чем?

Он доверял Маргарет и прежде не раз рассказывал ей о делах государственных. У человека – у каждого человека – должен быть кто-то, кому он мог бы открыться.

– В основном об обороне. Назревает новый мировой кризис, и, прежде чем он разразится. Соединенные Штаты могут взять на себя множество дел, которыми мы до сих пор занимались самостоятельно.

– В военной области? Премьер-министр кивнул.

– Тогда, значит, они станут контролировать нашу армию.., и все остальное? – медленно произнесла Маргарет.

– Да, дорогая, – ответил он. – Похоже, что так. Жена нахмурила брови в раздумье.

– Но если это произойдет, Канада не сможет более проводить свою внешнюю политику, не так ли?

– Боюсь, если и сможет, то не очень эффективно. – Он вздохнул. – Да мы именно к этому и шли – уже давно.

Наступило молчание. Потом Маргарет спросила:

– Но ведь это будет конец нам, Джейми, как независимому государству?

– Нет, пока я премьер-министр, нет, – заявил он твердо. – Нет, если мне дадут спланировать все так, как я хочу.

Его голос звучал все громче, по мере того как в нем росла убежденность.

– Если правильно строить наши отношения с Вашингтоном, если в течение следующей пары лет принять правильные решения, если мы останемся сильными, но реалистичными, если с обеих сторон проявить дальновидность и честность, при всех этих условиях нас может ждать начало новой эры. В результате мы можем стать сильнее, а не слабее. Мы сможем значить в мире больше, а не меньше, нежели сейчас…

Он почувствовал прикосновение руки Маргарет и рассмеялся:

– Прости, я, кажется, произнес речь?

– В общем, вроде того. Съешь, пожалуйста, сандвич, Джейми. Налить еще кофе?

Наполняя ему чашку, Маргарет спросила:

– Ты действительно считаешь, что будет война? Прежде чем ответить, он потянулся всем своим длинным телом, устроился поудобнее в кресле и скрестил ноги на подставке.

– Да, – негромко ответил он. – Уверен. Думаю, однако, у нас есть хороший шанс оттянуть ее немного – на год, на два, может быть, даже на три года.

– Ну почему же все так получается? – в доселе бесстрастном голосе Маргарет зазвучало волнение, – Особенно сейчас, когда все знают, что война грозит полным уничтожением всему миру.

– Да нет, – медленно произнес Джеймс Хауден. – Какое там полное уничтожение! Это просто расхожее заблуждение.

Они помолчали, потом он продолжал, тщательно подбирая слова:

– Ты ведь понимаешь, дорогая, что если бы мне задали такой же вопрос за стенами этого дома, то ответ был бы отрицательным. Мне бы пришлось сказать, что война отнюдь не неизбежна, потому что всякий раз, когда признаешь неизбежность войны, ты как бы еще чуть-чуть нажимаешь на спусковой крючок давно взведенного курка.

Маргарет поставила перед ним чашку кофе и спросила:

– Тогда, конечно, лучше не признаваться в этом – даже самому себе. Разве не лучше продолжать надеяться!

– Если бы я был обыкновенным гражданином, – ответил муж, – я, наверное, именно так бы себя и обманывал. Думаю, это было бы нетрудно – не зная, что происходит на самом деле. Но глава правительства не может позволить себе роскоши подобного самообмана. Во всяком случае, если он намерен служить народу, который ему доверился, – так, как ему подобает.

Он помешал кофе, глотнул, не ощущая его вкуса, и отставил чашку.

– Война неизбежна. Рано или поздно, – медленно произнес Джеймс Хауден. – Война неизбежна потому, что она всегда была неизбежна. И всегда будет неизбежна. Всегда, пока человеческие существа сохраняют способность ссориться и приходить в ярость. Не важно, из-за чего. Видишь ли, война – это всего лишь ссора маленьких человечков, увеличенная в миллион раз. Для того чтобы избавиться от войн, необходимо избавиться от последних остатков человеческого тщеславия, зависти и злобы. Это же невозможно.

– Но если все обстоит именно так, – запротестовала Маргарет, – тогда ничего не имеет значения, вообще ничего.

Муж покачал головой, не соглашаясь:

– Не правда. Борьба за выживание имеет значение, потому что она сохраняет жизнь, а жизнь – это захватывающее приключение.

Он повернул голову, всматриваясь в лицо жены.

– Для нас жизнь была именно такой. Или ты хотела бы жить по-другому?

– Нет, – призналась Маргарет Хауден. – Не думаю. Его голос зазвучал с новой силой:

– О, я знаю, что говорят о ядерной войне. Она, мол, сотрет все с лица Земли и уничтожит на ней всю жизнь. Но если задуматься, то такие же предсказания конца света вызывало появление любого оружия – от заряжаемой с казенника пушки до авиационной бомбы. А знаешь ли ты, что, когда изобрели пулемет, кто-то подсчитал, что двести пулеметов за тысячу дней способны уничтожить население Земли?

Маргарет отрицательно покачала головой. Хауден продолжал, не останавливаясь:

– Человечество пережило страшные напасти вопреки всякой логике. Ледниковый период и Всемирный потоп, например, это всего лишь две, которые нам известны. Ядерная война – это, конечно, беда, и я бы отдал свою жизнь, чтобы ее предотвратить. Однако любая война – это беда, ведь все мы умираем только один раз. А ядерный взрыв, может быть, куда более легкий путь на тот свет, нежели некоторые старомодные способы – вроде стрелы в глаз или распятия на кресте.

Цивилизацию мы, правда, отбросим назад. С этим никто спорить не станет, и, возможно, мы вновь погрязнем во тьме и невежестве, если, конечно, считать, что сейчас мы из них выбрались. Мы растеряем множество умений и знаний, в том числе, надеюсь, и касающихся того, как производить атомные взрывы, что, может быть, совсем неплохо.

Но всеуничтожение? Нет! В это я не верю! Что-нибудь да выживет и выползет из-под развалин и попытается начать сначала. Вот самое худшее, что может случиться, Маргарет. Я убежден, что наша страна – свободная часть мира – заслуживает лучшей участи. Если только сейчас мы предпримем правильные шаги и используем отведенное нам время.

С последними словами Джеймс Хауден поднялся на ноги. Он пересек гостиную и обернулся.

Не сводя с него глаз, Маргарет тихо проговорила:

– Ты ведь используешь его, правда? Время, что нам осталось?

– Да, – Выражение его лица смягчилось. – Наверное, я не должен был тебе говорить всего этого. Расстроилась?

– Грустно стало. Мир, человечество – как бы ты ни называл – у нас так много всего, и все это мы хотим растерять… – После паузы она добавила с сочувствием:

– Но ведь тебе нужно было с кем-то поделиться… Он кивнул:

– Не так уж много людей, с которыми я могу говорить открыто.

– Тогда я рада, что ты выговорился. По привычке Маргарет стала приводить в порядок кофейный сервиз.

– Поздно уже. Не подняться ли нам наверх? Он покачал головой:

– Нет еще. Но ты ступай, я приду попозже. На полпути к двери Маргарет приостановилась. На ломберном столике а-ля шератон lt;Стиль мебели XVIII века.gt; лежала стопка бумаг и газетных вырезок, присланных сегодня днем из парламентской канцелярии Хаудена. Она подняла тонкую книжицу.

Название на обложке – “Звездочет” – окружали астрологические знаки Зодиака.

– Неужели ты читаешь подобные вещи, Джейми?

– Боже упаси, конечно, нет! – Хауден слегка покраснел. – Просматриваю иногда из любопытства, забавы ради.

– Но ведь та старая дама, что посылала их тебе, уже умерла, не так ли?

– Наверное, кто-нибудь продолжает слать вместо нее, – в голосе Хаудена послышалось раздражение. – Сама знаешь, раз уж попал в список адресатов…

– Но это издание распространяется по подписке, – настаивала Маргарет. – И подписка была недавно возобновлена. Смотри, вот здесь дата стоит.

– Господи, Маргарет! Откуда же мне знать, как, когда и где возобновлена подписка? Ты хоть представляешь, сколько почты мне приходит в течение одного только дня? Не то что проверять, просматривать все нет никакой возможности. Кто-нибудь в конторе мог подписать меня без моего ведома. Если это тебя так беспокоит, завтра же аннулирую.

– Зачем же так сердиться, – спокойно возразила Маргарет. – Меня это вовсе не беспокоит. Просто полюбопытствовала, и если ты даже читаешь такие вещи, то из-за чего поднимать шум? Может быть, найдешь здесь подсказку, как управиться с Харви Уоррендером. – Она положила журнал на место. – Ты точно решил еще не ложиться?

– Точно. Мне многое надо обдумать, а времени совсем мало.

Вот это уже было знакомо давно.

– Спокойной ночи, дорогой, – попрощалась она.

Поднимаясь по широкой резной лестнице, Маргарет подумала, сколько же раз за всю супружескую жизнь ей приходилось проводить вечера в одиночестве или вот так, одной, укладываться в постель. А может быть, и хорошо, что она никогда не считала. В последние годы особенно для Джеймса Хаудена стало обычным бодрствовать далеко за полночь, размышляя над политическими проблемами или государственными делами, и, когда он ложился, Маргарет уже спала и редко просыпалась. Нет, ей не хватало не интимной близости, призналась она себе с женской откровенностью, это, слава Богу, у них уже давно налажено и устроено. Но когда день подходит к концу, женщина особенно дорожит теплом общения. “В нашей семейной жизни было много хорошего, – решила про себя Маргарет, – но и много одиночества тоже”.

Разговор о войне оставил у нее чувство непривычной горечи и печали. Неизбежность войны, считала она, это нечто, что могут принять мужчины, но женщины – никогда. Воевали мужчины, не женщины, ну, может быть, за редким исключением. Почему? Не потому ли, что женщины рождаются для боли и страданий, но мужчины должны утверждать себя? На нее вдруг накатила тоска по детям, так захотелось их увидеть – не для того, чтобы их утешить, она сама бы искала в них утешения и покоя. Глаза ее наполнились слезами, Маргарет чуть не поддалась порыву вернуться вниз, в гостиную, и просить мужа, чтобы хоть в эту ночь, в этот час она не оставалась одна.

Но она одернула себя: “Глупенькая. Джейми, конечно, проявит доброту. Но никогда не поймет”.