"Туз пятой масти" - читать интересную книгу автора (Секула Хелена)

ПРОКУРОР

Мария Заславская приняла меня без удивления, словно ждала. Собралась она за пять минут, будто куда-то торопилась. Я понял ее. Она не хотела встречаться с домашними.

Но избежать этого не удалось. В гостиную вошла домработница и смерила меня подозрительным взглядом.

– Пани когда вернется? – обратилась она к хозяйке, хотя смотрела только на меня.

Заславская беспомощно молчала.

– Пани едет в прокуратуру и какое-то время там пробудет.

Сколько же ненависти было во взгляде старой женщины! По щекам ее градом покатились слезы.

– А что мне пану сказать, коли позвонит? Что я мог ей ответить! Если б можно было что-нибудь скрыть! Неужели эта, как там ее… Анеля ничего не понимает? Я разозлился. Можно подумать, это я виноват, что их мир рухнул! Мне было искренне жаль и профессора Заславского, и юную Доротку. Почему-то от этой жалости я еще больше злился и на себя, и на Заславскую.

– Можете сказать ему все, что угодно, это не мое дело, – буркнул я. – Я не собираюсь звонить профессору в Париж.

– Ах ты такой-сякой, я ему все равно правды не скажу, наша пани ни в чем не виновата, пока пан вернется, все уже уладится. Сам пан убедится, коли Бог у него в сердце есть!

– Анеля… если муж позвонит… скажи ему, что я уехала… на неделю в Закопане… А теперь иди, милая, иди… позаботься о Дороте! – выдавила Заславская.

«На что она рассчитывает?» – подумалось мне. Заславская открыла секретер.

– А ну отдайте! – Я схватил ее за руку. Тень улыбки на миг скользнула по ее лицу.

Заславская была очень бледна, под черными, неестественно блестящими глазами залегли голубые тени. Глаза занимали пол-лица. Она показалась мне еще красивее, чем в первый раз.

– У меня было достаточно времени, чтобы покончить с собой, и никто не смог бы мне помешать. Я этого не сделала, потому что умершие всегда неправы. Пожалуйста! – она подала мне пузырек с таблетками. – Мне понадобится поддержка…

Что тут – спокойствие, расчетливость или фатализм? Я не понимал эту женщину.

– Умоляю вас по возможности пощадить мужа и дочь. Они не заслужили такой жестокой участи.

Когда мы оказались в прокуратуре, Заславская попросила фенактил – то самое лекарство, которое я у нее отобрал.

При ней я позвонил в милицию, чтобы доставили гардеробщика и официанта из забегаловки с головоломной лестницей. Не сводя с Заславской взгляда, я продиктовал название ресторана.

– Не надо, – тихо сказала она. – Да, это я была там и я привела этого пьяного мужчину…

Передо мной сидела жена профессора юриспруденции, интеллигентная, рафинированная женщина, и рассказывала, как однажды вечером она отправилась в первую попавшуюся забегаловку, заманила одного из пьяных посетителей в квартиру Владислава Банащака, а потом улизнула оттуда под предлогом пополнить запасы спиртного…

У меня в голове не укладывалось. Казалось, время вдруг повернуло вспять и утонченная, образованная дама снова стала Жемчужиной, портовой девкой, которую совершенно не интересует, что произошло с беднягой, влипшим по ее милости в историю с убийством. Заславская привела его в квартиру Банащака с одной-единственной целью: чтобы свалить на чужого человека убийство, которое совершила сама.

Бог мой, да не каждая шлюха столь бессердечна и хладнокровна!

И все-таки почему-то я внутренне противился этой версии, такой логичной и простой. Это было совершенно иррациональное чувство. Может, виной всему симпатия, которую я невольно испытывал к этой красивой и гордой женщине? Не знаю. Как бы то ни было, несмотря на более чем убедительные улики и отличный мотив, мне не верилось, что Заславская – убийца.

А возможно, причиной моих сомнений являлось именно то, что слишком уж гладко все выходило? История казалась складной, чересчур складной…

Сомнения сомнениями, но Заславская не отрицала, что заманила Хмелика в квартиру Банащака, где потом обнаружили труп хозяина. Этот факт был доказан.

Но зачем ей это понадобилось, если не она убила Банащака?!

Я сообщил Заславской, что давно знаю о ее прошлом. И она снова удивила меня: низко склонила голову, щеки пошли красными пятнами.

Непостижимо! Минуту назад эта женщина равнодушно рассказывала о своей встрече с Хмеликом, о том, что изображала особу легкого поведения, но стоило упомянуть о делах давно минувших дней, как она заливается стыдливым румянцем! В поведении Марии Заславской было слишком много противоречий.

Одно я сознавал совершенно ясно: если бы пани Заславская не стыдилась своего прошлого, она вряд ли бы сидела теперь в кабинете прокурора и вряд ли бы фигурировала в качестве подозреваемой в убийстве.

– Тогда вы знаете, кем был для меня в те годы Владислав Банащак, – выдавила она наконец. – Я не видела его много лет, он появился несколько месяцев назад, тогда все и началось…

Я кивнул, хотя все это было для меня новостью.

– Как получилось, что в тот вечер вы оказались в квартире Банащака?

– Он позвонил мне… То есть не он, а какой-то человек по его просьбе.

– Женщина или мужчина?

– Вы не поверите, но я не знаю… Какой-то странный, писклявый голос.

Бригиде Костшице тоже кто-то звонил, она утверждала, что ее вызвал Банащак, но вскрытие показало, что Банащак к тому времени уже был мертв. Должно быть, барменша пыталась создать себе алиби столь неубедительной ложью. Или же… или же она говорила правду и ей действительно кто-то позвонил… А что, если и ей, и Заславской звонил один и тот же человек?

– А что было дальше?

После телефонного звонка Заславская тут же поймала такси и поспешила к Банащаку. Ей долго не открывали, и она машинально подергала за ручку. Дверь оказалась не заперта. Заславская вошла в квартиру и обнаружила на полу тело Банащака. В первую секунду она решила, что тот в обмороке, но пульс не прощупывался. Опытная хирургическая сестра не могла не понять, что Банащак мертв. Убедившись в этом, Заславская, недолго думая, накрыла тело ковром и… помчалась в ближайшую пивнуху.

– Сколько времени это все заняло?

– Не знаю… все было как в тумане, мне казалось, что я схожу с ума… В голове не умещается…

Я припомнил показания официанта и гардеробщика. Женщина произвела на них впечатление помешанной или пьяной.

– Что же именно не умещается у вас в голове? – спросил я, в голосе невольно прозвучал сарказм. Она не ответила. – Значит, вы признаетесь в убийстве Владислава Банащака?

– Нет! Когда я пришла, он уже был мертв… Я его не убивала. Хотя и могла… Мысленно я убивала его каждый день. Как только он снова возник в моей жизни и начал угрожать…

– Он вас шантажировал?

Заславская потерянно кивнула. Что я мог ей сказать? Что следовало обратиться в милицию, в прокуратуру? Разумеется, Банащак отсидел бы за шантаж, но тогда то, чего так боялась эта женщина, выплыло бы наружу, муж и дочь узнали бы о ее прошлом… Для Заславской это было хуже смерти.

– В таком случае зачем вы привели этого мужчину?

Она молчала.

Позвонил следователь и сообщил, что обыск в доме уже закончен, найдено кое-что весьма интересное. Я вышел в коридор, и мне вручили какой-то медицинский журнал. Одна статья была обведена красным фломастером.

Я бегло просмотрел страницу: аллергия на пенициллин… алкоголь… анафилактический шок… резкое падение кровяного давления…

В статье описывалась смерть, аналогичная той, какой умер Банащак. От инъекции пенициллина. Журнал был двухгодичной давности.

– Это вы обвели статью?

– Нет, в таком виде и нашли…

Я поблагодарил следователя и продолжил допрос подозреваемой:

– А если бы вам встретилась подруга Банащака или кто-нибудь другой?

Она лишь молча смотрела на меня.

– Узнаете? – Я показал ей нож с рукоятью, инкрустированной перламутром.

Ухватившись за край стола, так что побелели костяшки пальцев, Заславская подалась вперед. Ее широко раскрытые глаза впились в нож.

– Узнаю, – наконец очнулась она. – Это мой нож! Я захватила его с собой на всякий случай. Этот нож я всегда ношу с собой… – Она сплела тонкие длинные пальцы, тщетно пытаясь скрыть ужас.

– Вы знаете, как погиб Банащак?

Она покачала головой. Казалось, еще мгновение, и эта женщина потеряет рассудок. Я отчетливо видел, как она борется, не позволяя себе провалиться в омут безумия. Что питало ее силы?..

– Вам следует ответить, – сухо сказал я.

– Я не знаю, как умер Владислав Банащак, – по слогам произнесла она, глядя мне в глаза.

Я зачитал протокол вскрытия и результаты исследования ампул.

– А это из вашей библиотеки. – Я подвинул к ней журнал с обведенной фломастером статьей.

И Заславская снова повела себя совершенно непонятно. Казалось, столь неопровержимые доводы должны были ее сломить, а вместо этого она явно почувствовала облегчение. Напряжение, сковывавшее ее, отступило, она почти с благодарностью посмотрела на меня.

– Спасибо, пан прокурор, – прошептала Заславская и… разрыдалась, уткнув лицо в ладони.

Только сейчас я понял, откуда она черпала эту удивительную силу. Мне вдруг стало ясно, почему она так себя вела, почему пыталась свалить убийство на Хмелика… Заславская лишь пыталась защитить кого-то, выгородить… кого-то близкого и дорогого ее сердцу. Но если так… если так, то, выходит, она и в самом деле никого не убивала! Но откуда же все эти многочисленные улики? Неужели кто-то ведет изощренную и тонкую игру, пытаясь внушить, что убийца – Мария Заславская?!

Да, у Заславской были причины убить Банащака. И улик предостаточно, чтобы убедить любой суд. Но тот, кто старательно подсовывает нам все эти улики, перегнул палку. Журнал с выделенной статьей о смерти от пенициллина – это явный перебор… Но кто же стоит за всей этой дьявольской игрой? Где его искать? И с чего начинать поиски?..

* * *

Дорота Заславская пришла ко мне сама в тот же вечер, когда арестовали ее мать. В руке она держала небольшую сумку, под мышкой – огромный том. Девушка с грохотом водрузила книгу на стол, а саквояжик пинком отправила под стул.

Я машинально посмотрел на название книги: «Закат Римской империи» Гиббона. «К чему мне Римская империя?» – удивленно подумал я. Еще больше меня поразило сходство дочери с матерью. Должно быть, в юности Жемчужина была такой же красавицей. А сколько лет Дороте Заславской? Шестнадцать? Или у меня неточные данные?

Да, она настоящая красавица: толстая коса вьется по спине, нежное, почти детское лицо; ангел небесный, да и только.

– Пан прокурор, моя мать не совершала убийства. Это полная чушь! Прошу вас, отпустите ее, а я вам все расскажу!

– Простите… – я запнулся, не зная, как к ней обращаться.

– Зовите меня Доротой. Так будет проще.

– Ты пришла торговаться с прокурором, Дорота?

– Извините, наверное, я ляпнула глупость… Пан прокурор, мне хотелось бы предостеречь вас от ошибки. Если правда всплывет в суде, вас ждет конфуз.

Я рассмеялся.

– М-да, ты за словом в карман не лезешь. На редкость избалованное создание – в глаза бросается, что она единственный ребенок, привыкший, чтобы потакали всем ее капризам. Но и обаяния – бездна!

– Я вовсе не хотела вас обидеть, пан прокурор, но как-никак я выросла в адвокатской семье, а в последнее время целыми днями штудировала Уголовный кодекс.

– Ты не пользуешься косметикой? – задал я не слишком последовательный вопрос. У меня мелькнула одна любопытная гипотеза, и хотелось как можно скорее ее проверить.

– Ну… иногда пользуюсь, но какое это имеет отношение к делу? – смутилась девушка.

– Но сюда ты заявилась, даже не подкрасив губы.

– Решила, что так будет приличнее. – Дорота невинно смотрела на меня.

– И всегда носишь косу, как примерная гимназистка?

– Нет… иногда закалываю волосы наверх.

– Если не затруднит, сооруди-ка такую прическу. Да и подкрасься, пожалуйста. Думаю, все, что для этого нужно, найдется в твоей сумочке.

Доротка удивленно посмотрела на меня, но подчинилась. Теперь она уже не выглядела наивной девчушкой, напротив, передо мной сидела надменная юная красавица. Вот хитрюга! Решила растрогать меня своей косой и ангельски невинным ликом.

Я велел привести персонал из забегаловки. Гардеробщик с барменом долго разглядывали девушку. Дорота хранила невозмутимость.

– Что за эксперименты, пан прокурор? – холодно вопросила она, когда мы снова остались вдвоем. – В них нет никакой нужды, я готова вам все рассказать.

Я улыбнулся ей и вышел вслед за свидетелями. Те единодушно объявили, что сходство поразительное, но в тот вечер все же приходила другая, та, что постарше.

У меня словно камень с души свалился, я даже устыдился, что мог заподозрить эту девочку в убийстве, но что-то тут было… Ведь даже мать подозревала собственную дочь, поэтому готова была взять все на себя, лишь бы отвлечь внимание от Дороты.

– Пан прокурор, около восьми Банащак уже был мертв. Я была там и видела его. Он уже остыл, – напряженно выговорила Дорота.

– Ты так хорошо помнишь время?

– Да, он позвонил ровно в семь и пригласил меня.

– Голос писклявый, невыразительный?

– Откуда вы знаете?.. Но это просто, я сама могу сделать такой трюк! – Она стянула с шеи шарф, сложила вдвое и обмотала телефонную трубку. – Вот!

– Зачем ты туда пошла?

– За признанием… – И Дорота начала свой рассказ.

В тот день, когда она услышала, как Банащак шантажирует ее мать, она запомнила прозвище – Жемчужина…

Вопрос с машиной Дорота ловко обошла, но я ее не перебивал. Но когда девушка сообщила, что избила Банащака и Омеровича, я не выдержал:

– Ну и врунья же ты!

– Это была метафора!

– Натворила глупостей, так хотя бы теперь не лги!

– Пан прокурор, я могу перечислить вам все статьи УК, которые нарушила, но не спрашивайте меня про моих сообщников! Полгода назад мне исполнилось восемнадцать, все, что я делала, я делала сознательно и готова… вот, видите! – Она бухнула на колени свой саквояж, извлекла зубную щетку, расческу и… пижаму.

– А Гиббон к чему? – Я изо всех сил старался не расхохотаться.

– Чтобы с ума не сойти от безделья!

– А потом что было?

– Шантаж на шантаж. Банащак сломался! Он ведь молодец только супротив овец… Мы должны были заключить сделку в «Омаре», но потом раздался тот проклятый телефонный звонок… «Приезжай немедленно, с матерью случилась беда!»

– И ты поверила?

– Как видите. Честно говоря, я страшно перепугалась. Я ведь чувствовала себя ответственной за ту кашу, что заварила. Сказала, что приеду, но без улик, если с мамой что-нибудь случится, мои друзья тут же сообщат все прокурору.

– И тебе не было страшно?

– Еще как! В жизни так не боялась! Но еще больше я боялась за маму. Знаете, если бы ее кто пальцем тронул, я бы разорвала его на части… Я даже ножик с собой захватила.

– Этот? – Я показал ей найденный у тела Банащака стилет.

– Да… Господи, а откуда он у вас?! – Удивление девушки выглядело искренним.

– Нож был найден на месте убийства. Дорота побледнела, глаза ее округлились от испуга.

– Я потеряла его, просто жутко испугалась и не заметила, как нож куда-то подевался… Так вы думаете, что это я его… – Дорота проткнула воздух пальцем и громко сглотнула. – Минутку, – вдруг воскликнула она, – но, если бы я его зарезала, на ноже была бы кровь.

– Успокойся, крови на нем не было. Ты отправилась к Банащаку совершенно одна?

– Нет. Но своих телохранителей оставила внизу. И не спрашивайте, кто это был, все равно не скажу. А признание я для него приготовила железное! – Она положила передо мной листок бумаги.

«Я, Владислав Банащак, работающий в Монополии…»

На листок легла стопка долларов и две колоды игральных карт, таких же, как пиковый туз, который нашли возле Марыли Кулик.

– Ну что мне с тобой делать? Только не воображай, что я растрогаюсь и вытащу тебя из этой заварушки.

– Я отсижу свое… а вдруг мне дадут условно? – Дорота с надеждой посмотрела на меня. – Только я очень вас прошу, пусть мама не узнает, что мне известно ее прошлое… Я ведь только ради этого все и затеяла…

* * *

– …Это очень просто, при фасовке часть спирта испаряется. – Ревизор знакомил меня с результатами проверки в Монополии в Езерной. – Поэтому предполагаются определенные нормы потерь, они колеблются от 0,001 до 0,1 %. Разумеется, фактические потери редко достигали верхней границы, в результате чего образуются излишки. Их и собирала шайка Банащака.

– А кто непосредственно отвечал за регистрацию фактической потери спирта?

– Халина Клим, начальник отдела технического контроля. Она проводила ревизию складов, проверяла качество, принимала готовый продукт и заполняла документацию.

– А какова тогда роль кладовщика?

– Он ежедневно сдавал отчет о наличии на складе продукции, подписывал накладные и пропуска на вывоз спирта с территории завода.

Халине Клим пришлось выздоравливать после неудавшегося самоубийства в тюремной больнице. Я арестовал ее еще до того, как получил результаты ревизии. Пани Клим была совершенно сломлена и казалась тяжелобольным человеком, однако только она могла объяснить, как краденые излишки спирта вывозили за ворота завода.

Она покорно назвала охранника, также состоявшего в шайке. Поколебавшись, Халина Клим назвала еще сопровождающего и водителя. Они много лет работали на заводе.

Вахтер попросту не регистрировал грузовик с краденым продуктом, а водитель с сопровождающим доставляли груз по указанному адресу.

Я арестовал всю троицу, а чуть позже и владельца подпольного цеха в Вилянове. Во время обыска у него нашли восемьсот литров спирта, большой запас бутылок с готовыми этикетками, пробки и машину для закатки.

Обыск не обошел и Казимежа Омеровича, но у него не обнаружили ничего компрометирующего.

А вот в подвале у Халины Клим выкопали металлическую коробочку, наполненную ювелирными украшениями и золотыми монетами. В самом низу лежали две колоды карт ручной работы, завернутые в кусок газеты. Одна колода оказалась неполной. В ней не хватало… пикового туза! Того самого туза, который был найден в сумке у Марыли Кулик… Значит, Омерович был причастен к гибели бандерши из Свиноустья…

Мы долго думали, что делать с художником. Я хотел задержать его сразу после ликвидации виляновской подпольной фабрики, опасаясь, как бы он не удрал. Вряд ли Омерович предполагал, что арестованные сообщники станут молчать и покрывать его. Но неожиданно аресту художника воспротивился начальник райотдела милиции. Казимеж Омерович был единственным человеком, который мог навести нас на парижские контакты Банащака. Я согласился отсрочить арест, однако выторговал оперативников, чтобы устроить слежку за художником. Кроме того, распорядился провести обыск в «Омаре» и повторный обыск в квартире Бригиды Костшицы.

– Теперь мы разве что ухо от селедки найдем! – изрек начальник райотдела. Он считал, что любовница Банащака входила в шайку и наверняка успела спрятать или уничтожить возможные улики.

Я же думал иначе.

– Ваш либерализм, пан прокурор, боком нам выходит! – с ядовитым удовлетворением заметил начальник райотдела, припомнив мне отказ арестовать эту даму сразу после смерти Банащака.

Мрачные предположения не оправдались исключительно благодаря талантам поручика из следственной бригады.

– Известно, что мы ищем деньги, а это уже много, – пояснил он.

Наш поручик был спецом по части обысков, перед ним не устояла ни одна полка, ни одна картина или доска для резки хлеба.

Он разделил квартиру на квадраты и принялся методично их обследовать, один за другим. В ванной его внимание привлекло большое зеркало. Самое обычное зеркало, какое продается в каждом хозяйственном магазине, со стеклянной полочкой и металлической подставкой под стаканы.

Отогнув верхние скобки, державшие зеркало, поручик отодвинул стекло. Между зеркалом и доской покоился пластиковый пакет, в котором оказалось около двадцати тысяч долларов.

Бригада Костшица совершенно искренне остолбенела, когда поручик положил перед ней доллары, извлеченные из-за зеркала.

– Я понятия не имела об этих деньгах и не знаю, откуда они там взялись, – твердо сказала она на допросе. – Про драгоценности, спрятанные в ящике под цветами, знала милиция, их нашла, но я и не скрывала, что они принадлежат Владеку…

– А вы не задумывались, откуда у Банащака драгоценности на сумму более шестисот тысяч злотых? – В такую сумму эксперт-ювелир оценил выкопанные на балконе украшения.

– Шестьсот тысяч? Господи! – ахнула она.

– Когда вы впервые услышали от Банащака об этих вещах?

– Да где-то в конце ноября… Но он мне ничего не сказал… Понимаете, я на зиму всегда выбрасываю землю, а ящики мою и прячу в подвал. Тогда я тоже хотела так поступить, а Владек вдруг запретил! Меня любопытство и разобрало… Как-то раз его не было дома, я и проверила…

Конец ноября! Двадцать восьмого ноября был найден труп Марыли Кулик. Неужели это были ценности, которые Банащак отобрал у нее вместе с жизнью? Значит, его убили, чтобы забрать трофеи? Только убийца не нашел ни спрятанной за зеркалом валюты, ни зарытых в цветочном ящике драгоценностей.

– Вы когда-нибудь видели эти предметы? – Я показал Костшице часики с бриллиантами, кольцо с бриллиантом, серьги и браслет, найденные в металлической коробочке в подвале Халины Клим.

– Да, эти вещи пропали сразу после гибели Владека. Я сказала об этом на первом же допросе… И еще две тысячи долларов, тоже Владе-ковых…

В конце допроса Бригада Костшица объявила, что хочет изменить свои прежние показания насчет телефонного звонка. Это не Банащак вызвал ее в тот страшный вечер, а кто-то неизвестный. Какой-то незнакомый, писклявый голос.

– Он еще сказал: «Из вашей квартиры вода заливает лестницу!» – Она была уверена, что звонит кто-то из соседей. Наверное, Банащак вышел и забыл завернуть кран.

Потом, когда в квартире обнаружился труп, Бригида поняла, что попала в ловушку, но боялась сказать правду, ведь доказать свою непричастность к убийству она не могла.

Интересно, не звонил ли «писклявый голос» и Халине Клим? Но на очереди были более неотложные вопросы.

Итак, кража спирта была поставлена на поток. Халина Клим этого не отрицала, хотя и пыталась по возможности списать большую часть вины на Банащака.

– За предыдущие пятнадцать лет я спирта себе даже на компресс не отлила, – клялась она.

Это была правда. Всю жизнь Халина Клим добросовестно работала, в результате – довольно быстрое продвижение по службе и уважение сотрудников. С бандитами она связалась лишь два года назад.

– Достаточно было всего одного-единственного раза… Я согласилась, и мне нет никакого оправдания. А потом уже отступать было некуда…

Про Казимежа Омеровича пани Клим упорно помалкивала. Нетрудно было догадаться, какую роль художник сыграл в ее драме. Будучи чистопородным сутенером, Банащак подсунул ей смазливого парня, и дело было сделано.

– Казимеж не имеет никакого отношения к этой истории! – Халина Клим яростно защищала любимого.

Она была не в курсе, что хозяин виляновского подпольного заводика куда менее лоялен к своим сообщникам и заложил Омеровича на первом же допросе. Милиция уже нашла и допросила нескольких человек, покупавших спирт через этого несостоявшегося гения. О, по части сбыта краденого Казимеж Омерович оказался настоящим самородком! Этот король ночных баров находил клиентов, пуская в ход все свое обаяние.

– Когда вы в последний раз видели Банащака?

– Утром восьмого декабря.

Банащак был убит восьмого декабря примерно в четыре часа пополудни, как следовало из протокола вскрытия.

– При каких обстоятельствах?

– Накануне вечером он договорился со мной по телефону. Я пришла к нему с утра, может часов в девять… Он предупредил, что увольняется и на заводе больше не появится, заявление пришлет по почте.

– Чем он объяснил свое внезапное решение?

– Не такое уж оно и внезапное. Банащак уже несколько недель собирался со всем покончить. Я ему не верила, думала, притворяется.

– Зачем ему притворяться?

– Н-ну… не знаю… Я не раз просила отпустить меня, но он был непреклонен…

– Его подруга была дома?

– Нет. В это время она всегда в ресторане. При ней мы никогда не обсуждали наших дел.

– Как вы отнеслись к его решению?

– Обрадовалась. Подумала, что наконец-то смогу спокойно вздохнуть.

– К тому времени он уведомил остальных членов вашей команды? Его поведение весьма смахивало на бегство.

– С ними он еще накануне вечером разобрался… Вроде бы заплатил какие-то деньги, остального я не знаю.

– Вам он тоже дал отступного? Выдержав долгую паузу, Халина Клим неохотно призналась, что да, немного дал.

– Это, по-вашему, немного? – Я высыпал перед ней на стол содержимое металлической коробочки.

Она недоуменно посмотрела на меня.

– Все это выкопали в подвале вашего дома!

– Но я никогда не видела этих украшений, и у меня сроду не было золотых монет…

– А таких карт вы тоже никогда не видели?

– По-моему, такие карты делает пан Омерович, но это же не преступление!

Неужели пани Клим не знала, как использовались карты?

– Что вас толкнуло на самоубийство? Смерть Банащака?

– Когда я получила повестку, то еще ничего не знала о его смерти… Я думала, что все открылось, а он удрал, бросив меня на произвол судьбы… Последние два года были как страшный сон… Вечный страх, изо дня в день… И деньги не радовали… Я проиграла свою жизнь!

Больше ждать было нечего. Художник затаился, не было надежды, что он совершит какую-нибудь ошибку, на что мы поначалу рассчитывали. Да это уже и не требовалось…

– Ну что, пакуем клоуна? – сказал про Омеровича начальник райотдела.

* * *

Передо мной лежало содержимое металлической коробочки.

– Когда вы изготовили эти карты?

– Не помню… Я сделал множество таких колод на продажу. – Омерович зачарованно смотрел на разложенные монеты, драгоценности, на веер карт.

Я почти чувствовал его запах. Этот человек напоминал загнанного зверька: он буквально смердел страхом.

– Все это мы нашли в подвале дома Халины Клим. А где две тысячи долларов, которые вы забрали у Банащака? Закопали у Заславских в саду? Чтобы не прятать всю добычу в одном месте?

– Не знаю, о чем вы говорите, – промямлил Омерович с плохо разыгранным возмущением.

– О том, что восьмого декабря вы убили и ограбили своего сообщника.

– Я никого не убивал!

– На этих картах множество отпечатков. Ваших, Банащака, а также содержательницы публичного дома из Свиноустья.

– Ничего удивительного, что вы нашли мои отпечатки, как-никак я ведь нарисовал эти карты. К тому же карты предназначены для игры… И почему я должен отвечать за дела какой-то шлюхи! Почему я должен отвечать за предметы, спрятанные в доме Халины Клим?!

– На них нет отпечатков ее пальцев.

– А уж это меня не касается… Я не обязан доказывать свою невиновность, наоборот, вы должны доказать мою вину!

– Именно этим я и занимаюсь, пан Омерович. Халина Клим не могла закопать эти предметы. Кусок газеты, в который они завернуты, вырван из номера за одиннадцатое декабря, а она девятого попала в больницу…

Художник посерел и обмяк. Мне казалось, что передо мной студень, который вот-вот растает.

Только теперь Омерович осознал, какую ошибку совершил. Банальную ошибку всех преступников. Они думают только о том, как бы завладеть добычей, но совершенно не представляют, что будет, если эту добычу найдет милиция. В этом отношении их воображение вдруг дает сбой, преступники почему-то всегда уверены в собственной неуязвимости, в своем гениальном предвидении. И, как правило, попадаются на сущей мелочи.

И вот сейчас одна такая мелочь дошла до сознания несравненного пана Казимежа. Омеровича охватило отчаяние.

– Я же был порядочным человеком! – взвизгнул он. – Это все он! Это Банащак втоптал меня в грязь! Это он заставил меня заниматься этим…

Немного успокоившись, художник в подробностях поведал, как стал правой рукой Владислава Банащака, о собственной методе сбыта спирта.

– Сколько же мне пришлось намучиться! – Он бросил на меня жалобный взгляд. – Я ведь был чужаком среди этой гнусной публики! Лишь по воле судьбы я оказался вымаранным в грязи. Кстати, – в его глазах сверкнуло злорадство, – наша профессорша Заславская в молодости была шлюхой!

Вилла Заславских оказалась прекрасным прикрытием для Омеровича. Там он мог спокойно обделывать свои делишки, договариваться с покупателями, прятать деньги. Бизнес процветал. Машина, зарегистрированная на имя Заславской, эксплуатировалась вовсю, и при этом бандиты чувствовали себя в полной безопасности – ведь никому и в голову не могло прийти, что на машине всеми уважаемых людей развозят ворованный спирт.

– А потом что-то вдруг сломалось… – Омерович рассказал, как из библиотеки пропали десять тысяч долларов. – И этот бульдог обвинил меня, сказал, что я попросту украл…

– А почему вы спрятали деньги в библиотеке?

– Это было самое надежное место, какое только можно придумать. Потом деньги отправлялись прямиком в Париж, на рю Лафайетт, где жил один тип, с которым Банащак давным-давно наладил контакты. Этот человек открыл счета в парижском банке, куда и текли деньги из Варшавы; разумеется, посредник брал немалые комиссионные.

Дележ был прост: деньги из карт красной масти шли на счет шефа, из черной – на счет Омеровича. Но наличность уплывала у художника сквозь пальцы, хотя Банащак и караулил его, как цепной пес, – боялся, что художник завалит все дело из-за своей склонности к мотовству.

– Узнав, что колоды в Париж пришли пустые, этот барбос измордовал меня. Я тогда был уверен, что это работа мадам Заславской. Мне и в голову не пришло заподозрить соплячку… Не понимаю, почему Банащак доверял этой старой шлюхе! Он вычел из моей доли пять тысяч… А потом этот орангутанг вдруг чего-то испугался. Я видел, как он комбинирует, пытается покончить с бизнесом… А тут еще глупая курица из Свиноустья встряла. Ей уже давно пора было завязать со своими делами и продать виллу, если не хотела ее совсем потерять. Старая хрычовка бабками наелась до отвала, а все не собиралась уходить на покой… Приторговывала не только девками, но и золотишком. У нее были контакты в Вене через бывших клиентов «Русалки», и до недавнего времени доллары посылались туда, а из Австрии через Чехию к нам перебрасывалось золото…

– А Банащак решил сменить канал? И переправлять деньги через профессора Заславского и его знакомых?

– Да. А когда Марыля пришла со своими деньгами, он сломался, потому как почуял легкую добычу! Давай, говорит, я их сам переправлю. Кабы старая шалашовка купилась тогда на его туфту, сейчас была бы живехонька! Но эта слониха, на все четыре ноги кованная, всю ночь надо мной торчала, пока я ее грины в карты запихивал…

А потом Марыля сунула карты с долларами в сумочку. Нетрудно догадаться, какая судьба постигла несчастную женщину.

Банащак предложил мадам Кулик подвезти ее до гостиницы. В машине он задушил свою бывшую сообщницу, выгреб все содержимое ее сумочки и выбросил труп на шоссе. Тщательно примерившись, Мишура переехал лицо своей жертвы, чтобы обезобразить до неузнаваемости. Наутро в газетах опубликовали сообщение о дорожном происшествии, а в гараже Заславских появилась знакомая Омеровичу машина. Как потом оказалось, часть Марылиных драгоценностей Банащак успел зарыть в цветочном ящике на балконе, а доллары спрятал за зеркалом в ванной.

– Банащак забурел, в Монополии уже воровал чисто символически, я чуял, что он вот-вот ликвидирует контору…

Все это я уже прекрасно знал по рассказам Дороты. В то время девушка уже начала бомбардировать Банащака анонимками, а Омерович остался совсем без гроша. Он выплачивал пропавшие деньги, отлично сознавая, что шеф в любую секунду может смыться и оставить всех с носом.

Художник был в бешенстве, он чувствовал себя обманутым и ограбленным. Планы жениться на дочери Заславских накрылись, Банащаку до него не было дела. Словом, близился тот день, когда бедный пан Казик останется и без крыши и без легкого заработка. Разве что его приютила бы Халина Клим.

– Этот бандюга всю жизнь мне покалечил! – Омерович готов был пустить слезу.

Запинаясь, он поведал, как, копаясь в библиотеке Заславских, наткнулся на ту статью о пенициллине. Тогда он еще не помышлял об убийстве. Но позже, когда решение окрепло, в памяти всплыло прочитанное. Омерович знал, что у Банащака аллергия на пенициллин.

Он нашел статью и внимательно ее проштудировал.

– Банащак рассказал, что соплячка выдвинула ему ультиматум… И объявил, что пора расстаться по-хорошему. Ничего себе «по-хорошему», да он меня вышвырнул, словно безродного пса! Мы условились на следующий день встретиться у него дома, Костшица уже ушла в «Омар»… Банащак дал мне какие-то жалкие гроши и посулил долю из тех денег, которые вечером должна была вернуть младшая Заславская!

– А он не подозревал, что вы…

– Нет! И в мыслях не держал, что я на такое способен! – В голосе художника прозвучали горделивые нотки.

Невероятная смесь инфантильности и заносчивости. Человек без характера и принципов, он никогда не смог бы ударить, но яд – совсем другое дело. Бескровная, чистая работа.

План показался пану Казику совершенством. Убийство спишут на Марию Заславскую, у нее мотив – лучше не придумаешь. К тому же Заславская – опытная медсестра, у нее найдут экземпляр журнала с обведенной красным фломастером статьей.

– Потом мы выпили… – Омерович уже не хвастался, он выдавливал слово за словом. – Банащак сказал, что никогда не напишет признания, как требует эта малявка! Вручит ей заявление об увольнении и смоется в даль синюю…

– Вы влили ему в алкоголь сильное снотворное…

– Этот хам глушил коньяк по-черному… Только после второго стакана заснул, вот тогда-то я и вколол ему пенициллин. Пан прокурор, я же спас эту девчонку!

Вот как? Он убил Банащака ради спасения Доротки? Герой, да и только!

Я спокойно пресек вопли художника и продолжил допрос.

Омерович рассказал, как обшарил квартиру шефа, забрал все, что нашел. Он считал Банащака богачом, а добыча оказалась с гулькин нос. Потом убедился, что Банащак умер, и вышел из квартиры. Произошло это в шесть часов. Дверь он запирать не стал, ключи выкинул по дороге. И занялся запутыванием следов.

Омерович проскользнул в мансарду Заславских, никто из домашних его возвращения не видел. Включил магнитофон. Весь вечер у него играла музыка. В семь часов из автомата позвонил Дороте. Притаившись на другой стороне улицы, он увидел, как девушка сломя голову выбежала из дома, – первая попытка удалась!

Он вернулся к себе, какое-то время пошатался по дому, чтобы помозолить глаза Анеле. Потом позвонил доктор Конрад Рамер. Омерович взял трубку, порадовавшись, что у него будет еще один свидетель.

Марии Заславской художник позвонил в клинику около восьми. Но ему в голову не могло прийти, что Заславская, желая спасти дочь, приведет совершенно постороннего человека, что еще больше усложнит расследование.

Я закончил допрос, чувствуя безмерную усталость.

Пиковый туз, найденный возле Марыли Кулик, скользнул в отдельный конверт. Из расщепленной карты выглядывал уголок светло-зеленой банкноты.

Туз пятой масти, подумалось мне. Не знаю, относилось ли это к спрятанным в карте деньгам или к Казимежу Омеровичу…