"Ястреб и голубка" - читать интересную книгу автора (Хенли Вирджиния)

Глава 3

В это дивное лето только приезд незнакомца уберег Сабби Уайлд от крупных неприятностей. Со дня свадебного торжества, столь основательно испорченного ее усилиями, она сидела под замком в своей комнате, и ни один из членов семьи не выражал желания с ней разговаривать. Единственная связь с миром поддерживалась через миссис Смайт, прислугу с чугунно-неподвижным лицом, беспредельно преданную преподобному Бишопу. К возмутительнице спокойствия был вызван врач; потолковав с ней и важно покачав головой, он изрек, что, по его скромному мнению, девица своенравна, необузданна и даже эксцентрична, но он не решается зайти настолько далеко, чтобы объявить ее безумной. Предписав диету, состоящую из хлеба и воды, в качестве испытанного средства для разжижения и охлаждения горячей крови, он рекомендовал оставить молодую особу на месяц в одиночестве, дабы смягчить ее нрав.

Сабби — теперь она и сама привыкла думать о себе как о Сабле-Сабби, а не как о Саре — сначала обрадовалась одиночеству. Она была избавлена от ненавистного общества семьи, от обязанности посещать церковь трижды в неделю и выслушивать там скучные до одури проповеди преподобного, предрекающего грешникам адский огонь и серу; никто не мешал ей целыми днями предаваться мечтам о том, что случится когда-нибудь.

Когда-нибудь у нее появится платье, сшитое специально для нее. Оно будет бледно-зеленого, палевого, может быть вызывающе яркого переливчато-синего цвета. Перед глазами возникали бесчисленные оттенки, из которых она была вольна выбирать какой угодно.

Когда-нибудь некий поклонник, причем никакой не зять, будет добиваться от нее поцелуя. Живое воображение Сабби рисовало столь же различные образы этих будущих кавалеров, сколь разнообразны были придуманные ею платья.

Когда-нибудь она покинет этот опостылевший городок.

Если только ей удастся вырваться отсюда, назад она не вернется ни за что, поклялась Сабби. Местом, куда устремлялись все ее помыслы, оставался, несомненно, королевский двор. Но больше всего наслаждалась она, представляя себе такую упоительную картинку: она уведомляет отчима и сестриц о своем отъезде ко двору и наблюдает, как зеленеют при этом от зависти их лица.

Пребывание Сабби в стране грез длилось неделю, но к концу этого срока она вдруг поймала себя на том, что готова взвыть от тоски: жизнь в неволе оказалась невыносимой.

Она всегда была деятельна и подвижна, и теперь, когда ее лишили возможности не только прокатиться верхом, но хотя бы просто прогуляться, узница чувствовала себя зверьком, тревожно мечущимся по клетке и к тому же… да, да, голодным! Она в ловушке, и выход из этой ловушки пока не найден.

Незнакомца Сабби увидела из окна своей комнаты, того самого окна, которое преподобный Бишоп заколотил гвоздями на совесть, не пожалев для этого своих собственных безупречно-белых рук.

Конь незнакомца, его одежды и манеры выдавали человека с достатком, приехавшего по делу. Сабби сгорала от любопытства; ее нестерпимо раздражала мысль, что она, возможно, так и не узнает, кто он такой и что ему тут понадобилось.

Она не отходила от окна в ожидании его отъезда, но прошло два часа, а гость все еще оставался в доме. Сабби принялась сочинять разные предположения, но даже и за миллион лет она нипочем не смогла бы додуматься до истинной причины таинственного визита.

Внизу, в кабинете преподобного, Джекоб Голдмен в который уже раз дотошно разъяснял суть дела:

— Мистер Бишоп, я уже вполне усвоил, что вы приходитесь отчимом молодой леди, но именно в данных обстоятельствах вы не можете выступать от ее имени. Я адвокат, сэр, и знаю законы. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы найти законного владельца тех земель в Ирландии, о которых идет речь.

Мой доверитель уполномочил меня — в качестве его представителя — приобрести эти земли непосредственно у того лица, коему они формально принадлежат. Поелику эта собственность после смерти некоего Роури Уайлда перешла к его единственной наследнице, некоей Саре Уайлд Бишоп, мне требуется согласие означенной Сары Бишоп, ее подпись и расписка в получении денег, причитающихся ей от продажи земель. — Джекоб дважды коротко кивнул, давая понять, что дальнейшие препирательства не имеют смысла. Проницательные глаза, спрятавшиеся под нависшими веками, уже давно разглядели и оценили сидящего перед ним заштатного священника с неуемной жаждой власти и господства над окружающими.

— Так и быть, мистер Голдмен, я позволю вам переговорить с моей падчерицей. Но я по-прежнему настаиваю — и, надеюсь, это не вызовет у вас возражений, — чтобы при заключении данной сделки она действовала под моим руководством. Вы не станете отрицать, что женщины ничего не смыслят в деловых вопросах или в юридических тонкостях.

Эти ирландские владения считались бросовыми кусками бесплодной скалистой земли, усеянной камнями. Знай я, что они имеют хоть какую-то ценность, то перевел бы их в свою собственность давным-давно, когда стал отчимом Сары.

— Возможно, вы и правы, мистер Бишоп, — правы в том, что эти земли действительно бесплодны, — заметил Голдмен. — Единственная их ценность состоит в том, что через них пролегает путь к другим, куда более завидным владениям.

Преподобный Бишоп вышел из кабинета и послал слугу привести Сару. Случайно оказавшись поблизости, миссис Бишоп услышала его распоряжения и приблизилась к супругу с немым вопросом в глазах. Тот, недовольно пожав плечами, дал ей понять, что ее присутствие здесь излишне:

— Дела, моя дорогая; не забивай попусту свою милую головку. Лучше сходи наверх и проследи, чтобы Сара предстала перед нами в достаточно приличном виде.

У дверей кабинета Сабби замешкалась.

С этой комнатой у нее связывались только неприятные воспоминания, и она поневоле гадала, какой новый удар ее ожидает.

— Входи, входи, девочка, наше время дорого, — нетерпеливо сказал отчим. Его бесило, что необходимо спрашивать ее мнение по какому бы то ни было поводу, не говоря уже о том, что дело касалось покойного Роури Уайлда, в котором он и по сей день видел соперника. — Мистер Голдмен, это моя дочь Сара.

Сара присела в реверансе перед смуглым коротышкой:

— Добрый день, сэр.

Голдмен был изумлен, хотя внешне оставался невозмутимым. Девушка оказалась поразительно красивой, и бесформенное платье неописуемого фасона не могло это скрыть.

Прекрасное лицо венчала корона рыжих кос с красноватым отливом. Губы были упрямо сжаты, но улыбка наверняка сделала бы это лицо неотразимым. Светло-зеленые глаза, оттененные темными дугами бровей, длинными черными ресницами и крошечной темной родинкой, почти заворожили Голдмена, когда Сара подняла на него взгляд.

— Мисс Бишоп, меня привело к вам дело, касающееся земель в Ирландии, которые перешли к вам по наследству от вашего покойного отца.

Сабби выглядела совершенно ошеломленной. Этот господин приехал сюда, потому что у него дело к ней!

Преподобный Бишоп поспешил предупредить:

— Тебе трудно будет в этом разобраться, Сара. Мистеру Голдмену необходимо, чтобы ты написала на бумаге свое имя. Вот и все, что от тебя требуется.

Сара перевела взгляд на отчима, вызывающе вздернула подбородок и отчеканила:

— Прошу вас не обращаться со мной, как с четырехлетним ребенком. — Она повернулась к посетителю, не смягчив, однако, тона. — Мистер Голдмен, насколько я понимаю, вы — чей-то поверенный, и вам нужна моя подпись на официальном документе, касающемся моих земель в Ирландии. Но зачем? — напрямик спросила она.

Джекоб Голдмен спрятал улыбку. Что ж, девушка не только красива, но и умна. К тому же у нее имеется характер, и настолько сильный, что его не смог подавить этот узколобый мелкотравчатый деспот, потрясающий Библией.

— Мисс Бишоп, я действую по поручению джентльмена, желающего купить вашу землю.

— Она не продается, мистер Голдмен. Видите ли, это единственное имущество, оставшееся мне от отца, если не считать его сабли.

Земля в Ирландии — все мое приданое.

Губы преподобного Бишопа сами собой сжались в тонкую линию.

— Земля ничего не стоит, глупая твоя голова. Сплошные скалы и камни, ее невозможно обрабатывать. Там и колоска не вырастишь.

— Если земля бесплодна, почему же этот джентльмен так жаждет ее приобрести? — Тонкие брови девушки вопросительно изогнулись.

— Вы сами видите, мистер Голдмен: с ней невозможно иметь дело. Прошу прощения за подобную дерзость. Это позор для меня — допустить, чтобы молодая особа, живущая под крышей моего дома, посмела нанести вам такое оскорбление!

— Не вижу тут никакого оскорбления, мистер Бишоп, — спокойно откликнулся Голдмен. Господь всемогущий, да если этот человек не заткнется, он, чего доброго, все дело сорвет, а дело-то было совсем близко к благополучному завершению. — Мисс Бишоп, прошу вас, задавайте любые вопросы, какие сочтете нужным. Джентльмену, которого я представляю, нужна ваша земля для более удобного доступа к его собственным угодьям.

Позвольте и мне, в свою очередь, спросить: вы сами когда-нибудь видели свои ирландские владения?

— Нет, сэр, к моему величайшему сожалению, не видела, но надеюсь в будущем исправить положение.

— Ваши земли находятся в Ольстере между горами Мурна и предгорьем Слив-Круб.

Там пролегает длинный и узкий судоходный путь, который тянется почти до самого Ньюри, но несколько акров вашей земли отделяют его владения от судоходного пути, открывающего выход к морю. Я уполномочен предложить и немедленно выплатить вам двести фунтов за всю землю, — закончил мистер Голдмен.

— Сожалею, сэр, но эта земля — мое единственное приданое, — вежливо отклонила предложение Сабби.

— Да ты с ума сошла, голубушка, или воистину одержима дьяволом? — взъярился Бишоп. — Нечего сказать, богатое приданое!

Да кто в здравом уме взял бы тебя в жены?

Если у тебя сохранилась хоть капля чувства долга, ты обязана принять эти деньги и отдать их матери и мне — в качестве платы за свое содержание. Осталось уже чрезвычайно мало надежд на то, что к тебе хоть кто-нибудь посватается, и нам долгие годы придется оплачивать счастье делить с тобой стол и кров.

Враждебность, пропитавшая самый воздух в кабинете, казалась почти осязаемой. Сдержав тяжелый вздох, мистер Голдмен миролюбиво предложил:

— Должен вам сообщить, что я наделен полномочиями поднять цену до пятисот фунтов, мисс Бишоп. Эти пятьсот фунтов могут быть оформлены законным образом в качестве вашего приданого. Насколько я могу судить, такая сумма выглядела бы более привлекательной для любого искателя вашей руки, чем несколько акров земли в забытой Богом глуши, да простит мне преподобный Бишоп, что поминаю имя Господа всуе.

При этих словах Сабби чуть не подскочила.

Имей она пять сотен фунтов, за женихами бы дело не стало. Она взглянула на отчима; его лицо говорило само за себя. Если она не согласится продать землю, преподобный придет в ярость. Но ему-то какая корысть от предложенной сделки? — размышляла Сабби в недоумении. Просто хочет поскорее избавиться от нее? В таком случае, почему он раньше отвечал отказом тем, кто к ней сватался? По крайней мере, двое из мужей ее сестер сначала просили руки Сабби. Нет, он хочет другого: пусть только она возьмет деньги, а он уж их сможет прикарманить. С землей ему будет не так легко ее обобрать.

— Ваше предложение в высшей степени великодушно, мистер Голдмен. Прошу вас, поймите, я отказываю вам не из-за денег. Мой отец завещал эту землю мне, у меня она и останется. — Сабби бросила в сторону отчима победный взгляд. — Всего хорошего, джентльмены.

— Видите?! — воскликнул Бишоп после ухода падчерицы. — Но, будучи юристом, вы наверняка подыщете какой-нибудь законный способ, позволяющий мне расписаться в бумагах вместо нее.

Джекоб Голдмен закрыл кожаную сумку с документами, никак не выразив глубочайшего презрения, которое вызвала в нем сомнительная мораль служителя церкви.

— Я доложу обо всем своему патрону, сэр.

Если он не утратит желания получить землю, то я свяжусь с вами. Желаю здравствовать. — Откланявшись, он вышел на свежий воздух, довольный тем, что отверг все предложения передохнуть и отобедать. В сельской гостинице атмосфера будет больше благоприятствовать аппетиту.

Сабби вернулась к себе, на сей раз сама позаботившись запереть дверь комнаты изнутри. Преподобный Бишоп либо кинется на нее с побоями, либо прибегнет к более тонким методам, дабы подчинить ее своей воле; а пока ей неизвестно, какую тактику он изберет, дверь — на всякий случай — следовало держать на запоре.

В течение десяти лет — от своих восьми до восемнадцати — Шеин Хокхерст проводил летние месяцы в обществе О'Нила. Могучее влияние столь незаурядной личности привело в конечном счете к тому, что цельная натура Шейна как бы раздвоилась. Всю жизнь он пытался быть хорошим сыном двум отцам — весьма нелегкое дело, если учесть, что каждый из них был наделен сильной волей, требовательным характером и гордым сознанием своих прав.

Шейн организовал сеть курьеров, сновавших между Англией и Ирландией. Один из его кораблей, предназначенный только для этой цели, даже не был зарегистрирован на имя Хокхерстов: формально он считался собственностью капитана корабля, Лайема О'Мэлли, на которого пал выбор из-за его фамилии. Даже если бы он на чем-то попался, то все решили бы, что он связан с королевой пиратов, Грэйс О'Мэлли. Судно, носившее имя «Ливерпуль Леди», совершало рейсы между портами обоих берегов Ирландского моря. На полпути из Лондона в Ливерпуль находился Бирмингем; курьеры, служившие у Шейна, фигурировали под названиями тех городов, связь с которыми они поддерживали, а не под своими христианскими именами.

О'Нилл беззастенчиво пользовался преданностью сына, добывая с его помощью оружие, деньги, сведения и ничего не давая взамен.

Под самым носом у Англии он создавал свою армию и оснащал ее новейшим вооружением.

Шейн делал все, что мог, для освобождения узников-ирландцев: выплачивал штрафы и выкупы, подкупал тюремщиков, устраивал побеги. Зачастую, когда требовалась строжайшая секретность, в игру вступал Барон. Он не привлекал ничьего внимания и не вызывал подозрений, когда странствовал в одиночку под видом монаха — одного из тех, что во множестве бродили по дорогам Англии, после того как покойный король Генрих VIII закрыл крупные монастыри.

Барон доставил Фрэнсису Дрейку в Плимут сообщение от Хокхерста. Весьма краткое, оно гласило:

«Слухи подтвердились. Армада строится».

Обратно Барон вернулся с не менее кратким ответом:

«При дворе — на следующей неделе».

Судно Мэтью Хокхерста пришло в порт вовремя. Он только что вернулся из Голландии, куда подвозил припасы для английских войск, воюющих на стороне голландцев в их войне с Испанией.

К тому времени, когда корабль Мэтью встал на якорь, Хок был на пристани, и братья сердечно обнялись.

— Хок, старый морской волк, рад видеть, что ты вернулся целым и невредимым.

Младший брат отличался от старшего тем, что был по-юношески строен, не так широк в плечах и куда менее серьезен — на мир он смотрел открытым веселым взглядом. Приветливый и мягкий, он заставлял девушек томно вздыхать и пробуждал материнские чувства в сердцах женщин постарше.

— Ну, Мэтт-дьяволенок! Были какие-нибудь трудности с доставкой?

Мэтт ухмыльнулся.

— Нет, пока тебя не было, я обернулся пять раз, и каждый раз поступал так, как ты советовал.

— Молодец, — одобрил старший.

Елизавета оказывалась чрезвычайно прижимистой, когда заходил разговор о снабжении ее армии в Голландии. Военачальники выплачивали солдатам жалованье из своего кармана, потому что казна не выдавала денег. Хок рекомендовал Мэтью в каждом рейсе забирать половину доспехов, мушкетов и пороха и припрятывать все это добро в их собственные пакгаузы, а на освободившееся место грузить продовольствие, одеяла и лошадей, в которых армия чрезвычайно нуждалась. Лошади поступали из Ирландии: через О'Нила Хок обменивал на них украденное оружие.

— Как отец? — озабоченно спросил Мэтт.

Хок угрюмо покачал головой.

— С каждым днем все хуже, но, бьюсь об заклад, твое общество пойдет ему на пользу.

— А твой трофей присоединим к нашему флоту? — Мэтт кивком указал на захваченный испанский галеон.

Хок задумчиво почесал затылок.

— Уж слишком вид у него помпезный.

Я послал людей снять с него четыре медных пушки и установить их на наши корабли. Ну, а затем, думаю, можно подарить его Англии.

Завтра ты поможешь мне отобрать для Лондона часть груза.

Мэтью, знакомый с уловками брата, усмехнулся:

— Что ты умыкнул на этот раз?

Хок потер нос.

— Много чего! Черт подери, братец, как же ты сумел удержаться и не заорать об этом прямо с верхней палубы? Видно, ты у нас взрослеешь, и детские штанишки тебе становятся тесны.

— Вот-вот, мне это все дамы говорят, — откликнулся Мэтт двусмысленной шуточкой.

Хок обнял брата за плечи, и они двинулись к дому.

Зайдя после ужина к отцу, Хок застал того в компании Мэтта: оба весело смеялись.

Он смолчал при виде бутылки бренди, которую Мэтт каким-то образом сумел утаить от бдительного материнского ока, и присоединился к тосту за выздоровление Себастьяна; впрочем, оба брата сознавали, что на это вряд ли приходится надеяться. Затем тост предложил отец:

— Выпьем за грядущую женитьбу!

Мэтту шутка показалась до того забавной, что он покатился со смеху. Хок мрачно нахмурился, из чего Мэтт заключил, что в словах отца есть доля правды.

— Кто же невеста? — спросил он, стараясь казаться невозмутимым.

— Мэтью, я говорю серьезно. Твой брат дал мне слово жениться до того, как вступит в права наследования.

— Бедная бабенка! — с лицемерно-шутовским состраданием произнес Хок, и братья дружно расхохотались, хотя, по правде говоря, им было не до смеха.

Утром им пришлось сильно усомниться в том, насколько благоразумно было с их стороны устраивать эту милую пирушку: Себастьян впал в бессознательное состояние, и теперь уже почти не оставалось надежд, что ему снова полегчает. После краткого обмена мнениями с Мэттом и Джорджианой Хок решил немедленно ехать в Лондон, чтобы успеть вернуться до того, как события примут еще более скверный оборот. Все понимали: смерть близка, но никто не мог предугадать час, когда это случится.

На корабле Хокхерстов кипела работа. Шла погрузка кувшинов с красным порошком кошенили и ящиков с шариками индиго; в специальных гнездах матросы укрепляли кувшины с оливками и бутыли с оливковым маслом.

Хок отобрал несколько ваз из тончайшего китайского фарфора и полдюжины рулонов шелка, которые, по всей вероятности, проделали долгий путь от Филиппин через Мексику на Азорские острова, где ему посчастливилось захватить этот контрабандный груз.

Перед самым отплытием корабля Джорджиана потолковала с Хоком наедине.

— Я знаю, Себастьян вырвал у тебя обещание поспешить с женитьбой, но, может быть, лучше подождать, пока ты не получишь титул?

Когда тебя станут именовать «лорд Девонпорт», ты сможешь выбирать среди десятков знатных наследниц!

— Мама, ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что Елизавета позволит мне жениться на ком-нибудь из придворных дам. Она впадает в неистовство при малейшем намеке на брак. Если я женюсь, мне, вероятнее всего, придется держать свой брак в тайне, а иначе меня ждет прямая дорожка в Тауэр.

— Тогда поищи невесту в здешних краях.

Кое у кого из моих приятельниц есть дочери — и на какие только ухищрения не пускались эти девушки, чтобы добиться приглашения… и познакомиться с тобой! Шейн, милый, да ведь о тебе сказки ходят!

Хок коротко и пренебрежительно хмыкнул.

— Но сказочные герои сами находят своих избранниц, так ведь?

Джорджиана почувствовала, что зашла слишком далеко: ведь, по сути, она брала на себя выбор жены для сына. И не стала настаивать.

— До свидания, милый, возвращайся скорее.

Два галеона проследовали через Дуврский пролив, обогнули Маргит, взяли курс на Саутенд и вошли в устье Темзы. Поскольку корабли Хокхерста наверняка были замечены на подходе к Маргиту, можно было не сомневаться, что весть о его прибытии побежит со скоростью лесного пожара, пока не достигнет ушей самой королевы.

Хок предпочитал сам докладывать о себе; поэтому он поднял свой знаменитый парус с изображением дракона, двинулся вверх по реке и, дождавшись момента, когда корабль поравнялся с Гринвичским дворцом, приказал дать выстрел из пушки в знак приветствия.

Окна личных апартаментов королевы выходили на Темзу, и она могла наблюдать, как корабли со всего света плывут по самому оживленному из торговых путей ее страны.

Хокхерст хорошо сознавал, каким оглушительным грохотом отзовется под дворцовыми сводами пушечный выстрел у самых стен королевской резиденции, но театральные эффекты всегда были ему по вкусу.

Отпустив королеве и придворным пять минут сроку, чтобы добежать до окон, он сорвал с головы украшенную перьями шляпу и склонился в низком поклоне в знак глубочайшего почтения к Глориане (таково было одно из прозвищ, которыми награждали Елизавету льстецы, и означало оно — Прославленная).

Коридоры и галереи Гринвичского дворца гудели. Известие о прибытии Бога Морей разом вытеснило все другие новости. Не осталась равнодушной ни одна из женщин, будь то замухрышка-судомойка или высокопоставленная камер-фрейлина. Повсюду слышались шепот, хихиканье и приглушенные возгласы.

Не прошло и часа, как Хокхерст крупными шагами пересек галерею для больших приемов, разодетый по последней французской моде. Всеобщее восхищение вызвал тщательно обдуманный наряд Хока: короткий плащ с меховой опушкой, который дополняли узкая итальянская рапира в ножнах, инкрустированных драгоценными камнями, и мягкие кожаные сапоги, доходящие до бедер. Бронзовое лицо с львиной гривой волос выгодно подчеркивал раф — белый плоеный воротник, кольцом окружавший шею. Сегодня Хокхерст украсил большие пальцы рук двумя великолепными перстнями: с черным бриллиантом и с кроваво-красным рубином размером с голубиное яйцо.

Он прошел в аудиенц-зал, где королева, сидя на троне, приветствовала многочисленных гостей. В течение предыдущего часа она дважды меняла платье и трижды — драгоценности, осерчав на своих дам до такой степени, что даже отвесила оплеуху Мэри Шелтон. Наконец она остановила выбор на традиционных цветах Тюдоров — белом и зеленом. Разрезы на рукавах темно-зеленого атласного платья позволяли видеть белые нижние рукава, отделанные хрустальными бусинками. Накрахмаленный кружевной воротник подчеркивал белизну кожи; шею обвивало не менее десятка жемчужных нитей. Диадема, усыпанная жемчугами и алмазами, помогала удерживать на месте ярко-рыжий парик; пальцы длинных тонких белоснежных рук были унизаны кольцами с драгоценными камнями всех цветов радуги. Несмотря на свой слишком длинный нос и слишком тонкие губы, она неизменно ожидала от своих фрейлин восторженных дифирамбов ее несравненной красоте, а от придворных кавалеров — заверений в том, что страсть, которую они к ней питают, сведет их в могилу.

И вот сейчас она восседала на троне, глядя сквозь Хокхерста, словно тот был невидимкой и не она провела целый час в лихорадочных приготовлениях. Шейн в душе улыбнулся: королева наказывала его за пушечный выстрел и за шестимесячное отсутствие. Цинично прикинув, сколько времени королева сможет изображать монаршую немилость, Хокхерст довольно самонадеянно дал ей полчаса, но уже к исходу пятнадцатой минутой Елизавета, поднявшись с трона, выслала всех посетителей из переполненного зала.

— Теперь оставьте нас. Нам нужно побеседовать наедине, — властно приказала она и, выдержав многозначительную паузу, повелительно закончила:

— Капитан Хокхерст, полагаю, вы желаете получить частную аудиенцию.

Дежурных фрейлин королева отпустила не сразу. Они стояли вокруг нее в своих блеклых безликих платьях: такие одежды им предписывала носить сама Елизавета, дабы выделяться на их фоне подобно драгоценной золотой вазе, устанавливаемой в центре пиршественного стола. Для Хокхерста не было тайной, что каждая присутствующая здесь особа женского пола мечтает скоротать с ним ночку, однако ни взглядом, ни жестом не дал понять, что узнает или хотя бы замечает кого-либо из них. Ему уже доводилось постигать молодость и красоту каждой из них с весьма близкого расстояния, однако сейчас его глаза не отрывались от ослепительной персоны королевы. Он старался не зря: судя по всему, Елизавета была удовлетворена — ее черные глаза засияли.

— Теперь вы можете удалиться. Королева желает говорить со своим Богом Морей с глазу на глаз.

Не успела дверь захлопнуться за фрейлинами, как Шейн подхватил Елизавету на руки и прошел с ней к трону.

— Я истомился по тебе, Бесс!

Хокхерст знал, что она ценила в мужчине дерзость и независимость. Слабость вызывала в ней отвращение.

— Отпусти меня! Кровь Христова, ну и наглец!

— Да такой, который на этом не остановится, — заверил ее Шейн, припадая губами к белой шее пониже уха. Затем он расположился на троне, усадив Елизавету к себе на колени.

— У меня есть для тебя подарок, — загадочно усмехнувшись, сказал он.

— Насчет испанского галеона я слышала.

Так рисковать… Подобное удальство граничит с безрассудством!

— Я имел в виду подарок для тебя, а не для Англии.

Черные глаза королевы блестели от возбуждения: как это сладостно — когда такие сильные руки прижимают тебя к широкой мужской груди!

— Так где же он! — нетерпеливо спросила она.

— Поищи! — с озорным взглядом предложил Шейн.

Тонкие изящные пальцы пробежали по груди Шейна, быстро нащупав под камзолом коробочку. Рука скользнула между камзолом и шелковой рубашкой, но не добралась до сокровища: оказалось, что оно спрятано прямо на теле. Расстегнув пуговицу, проворные пальцы проникли под рубашку, щекоча обнаженную кожу, и Шейн издал притворный стон, изображая страсть, якобы разбуженную в нем Елизаветой.

С ликующим видом королева извлекла коробочку и с жадным нетерпением заглянула в нее: внутри покоилась пара великолепных нефритовых сережек с подвесками из изумрудов. Елизавета пришла в восторг и осчастливила его разрешением закрепить эти сказочные украшения у нее в ушах. Затем он проникновенно взглянул ей в глаза и прошептал:

— А какое сокровище ты припрятала для меня, Бесс?

Шлепком она пресекла поползновения бесцеремонной руки, завладевшей подолом ее платья.

— Ты забываешься, потому что я называю тебя Богом Морей.

— Ну нет, никаких богов. Я с головы до ног мужчина.

— Вернее будет сказать, с головы до пят ловкач, — лукаво уколола его Елизавета. — Если я прикажу тебе снова явиться сюда завтра, ты принесешь мне еще какую-нибудь драгоценность?

Шейн ухмыльнулся.

— Конечно, но если ты прикажешь мне снова явиться сюда сегодня вечером, я отдам тебе то, чем дорожу больше всего. — С этими словами он наклонился и впился жарким поцелуем в губы Елизаветы.

Ее тело таяло в его руках, и все же, собравшись с силами, она быстро соскользнула с его колен и вновь облеклась в броню монаршего величия.

— Приказываю вам, сударь, явиться вечером на бал. А на большее и надеяться не смейте.

— Я смею все, Бесс.

— Ты слишком долго отсутствовал, мой Адонис. Шесть месяцев, не так ли? Теперь я требую, чтобы такой же срок ты провел поблизости от меня.

— Ваше величество, мой отец при смерти.

Если с ним случится худшее, я буду вынужден просить соизволения покинуть двор.

Глаза Елизаветы сузились.

— Только на несколько дней. Я желаю, чтобы ты в июле присоединился к нашей летней поездке по стране.

— Почту за честь, ваше величество, — скрепя сердце ответил Хокхерст, низко поклонился и поцеловал протянутую ему руку.

Уже перед самым его уходом королева обронила вопрос, которого он ждал все это время:

— Какова моя доля добычи?

Хокхерст спрятал усмешку и доложил, глядя ей в глаза открытым честным взором:

— Сорок тысяч фунтов, ваше величество. — Королева улыбнулась уголками губ, и он добавил:

— Ив придачу я отдам вам галеон.

Для ровного счета.

Теперь королева улыбалась уже во весь рот: нужный эффект был достигнут.

Вернувшись на корабль, Хокхерст скинул свой павлиний наряд, оделся попроще и занялся другими делами. К ночи весь груз был переправлен в его собственные пакгаузы, находившиеся под надежной круглосуточной охраной. Утром он отсчитает на сорок тысяч фунтов серебра и редких товаров и отошлет их в казначейство.

Затем Хокхерст разыскал Джекоба Голдмена в Грейз-Инн — пристанище всех лондонских стряпчих.

— Добрый вечер, Голдмен.

— Не такой уж добрый, капитан Хокхерст.

Хоть я и нашел владельца земли, которую вы желаете купить, мне не удалось приобрести ее для вас.

Хок с досадой выругался.

— Попробуйте еще раз — повысьте ставки, — посоветовал он.

Голдмен понимающе кивнул, и Хокхерст сменил тему:

— У нас есть более настоятельные дела.

Составьте брачные контракты.

Брови Джекоба Голдмена изумленно взлетели.

— И кто же счастливая невеста, милорд?

— Вот в этом-то вся сложность, Джекоб.

Невесту для меня должны найти вы.

Джекоб Голдмен считал, что опыт ведения дел империи Хокхерстов отучил его чему-либо удивляться, но, услышав ответ своего клиента, он ушам своим не поверил.

— Видите ли, я дал слово отцу. Бог свидетель, он потребовал от меня не слишком много, — закончил Хок.

— Понятно, милорд. И каковы же ваши требования к будущей супруге?

«Чтоб мне в пекло провалиться! С какого конца приниматься за это дело?» — размышлял поверенный, пока длилось недолгое молчание.

Хокхерст налил себе в кружку эля из кувшина, стоящего на буфете, и принялся мерить шагами комнату.

— Требований немного. Во-первых, она не должна быть из Лондона. Лучше всего, думаю, подошла бы молодая леди из небольшого городка в сельской местности, достигшая брачного возраста, но не слишком перезрелая. По моим наблюдениям, девушки обычно более покладисты, чем зрелые женщины. От нее не требуется ни красоты, ни состояния, ни титула, но необходимое условие — безупречная репутация семьи.

Джекоб Голдмен изумленно воззрился на Хокхерста.

— И это все?! Воистину, милорд, вам бы следовало быть более разборчивым.

— Джекоб, у меня нет времени для разборчивости. Черт побери, дружище, я же не даму сердца выбираю. Мне нужна девушка, которая согласна выйти за меня замуж без проволочек — скажем, пятнадцатого июня. В виде возмещения за столь неподобающую случаю спешку назначаю пятьсот фунтов невесте и пятьсот ее семье. — Он со стуком поставил на стол пустую пивную кружку. — Ну как, сможете мне помочь?

В наступившей тишине слышно было, как вдалеке лает собака. А потом Джекоб Голдмен расхохотался, да так, что от смеха не мог вымолвить ни слова, и слезы катились по его щекам.

Хокхерст сердито уставился на адвоката:

— В чем дело, сударь?

— Вы не поверите, милорд, — ответил тот, вынимая полотняный носовой платок, чтобы утереть глаза, — но у меня есть на примете такая невеста!

Шейн ощутил одновременно и облегчение и досаду. Джекоб пояснил:

— Земля в Ирландии, которая нужна вам для выхода к морю, принадлежит молодой особе из Челтенхэма. Она не желает продавать землю, ибо это ее единственное приданое, завещанное ей отцом-ирландцем. Ее отчим — пастор английской церкви в Челтенхэме; семья пользуется безупречной репутацией. Так что, сами понимаете, если вы сделаете ей предложение…

— Я получу разом и жену и землю, — закончил Хокхерст.

— Вот именно! Когда же вам будет угодно съездить в Челтенхэм для знакомства с молодой леди?

— Я вообще не смогу поехать, — отрезал Хокхерст.

— Но ведь вы наверняка захотите увидеть свою невесту, поговорить с ней? — не унимался Голдмен.

— Я полностью доверяю вашему суждению, Джекоб. Подготовьте контракты.

— Итак, вы желаете назначить свадьбу на пятнадцатое июня? — уточнил адвокат, вполне осознав, что его сомнения не интересуют Шейна.

Согласится ли девушка? Согласится ли отчим? Насчет последнего, по-видимому, не приходилось беспокоиться, поскольку пятьсот фунтов — аргумент весомый.

Но сама девица? Вся надежда на вражду между нею и отчимом; возможно, дела там настолько плохи, что красавица воспримет брак как избавление. Ясно одно — на этот раз он должен добиться успеха; в противном случае не стоит рассчитывать, что Хокхерсты и впредь будут пользоваться его услугами.

В девять часов вечера Шейн Хокхерст, великолепный, как всегда, в бледно-голубом наряде, танцевал с королевой гавот в музыкальной галерее Гринвичского дворца, высоко поднимая свою даму в воздух. До самой полуночи, как ему и было ведено, он усердно танцевал с королевой или с кем-либо из ее фрейлин.

Около часа ночи он еще раз переменил наряд: важное дело ожидало его в первую же ночь по приезде в Лондон. На сей раз Хокхерста сопровождал Барон. Закутанные в черные плащи, вооруженные кинжалами, они проследовали из доков по улице Грэйсчерч-стрит до пересечения с Треднидл-стрит; там, никем не замеченные, они через черный ход вошли в бордель. С улицы дом имел неописуемо жалкий вид: ничто не наводило на мысль о ночном лондонском притоне, скрывающемся за этим фасадом. К чести ли Хокхерста, нет ли — решайте сами, но он ходил сюда отнюдь не к шлюхам.