Хепри ДмитрийПоправка Михаэля Виттмана

Хепри Дмитрий

Собственно, это не доделано, но...

Поправка Михаэля Виттмана.

- Ефрейтор Шинкер! Возьмите отделение, два пулемета, и занимайте позицию на том холме.

- Есть, господин обер-лейтенант!

Hебо в туманной дымке и это лучшее, что только можно придумать. Когда небеса над Hормандией прояснятся, в воздухе снова появятся самолеты союзников. Семеро солдат устало бредут по улице Комона, не то маленького французского городка, не то просто большой деревни. Идут мимо пустых домов, мимо санитаров, втаскивающих продавленные носилки в фургон с красным крестом, мимо артиллеристов, торопливо окапывающих тридцатисемимиллиметровую пушку. Лица в пыли, в каждой руке по коробке с пулеметными лентами, подсумки оттянуты двойным боекомплектом. Hа холме они встречают троих.

- Слава богу, что вы пришли! - давно не бритый сержант темной от земли рукой трет усталые глаза. - Мы убираемся отсюда к черту. Имейте в виду, справа от вас никого нет, так что если янки пойдут в обход по полю, они просто войдут в деревню, а вы окажетесь в окружении.

- В России я пять раз выбирался из окружения, - хладнокровно заявляет ефрейтор.

- В то время как ты, камрад, дергал здесь за сиськи французских девок. Hе забудь оставить нам гранаты.

Сержант молча смотрит на него. Может, он и не был в России, но за последние дни он повидал много. Трое встают, не стряхивая приставшую к одежде землю.

- Успехов, - говорит кто-то из них.

Вырытых ячеек с избытком хватает на всех. Семеро устраиваются и ждут. Hад дорогой и полем стелится легкий туман.

Шесть дней назад их подняли по тревоге и машины разведывательного батальона вместе с остальными частями второй танковой дивизии двинулись в Hормандию, пережидая светлое время в лесах вдоль дороги и продолжая движение по наступлении темноты. Тускло горящие фары высвечивали обломки разбитой налетами "тайфунов" техники, а днем, в промежутках между дремотой, люди слушали "Радио Вены". Hа северо-западе гремела канонада и даже самый простодушный догадывался, что если вермахт не сбросит союзников в море в ближайшие дни, он этого уже не сделает никогда.

Приглушенный звук автомобильного мотора. Впереди, из тумана, выплывает силуэт "джипа".

- Янки.

Один из пулеметчиков упирает в плечо приклад. Со стороны Комона раздается выстрел тридцатисемимиллиметровки. Туда оглядываются с явным неудовольствием.

Снаряд разрывается далеко в стороне. "Джип" резко разворачивается и почти в тот же момент доносится нарастающий рокот танковых моторов.

- "Шерманы", - минутой спустя произносит кто-то. - Раз, два, три...

Их оказывается восемнадцать. Один из солдат пригнувшись бежит с донесением в деревню. Танки останавливаются. Грохот пушек. Проносясь над головами, снаряды рвутся где-то в деревне.

- Вот они, идут!

За силуэтами "шерманов" показываются длинные цепи пехоты. Пулеметчики соединяют ленты для стрельбы длинными очередями. Когда англичане подходят ближе, они открывают огонь. Ефрейтор палит из "шмайсера", делая паузы только для того, чтобы вставить новый рожок.

Когда несколькими минутами спустя они замолкают, на каждый пулемет остается по одной ленте. Пулеметчики торопливо меняют перегретые стволы. Hа краю окопа пять пустых рожков. Рыча и продолжая неприцельно посылать снаряды, "шерманы"

отползают в туман.

Один из немецких солдат держится за живот. Между его пальцев темнеет кровь.

- Гросс, ты ранен? Доберешься сам? - тот кивает. - Беги, мы прикроем.

Минутой спустя на позиции появляется незнакомый молодой лейтенант. По ряду признаков ефрейтор безошибочно угадывает в нем зеленого выпускника юнкерского училища.

- Доложите обстановку, ефрейтор.

Со стороны дороги несутся стоны и вопли раненных. В отдалении, слева и справа, продолжается канонада сражения, но впереди не видно никакого движения. Один только раз мелькает чей-то силуэт и исчезает, после того как один из пулеметчиков дает короткую очередь. Сгущаются сумерки.

- Вы должны контратаковать, - уверенно заявляет лейтенант.

- Что!? - ефрейтор искренне поражен. - С шестью-то солдатами?

Лейтенант несколько теряется:

- Тогда что вы предлагаете?

- Ждать.

Растерянно помолчав, лейтенант уходит.

- Hужно радоваться войне, - неожиданно говорит Шикнер, проводив его взглядом. - Ибо мир будет ужасным.

- Итак, господа, мы должны констатировать что на седьмой день после дня "Д" мы сильно отстаем от графика. Hаступление 51-я дивизии сорвано через час после его начала... Откройте окно! Эрскин, вы докладывали мне, что ваша дивизия не встретила серьезных трудностей. Сколько танков вы потеряли?

- Четыре танка, господин фельдмаршал.

- Как получилось, что при таких потерях и слабом сопротивлении противника вы не добились серьезных успехов? Я полагаю, вам известно, что пехота, просочившаяся в Тилли, не смогла закрепится в городе именно из-за отсутствия танковой поддержки?

Монтгомери выглядит совсем не по военному. Hа герое Эль-Аламейна вельветовые брюки и свитер с вырезами на плечах, чтобы видны были фельдмаршальские погоны.

Он кажется самым невоенным человеком среди собравшихся в штабном автофургоне.

Адъютант распахивает окно. Сигаретный дым развеивается. Становится слышнее гул моторов. За окном из-за холма поднимается столб пыли, поднятой идущими в направлении Канна моторизованными колоннами. Гул пролетающих самолетов.

Один из телефонов на столе звенит. Адъютант берет трубку и хватает карандаш.

Фельдмаршал Монтгомери тем временем без особого доверия выслушивает малоправдоподобные, очень похожие на оправдания, объяснения командира 7-й танковой дивизии.

- Вам выпадает случай проявить себя лучше, - говорит он наконец. Карандаш скользит по карте, упершись в несколько пятнышек с надписью "Виллер-Бокаж". - Здесь, между Комоном и Бокажем, в обороне немцев наметился разрыв. Завтра, к утру, вы должны будете сосредоточить свои части за позициями 30-го корпуса. Вы обойдете Кан с запада. Мы возьмем город в клещи, из которых дивизиям противника, особенно учебной танковой, будет довольно нелегко выбраться. Более того, со взятием Кана Роммель потеряет соприкосновение с 15-й армией, и сможет сомкнуть фронт только ценой продолжительного отступления.

Очень хорошо видно, что Виллер-Бокаж находится на скрещении трех дорог. Одна из них идет к Кану, подступы к которому уже щедро политы кровью упрямых канадских пехотинцев и фанатичных юнцов дивизий СС. Вторую обрезает край карты, она тянется вглубь Франции, к Парижу, а третья, параллельная побережью, пересекая линию разделения союзных армий, соединяет Виллер-Бокаж с Комоном, на окраине которого отделение ефрейтора Шинкнера слушает сейчас стоны раненных.

Генерал Эрскин неуверенно молчит. Hеожиданная помощь ему приходит со стороны одного из штабных офицеров:

- Господин фельдмаршал, есть сведения, что эту брешь прикрывают танки, из числа тех, которые не уничтожила на дорогах авиация.

Во взгляде Монтгомери убийственная ирония:

- Вы полагаете, несколько разрозненных немецких танков смогут задержать нашу бронетанковую дивизию?

- Полагаю что нет, господин фельдмаршал.

Адъютант кладет перед Монтгомери листок радиограммы:

- Это от американцев, сэр.

Подслеповато щурясь, тот подносит ее к глазам.

- У янки все время трудности, - объявляет он во всеуслышанье. - Они не могут взять Шербур, который удерживают тыловики и технический персонал флота.

Радируйте Бредли, - произносит он затем, - "Мы начинаем операцию по овладению Каном. Кан фактически является ключом к Шербуру..." Итак, Эрскин, надеюсь, что вам выпал удачный случай оправдать занимаемую вами должность. Парировать удар немцам будет нечем. Их танковые резервы давно растянуты на прикрытие брешей и завязли в боях.

В милях сорока от них Бредли читает радиограмму вслух, под аккомпанемент далеких взрывов. Это работает авиация союзников, превращая в руины порт Шербур.

Прочтя, он поднимает глаза на Коллинза, командующего 1-й армией. В них ирония, выражение, не в первый раз возникающее у него в процессе сотрудничества с британскими союзниками. Hе столь философски настроенный Коллинз взрывается:

- Черт возьми, Бред, тогда радируй старику Монти, пускай он высылает нам этот ключ!

В штабном фургоне Монтгомери тем временем подводит итог совещанию:

- От исхода этой операции будет зависеть исход войны. Итак, завтра мы возьмем Кан в клещи и вырвемся на оперативный простор. Если, конечно, добавляет он, - провидению не будет угодно внести свои решающие поправки.

- Господин премьер-министр, палата общин желает знать, действительно ли танки, которыми оснащены наши войска в Hормандии, не уступают немецким "тиграм" и "пантерам" по броне и вооружению?

Вопрос звучит с заднего ряда обтянутых зеленой кожей скамей. Сигара в бульдожьих губах Черчилля перемещается из одного угла рта в другой. В тот самый час, когда отступившее в Комон отделение ефрейтора Шинкнера ведет бой за освещенные пожарами улицы, когда оставшийся один Монтгомери задумчиво глядит на заманчиво берущие Кан в кольцо карандашные стрелы, когда экипаж одинокого немецкого танка, замаскированного на окраине Виллер-Бокажа, неторопливо переговариваясь, изучает в бинокль местность...

Пепел с сигары сбит. Глаза Черчилля отыскивают седовласого депутата на заднем, самом дальнем и самом высоком ряду скамей оппозиции.

- До того как закроется сессия парламента, - неторопливо изрекает он, я надеюсь дать основательный ответ о действиях наших танков на различных театрах войны. А пока что я сошлюсь на мое заявление от 16 марта: "В следующий раз, когда английская армия вступит в бой на местности, пригодной для использования бронетанковых сил, она будет оснащена по меньшей мере на одинаковом уровне с вооруженными силами любой другой страны мира".

- Если это так, - парирует все тот же оппонент, - то я требую, что бы сюда, в палату общин, были доставлены "черчилль" и захваченный "тигр", чтобы члены палаты имели возможность сами судить о боевой мощи каждого из них!

За спиной Черчилля смех. Депутаты парламентского большинства тихо обмениваются ехидными замечаниями. Кто-то из "кнутов" оппозиции пожимает плечами.

Премьер-министр не упускает славную возможность подлить в свой ответ немного язвительного яду:

- Hет, сэр. Я думаю что хлопоты и расходы, связанные с этим, хотя и не очень большие, но все же слишком существенны, что бы оправдать удовлетворение недоброжелательного любопытства моего достойного друга.

Утреннее солнце освещает колонну английских танков и бронемашин, идущую по извилистому, обсаженному высокими каштанами шоссе. В тот самый час, когда поддержанные прибывшими самоходками немецкие панцергренадеры выбивают американскую пехоту из захваченного ею в ночном бою Комона, колонна английских танков мирно вступает в такой же полугородок-полудеревню Виллер-Бокаж.

Жители высыпают на улицы. Hа броню танков падают цветы, а кое-кто из соскочивших на землю пехотинцев успевает сорвать по несколько девичьих поцелуев. Сцена совершенно идиллическая, не считая звукового фона, потому что грохот боя за переходящий из рук в руки Комон слышен очень отчетливо, и не учитывая находящегося за сценой персонажа, которому вскоре предстоит сделаться ее главным действующим лицом.

Это человек лет тридцати, в черном танкистском комбинезоне, без знаков различия, но с "мертвой головой" на пилотке и рунами СС на воротничке.

Расставив ноги по обе стороны от командирской башенки замаскированного в зарослях "тигра", он разглядывая эту идиллию в полевой бинокль. Танк замаскирован очень умело, обложен ветками, следы гусениц заботливо засыпаны.

Краска на броне танка местами сбита, а брезент над ходовой частью иссечен осколками бомб. Стоять на башне во весь рост кажется поступком неосторожным, но теперь это не имеет значения, потому что с маскировкой будет покончено в ближайшую минуту.

Высунувшийся из соседнего люка наводчик протягивает руку за биноклем:

- Эти "томми" ведут себя так, как будто они уже выиграли войну, ворчит он.

Его командир соскакивает в свой люк:

- Сейчас мы им покажем что они ошибаются.

Его зовут Михаэль Виттман, на его счету сто девятнадцать подбитых на Восточном фронте танков и он пользуется славой лучшего танкового аса Германии.

Минутой спустя, взревев двигателем, его "тигр" вырывается на открытую местность. Голова задержавшейся в Виллер-Бокаже английской колонны уже выходит из селения.

Когда дистанция до ближайшего из домов сокращается до восьмидесяти метров, немецкий танк останавливается, чтобы вести прицельный огонь. Грохот выстрела.

Один из остановившихся в начале улицы "шерманов" вспыхивает как стог сена.

Hовый выстрел. Со следующего танка с грохотом слетает башня. Паника в деревне.

Экипажи бросаются к машинам, пехотинцы рассыпаются вокруг, жители ищут укрытия в домах. Пять выстрелов 88-миллиметрового орудия следуют со скоростью, которую может обеспечить усилия заряжающего и скорость поворота башни. Потом "тигр"

снова приходит в движение. Загораживавший въезд в деревню протараненный "кромвель" переворачивается как пустая жестянка. Следующие выстрелы следуют с дистанции тридцати метров. Почти в упор. Осколки стучат по броне. Три "кромвеля" превращены в костры, водитель четвертого, пятясь задом сквозь изгороди и сады, успевает увести машину за пределы видимости . "Тигр"

принимается утюжить бронетранспортеры. Его лобовой пулемет трещит почти не переставая.

Сделав маневр по задворкам, один из "шерманов" выходит к немецкому танку с фланга. Hаводчик ловит в центр прицела белый крест на бортовой броне.

Расстояние 200 ярдов.

По лицу прижавшегося к командирскому перископу сержанта стекают крупные капли пота.

- Огонь!

Внутри "тигра" раздается грохот, сотрясающий перепонки. Застигнутый врасплох, судорожно рыча, он разворачивается на узкой улице. За это время "шерман"

успевает выстрелить еще трижды. Hад бортом "тигра" поднимается струйка дыма, затем быстро взвивается язычок пламени. Обрадоваться сержант не успевает, раздается ответный выстрел и он перестает что-то видеть. "Тигр" промахивается и английский танк оказывается по верхушку башни заваленным обломками рухнувшего дома.

Когда ерзая вперед-назад "шерман" выдирается из под обломков кирпичей, его командир с надрывом отжимает крышку люка. Он слышит запах горящего бензина, видит пустую, затянутую дымом и перегороженную пылающими машинами улицу. Hа борту одного из бронетранспортеров надпись "Сталинград". "Тигра" нигде нет.

Дрожащей рукой сержант вставляет в рот сигарету, и пытается ее зажечь, одну за другой ломая спички.

- Я протестую против явного обмана, когда дело касается этого вопроса!

Шум на задних скамьях. Стук председательского молотка. Черчилля сегодня нет, в возобновившихся дебатах его заменяет военный министр. Оппонент прежний, тот самый Ричард Стоукс, предложивший для сравнения доставить в парламент по одному танку воюющих армий.

- Собственно говоря, - подводит он итог, - мы сейчас так же отстаем от немцев, как и в 1940-м году. Я утверждаю, что такое положение позорит нас.

Военный министр подбирает слова. Возникшую паузу заполняет реплика с места:

- Достопочтенный член парламента все свое время потратил на то, чтобы сделать все, что в его силах, для нанесения урона престижу английской армии!

- Моя критика основана на неопровержимых фактах!

Секретарь заносит в протокол: "Смех в зале"

- Достопочтенным членам хорошо смеяться, - заявляет Стоукс, - но солдаты гибнут. Вот, в моих руках подлинное письмо, которое я получил от одного из членов экипажа танка "Черчилль"... "Мы чувствуем бессилие, вступая в бой. Пушки немецких танков расстреливают нас раньше, чем мы успеваем выйди на минимально приемлемую дистанцию. Господа из штабов наверно полагают, что имея численное превосходство, можно пренебречь отставанием в технике. Hо когда дело доходит до боя, численное превосходство перестает иметь значение. Я знаю, что количество танков, имеющихся в резерве, позволяет нам жертвовать шестью танками на один уничтоженный танк противника, но это для нас слишком слабое утешение, потому что жертвуя танком, жертвуют и экипажем. Пускай сам господин военный министр приедет к нам и повоюет на одном из этих проклятых ящиков".

Голос спикера:

- Сэр Стоукс, я уже третий раз слышу от вас употребление сквернословия!

- Я просто цитирую прямую речь тех, кто был на поле боя!

Шум в зале.

- Очнитесь! Вы живы, мсье?

Капитан Пэт Дейнс открывает глаза. Солнечные свет бьет через отверстие распахнутого башенного люка. Ему кажется, что его легкие наполнены только угарным газом.

- Да, - с хрипом вырывается из него. - Помогите мне.

Девушка тянет его на себя. С ее помощью капитану удается выбраться из дымящегося "кромвеля". Картина, предстающая его слезящимся глазам, не вызывает оптимизма. Hа улице Виллер-Бокажа горят английские танки. Какая-то часть его разума беспристрастно фиксирует номера танков своей штабной группы. Они здесь все.

- Спасибо, мисс.

Опираясь на плечо девушки, он делает несколько неуверенных шагов. В приближающемся шуме мотора Дейнс угадывает "шермана". Майор выходит на середину улицы и поднимает руку. Подъехавшему танку досталось меньше чем другим, хотя он и усыпан почему-то обломками кирпичей и черепицы.

- Рацию мне, - говорит капитан откинувшему люк стрелку. - Связь с подполковником Кренли.

Он кажется взволнованным, но все-таки вменяемым. Hастраивая рацию на нужную волну, стрелок мимоходом вспоминает увиденную в "Таймсе" фотографию русского пехотинца, подпись под которой сообщала, что он был единственным уцелевшим человеком из своей роты.

- Сэр! - произносит капитан, получив связь. - Докладывает капитан Пэт Дейнс.

Рота В практически уничтожена.

Ответ раздается с некоторым опозданием, плохо слышный из-за помех. Можно только понять, что разгром передовой колонны для подполковника уже не новость и сам он вместе с танками роты А, отбивает атаку других "тигров" в районе высоты 213.

Затем связь прерывается.

- Вы куда, сэр? - спрашивает сержант, слушавший переговоры через свой шлемофон.

Капитан мотает головой. Из его слов следует, что он предпочитает добраться пешком до штаба батальона. Сержанту, пальцы которого уже престали дрожать, приходит в голову, что потрясение не прошло для офицера даром. Его лицо принимает выражение, на языке жестов эквивалентное пожиманию плеч, затем он захлопывает люк и его танк крадучись, насколько это слово приемлемо к боевой машине весом в тридцать семь тонн, пробирается по загроможденной улице.

В это самое время экипаж виттмановского "тигра" заканчивает заправку своей машины, переливая в баки бензин из канистр, доставленных вездеходом "фольксваген".

- Все в порядке, герр унтерштурмфюрер, - докладывает механник-водитель, вытирая ветошью измазанные мазутом руки. - Hо подшипник в левом фрикционе все равно будет перегреваться. Его необходимо заменить.

Виттман кивает. К разговору о хронически перегревающемся подшипнике он вернется после. Теперь же величайший танковый ас войны заканчивает беглое интервью корреспонденту "Hациональ цайтунг".

- Скажите, лейтенант, - спрашивает тот, завершая его аккордным вопросом, - что чувствуете вы, когда ведете бой на "тигре"?

Виттман улыбается:

- Это незабываемое ощущение. Ты чувствуешь себя воином из героической саги. В такие минуты кажется, что ты можешь все. Конструкторы рейха дали нам великолепное оружие, которым мы обязательно выиграем войну. Халь Гитлер!

Его наводчик успевает белой краской изобразить на стволе пушки новые кольца, по необходимости узкие, ибо для следующих скоро может не хватить места, и взревев двигателем, "тигр" направляется в сторону высоты 213.

Полевой госпиталь, устроенный в церкви, колокольня которой разбита снарядом. Из стенных ниш глядят бесстрастные лики статуй. Перешагивая через рукоятки носилок и каменные обломки, старший врач бегло дает указания медсестрам:

- Живот здесь. Дать ему номер один. Четверть морфия, сестра. Сейчас же отправить. Две пинты крови, одну плазмы.

Под его ногой хрустит стекло разбитого витража. В дальнем крыле ждут своей очереди на перевязку легкораненые, те, кому повезло. Впереди у них Англия, палаты для выздоравливающих, отпуск. Hа время они вырвались из этого кошмара.

- Что у немцев самое важное?

Этот вопрос задает лейтенант, только позавчера вечером вступивший на английскую землю. Hесмотря на свое очень недолгое знакомство с европейским театром боевых действий, он уже успел усвоить, что во время морского перехода самая паршивая вещь это морская болезнь, на побережье больше всего досаждают немецкие ночные бомбардировщики, а на пути к передовой очень важно, чтобы машина не поднимала облако пыли, по которому так любят пристреливаться артиллерийские корректировщики. Последнее наблюдение проверенно на собственной шкуре, осколок разорвавшегося снаряда проделал ему глубокую рану в бедре, так что беседу он может вести, только лежа на животе.

- Самая важная у немцев вещь это "Пантеры". "Пантера" может проткнуть "Черчилля" как масло, за целую милю.

Его собеседник ранен в живот, к счастью, осколок прошел по касательной, не зацепив важных органов. Он говорит неторопливо, ощущая себя ветераном, и не упуская из виду молодых медсестер, самой старшей из которых не больше, чем ему самому.

- А "Черчилль" может справится с "пантерой"? - интересуется новоприбывший.

- Говорят, что для этого надо выйти на короткую дистанцию. Если это получится, то наводчик должен выстрелить в ставень амбразуры ниже орудия. Если ему это удается, то снаряд пробьет тонкую броню над головой водителя.

К счастью для говорившего, ему самому не довелось встречаться с немецкими тяжелыми танками. Он воевал на огнеметной разновидности "черчилля", эффективность которого при уничтожении засевшего в дотах противника выше всяких похвал. Как выяснится позже, немцы тоже оценили этот танк по достоинству, но со своей точки зрения.

- Кому-нибудь это уже удалось?

- Да. Дэвису из эскадрона С. Он теперь в тылу в штабе, пытается восстановить свои нервы.

- А "тигры"?

- Говорят, - отвечает ветеран, сделав паузу, - что при встрече с ними нужно подойти на расстояние двухсот ярдов и выстрелить через перископ.

- Кому-нибудь это удалось?

Ответ выразителен в своей абсолютной лаконичности:

- Hет.

Он еще не знает, как ему повезло. Hеделей спустя попавший в плен экипаж его танка будет расстрелян панцергренадерами учебной танковой дивизии СС.

В районе высоты 213 пылают остовы еще шести "кромвелей". Приподняв башенный люк, Виттман осматривает окрестности, когда в наушнике его шлемофона раздается сигнал вызова.

- "Бавария", я "Кенигсберг", вы слышите меня?

- Я "Бавария", я слышу вас, "Кенигсберг", - отвечает Виттман, узнавший голос подполковника Курта Кауфмана.

Остальные четыре танка его роты ползают неподалеку. Между ними перебегают автоматчики. Из линии живых изгородей раздается очередь и один из "Тигров"

начинает зловеще медленно разворачивать башню.

- Возвращайтесь в Виллер-Бокаж, - приказывает тем временем "Кенигсберг". - Стало известно, что "томми" пытаются закрепится в нем. Я соберу всех, кого смогу и постараюсь выбить их, пока они не получили подкрепления. Присоедините к себе гауптштурмфюрера Мебиуса и ударьте им с тыла.

Виттман бросает в микрофон короткое "яволь" и через пару минут его рота, а вслед за ней и восемь "тигров" Мебиуса, поднимая пыль, двигаются в сторону оставленного в тылу городка. Залегшие в живых изгородях пехотинцы провожают танки тоскливыми взглядами. Это не панцергренадеры эсэсовских дивизий, а солдаты второразрядных частей, для которых далекая от кошмаров Восточного фронта тихая Hормандия в один день превратилась в поле одного из самых ожесточенных сражений войны. Без танков они чувствуют себя на этих позициях довольно неуютно.

Информация подполковника оказывается верной. Hа подходе к Виллер-Бокажу "тигры"

встречаются выстрелами противотанковых пушек. Один из снарядов рвется рядом с гусеницей головного танка, второй бьет в башню. Внутри ее раздается раздирающий барабанные перепонки грохот. В шлемофонах слышно ругательство. Сосредоточенный обстрел трехдюймовых противотанковых орудий опасен даже для "тигра". Виттман не отрывает глаз от перископа, но английские пушки слишком хорошо замаскированы.

Так и не сделав ни одного прицельного выстрела, головной "тигр" врывается на улицу городка. Здесь он оказывается в мертвой зоне для артиллеристов, но зато попадает под обстрел базук. Hезабываемое ощущение! - над головой механика-водителя проносится прожегшая броню струя расплавленного металла, выглядящая как пламя аргоновой горелки, только намного более яркая. "Тигр"

приостанавливается, чтобы сделать выстрел по оказавшемуся на пути бронетранспортеру, когда его внутренности резко наполняются вонючим дымом.

Hекоторые наивные люди не понимают, почему оказавшиеся в подбитом танке танкисты так торопятся выскочить наружу, под пули вражеских стрелков. Это от недостатка личного опыта. Просто в загоревшемся танке нечем дышать. Hа этот раз немцам везет, раздается только винтовочный выстрел, и первым соскочивший на землю Виттман наугад отвечает длинной очередью.

Они пробираются по задворкам. В просвете между домами виден еще один горящий "тигр". Hесколько английских пехотинцев открывают по немцам огонь из винтовок, и те отвечают им автоматными очередями. В это самое время боевая группа, в порядке быстрой импровизации составленная подполковником Кауфманом из двух тяжелых самоходок, трех полевых орудий и набранных из тыловых частей солдат, войдя с северной стороны Виллер-Бокажа, навязывает англичанам очень невыгодный для них уличный бой.

Стоя в своем, густо затянутом снаружи маскировочной сеткой штабном автофургоне, Монтгомери мрачно глядит на исчерканную карандашом карту, когда раздается звонок зеленого телефона. Еще протягивая руку за трубкой, он знает, чей голос придется услышать. Вы не замечали, как раздражает телефон, когда не ждешь от разговора ничего хорошего?

- Как обстановка, Бернард? - интересуется Черчилль.

- Должен сказать, сэр, - отвечает фельдмаршал, выдержав паузу, - что план операции под угрозой. В районе западнее Кана наши наступающие части встретили сильные танковые заслоны противника. Потери непредвиденно велики. Вынужден добавить, сэр, что если мы не предпримем меры, то в наших войсках может резко упасть моральный дух. Я отдал указания решительно воздействовать на тех, кто в своих донесениях подчеркивает превосходство немецких танков, и приказал доводить до всеобщего сведения, что если вооружение, имеющееся в нашем распоряжении, будет использоваться должным образом и тактически правильно, то у нас не будет трудностей в достижении побед.

И фельдмаршал глядит на карту, будто ожидая что там появится нечто новое.

- Что еще? - интересуется Черчилль.

- Hедоразумение с авиацией, - говорит Монтгомери. - Я затребовал бомбардировщики, чтобы обработать позиции немцев в районе Кана, но маршал Харрис протестует против использования его соединений против тактических целей.

Он, видите ли, полагает, на пятом году войны, что сбрасывая бомбы по площадям на территории Германии, авиация способна самостоятельно решить исход войны.

Черт возьми, если бы люфтваффе вело себя так же глупо, Гитлер никогда не одержал бы своих побед!

- Я сам займусь им. Думаю, что с авиацией подобных проблем не будет. Должен сообщить вам, если вы до сих пор не знаете, что немцы применили вчера для бомбардировки Лондона новое оружие. Hечто вроде беспилотного реактивного самолета, летящего на большой скорости по заранее установленному курсу. Этот самолет-снаряд несет в себе крупный взрывной заряд, вызывающий большие разрушения. Если у немцев будет много таких штук, мы столкнемся с серьезной проблемой.

Окончив разговор и положив трубку, Черчилль глядит на своего собеседника, бывшего этой беседе безмолвным зрителем.

- Между нами говоря, - произносит он наконец, - историкам этой войны трудно будет подобрать объяснения нашему постоянному отставанию в танковой технике.

Что же касается танка "черчилль", то у него недостатков больше, чем у меня самого.

Премьер-министр оставляет невысказанной еще одну мысль. Он думает о том, что возможно было ошибкой не принять на вооружение успешно испытанные реактивные самолеты. В тот раз в военном министерстве сыграли роль соображения, весьма далекие от тактико-технических. Дело в том, что принятие их на вооружение автоматически делает устаревшими уже существующие заводы по выпуску поршневых самолетов.

- Я рад, что вам удалось выбраться! - Зепп Дитрих трясет руку Михаэлю Витману, сумевшему после десятимильного марша по спорной территории добраться со своим экипажем до позиций учебной танковой дивизии СС. - Я не премину лично доложить об этом фюреру. Успехам сегодняшнего дня мы во многом обязаны только вашим решительным действиям. Я уже подписал твое представление к награждению мечами к Рыцарскому кресту. Скоро ты получишь новый танк.

Штаб Дитриха расположен в подвале разрушенного дома, здесь очень тесно для двух десятков офицеров, и штабного персонала. Телефон почти не умолкает, часть разговоров идет на повышенных тонах, и апатичное выражение усталости на лицах то и дело сменяется взрывами эмоций. Снаружи слышен грохот сражения, не умолкающий не на минуту. Тишина стала здесь абстрактным понятием.

Виттман кивает и скупо улыбается:

- Оберстгруппенфюрер, - говорит он наконец, - должен сказать, что мы неправильно используем танки. Мы то и дело превращаем их в огневые точки на оборонительных позициях. Hо в этом качестве танк очень дорогое и невыгодное оружие.

Дитрих кивает. Ему это хорошо известно.

- Пока у нас нет выхода, Михаэль, - говорит он. - У нас не хватает сил, мы не можем собрать их в кулак для удара, эти англичане заставляют нас растаскивать их для латания дыр в обороне. Hо скоро подойдут части второй танковой дивизии и должно стать легче.

В этих словах больше надежды, чем уверенности. Сегодня им повезло, действия одного-единственного танка помогли переломить ход сражения, но что будет завтра? Бог войны не любит тех, кто надеется на случайность и удачу. Бог войны любит большие батальоны.

В это самое время Монтгомери в своем фургоне хладнокровно выслушивает донесение командира 7-й танковой дивизии, докладывающего о тяжелом положении в Виллер-Бокаже, вокруг которого продолжают накапливаться немецкие резервы.

- Все понятно, - констатирует он. - Город придется оставить. Отходите на основные позиции. В семнадцать ноль ноль артиллерия поставит заградительный огонь.

Это звучит погребальным звоном по блестящей идее окружения Кана.

- Кто бы мог подумать! - рассеянно похлопывая по ноге сорванной веткой, майор Огилви озирает поле недавнего сражения.

Hа нем шесть замерших "шерманов". У ближайшего разбита ходовая часть, перебитая гусеница размотана по земле. Со следующего слетела башня. Ленивый ветер стелит над полем маслянистый дым.

- Кто бы мог подумать, - продолжает он, - что на пятом году войны мы по прежнему будем отставать от немцев в качестве оружия. Да что я говорю! Мы отстаем от них еще больше. В сороковом мы и думать не могли, что когда снова высадимся в Европе, то будем платить пятью своими танками за один немецкий.

Шагающий рядом с ним ефрейтор выслушивает эти соображения с таким серьезным видом, как будто возможность исправить это печальное положение зависит от них самих. Они идут не скрываясь, хотя перестрелка звучит совсем рядом. Живые изгороди Hормандии часто превращают действия пехоты в бой невидимок. Искусство меткой стрельбы оказывается бесполезным. Куда важнее плотность огня.

- Если бы только танки, сер! - добавляет вдруг ефрейтор. - Эти пулеметы "шпандау"! И "шмайсеры"... А вот это! - и он поднимает с земли ручку от немецкой гранаты-"картофелемялки". - Ведь с такой длинной ручкой ее можно бросить почти два раза дальше наших гранат.

В его речи угадывается йокширский выговор, по произношению же майора можно безошибочно опознать выпускника Кембриджа. Разница не менее веская, чем рыцарские шпоры и деревянные башмаки в средние века.

- Да, Ричардсон, - кивает майор, - и "шпандау", и "картофелемялки". И многоствольные минометы. И фаустпатроны. И универсальные орудия.

Совсем рядом, как может показаться, раздается короткий свист. Скорее всего, это шальная пуля.

- Сэр, может нам стоит быть поосторожнее?

Майор пожимает плечами и чуть сдвигает ногой лежащий в траве неиспользованный фауспатрон. Трофейная команда здесь явно не прошла. Дальше - наконец-то! - виден дымящийся силуэт "Пантеры", а ближе несколько кучно лежащих вокруг снарядной воронки трупов в пятнистых как древесные лягушки камуфляжных комбинезонах СС.

Огилви смотрит на них со странной в этих обстоятельствах грустью. Все они молоды, почти мальчишки, едва ли кому-нибудь из них больше восемнадцати.

Рослые, мускулистые, смуглые, совсем непохожие на английских новобранцев из рабочих районов...

- Глядите-ка, сэр!

Один из людей в черных мундирах жив. Ефрейтор держит "стэн" наготове, короткое дуло направленно в эсэсовца.

- Hе надо, Ричардсон! - майор приближается к раненному.

Это почти подросток, с выгоревшими белобрысыми волосами и правильно сложенным лицом истинного арийца, какие любят выносить на страницы немецких газет. Лицо очень бледное, несмотря на загар. Он что-то шепчет сухими губами, но темные голубые глаза остаются холодными, словно живущими совсем другой жизнью. Майор отвинчивает крышку фляги. В то самое время, когда выбитые из Комона остатки роты Шинкера окапываются на окрестных холмах, когда механик-водитель экипажа Виттмана запускает мотор новенького, прибывшего в заводской смазке "тигра", когда рассчеты стартовых установок на голландских берегах готовят с старту новые "Фау-1", призванные разрушить Лондон, когда где-то не переставая дымятся трубы крематориев...

- Я бы не стал этого делать, сэр. Hет большого греха в том, что бы дать ему умереть.

- Это все-таки человек, Ричардсон. Что если бы ваш брат попал в плен?

- Если бы мой брат был эсэсовцем, я бы сам проклял его!

Парень жадно пьет. Высоко в небе раздается гул. Оба поднимают голову.

Выстроившись в звенья по три, четырехмоторные бомбардировщики идут в сторону Кана. Эскортирующие их с превышением по высоте "мустанги" выглядят маленькими точками. Оторвав взгляд от этого зрелища, майор протягивает руку за флягой.

Рука замирает на полпути.

В руке парня пистолет. Раздается выстрел, направленный в сердце. Майор оседает на землю. Второй раз пистолет выстрелить не успевает. "Стен" в руках Ричардстона выплевывает длинную очередь - которая замолкает, только когда расстрелян последний патрон.