"Кондратий Рус" - читать интересную книгу автора (Ромашов Андрей Павлович)ДРУГОДЕРЕВЕНЦЫКондратию не спалось. Едва забусели волоковые окна в избе, он поднялся с теплых овчин и сел в угол. Не раз приходилось ему рубить лес под пашню. Выбирал он лядины – делянки в чернолесье, но и с ольхой и березой. И нынче облюбовал он доброе место в лесу – без кислого ситника, без резучей травы. Заскрипели полати. Татьяна спустилась на пол, обошла его постлань и встала в переднем углу на колени. – Ты еси Христос сыне бога живого, – шептала она, качаясь под образами, – помилуй мя и прости еси… Кондратий слушал ее, а сам думал о соседях из большого ултыра. Сколь мужиков приведет с собой старый Сюзь? Сколь топоров принесут ултыряне? Ведь полторы десятины надобно леса свалить. – Благословен еси во веки… Аминь! – вздохнула Татьяна, поднялась с полу и закричала на девок: – Вставайте, бобрихи гладкие! Нету на вас погибели, – и ушла в бабий кут за печку. Кондратий нащупал под лавкой бродни, обулся и без опояски вышел из избы. Еще сине было кругом. Тихо. Одна Юг-речка звенела неумолчно. Он взял стоящую у стены рогатину и пошел вдоль темной огороди по мокрой крапиве. Надоела она всем, окаянная, а рубить на веревки рано, стебель не задубел. Он вырвался из крапивы у овина, под ноги ему бросились собаки, узнали его и, тявкнув, уползли под сруб. Ворота в конюшенник были раскрыты. Прохор был там, шумел на лошадей. – Не поил? – спросил старшего сына Кондратий, заглядывая в конюшню. – Веду, тятя. Прохор выгнал мерина и двух кобыл, жеребца вывел на поводу. – Братья где? – спросил Кондратий. – Спят, натьто. Кондратий пошел будить парней. Они летом спали в овине. Он разбудил Гридю. Ивашки опять дома не оказалось. – С вечера, кажись, вместе ложились, – зевая, оправдывался Гридя. – Мать спросит, скажешь: послал я Ивашку силки проверить на рябка. – Дак вить на лядину идем, тятя. – Скажешь, как велено! – Мне чо… Как велишь. Рябки – они в нижних осинниках держатся больше. Кондратий ушел из овина растревоженный. Избаловала Татьяна Ивашку. Где шатается парень? Долго ли до беды! Леса кругом глухие, дремучие, зверье… У избы на ошкуренных бревнах сидела Устя. – А я сон видела, тятя… Кондратий остановился. – Будто спускаюсь я, тятя, в лог, а за мной собака чужая, лохматая. За подол норовит схватить. Испугалась я, пала в траву. Чую: лижет меня чужая собака, теплом дышит… – Вещий сон. – Кондратий засмеялся. – Не зря по нашим полям Орлай рыщет, девицу-красавицу высматривает. – Господи, спаси и помилуй! – Устя всплеснула руками. – Бусурманин вить он, тятя! Нехристь. Неужто сон сбудется! – Небось, не украдет, – успокоил Кондратий дочь, увидел пустые ведра и упрекнул: – За водой мать послала, а ты стоишь! Устя стала жаловаться на тяжелые березовые ведра. – Надцелась я, тятя! – Неслухи вы с Ивашкой. Кондратий зашел в избу, достал из-под лавки топоры – широкие, крепкие, новгородской работы. Любой из трех доброго коня стоит. Знал, что заклинены и наточены топоры, а удержаться не мог, вертел их в руках, любовался. Пока собралась семья в избу, совсем рассвело. Кондратий склал топоры в угол и пошел к столу. Сыновья и девки потянулись за ним, застучали чурбаками по глиняному полу. – О-хо-хоо, – вздыхала Татьяна, разливая кислое молоко в деревянные кружки. – Совсем заездили молодшенького! Не поест Ивашка горячих ерушников! Немая Параська собралась реветь. Гридя показал ей кулак и закричал в ухо: – Жив твой Ивашка! Не лешева с ним… Параська понимала все и слышала не хуже других. Онемела она от великого страху лет пятнадцать тому назад. Уходил тогда Кондратий с семьей от галицкого князя, шла с ним и сестра Анфиса с дочерью. Лесами брели дремучими, кони и люди выбивались из сил. Отстала Анфиса с дочерью, нагнал их черемисин окаянный, задавил мать, а Параська спаслась как-то… Прибежала, треплет Кондратия за рубаху, а сказать не может. Мычит девка, лицо руками скребет, да что толку – слово изо рта пятерней не вытащишь… Устя вертелась на чурбаке, как сорока. – Выдь погляди, – сказал ей Кондратий. – Не идут ли из ултыра? Устя бросилась бежать. – Богу поклонись! – закричала на нее Татьяна. – Хлеб, поди, ела, скоморошница! – Не оскудеет пища постная, скоромная, молосная, – забормотала Устя, кланяясь на все стороны. – Яко хлеб ломливый на вечере Исусовой… Аминь! Она убежала. – Лошадей погоним? – спросил Прохор отца. – Запрем. Прохор отодвинул кружку, стряхнул с бороды крошки. – Пойду загоню. – Подожди, – остановил его Кондратий. – Меч и рогатину возьмешь с собой на лядину. Гридя захохотал: – Тятька на побоище собрался! – Чего гогочешь! – рассердился на сына Кондратий. – В лесу живем, на чужой земле. – А летось Ивашка княжеских данников подстрелил. Мы куницу скрадывали. Собаки оттоль, с низины, ходом идут, а мы, значитца, прямиком, уметами порем. Ивашка и отстал, будто бахилы переобуть… Параська слушает, рот разинула. Татьяна ее не гонит, самой любо послушать про молодшенького. «Хоть старшего сына бог ума не лишил», – думает Кондратий, глядя на них. – Идут! Идут! – заголосила Устя. Кондратий встал и, перекрестясь, пошел в свой угол. Снял со стены колпак и опояску. Устя забежала в избу и начала тормошить брата: – Чего сидишь, неторопь! Невеста твоя идет, Вета! Не выпуская кружки из рук, Гридя отбивался локтями: – Отвяжись. Ну тя… Кондратий пристегнул к опояске широкий охотничий нож и пошел встречать другодеревенцев. Они еще не поднялись из лога, а он уже стоял заворотами, ждал их. Подошла Татьяна с туеском, шепча на ходу молитву. Она просила у Христа прощения за кумовство с ултырянами. Другодеревенцы тянулись гуськом: впереди всех маленький Туанко, потом старый Сюзь с сыном, с топорами оба, за ними три бабы, у баб за плечами пестери. Старый Сюзь вышел из лога. Кондратий низко поклонился ему, взял у Татьяны туесок с медовым квасом, подал: – Юже, выпей, большой хозяин. Выпей! Старый Сюзь напился и отдал туесок Татьяне. – Юже, матушка, испей, – поклонилась Татьяна большой хозяйке ултыра, протягивая туесок с квасом. – Устала, небось. Старая Окинь отпила, улыбнулась ей и прошептала беззубым ртом: – Оч ме. Татьяна приняла от нее туесок, стала поить остальных, косясь на девок. Устя обнимала Вету, внучку старого Сюзя. Вета балабонила, Устя хохотала, слушая ее. «Господи, господи, – вздыхала Татьяна, – совсем опоганилась с нехристями!» Прохор вывел заседланного мерина. Гридя вынес кожаный мешок с едой и подсечные топоры. Прохор забросил мешок на седло и стал привязывать. Кондратий спросил старого Сюзя – все ли подошли из ултыра или остался кто? – Пера сам идет. Старый Сюзь говорил долго. Кондратий понял одно: младший брат старого Сюзя пошел на Шабирь-озеро снасть-кулом трясти. – Ждать будем? Старый Сюзь покачал головой. – Прибежит Пера. Не бойся, Рус. От Шабирь-озера до лядины, Кондратий знал, меньше версты, а Пера лучший охотник в ултыре, найдет их, не заблудится. – Ну, с богом, – сказал Кондратий. – Пошли! Старики стали спускаться к речке. За ними Гридя и Туанко, потом девки, старая Окинь, позади всех Прохор. Он вел на поводу мерина. Перешли вброд речку, вышли на луговину и долго брели по густой непутаной траве. Кондратий радовался, глядя на сочные желтоголовые травы, вспоминал княжеские луга на Сухоне, шалаши смердов… – Питья и брашна Юрий-князь на сенокосе не жалел, а страдники пели невесело. Не могли забыть истоптанный хлеб на своих полях. Старый Сюзь слушал, кивал. – Великий воин был Юрий-князь. Воевал с братом, воевал с племянниками. Горели посады, сиротели поля. Старый Сюзь начал говорить. Он хвалил оштяцкого князя Юргана, называл его добрым соседом, другодеревенцем. «Какой он князь, – думал Кондратий, – сам камьи мастерит, за сохатым неделями бродит в самую лютую стужу. Таких князей и на Руси немало. По монастырям кормятся. Христа ради…» Но с соседом не спорил – князь так князь, лишь бы не тать, не воитель. Зашли в лес. Стариков обогнали парни. Они рубили тяжелыми ножами молодняк и лапник, расчищали тропу. Чакали глухо ножи, под ногами поскрипывали сухие иголки, текучие, скользкие. Тропа ныряла под широкие елки, как в темную нору, упираясь в непролазный чащобник. Старикам приходилось доставать ножи, помогать парням с лесом воевать. А давно ли Кондратий проходил здесь с Прохором, топоров не жалея, рубили они лапы у елок, секли на корню подрост. Стало светлее, попадались сосны, веселый березник и лесные поляны, затянутые сплошь цепким вьюнком и мышиной травой. Вышли на елань, усеянную шишками. Кондратий свернул с тропы, прошел саженей десять редколесьем и остановился: – Лядина моя, – сказал он старому Сюзю, показывая на затесы. Подошли девки и старая Окинь, сели под березу на краю лядины. Прохор принес мешок с едой. – Хозяйствуй давай, – сказал он Параське. Ели не торопясь. Старый Сюзь то и дело поглядывал в сторону озера, ждал, видно, брата. Туанко наелся, схватил лук и убежал. – Куда он? – спросил Кондратий соседа. Старый Сюзь ответил по-своему. Кондратий его не понял и переспросил: – Куда, говорю, внук твой побежал? Устя засмеялась: – Пера у них потерялся. Малое дитятко! Параська напоила всех квасом, склала оставшуюся еду в кожаный мешок, завязала его сыромятным ремнем. – Господи благослови, – сказал, подымаясь, Кондратий. Он отмерил сорок шагов на восток от березы и расставил людей. Лес на лядине неровный: по краю липняк и березы, потом черная елка, сосна, или пожум по-ултырски. Старая Окинь и девки начали сечь кусты тяжелыми косырями. Гридя с Прохором ушли валить крупный лес. Кондратий наказал им, чтобы оставляли десятивершковые пни, а сам повел старого Сюзя в дальний угол лядины. Там стояла сосна в три обхвата. Он приметил ее еще зимой. Старый Сюзь обошел сосну и поднял топор. Кондратий засмеялся: – Рубить наладился? День топорами с тобой промашем, не свалим. – Пера прибежит, Рус. – И он не сладит с этакой-то! Ты гляди. У тебя на лядине тоже такая пожум есть. Кондратий вырубил дольный паз, просунул топор и стал отдирать сосновую кору. Она отдиралась легко, как лыко с лубка. Старый Сюзь покачал головой, попробовал пальцем острие подсечного чера и тоже стал вырубать с другой стороны сосны паз в два локтя. – Тятя! Кондратий оглянулся, увидел простоволосую Устю. Она бежала к нему по густо заросшей лядине и кричала: – Ивашку, тять! Ивашку убили поганые! Кондратий рванул топор. На блестевшем топоре алели капельки соснового сока. Он вытер клейкий сок о штаны… – Пожум-орт! Пожум-орт! – запричитал старый Сюзь, пятясь от сосны, как от медведя. По ихнему, по-ултырски, у иной сосны тоже людская душа. Срубишь такую, как человека убьешь. Кондратий пошел по лядине к березам. Старый Сюзь кричал ему, поминая Йолу и хозяина лесаворса-морта. «Эх, Ивашка, Ивашка! – думал Кондратий. – Не долго ты прожил…» Вспорхнули рябки из-под ног и скрылись. Желтобокие трясогузки верещали и кружились над ним, плакал коршун, как малый ребенок. Кондратий шел тяжело, давил зеленый подлесок, запинался за корни и валежины. Устя брела за ним и выла: – Изведут нас поганые! Изведут! Ивашка лежал под березой. Кондратий опустился на колени, повернул сына на брюхо, содрал с раненой шеи тряпицу. – Возьми, Рус! – Пера отдал Кондратию костяной наконечник стрелы. – Шаман стрелял. |
|
|