"Сын гетмана" - читать интересную книгу автора (Рогова Ольга И.)

IV Первое испытание

На другой день весь табор зашевелился. Отдан был приказ сниматься с места. Никто не знал, куда и зачем, но всякий торопился как можно скорее собрать пожитки, расцепить возы, оседлать коня и вооружиться. Атаман велел держать путь к порогам, где на одном из неприступных островов лежали лодки. Проехать через пороги вверх было гораздо опаснее, чем идти берегом, а летнее мелководье еще более увеличивало трудности, так как обозначилось много подводных камней. Тем не менее атаманы решили избрать водный путь, чтобы скорее ударить на крепость и не дать врагу опомниться.

– Завтра к вечеру мы уже будем в Кодаке, – возразил Сулима на замечание Ганжи об ожидающих их опасностях, – а это стоит того, чтобы потерять две, три лодки. Притом теперь берегом ехать не безопасно; сам ты говоришь, что выпустил из рук этого бездельника Вендзяло, и он ускользнул в степь. Если не наткнется на поляков, то, наверно, направит на нас татар, а их тут много бродит. Ведь его прямая выгода предать нас: он знает, что я ему не прощу измены, если останусь в живых.

Ганжа согласился с доводами атамана, и все двинулись к Днепру, к тому месту, где кончаются пороги. Там, ниже последнего, тринадцатого, порога возвышался неприступный утесистый остров – Кашеварница.

– Диду, как же мы попадем на этот остров? – с удивлением спрашивал Тимош, услыхав, что Сулима намерен сделать там привал.

– Вплавь! – лаконично отвечал старик.

Обоз остановился на берегу. Выслали сторожевых казаков и под их прикрытием стали готовиться к переправе. Тонкая, стройная фигура Сулимы вся ожила, вся дышала энергией и силой. Он носился на своем татарском бакемате взад и вперед и зорко следил, чтобы никто ничего лишнего с собою не брал.

– Брать по одному котлу на несколько куреней! – приказывал он. – Можно чередоваться! Кроме котлов, все оставить в обозе! Крупу и соль каждому с собою иметь. Пороху каждый захвати, сколько можешь. Жидов всех при обозе оставить. Обозу медленно двигаться по берегу, а если что, сейчас дать мне знать: сторожевая лодка пусть стоит у самых порогов, – наказывал он обозному.

При обозе оставили немного людей, да и те, кому приказывали оставаться, неохотно подчинялись этому приказанию. Слух о том, что поляки выстроили крепость, быстро облетел весь табор, все рвались разгромить ненавистную панскую затею.

Наконец все приготовления были окончены. Казаки быстро спешились, разделись, привязали одежду к седлам и поплыли, держась, кто за гриву, кто за седло. Тимош тоже последовал примеру всех, хотя Ганжа и советовал ему остаться на лошади, уверяя, что сильному степному скакуну ничего не значит нести на себе такого маленького хлопца. Но Тимош ни за что не хотел обременять своего коня.

– Я умею плавать, диду! – весело возразил он и бодро пустился в путь вслед за другими.

Течение было довольно быстрое; требовалось порядочное напряжение сил, чтобы держаться прямого направления и не терять из виду острова. Сперва Тимош плыл легко и свободно, но мало-помалу он почувствовал, что силы его слабеют.

– Гей, хлопец! Давай, подсажу! – не раз предлагал ему Ганжа, видя, что мальчик устает.

– Ни, диду! – отвечал мальчик, захлебываясь, пыхтя, но все-таки стараясь поспеть за другими.

Наконец, он почувствовал, что руки и ноги у него совершенно коченеют, в глазах темнеет, дыхание спирается. «Диду!» – хотел он крикнуть, но не мог и быстро булькнул в воду. Ганжа в эту минуту обернулся.

– Матка Божа! – воскликнул он. – Хлопца-то никак рыбы съели!

В эту минуту гладко выстриженная голова мальчика с черным коротким чубом вынырнула на поверхность. Ганжа ловким быстрым движением схватил его за чуб. Бледное лицо мальчика посинело, он казался совсем мертвым. Ганжа бережно перекинул его на седло и, придерживая одною рукой, поплыл дальше. Смольчуг плыл позади, он подхватил повод свободного коня и спросил Ганжу, не поддержать ли мальчика.

– Не надо, теперь уж недалеко, – отвечал тот.

Действительно, до острова оставалось только несколько саженей. Скоро они очутились в извилистых проливах, где надо было искусно лавировать между подводными камнями. Много казаков уже толпилось на берегу; кто одевался, кто подтягивал седло, кто сидел, закуривая люльку. Ганжа стал оттирать окоченевшего Тимоша, но тот долго не приходил в себя, так долго, что старый Ганжа даже испугался.

– Не умер ли? – с беспокойством пробормотал он и, прикрыв его своей буркой, опять стал усердно растирать ему грудь, руки и ноги.

– Эх, если бы горилки достать, – с сожалением проговорил он, посматривая на обступивших его казаков.

– Что выдумал, старый! Какая тебе горилка в походе! За горилку атаман таких палок надает, что и ног не унесешь... Был бы тут еще жид, он, может быть, и раздобыл бы, да жидов-то всех в обозе оставили.

На загорелых суровых лицах виднелось горячее участие; эти руки, бесстрастно коловшие и давившие сотни подобных малышей, теперь услужливо подстилали бурки и помогали кто чем мог.

Тимош слабо шевельнулся, с усилием вздохнул и открыл глаза. Старый Ганжа смахнул даже непрошеную слезинку и на радостях чуть не пустился в пляс.

Последняя партия казаков выходила на берег, а вместе с нею и сам атаман в сопровождении Баюна. Тимоша уже одели и закутали в несколько бурок. Он все еще не мог подняться на ноги, сидел и трясся как в лихорадке.

– Ге-ге, хлопец! – сказал Павлюк, подходя к нему. – Видно, казаком-то быть не так легко, как кажется; вот ты первого испытания и не выдержал. Как же ты поедешь вверх по порогам?

Тимош молчал и смущенно улыбался. Ему было стыдно, что он столько наделал хлопот старому Ганже и еще стыднее оттого, что тот его даже не побранил. «Хоть бы ругнул хорошенько! – думалось ему, – все бы легче было. Отец бы непременно уж раскричался, а то бы и нагайкою угостил, а они вон все какие добрые».

В глубине острова между скалами находилась котловина; в ней казаки расположились ужинать и ночевать. С рассветом предполагалось осмотреть челны, скрытые в бухте, приготовить их и сейчас же отправиться в путь, чтобы еще засветло проехать пороги. Зажгли костры, уселись вокруг дымящейся каши, пошли нескончаемые разговоры, рассказы, шутки и прибаутки.

Вдруг на одном из утесов показалась какая-то фигура; она медленно ползла в низ, цепляясь за камни и уступы. Все повскакали с мест, схватились за сабли, за пистолеты, как вдруг старый Ганжа воскликнул:

– Да это Злой! Ей-ей, Злой! Пусть меня ляхи слопают, если это не он! Утек и он за нами, хоть я его и не хотел брать с собой.

Иван Злой подошел к табору, оглядел всех с самым беззаботным видом и, отвесив низкий поклон на все четыре стороны, громко проговорил:

– Здоровы будьте, братове! Принимаете ли меня в свой кош?

Казаки обступили новоприбывшего и молча переглядывались друг с другом.

– А кто тебя здесь знает, друже? – обратился к нему Сулима.

– Я! – ответил Ганжа, выходя в круг.

– И я! – произнес Смольчуг, становясь с ним рядом.

– И я! – проговорил Тимош, тоже выступая вперед.

– Вот так добре! – засмеялся Павлюк. – Два казака да еще полказака, порука хоть куда!

Тимош немного смутился, но не отступил.

– Так ты его знаешь, старина? – обратился Сулима к Ганже. – Можешь за него поручиться?

– Мочь-то бы мог: он казак верный, до сих пор ни в чем дурном замечен не был, – проговорил в раздумье Ганжа, – да только лют он больно, положиться на него нельзя. Как рассвирепеет, и самого атамана зарубит.

– Ну, это плохая порука! – с усмешкой, как бы про себя заметил Павлюк.

– А ты что скажешь? – обратился атаман к Смольчугу.

– Да то же, что и дид, – проговорил молодой человек, – взять его – беда, и не взять – тоже.

– Ну а ты? – с усмешкой обратился атаман к Тимошу.

– Я, пане атамане, думаю, что надо его взять, – бойко проговорил Тимош.

Он в эту минуту чувствовал себя настоящим казаком и с гордостью посматривал на тесно сплотившийся круг.

– Иван Злой всегда слушался моего татка и был ему верным слугой. Я за него головой готов поручиться.

– Ого-го! – засмеялись казаки, – вот какая дорогая голова у нас в залоге!

– Что ж, – гордо возразил Тимош, – татко теперь дорого бы дал за мою голову, да не видать ему меня...

Чуть заметная усмешка скользнула по лицу Злого. Он быстро, мельком взглянул на Тимоша, покрутил ус и потом, обратясь к атаману, спросил:

– Что ж, принимаете меня, что ли? Буду служить вам верой и правдой!

– Принимаем, принимаем! – весело вскрикнули казаки и разбрелись к кострам.

– А дуже рассердился татко, когда не нашел меня в корчме? – спросил Тимош у Злого.

– Не знаю, – уклончиво отвечал тот, – я утек и не видал его.

Злой вообще обладал способностью лгать и изворачиваться, нисколько не смущаясь. Несмотря на свой ограниченный ум, он всегда находил выход из всякого затруднительного положения. И теперь, в разговоре с Тимошем и Ганжей, он обошел все щекотливые вопросы, рассказал, как прежде всего поспешил на Кашеварницу и, увидев челны, рассудил, что рано или поздно казаки сюда приедут.

– Я ведь здесь сижу с самого полудня, отощал совсем, – говорил он, поспешно хлебая кашу.

– А ты уж и челны пронюхал? – спросил его Павлюк, подозрительно осматривая его пытливым взором с головы до ног.

– Я нечаянно увидал челны. Бродил по острову и увидал.

– Гм, ловкий хлопец! – протянул Павлюк, покуривая люльку.

На другое утро, чуть свет, казаки поднялись и, пожевывая сухие лепешки, побрели к челнам. На противоположном берегу острова, в узком заливе, совершенно заслоненном скалами, качалось на волнах до пятидесяти длинных ходких чаек со сложенными снастями. Все казаки разделились на отряды, из каждого отряда вышли два рулевых, подошли к своим лодкам, внимательно осмотрели дно, уключины, оба руля – на носу и на корме. Плавание предстояло трудное, – малейшая неисправность могла погубить лодку вместе с ее гребцами. Повреждений и неисправностей оказалось немного. Чайки были прочные, только что перед походом выдолбленные из здоровых стволов лип и ив и обитые новым тесом. Кое-где доски отстали, но вбить новые гвозди ничего не стоило: у каждого рулевого был запас таких гвоздей. По краям челнов были привязаны толстые пучки камыша, обвитые ивовым лыком или боярышником и обхватывавшие лодку с обеих сторон от кормы до носа. Эти камыши тоже пришлось кое-где подвязать, подправить и починить некоторые из пятнадцати пар уключин, расшатавшихся от продолжительной гребли. Парусов пока не распускали: во-первых, потому, что не было ветра, во-вторых, при плавании против течения они только бы мешали.

Наконец челны были готовы. Каждый отряд человек в пятьдесят чинно, в строгом порядке подошел к своей лодке и занял привычные места. Гребцы подняли весла, ожидая приказания атамана. На атаманской чайке развевался красный флаг с белым крестом, а корма и нос были украшены дорогой парчой, перемешанною с аксамитом; во всем остальном она ничем не отличалась от прочих лодок, и в ней, так же как и в других, не было палубы.

Солнце стояло довольно высоко на небе, когда все разместились по лодкам и атаман дал условный знак, махнув три раза рукой. По первому мановению лодки отчалили, по второму гребцы опустили весла, а по третьему весь летучий флот стройными рядами выплыл в реку.