"Гнев Божий" - читать интересную книгу автора (Хиггинс Джек)

Глава 7

Наступило серое и сумрачное утро, о котором, учитывая специфику нашего дела, можно было только мечтать. В шесть часов мы уже были готовы к отбытию. Такое утро — плохое предзнаменование, подумал я. Ван Хорн, утомленный игрой в карты и выпитым накануне вином, проспал совсем немного и выглядел сильно постаревшим. Однако на Яноше ночное бдение никак не отразилось.

Проводить нас вышел лейтенант Кордона. Даже в столь ранний час его сапоги были начищены до блеска, а военная форма тщательно выглажена. Всем своим видом он производил впечатление образцового офицера. Кордона сообщил, что после нашего отъезда он в сопровождении нескольких солдат отправится на ранчо в Хуанчу, и в свойственной ему сдержанной манере пожелал нам удачи. Он дал нам почувствовать, что явно не надеется увидеть нас снова. В сомнениях, которые вселил в нас Кордона, мы покидали Гуилу.

Я сел за руль «мерседеса», Ван Хорн занял место рядом, а Янош расположился сзади, заполнив собой почти все свободное пространство. Мы проехали по пустынным улочкам городка, окутанного серой утренней дымкой, и выехали на дорогу, если ее можно было так назвать, ведущую в сторону горного массива Сьерра-Мадре.

Стоял густой туман, сквозь который ничего не было видно уже на расстоянии всего нескольких ярдов, хотя и видимость в разных направлениях была не одинаковой. Где-то в пяти милях от Гуилы видимость несколько улучшилась, и я по алому пятну на дороге смог определить, что впереди нас что-то движется.

Подъехав ближе, я увидел вьючный караван, состоящий из дюжины или более тяжело груженных мулов. Позади ехал индеец Начита, держа в правой руке упирающийся прикладом в бедро старый винчестер. Еще трое грозного вида яаки сопровождали караван. Все индейцы были одеты одинаково — в красных фланелевых рубашках, на лбу повязки. Вооруженные до зубов, они, казалось, были готовы вступить в бой с любым противником.

Процессию возглавляла Виктория Балбуенас. На ней была та же одежда, что и вчера, когда мы встретились в саду, за исключением меховой накидки, для тепла накинутой на плечи.

Проезжая мимо Начиты, я замедлил скорость, и тот в знак приветствия вскинул винчестер. Виктория же, царственно восседавшая на лошади, не обращала на нас никакого внимания и продолжала смотреть вперед.

Ван Хорн, пораженный ее надменным видом, не выдержал первым.

— Вот это да, — произнес он. — Я же говорил, что она сильно изменится. Но чтобы так!.. Просто немыслимо.

Проехав еще ярдов пятьдесят, я свернул машину к обочине и отключил двигатель.

— Это что еще за шутки? — удивленно спросил Ван Хорн.

Не ответив, я выпрыгнул из машины и побежал назад, к каравану. Сначала я услыхал позванивание красивого колокольчика, висевшего на шее лошади Виктории, а затем сквозь серую мглу проступили очертания и самой девушки.

Когда она увидела меня стоящим перед ней на дороге, ни удивления, ни каких-либо других чувств не отразилось на ее лице. Один индеец, который был к девушке ближе, пришпорил своего коня, но Начита что-то резко выкрикнул ему на своем языке. Виктория с независимым видом продолжала ехать вперед, а я, взявшись за стремя ее лошади, зашагал рядом. Когда мы поравнялись с «мерседесом», я опустил руку, но и тогда девушка не удостоила меня даже взглядом.

Вскоре караван вьючных животных с замыкавшим его Начитой растаял в тумане.

— Что бы это все значило? — удивился Янош.

Садясь за руль автомобиля, я наклонился, и серебряный амулет, подаренный Викторией, свесился с моей шеи. Ван Хорн подался поближе, чтобы детально его рассмотреть.

— Это ее подарок?

— А что, если да?

Он негромко рассмеялся.

— Позволь мне кое-что рассказать о яаки, сынок. В некоторых родах этого племени индейцев царит матриархат, и их женщины пользуются преимуществом даже при выборе женихов. Каждая новорожденная девочка от своей матери получает в виде серебряного амулета знак, символизирующий ее пол и власть. Когда же девушка собирается выйти замуж, она просто вешает этот амулет на шею своему избраннику. Если она хочет прекратить с ним связь, она забирает его обратно.

Ситуация, в которую я попал, почему-то показалась Ван Хорну комичной.

— Черт возьми, Киф, ты даже не понял, что побывал у алтаря.

Мне показалось, что Ван Хорн вот-вот лопнет от смеха.

Янош не удержался и тоже захохотал. Может быть, странно, но ничего смешного я в этом не видел.

— Ну и что? — сказал я. — Через день-два меня может не быть в живых. Как, впрочем, и вас.

Улыбки мгновенно сбежали с лиц моих подельников, и я нажал на газ.

Спустя час небо посветлело, туман рассеялся, и засияло солнце. Полупустынная равнина, по которой мы двигались, окрасилась в серо-бурый цвет. Впереди предстоял подъем в испещренный глубокими темными ущельями каньон.

Трудно себе представить местность более непригодную для езды на автомобиле. И хотя наш «мерседес» по проходимости и прочности не уступал танку и мог выдержать любые испытания на прочность, опасность подстерегала нас на каждом шагу. Поэтому управление машиной требовало от меня максимальной осторожности. Попадались участки дороги, особенно в начале подъема в горы, когда приходилось вылезать из машины и убирать преграждающие путь огромные камни.

От Яноша в таких случаях, естественно, не было никакой помощи. Он оставался сидеть на заднем сиденье и, дымя сигарой, громко выражал нам свое сочувствие. Поразительно, но Ван Хорн реагировал на это совершенно спокойно. Надо сказать, настроение у него с каждым часом улучшалось.

В десяти милях от Мойяды мы остановились, чтобы перекусить. Из плетеной корзинки извлекли еду, которой нас снабдили в дорогу: холодное мясо, анчоусы, оливки, мягкий хлеб и пару бутылок красного вина.

У всех было неплохое настроение, и Янош театральным жестом поднял стакан вина и, протянув руку в направлении Мойяды, произнес тост:

— За нас, идущих на верную смерть!

— Такие тонкие сантименты не для меня, — заявил Ван Хорн. — А ты, Киф, что думаешь?

— Все в руках Божьих, — ответил я, пожав плечами. — Не так ли говорят тореадоры перед выходом на арену?

Сравнивая прежнего Ван Хорна, который пришел мне на помощь, с нынешним, я понял, что с ним начали происходить резкие перемены, причину которых сейчас, когда могло произойти все, что угодно, отыскать было трудно. То, что чувство юмора оставило его, не вызывало никаких сомнений. Это было хорошо видно по его удивительно унылому выражению лица, с которым он поглядывал на горы.

— Голова идет кругом, Киф. Всякие дурные мысли лезут в голову, — как бы извиняясь, сказал Ван Хорн. Он поежился, и на его лице появилась вымученная улыбка. — Удивительно, какой холодный ветер при такой солнечной погоде, — добавил он.

Как ни странно, в горах было полное безветрие.

Когда мы почти достигли Мойяды, вдали показались всадники, на них мне указал Янош. Они находились слишком далеко в горах, чтобы можно было определить, кто такие. Ехали они шагом, и мы обнаружили их только тогда, когда, миновав последний подъем горной дороги, увидели внизу, в долине, небольшое поселение.

Городок Мойяда, чуть больше обычной деревни, со всех сторон был окружен старой глинобитной стеной, оставшейся с тех времен, когда набеги индейцев представляли для поселенцев постоянную угрозу. Проникнуть на территорию городка можно было только через арку в стене, закрытую железными воротами. Вся Мойяда состояла из тридцати — сорока жилых домишек, маленькой обшарпанной церквушки со звонницей, на стенах которых белели следы извести, и еще одной постройки, по виду похожей на гостиницу, о которой упоминал Кордона. Правда, местные ночлежки назвать гостиницами можно было лишь с большой натяжкой.

На подъезде к селению нам встретилась отара овец и трое дряхлых пастухов. Старики поначалу удивленно уставились на нас, а затем быстро скрылись в воротах. Как только мы миновали стену, нас окружила шумная толпа из дюжины босоногих ребятишек. Янош швырнул им через окно горсть мелких монет. Но дети с криками продолжали бежать за автомобилем, пока мы не остановились у входа в гостиницу. Обветшалое здание с обшарпанным фасадом, разрушающееся под лучами жаркого солнца, до которого никому не было дела, производило жалкое впечатление. Над входной дверью была прикреплена табличка со словами: «Каса Мойяда».

Я вылез из машины и открыл заднюю дверь, чтобы выпустить Яноша. Ребятишки молча, выстроившись поодаль полукругом, принялись нас разглядывать. Из соседних домов с криками выскочило несколько женщин, и детям с большой неохотой пришлось разбежаться в разные стороны.

В тени, падающей от крыльца, прислонившись к стене гостиницы, на корточках сидели старики. Типичные батраки, бедно одетые, отмеченные печатью преждевременной старости, с усталыми, испещренными морщинами лицами. Эти люди, с раннего детства работавшие словно лошади, чтобы как-то свести концы с концами, с чем пришли в этот мир, с тем и уйдут из него, так ничего и не достигнув.

Внутри гостиницы было сумрачно и прохладно. В холле с каменным полом стояло несколько столиков со стульями, барная стойка с тщательно вымытым прилавком, за которым в ряд выстроились бутылки со спиртными и прохладительными напитками. Ни посетителей, ни барменов не было. Янош постучал тростью по прилавку и плюхнулся на стул. По его лицу вновь заструился пот.

Неожиданно я услышал чье-то прерывистое дыхание и, повернувшись на звук, увидел в дверном проеме слева от барной стойки женщину лет сорока. Наше появление, казалось, привело ее в ужас. Самым примечательным в ней был ее огромный живот. На сносях и может разродиться в любую минуту, определил я, в противном случае все мое медицинское образование ничего не стоило.

Позади нее появился высокий, худощавый мужчина средних лет с густой проседью на голове. Пышные усы также были с сединой. Поспешно натягивая на себя пиджак, он что-то пробормотал женщине, затолкал ее обратно в комнату и вышел нам навстречу.

— К вашим услугам, сеньоры.

— Кто ты такой? — властно спросил Янош.

— Рафаэл Морено, сеньор, владелец гостиницы, а также мэр Мойяды.

— Ах так, — произнес Янош и вытер с лица пот. — Меня зовут Янош, а это мой помощник, сеньор Киф. Мы прибыли по приглашению дона Энджела де Ла Плата, чтобы осмотреть его рудник.

Морено, казалось, был не в состоянии вымолвить даже слова, поэтому Янош продолжил:

— Нам требуется жилье. Разве не понятно? Два номера.

В этот момент в холл вошел Ван Хорн. Надо было видеть, что произошло с Морено, какое потрясение и удивление отразилось на его лице при виде священника. Он сделал шаг назад и быстро перекрестился.

— Этот добрый человек — отец Ван Хорн. В Гуиле он попросил подбросить его, когда узнал, куда мы едем, — пояснил Янош. — Будьте добры, покажите дом священника.

— Дом священника? — произнес Морено и удивленно посмотрел на Яноша. — Но здесь такого нет, сеньор. У нас в Мойяде нет священника.

— А теперь будет, сын мой, — с удивительной мягкостью в голосе сказал Ван Хорн. — У вас есть церковь. Будет и священник.

Неподдельный ужас застыл на лице Морено.

— Никаких священников, святой отец. Здесь это запрещено, — выдавил он и отчаянно замахал руками. — Свободных номеров у меня нет. Гостиница переполнена. Понимаете? Вы должны уехать отсюда. Все. А вы, святой отец, — обратился он к Ван Хорну, — в первую очередь.

С этими словами Морено покинул нас, демонстративно захлопнув за собой дверь.

В воздухе воцарилась зловещая тишина. Я зашел за барную стойку, нашел три стакана и наполнил их пивом из керамического кувшина, стоявшего в ведре с холодной водой.

— Я рассчитывал, что его предупредят о нашем приезде, — сказал я.

— Или должны были предупредить, — заметил Ван Хорн и, отхлебнув из своего стакана, покачал головой. — Похоже, здесь каждый разыгрывает свою партию.

— Тогда позвольте поинтересоваться, каковы наши следующие действия? — спросил Янош.

— Самые естественные в сложившейся ситуации. Каждый продолжает играть свою роль. Вы, как и положено, проявляете доброту по отношению к ближнему и подбрасываете меня с моими пожитками к церкви, а сами отправляетесь на гасиенду, встречаетесь с доном Энджелом и сетуете ему на свою неудачу. Возможно, он разрешит ваши проблемы.

— А тебя оставляем одного, — заметил я.

Ван Хорн мрачно улыбнулся и поднял левую руку, в которой держал большую дорожную сумку.

— Пока она со мной, одиночества я не почувствую, — ответил он. — Ну а теперь пора трогаться.

Как только мы взошли на крыльцо, в нос нам ударил запах грязи и запустения. Дверь церкви была не заперта по одной простой причине — замок в ней был сломан. Ударом сапога Ван Хорн распахнул ее и вошел внутрь.

Помещение церкви являло собой картину только что закончившегося побоища. На полу валялись перевернутые, искореженные деревянные скамейки, на побеленных известью стенах углем были начертаны всевозможные ругательства. Повсюду виднелись кучки дерьма. Здесь гадили не только собаки, но и люди. Не пощадили даже старинный алтарь, сложенный из гладкого серого камня. В его центральной части мелом была изображена самая вульгарная из тех, что мне доводилось видеть, картина полового акта.

Некоторое время Ван Хорн молча смотрел на оскверненный алтарь, затем осторожно коснулся его рукой.

— Бедные невежественные глупцы, — произнес он. — Ведали они, что творили? После такого варварства церковь необходимо заново освятить.

Он распахнул дверь и вошел в боковую комнату, служившую, очевидно, ризницей. В ней стоял стол, старый шкаф для одежды. Была даже узкая железная кровать с матрацем, на котором можно было подхватить любую из известных человечеству болезней.

— Меня это устроит, — сказал Ван Хорн, оглядывая ризницу. — Помогите внести сундук, а потом займемся вашими делами.

Мы внесли сундук священника и поставили его в углу комнаты.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? — спросил я его.

— Обычно отдаю. Воспользуюсь пледами, что лежат в автомобиле, а матрац и лампу выпрошу у Морено. Не думаю, чтобы тот мне отказал в такой мелочи.

Казалось, Ван Хорн полностью ушел в себя. Его взгляд непрерывно скользил по интерьеру церкви, руки нервно то и дело сжимались в кулаки. Я вопрошающе посмотрел на Яноша. Тот пожал плечами, и мы вышли с ним из церкви, оставив Ван Хорна наедине с его переживаниями.

— Наш друг слишком вжился в образ, — заметил Янош, взгромоздившись на заднее сиденье «мерседеса».

— Ты так считаешь? — пожав плечами, спросил я. — Во всяком случае, все, что местные натворили в церкви, — просто омерзительно. Шутить над этим неуместно.

В этом я был совершенно искренен. Мне запомнилось выражение лица Ван Хорна, с которым он смотрел на оскверненный алтарь. В его глазах застыла боль, а самое главное, голос его вновь изменился. Это о чем-то да говорило.

Судя по карте, гасиенда располагалась в трех милях от Мойяды. Однако проехав всего милю, мы оказались на территории, принадлежащей семейству де Ла Плата, о чем свидетельствовала надпись на камне и родовой герб на огромной арке, стоящей сбоку, у перекрестка двух дорог.

Свернув, мы проехали под аркой и оказались на дороге, по обеим сторонам которой тянулись луга с пожухлой травой. То там, то здесь, в основном в тени тополей, кое-где растущих по всему пастбищу, сбившись в небольшие группки, мирно паслись коровы.

Проехав еще милю, мы услыхали выстрел и увидели, как по пастбищу в нашем направлении мчатся галопом три всадника. Не сбавляя скорости, я продолжал вести машину. Всадник, скакавший впереди, вскинул винтовку и вновь выстрелил, подняв перед нами всего в двух ярдах от «мерседеса» клуб дорожной пыли. Я решил не испытывать судьбу и нажал на тормоз.

— Учтите, перед отъездом я получил револьвер от Кордоны и пока еще не утратил способность метко стрелять, — сообщил Янош, когда всадники приблизились к машине.

— Посмотрим, — сказал я. — Для начала не будем конфликтовать с законом.

На преследователях была обычная батрацкая одежда, на головах соломенные сомбреро, на ногах краги из сыромятной кожи. Но тот, с винтовкой в руке, очевидно главный, выделялся из остальных. По габаритам он мало уступал Ван Хорну, лицо его было суровым, с тяжелым подбородком, а руки выглядели поразительно огромными.

— Что за шутки? — недовольно прорычал Янош.

— Вы вторглись в частные владения, — ответил ему другой всадник грубым от частых болезней и алкоголя голосом.

— Я здесь по срочному приглашению хозяина этих владений дона Энджела де Ла Плата, — твердым голосом произнес Янош.

— Вы лжете, сеньор. Я Рауль Юрадо, управляющий сеньора дона Энджела, мне бы первому сообщили о вашем приезде, — сказал главный и вновь вскинул винтовку.

Моя рука непроизвольно коснулась рукояти «энфилда», но обострять обстановку не следовало.

— Обратите внимание, друг мой! Я держу руку в кармане — там заряженный револьвер. Вы достаточно крупны, чтобы с такого расстояния мне не промахнуться.

Лицо Юрадо казалось выточенным из камня. Я не успел заметить, как он повернул винтовку в сторону Яноша. Неизвестно, чем бы все это закончилось, не раздайся в этот момент женский окрик:

— Юрадо, глупец, что ты делаешь?

Появившаяся из-за пригорка молодая наездница мелкой рысью подъехала к нам. На ней были мужские сапоги со шпорами, испанские бриджи из черной кожи, белая шелковая блузка с распахнутым воротом. Сдвинутая на лоб испанская шляпа предохраняла от солнца ее бледное, овальной формы лицо.

— Что здесь происходит? — властно спросила она и, ударив по винтовке Юрадо, отвела ствол в сторону.

— Посторонние, — хриплым голосом ответил тот. — Они вторглись в частные владения.

— Сеньора, позвольте я представлю себя и моего компаньона, — приподнявшись с места и почтительно склонив голову, произнес Янош. Что и говорить, он отлично знал правила этикета. — Я — Пол Янош и представляю интересы фирмы «Геррера майнинг компани», а это — сеньор Эммет Киф, горный инженер. Мы здесь по срочному приглашению дона Энджела де Ла Плата, а этот человек почему-то решил в нас стрелять.

Неожиданно девушка пришла в ярость и наотмашь хлестнула плетью Юрадо по лицу.

— Скотина! — закричала она. — Как ты посмел?

Громила, защищаясь от ударов, вскинул руку.

— Я выполнял приказ, сеньорита, — попытался оправдаться он.

— Приказ? — злобно переспросила она и поморщилась, будто проглотила горькую пилюлю. — Здесь приказы отдаю я, а не мой брат. Убирайтесь с глаз долой и заберите с собой мою лошадь.

Спрыгнув на землю, она резким движением бросила ему поводья своей лошади. Поначалу мне показалось, что Юрадо собирался ей возразить, но затем в знак почтения он коснулся полей своей огромной соломенной шляпы, повернулся и пошел прочь, ведя за собой лошадь хозяйки. За ним последовали и остальные его подручные.

Девушка сняла с головы шляпу и оказалась старше, чем я предполагал. Ей было не меньше тридцати, с кожей такого белого цвета, что казалась прозрачной, и огромными карими глазами, полными печали.

— Чела де Ла Плата к вашим услугам, сеньоры, — представилась она. — Если вы не против, я поеду с вами и покажу, как добраться до дома моего отца.

Миновав целый комплекс строений, состоящий из конюшни и различных надворных построек, всем своим видом свидетельствующих об упадке, в который пришло имение за последние годы, мы подъехали к гасиенде.

Образец колониального стиля, она представляла собой огороженное с одной стороны кипарисами одноэтажное, с колоннадой по фасаду здание из потрескавшегося от времени камня коричневого цвета.

Первое, на что я обратил внимание, когда остановил «мерседес» у широкой каменной лестницы, — это пулевые отметины на фронтальных колоннах и передней стене дома: явные следы былой ожесточенной перестрелки.

Следуя за Челой де Ла Плата, мы поднялись по лестнице и вошли в прохладный затемненный холл, стены которого украшали головы быков. Девушка повернула налево и отворила большую дубовую дверь, на которой я успел заметить пару пулевых царапин. Мы попали в комнату, поразившую меня своим убранством. В ней на полированном полу из соснового паркета огромными цветными пятнами лежали индейские ковры. Тяжелая из черного дуба испанская мебель XVIII века и огромный камин, в котором не было огня, внушали к себе уважение.

— Я позову отца, сеньоры. Пожалуйста, подождите здесь, — сказала девушка и вышла.

— Должно быть, у семейства де Ла Плата были времена и получше, — заметил Янош и с нескрываемым удовольствием плюхнулся в кресло, обтянутое декоративной тканью.

Я отошел в дальний конец комнаты и, подойдя к огромному окну, выглянул на улицу. Окно выходило в сад, обнесенный массивной каменной стеной. Ухоженный когда-то, он пребывал теперь в полном запустении. Вид заброшенного сада всегда производил на меня тягостное впечатление.

Дверь в комнату скрипнула, и на пороге появилась Чела, толкая перед собой инвалидную коляску. В ней сидел худой, болезненного вида старик с длинными седыми волосами, почти доходившими ему до плеч. Я не смог уловить в нем никакого сходства с дочерью. Слезящиеся черные глаза на худощавом, сильно вытянутом лице смотрели на мир с удивлением и тревогой. Ноги его укрывал теплый шерстяной плед. По виду старика можно было судить, что он на этом свете не жилец.

— Мой отец, дон Энджел де Ла Плата, сеньоры, — торжественно произнесла Чела.

Старик протянул дрожащую руку Яношу.

— Сеньор Янош? Не могу описать, с каким удовольствием получил ваше письмо. Я испытал истинную радость. К вашему приезду все готово. Уже несколько недель на руднике работают люди. Да, несколько недель. Уверен, вы найдете состояние рудника более чем удовлетворительным.

Он продолжал без умолку болтать. Яношу, с трудом дождавшемуся паузы в его монологе, все же удалось представить меня дону де Ла Плата. Старик неоднократно повторял одно и то же. Говорил он резким, визгливым голосом сварливой старухи, так что слушать его было неприятно.

Девушка все же сумела прервать отца и сообщила, что в одной из комнат для нас накрыт стол. Я схватился за спинку инвалидного кресла и покатил старика, следуя за Челой. Покинув комнату, мы пересекли холл и оказались в дальней части дома, где на террасе, выходящей в заросший сад, стоял стол, сервированный на четыре персоны.

За столом нас обслуживали две женщины-индианки с мрачными, угрюмыми лицами. Они периодически появлялись, молча исполняя свою работу.

Сухого красного вина было в избытке, и его приходилось пить не из бокалов, а из огромных стаканов. Как только я опустошал свой, женщины тут же наливали мне снова. Еда была простой, полезной для здоровья и в огромных количествах. Типичная пища сельских жителей. Фриоли, густо сдобренные острой приправой чили, жареные, размером с тарелку, куски говядины, козий сыр, самый нежный из всех, который мне доводилось пробовать. Старик только тыкал в тарелку вилкой и ничего не ел. Теперь он хранил молчание, давая возможность дочери вести разговор.

— Надеюсь, дорога из Гуилы не показалась вам утомительной? — спросила Чела.

— Это была прекрасная поездка, — успокоил ее Янош. — Конечно, путешествовать в машине совсем другое дело. У священника от этой поездки остались самые наилучшие впечатления. Не правда ли, Киф?

— У священника? — удивилась она.

— Да. Он встретился нам в Гуиле перед самым отъездом в Мойяду. Зовут его отец Ван Хорн. Он американец и, как я понял, получил назначение в ваш приход. Мы оставили его в церкви, которая, должен сказать, в жутком состоянии.

— Да, вы правы, — сказала она и, нахмурившись, добавила: — Сеньор, мне бы очень хотелось отправиться вместе с вами в Мойяду и переговорить с этим священником. Вы не возражаете?

— О, с большим удовольствием, сеньорита, — ответил Янош и кашлянул. — Видите ли, у нас маленькая проблема. Дело в том, что нам в гостинице отказали, сославшись на отсутствие мест.

— Я поговорю с Морено, хозяином гостиницы. Думаю, все уладится, — успокоила нас девушка.

— А когда мы сможем осмотреть рудник, сеньорита? — спросил я.

— Думаю, завтра утром, если вам удобно. Он в трех милях отсюда. На автомобиле до него не добраться. Вы не против, если мы поедем на лошадях, сеньор? — обратилась она к Яношу.

Тот в знак согласия кивнул:

— Как скажете, сеньорита. Еще один вопрос.

— Какой же?

Янош несколько раз кашлянул, изобразив на своем лице смущение. Надо отметить, что роль свою он исполнял блестяще.

— Откроюсь вам, сеньорита. В Гуиле у меня была встреча с военным комендантом, полковником Бониллой, и он попытался отговорить нас от этой поездки. Он полагает, что мне и моему компаньону здесь у вас угрожает опасность.

— Ничего подобного, — возразила она монотонным голосом. — Полковник Бонилла не совсем в курсе событий.

— Сеньорита, — спокойно произнес Янош, — простите за назойливость, но полковник полагает, что ваш брат может вмешаться в наши дела. А он, как я понял, к сожалению, не в ладах с законом.

— Сеньор, по поручению отца здесь управляю я, — ответила Чела и поднялась из-за стола. — Мой брат не имеет никаких прав. Я оставляю вас буквально на минуту, а когда вернусь, отправимся в Мойяду, если не возражаете.

Как только Чела покинула террасу, я вопросительно посмотрел на Яноша. Тот, слегка покачав головой, принялся раскуривать сигару.

Старик, до этого молча сидевший в коляске, вдруг окинул нас злобным взглядом и пронзительно завопил:

— Кто вы такие? Что вы здесь делаете?

Я и Янош медленно поднялись со своих мест, но в этот момент дверь позади нас отворилась, и на террасу вышла Чела де Ла Плата. Старик дон Энджел продолжал истерически визжать, осыпая нас площадной бранью. Девушка, не обращая внимания на вопли отца, широко распахнула перед нами дверь, и мы вышли.

Янош и я, оставив Челу решать проблемы с отцом, направились к «мерседесу». Взбираясь с моей помощью на заднее сиденье машины, Янош с натянутой улыбкой произнес:

— Почему же Бонилла утаил от нас эту маленькую подробность?

О том же думал и я, но ничего не успел ответить, так как на пороге дома, одетая в дорожный костюм, появилась Чела. Она села рядом со мной на переднее сиденье, и на ее лице заиграла улыбка.

— Ну что, сеньор, поехали?

Вот так, легко и просто произнесла она эти слова, даже не попытавшись извиниться за отца, наговорившего нам столько грубостей. Всю дорогу до Мойяды меня занимали мысли о Бонилле. Было совершенно очевидно, что он сознательно скрыл от нас, что дон Энджел де Ла Плата окончательно спятил. Интересно, почему?