"Тринадцатая ночь" - читать интересную книгу автора (Итиё Хигути)

Тринадцатая ночь

1

Обычно она лихо подкатывала в элегантной, черным лаком крытой повозке-рикше - «уж не дочка ли наша к воротам подъехала?» - и родители выходили навстречу; нынче коляску, в которую почти на ходу вскочила у перекрестка, она, еще не доехав до дома, расплатившись, отпустила; приблизившись к решетчатой двери, различила привычно высокий голос отца: «Сказать по правде, счастливый я человек: детей вырастили, хлопот особых они не доставляли; вообще, если не тянуться к чему-то небывалому, всегда останешься доволен; теперь все уже взрослые, люди их нахваливают, как тут судьбу не возблагодарить», - обращался он, видно, к матери; ну как, как им, таким беззаботным принести несчастную весть, с какими глазами просить их согласной подписи на бракоразводном свидетельстве, выслушивать их порицания? а ведь у нее есть сынок, Таро, его придется бросить - сколько она думала про это, все силы истощила; а может, не стоит огорошивать стариков, рушить их уютный мир, полный какой-то пузырящейся радости; не лучше ли промолчать, возвратиться в мужнин дом, продолжать зваться мамой Таро и женой Харады - почтенные родители будут по-прежнему гордиться высокопоставленным зятем; долготерпение вознаградится мелкими подношениями, вкусными съестными подарками, подачками на карманные расходы; а нет - значит, развод, жаль, у сына будет мачеха; уязвленная гордость родителей - нечем станет хвастать перед соседями; бессердечно сломанная карьера брата; но вернуться назад к мужу, к этому злобному дьяволу, мерзкому, мерзкому, мерзкому... - она содрогнулась и, потеряв равновесие, с глухим стуком привалилась к дверной решетке; «Кто там?» - громко спросил отец, решив, что на улице озоруют; с улыбкой в ответ: «Это я, папа», самым очаровательным голоском; «Кто-кто?» - он сдвинул сёдзи, «Неужто ты, Осэки? почему так поздно? одна, без служанки, без рикши! Заходи скорей! вот уж удивила, я даже растерялся, не закрывай дверь, я сам, иди в комнату, видишь, вон там луна1, усаживайся на подушку, циновки уже загрязнились, говорили хозяину, а он твердит, что не допросишься мастеров новые настелить, ладно-ладно, какие тут церемонии, устраивайся на подушке, а то кимоно испачкаешь, что-то ты припозднилась к нам, как там дома, без перемен?» - как всегда, он был добр к ней, а она печалилась, что это - отношение к почтенной супруге, она сидела, точно на иголках, подступали слезы - «Спасибо, все благополучно, хотя погода и давит, простите, что давно не навещала вас, как матушка себя чувствует?» - «Мне и пожаловаться не на что, а у матушки случаются спазмы сосудов, ну да это уж болезнь такая, что поделать, пролежит день под одеялом - все как рукой снимет, ерунда, значит», - его добродушный смех свидетельствовал о несокрушимом здоровье; «А где же Ино в такую поздноту? Неужели ваш сын и сейчас учатся?» - спросила она; мать торопливо собирала чай; «Ино в вечерней школе, к нему теперь благодаря вам сам начальник отдела благоволит, так что все превосходно, спасибо, мы с многоуважаемым Ха-радой Исамой в родстве, что ни день об этом вспоминаем, братец твой до сих пор не выразил почтенному Хараде благопожелания, это непростительно, очень уж у него характер трудный, не даются ему такие слова, буркнет что-нибудь и уйдет, но ты уж передай от нас, что полагается, да пригляди, чтобы он не оставлял Ино своим попечением, в межсезонье погода и правда хуже некуда, что Таро, все шалит? Отчего не взяла его к нам? Дед без него скучает». - «Да я собиралась, только он ведь рано ложится, уже спал, когда я уходила, он теперь пуще прежнего проказничает, сладу с ним нет, от меня ни на шаг не отходит, не знаю, что и делать», - от воспоминаний сразу накатили слезы, она ведь решилась его оставить, зажмурилась - и перед глазами рыдающий «мама, мамочка» сын, и мечутся няньки, пущены в ход все уловки вроде рисового печенья и пирожных, не забыты и угрозы, мол, «бросим тебя на съеденье злому духу»; ей захотелось крикнуть «бедный мой!», но рядом благодушествовали родители, и она, поднеся ко рту трубочку, сделала несколько глубоких затяжек и, закашлявшись, спрятала слезы в широкий рукав кимоно.

«По старому-то счету нынче - тринадцатая ночь, мы люди старомодные, вот я и налепила колобков данго к празднику любования луной, чтобы было чем одарить ее, досточтимую, помню, тебе они по вкусу, собиралась послать тебе с Иносукэ, но ты же знаешь, ему ни до кого нет дела, данго, говорит, полная ерунда и тащить их никуда не намерен, а я-то в пятнадцатую ночь тебе ничего не послала, понимаю, на одну только ночь дарить не принято, думала-думала, как бы исхитриться тебя колобками накормить, а ты вдруг сама пожаловала, словно бы во сне, у меня прямо сердце зашлось; дома у вас полно всякой вкуснятины, но в родном доме у всего вкус особый, не позабыла еще матушкину стряпню? пусть сегодня прежние времена вернутся - отведай пирожков с фасолью и каштанами, не церемонься; мы с отцом часто о тебе говорим, вот, мол, как высоко взлетела, в людских глазах ты - достопочтенная супруга, прочное положение - хоть куда, вращаешься в обществе, с именитыми господами знаешься; и то сказать: носить имя Харада ох как хлопотно, с одними служанками да гостями забот не оберешься; высокое положение обязывает, а тебе еще и следить приходится, чтобы никто косого взгляда не кинул, чтобы не смели пренебрегать дочерью бедных родителей; мы с отцом без устали твердим: держись, доченька, с оглядкой, промахов не допускай; так хочется видеть вас почаще - и тебя, и внука, но нельзя назойливость проявлять, мы же понимаем, проходим, случается, мимо твоих ворот - в невидных хлопковых кимоно с жалкими этими европейскими зонтиками, глядим во все глаза на бамбуковые занавеси на втором этаже и гадаем, что там наша Осэки поделывает; насмотримся и уходим восвояси; будь мы побогаче, ты бы чувствовала себя уверенней, могли бы иной раз дух перевести, да что об этом толковать; а так даже пирожков данго не решаюсь тебе в праздник любования луной послать: как бы ты не застыдилась нашей домашней коробки», - матушка так и светилась счастьем, вовсе нечастыми были дочкины визиты к родителям; «Я, верно, дурная дочь», - подумала она, с грустью внимая материнским жалобам; потом сказала: «Когда в мягком платье из дорогого шелка усаживаюсь в коляску к собственному рикше, зрелище, конечно, впечатляющее, да толку чуть, одна видимость - отцу и матери ничем помочь не могу; вот служила бы, как прежде, и жила поблизости от вас - все лучше было». - «Глупости говоришь, и думать о подобном забудь! Виданное ли дело, чтобы замужняя дама старикам-родителям помогала! Жила в отчем доме - была нашей дочерью Сайто, вышла замуж - стала супругой Харады; теперь знай пекись о его душевном покое да за хозяйством приглядывай, и будет полный порядок; дело это тяжкое, нелегкая доля, но ты превозможешь; женщины часто жалуются, мне их глупости не понять, твердят, что не в силах какие-то жалкие пирожки настряпать, целый день злобятся; а ты на мать погляди: она от души готовила, съешь, сколько влезет, утешь ее, бедную, ведь правда вкусно», - шутливо уговаривал отец; «Очень вкусно, благодарю, спасибо - и с фасолью вкусно, и с каштанами», - повторяла она в ответ, снова упуская возможность поговорить о своем деле.

За те семь лет, что она замужем, ей ни разу не случалось заявиться к родителям вот так - одной, ночью, без подарка; и одета она была без обычного великолепия, казалось, меньше всего волновал ее собственный внешний вид, а старики, радуясь встрече, ни на что внимания не обратили, даже на отсутствие обычных приветов от зятя; она через силу улыбалась, только бы скрыть горькое уныние, свидетельство случившегося с ней; отец взглянул на настольные часы: «Уже почти десять, можешь здесь переночевать - оставайся, должна возвращаться - пора идти»; дочь почтительно заглянула в обеспокоенное отцовское лицо, пытаясь привлечь его внимание: «Отец, у меня к вам просьба, прошу меня выслушать», - сейчас, когда она напряженно склонилась перед ним, упершись руками в циновку, затаенная печаль словно бы по капле стала сочиться из ее души.

По отцовскому лицу промелькнула тень тревоги; посерьезнев, он, не поднимаясь с колен, подвинулся к ней поближе: «Что такое?» - «Я пришла к вам с твердым решением не возвращаться больше к Хараде, пришла без его дозволения, уложила ребенка и пришла, зная наверное, что уже никогда его не увижу; он так не хотел, чтобы с ним оставался кто-то другой, не я, пришлось его обманом укладывать спать, а самой, словно духу бесплотному, покинуть дом и броситься сюда к вам; отец, матушка, никогда не говорила я до сегодняшнего дня худого слова о нраве Харады, никто не знал о том, что происходило промеж нас; десятки, сотни раз собиралась рассказать, годами лила слезы, но больше не вынесу и дня; накрепко решила .просить о разводе, прошу вас, поймите меня, я постараюсь взять на дом работу, стану Иносукэ помогать, только дозвольте прожить жизнь одной», - она зарыдала в голос, закусила рукав нижнего кимоно, чтобы сдержаться, и - вдруг показалось - узор из черных листьев бамбука залиловел от слез.

«Что все-таки произошло?» - подступили к ней родители. «Раньше я всегда молчала, но если бы вы, хоть полдня, понаблюдали бы нас вдвоем с мужем, сразу бы все поняли; он обращается ко мне только по делу и всегда с грубостями; просыпается утром, я спрашиваю о его самочувствии, а он в ответ: "До чего же прекрасны цветы в саду", меня это злит, но он мой муж, и я терплю, никогда не позволяю себе поссориться с ним; за завтраком выслушиваю бесконечные попреки, при служанках корит меня за нескладность, невоспитанность ставит мне в вину; все бы это я стерпела, но не презрение, с которым он повторяет: "Невежа, невежа"; и то сказать, я не кончала школ, где вся эта знать обучалась, где жены его дружков постигали чайную церемонию да и икэбану, поэзию и живопись, не умею разговор поддержать - только что же он ничего мне не преподаст, учиться не отправит, все и образовалось бы, а он знай при всех твердит, что я, мол, из плохой семьи; мне служанкам в глаза смотреть стыдно; а ведь первые полгода после свадьбы таким казался вежливым, обходительным, обращался ко мне ласково: "Сэки, Сэки", а стоило ребенку родиться, как враз переменился, даже вспомнить жутко; казалось, меня в темное ущелье зашвырнули, где не бывает тепла и света; поначалу думала, это вроде шутки, такая жестокая игра, но теперь знаю, я ему просто прискучила, а если так, то почему бы не уйти от него? Коли ведет себя так, значит, хочет, чтобы я потребовала развода и оставила его, он извел меня, извел, извел! Матушка, отец, вы меня знаете, сходил бы он с ума от какой-нибудь гейши или завел бы содержанку, я бы не стала ревновать; мне служанки намекали, но когда у человека такая служба, как у него... он ведь мужчина, понятное дело; когда он куда-нибудь собирается, я ему одежду приготовлю, расстараюсь, но он до того противный, что только шпыняет: и палочки для еды я не так держу и не так кладу, и дома у нас скучища, и хозяйка я никудышная, а сам и не объяснит ничего толком, что да почему плохо, твердит, мол, я ему не по нраву, и насмехается: сколько тебе ни объясняй, все равно ничего по тупости своей не поймешь, одним словом, держит меня нянькой при Таро; правду сказать, он мне и не муж вовсе, прямо злобный дух какой-то; я ему и не говорю ничего в ответ, что я могу, только повторять "да-да, да-да, конечно", очень уж я своего Таро люблю, вот и слушаю бесконечную брань: и воли у меня нет, и бесхарактерная я, глупа безнадежно, и ему не по душе, а скажи хоть что поперек, еще меня же и унизит, прогонит прочь; матушка, мне уйти от него проще простого, ни капельки не стану сожалеть о разводе с этим Харадой, у него только и есть что звучное имя, но как подумаю, что ничего не подозревающий Таро останется без матери, так слабею, теряю решимость, стараюсь подладиться под мужнины капризы, меня страхи мучают, всякой ерунды пугаюсь; по сегодня бессловесно терпела, но, матушка, отец, до чего же я несчастна!» - она изливала свое горе, рассказывая больше того, что собиралась, родители переглянулись: «А мы и знать не знали, что промеж вас такое творится», - они были потрясены и не могли слова вымолвить.

Матери всегда ласковее с детьми, но чем больше она слушала дочь, тем сильнее досадовала: «Не знаю, что твой отец обо всем этом думает, но никто не понуждал его на тебе жениться; сказать, что ты невежа или семья у тебя не такая - подумать только! видать, он позабыл, как было дело, зато я все помню, точно это сегодня случилось, тебе, Осэки, тогда семнадцать сравнялось, аккурат в Новый год, утром седьмого января, еще праздничные украшения не сняли - на воротах красовались сосновые ветви, - ты перед нашим старым домом как раз с соседской барышней в воланы играла2, и волан прямиком залетел в коляску Харады, он мимо ехал, ты и подбежала забрать воланчик, тут-то он тебя и разглядел, сразу забегали сваты да посредники, да такие настырные; сколько раз мы ему отказывали, объясняли, что не ровня ты ему, и возрастом еще не вышла, что не должна бросать учебу и уроки хорошего тона, и приданое в нашем положении - непомерная обуза, а он знай твердил, я, мол, сирота, никто мне не указ, никакие свекр со свекровью не могут приданым озаботиться, а уроки хорошего тона и после замужества можно брать, и до нашего низкого происхождения ему дела нет - в общем, не стоит нам ни о чем беспокоиться, он станет тебя холить и лелеять, с жаром требовал согласия, не то важно, как упрашивал, или что приданое сам приготовил, а то, что ты для него поистине принцессой была; мы с отцом вовсе и не стеснялись у вас в доме бывать, а что редко приходили, так совсем не потому, что муж твой такая шишка, - ты-то не содержанка какая, ты - законная жена, да-да, законная, он и просватал тебя у нас, твоих родителей, сто молитв Будде вознес; пускай он живет в роскоши, а мы - убого, но никому не позволено считать, будто в наших к родственнику отношениях какой расчет есть или мы его помощи домогаемся; дело не в гордыне, нам наше место известно, и его положение мы понимаем, вот и живем, дочки собственной почти не видя, хотя так хочется, глупо это! а он еще смеет относиться к тебе, как к какому-то подкидышу, - ишь вельможа выискался! - смеет говорить, что ты неумеха! если смолчишь, будет только хуже, у него войдет в привычку унижать тебя, слуги уважать перестанут, не ровен час, начнут Таро внушать, что его мать дурочка; нет уж, выскажи все своему муженьку: мол, будешь без толку браниться, уйду, вернусь в отчий дом! как ему это понравится, а? Ох, нельзя было так долго молчать, сносить его оскорбления, ты тихоня, вот он и распустился, я прямо-таки вне себя от злости, не смей больше робеть перед ним! уж какие мы никакие, а все ты не сирота - есть отец с матерью, да и брат Иносукэ, хоть и недоросль еще, так что нечего тебе безропотно жить в таком аду! ну, отец, знай, встречу однажды этого гордеца - он у меня попляшет!» - мать, разъярившись, забыла обо все на свете.

Некоторое время отец сидел, сложив на груди руки и прикрыв глаза: «Ах, мать, вздор говоришь! Лучше подумай, что с этой новостью делать; не такая наша Осэки, чтобы попусту болтать, видно, как тяжело ей; зятя-то нашего нынче вечером дома нет? Да и что именно сегодня случилось? Вообще речь о разводе заходила?» - «Мужа с позавчера дома нет, но это обычное дело, он по пять-шесть дней отсутствует, я и не удивляюсь; перед уходом он заявил, что одежда плохо приготовлена, я оправдывалась, извинялась, как могла, он ничего не хотел слушать, сорвал с себя кимоно, отшвырнул его прочь, надел европейский костюм и со словами: "За что мне, несчастному, такая жена досталась!" - соизволил покинуть дом. Ну, почему? почему? Триста шестьдесят пять дней в году молчком молчит, а раскроет рот - только обидные да злые слова произносит, зачем же мне оставаться госпожой Харада? Какая я в таком состоянии мать для Таро, одна видимость хорошего настроения, сама себя не понимаю, своего долготерпения, давным-давно осознала, что ни к чему мне это замужество, до того уже сердцем ожесточилась, что бросила спящего беззащитного Таро, только в личико его глянула, пусть ни мужа не будет, ни ребенка, только не могу я больше существовать рядом с Исамой; говорят, дети и без родителей вырастают, может, мальчику моему будет лучше с мачехой, чем с такой несчастной матерью, как я; мачеха позаботится о нем, воспитает, он и отцу тогда сделается милей, ради ребенка я на все готова, только с этой ночи домой я больше не вернусь!» Решимости в ней было много, но голос дрожал, ведь так запросто не отказываются от сына...

Отец вздохнул: «Да-а, не скажешь, что повода у тебя нет, по всему - несладко пришлось в семейной жизни», - какое-то время он смотрел на дочь: тяжелый узел прически с золотым обручем, хаори3из черного шелкового крепа, дорогое, солидное, - как-то незаметно дочь стала настоящей дамой, а теперь вот нужно стерпеть, что прическу ей предстоит переменить на совсем простую, надеть рабочую хлопковую кофту, подвязать тесемками рукава, чтобы сподручнее было мыть и стирать; а еще ребенка оставить... ненависть губит судьбу, то-то люди будут смеяться, когда она опять поселится здесь как дочь Сайто Кадзуэ, тогда уж никто не назовет ее матерью Харада Таро; по мужу она не затоскует, а вот по сыну... любовь к ребенку так просто не иссякнет, чем дальше, тем острее дочь начнет скучать даже по нынешней своей тяжкой жизни; ее несчастье - что родилась красавицей, что мужа выбрала себе не в пару, что много страдала, - ему стало до боли жаль дочку: «Нет, Осэки, не думай, что отец у тебя бесчувственный, твоих мыслей не понимает, браниться я не собираюсь - если люди друг другу не ровня, то и думают они не сходно; ты все силы кладешь, чтобы ему угодить, - все понапрасну; он, видно, лучше свой интерес понимает, он ведь умный, Харада, с чего бы ему тебя попусту мучить, зачем эта бессмысленная жестокость? Случается, тот, кто собственным трудом преуспел в жизни, кто слышит от окружающих одни хвалы, превращается в самодура: на людях-то он себя сдерживает, а дома распоясывается, срывает зло на близких; сносить такое не легко, но быть женой большого человека вовсе не то же самое, что жить с чиновником местной канцелярии, который ежедневно ходит на службу с коробкой для завтрака и сам себе кипятит чай; высокое положение супруга обязывает жену терпеть придирчивую строгость, улучшать его настроение; на свете много такого, что скрыто от посторонних глаз, не думай, что одной тебе достается, не озлобляйся, так многие живут; вы с мужем друг другу не ровня, вот тебе и выпало страдать больше других; матушка твоя запальчивые слова сказала, только жалованье нашего Иносукэ с недавних пор разве не радением Харады добыто? Говорят, родители для детей - семь огней, так вот Харада для нас всех, считай, - десять! Пускай тебе тяжко приходилось, но терпела ты ради брата, ради родителей, ради Таро, наконец, терпела - еще потерпи, ты сможешь, а на развод подавать, хорошо ли? Таро - сын Харады, ты - дочь Сайто, порвутся связи, больше не увидишь ребенка; все равно станешь судьбу свою оплакивать, так уж лучше оплакивай ее, живя супругой в доме Харады, - что, разве не так говорю, Осэки? Подумай хорошенько, возьми себя в руки и нынче же возвращайся домой, сделай вид, что ничего не случилось; продолжай жить, но будь сдержанной, какой была до сих пор, пускай не станешь нам ничего говорить, все равно обо всем будем знать - и мы с матерью, и брат - и делить с тобой твои слезы» - так уговаривал он дочь покориться судьбе, отер ее слезы; снова разрыдавшись, Осэки признала: «Развод - это блажь, вы правы, если расстаться с Таро и не видеть его лица, то зачем жить; пусть избегну страданий, но жизнь-то потеряет всякий смысл; нужно, чтобы душа умерла, тогда все успокоится, тогда у ребенка будут мать и отец; простите, что посвятила вас в свои гнусные помыслы, заставила слушать о непотребных вещах, но теперь, считайте, Осэки умерла, меня нет больше, только дух мой хранит моего ребенка, а мужа с его выходками смогу хоть век терпеть, я все поняла, больше не о чем беспокоиться, никогда ни слова не скажу о своей семейной жизни», - она отерла глаза от слез, но тут же снова зарыдала; матушка подала голос: «Несчастная моя девочка!» - ливнем хлынули слезы; даже луна на чистом небосклоне запечалилась, и в вазе печально сами собой зашевелились, словно маня куда-то, травяные стебли, сорванные братом Иносукэ возле рва на заднем дворе.

Отчий дом стоял у подножья холма Синдзака в Уэно по дороге в Суругадай, под древесными кронами в роще было сумрачно, безлюдно, даром что луна светила вовсю, и на выходе к Хирокодзи было светло, как днем; обычно рикшу нанимали возле дома, они поджидали клиентов у своей конторы, где некоторые из них и жили во втором этаже; родители подзывали рикшу прямо из собственного окна; «Если согласна, то вернуться нужно сегодня, а то ушла из дому, когда мужа нет, без попреков и извинений не обойтись, ты и так подзадержалась, поспеши, найми рикшу, он тебя мигом домчит; мы придем к тебе поговорить, но сегодня поторопись вернуться домой», - он взял ее за руку и почти подтолкнул к двери, отцовское сочувствие, острая жалость - все так, но ему хотелось избежать конфликта: Осэки должна продолжать жить, как жила; «Мама, отец, хватит на сегодня, я возвращаюсь домой, снова стану женой Харады, перестану клеветать на мужа, ни слова не скажу; воистину, у Сэки великолепный супруг, он и брата поддерживает, так что успокойтесь, живите и радуйтесь, я все дурные мысли отброшу, успокойтесь, ни за что не совершу опрометчивого поступка, ни за что, буду благоразумной, полностью перейду в мужнину собственность, буду поступать только так, как он захочет; итак, я возвращаюсь, придет Ино, привет ему; берегите себя, дорогие, в следующий раз я приду к вам веселая», - она поднялась уходить, мать, прихватив почти пустой кошелек, вышла из дому: «Сколько до Суругудай?» - окликнула она стоявшего у ворот рикшу; «Будет вам, матушка, я заплачу», - тихо поблагодарила дочь; она миновала решетчатую дверь, пряча заплаканное лицо в рукав, и села в коляску; в доме закашлялся отец, он тоже не смог сдержать слез.