Хилл ДэвидПодготовка

ДЭВИД ХИЛЛ

ПОДГОТОВКА

Перевел с английского Валерий ЕРШОВ

После того, что произошло в детском саду, его забрали у родителей. Но дело было не только в смерти Джимми, хотя судебный исполнитель сказал родителям, что Вила забирают именно по этой причине. В действительности же, если бы дело было только в убийстве, его бы в черном фургоне отвезли в детскую психиатрическую больницу, что на окраине Бельвю. Однако они выехали из города и направились в глубь штата. Миновав Покипси, микроавтобус вскоре остановился. Так он очутился в Холдэйне - закрытой федеральной школе, отделенной от внешнего мира глухими, высокими стенами. Да, он действительно убил сверстника, но не это оказалось важным, а то, что он вытолкнул из окна именно Джимми. Почему, скажем, не Карима, Дарвина или того же самого Эбнера? Все они были ужасными задирами, и каждый, казалось, заслуживал такой страшной участи.

- Все стало не так, - ответил Вил доктору Пауэрсу, набив полный рот кукурузными хлопьями. Он их обожал и считал самым вкусным лакомством на свете. Недавно Вилу исполнилось шесть лет. - Не так? Объясни, Вильям, почему? Я попробую тебя понять.

- Из-за Джимми. Он был не такой. Он был неправильный мальчик.

- Неправильный? Что ты имеешь в виду?

Вил раскинул руки в стороны в надежде, что это поможет найти нужные слова, но они ускользали от него, как мелкая рыбешка между пальцев. Выразить мысли было так же сложно, как описать то зеленоватое, тягучее месиво, которым его угостили на Рождество, или как передать чувства, которые не объять разумом. Он хотел объяснить доктору, как плохо стало в детском саду после появления Джимми. Вместе с ним в коридоры и на детские площадки пришел страх. Во всех неприятностях был виноват только Джимми, но никто никогда не догадался бы, что за всем стоит он. Вредный и хитрый, он не действовал открыто, а всегда исподтишка, через других ребят. Но Вил это понял. Уж он-то знал, кто подбивает мальчишек - когда колким словцом, а когда подленьким шепотом - на всякие гадости. Он знал, почему Эбнер ни с того ни с сего (не за обидное слово, а лишь за взгляд, украдкой брошенный ему вслед каким-нибудь испуганным малолеткой) бросается в драку; он понял, каким образом Джимми удалось подговорить Карима на гадости с Сарой. Вил понимал, кто шепнул пару слов Дарвину, после чего Фреда и Вини через какое-то время нашли в песочнице с красными, воспаленными глазами и чудом успели спасти от удушья.

Джимми был плохой. Неправильный. Но никто этого не понимал: ни дети, ни учителя, ни его родители, ни родители других детей - никто. Для всех Джимми был просто ребенком. Более того, его считали даже тихим и чересчур стеснительным. "Бедняжка из неблагополучной семьи, - говорили они, - и живет в городке недавно, поэтому такой робкий". Только один Вил знал правду, потому что только он обладал даром видеть истину. Он безошибочно угадывал причину происходящего, но не мог объяснить или облечь в слова то, что знал. Врачи, которые производили освидетельствование после смерти Джимми, изучили его медицинскую карту и сделали заключение, что Джимми был "опасным социопатом". Вил слышал их разговор, но ничего не понял. Эти слова были для него лишь пустым звуком, и менее всего его интересовало, кем на самом деле был Джимми. Он знал лишь одно: раньше в детском саду все было иначе. Здесь было весело, и дети ладили друг с другом. Джимми все изменил - словно что-то сломалось в хорошо отлаженном механизме. В привычный, размеренный распорядок дней вторглось нечто чужеродное, механизм испортился и стал давать сбои. Чтобы в детский сад вернулись смех и веселье, Джимми должен был уйти.

Разговоры не помогли бы, поэтому Вил не стал с ним говорить, как и не стал вступать в открытую борьбу. С другой стороны, бездействие и бегство тоже не исправили бы положение. С Джимми можно было договориться только одним способом. Вил интуитивно понял, какое решение будет единственно верным. Интуиция оказалась его вторым даром.

- Джимми был плохой, - промычал он, вновь набив полный рот хлопьями. - Он никого не любил, а глаза у него - как у рыбы.

Это было самое удачное сравнение, которое пришло на ум Вилу. Этими словами он хотел описать взгляд Джимми и сказать, что тот вроде бы смотрел тебе прямо в глаза, но создавалось впечатление, что он глядит сквозь тебя, словно сквозь стекло, будто перед ним никого нет, будто никто вообще не существует. А все потому, что он не был по-настоящему человеком, вернее - в нем не было ни капельки человеческого. Разве правильно, когда среди людей есть кто-то, кто вовсе не человек и всем мешает?

- Понимаете, - продолжил Вил, отчаянно пытаясь выразить словами внезапно промелькнувшую мысль. - Джимми был не такой... он мешал нам, как... вот это сейчас покажу. - Повинуясь неожиданному порыву, Вил подбежал к нижней полке, на которой лежали игрушки, и принес коробку с пластмассовыми фигурками различной формы. Для каждой в специальной рамке, состоящей из сквозных ячеек, имелось соответствующее гнездо. Вил показал доктору треугольничек и принялся с усилием втискивать его в квадратную ячейку. Он остановился, лишь когда тот смялся и прочно застрял в гнезде.

- Вот, - воскликнул он, - это Джимми!

- Что, треугольник? - изумился доктор Пауэрс.

- Ага. Видите, ему здесь не место. Он застрял... зацепился. Джимми тоже ко всем цеплялся. С этими словами Вил вновь бросился к полке и вернулся с пластмассовым молотком. Он тщательно прицелился и треснул что есть сил по торцу фигурки. От удара фигурка выскочила из гнезда и перелетела через всю комнату.

- Ну вот, - сказал Вил и улыбнулся, вспомнив окно, - теперь все в порядке. Я с ним разобрался.

Федеральная школа в Холдэйне оказалась необычной. Здесь не было ни учителей, ни других взрослых - только роботы, следившие за порядком. Не существовало никаких учебных расписаний, строгого распорядка и правил. Не было обязательных или даже факультативных занятий, не говоря уже о классах и дневниках. Вместо изучения естественных наук, математики и других дисциплин, учебный процесс целиком состоял из решения загадок, головоломок, всевозможных игр и состязаний. Игры в помещении и на открытом воздухе, одиночные и командные, спортивные и умственные, настольные и ассоциативные, компьютерные и паззлы из сотен составных деталей - игры, развивающие ум и ловкость, азартные игры, интеллектуальные и примитивные игры, известные с незапамятных времен и наисовременнейшие, которые изобрели только вчера. Можно было играть в "Монополию" и покер, "Дум-18" и шахматы, футбол и шашки, салки и маджонг, "Отелло" и бридж, "Парчизи" и "классики", хоккей и загадки, "Риск" и другие игры, перечислять которые можно бесконечно долго.

Вил полюбил школу с первого дня, с первого часа, то есть с того момента, как выбрался из черного фургона и увидел робота-охранника, который встретил его у массивных ворот, а затем провел по мраморным коридорам и оставил в комнате, где на кровати лежала записка, поздравляющая его с прибытием в Холдэйн. Помимо поздравления в ней был вопрос: Можешь ли ты соединить четырьмя прямыми линиями эти девять точек, не отрывая карандаш от бумаги и не проводя дважды одну и ту же линию?

Вил без труда и в считанные секунды справился с заданием.* Естественно, такое начало ни о чем не говорило. Однако те, кто следил за происходящим с помощью камер наблюдения, которые имелись в каждой комнате под потолком, в этот момент, видимо, решили, что они зачислили нового питомца в школу не напрасно. Вил же подумал, что в школе, похоже, будет весело, что впереди его ждет много интересного и скучать ему не придется. Так оно и случилось. За всевозможными забавами он, как и другие дети, почти забыл, что ему запрещено покидать территорию школы, и он никогда больше не увидит своих родителей, не поговорит с братьями и сестрами, со своими друзьями из детского сада.

Вил был вознесен прямо на небеса или, по крайней мере, в то место, которое должно казаться раем каждому ребенку. Так считал Вил, так думали и другие дети в школе. В забавах их привлекало прежде всего не достижение победы, а стремление постичь тайну той или иной игры. Им нравилось шаг за шагом открывать для себя новые правила; этот процесс захватывал их полностью, и они самозабвенно играли дни и ночи напролет, не замечая ни восходов, ни закатов, ни бега времени. Они играли до обеда и после обеда, и даже во время обеда; играли как в индивидуальные и парные игры, так втроем и группой; иногда кто-то сам выдумывал правила, и, бывало, такая игра сразу собирала десятки игроков. Играли командами и каждый сам за себя, один на один в школьном дворе и в компьютерной сети - против соперника или же против компьютера. В одних играх использовались настольные доски, фишки, фигуры, в других - карты или картинки, в третьих - джойстики или маркеры, но часто обходились ручкой и листом бумаги или просто словами.

Когда каждый твой день полон ярких впечатлений и насыщен интересными событиями, то привыкнуть жить настоящим моментом - дело пустяковое. Дети быстро забывали о бегущем времени и, освоившись в школе, переставали замечать ее необычность. Все происходящее в Холдэйне они с наивной доверчивостью принимали за чистую монету и не задавались вопросом "почему?". Они не замечали, что вокруг нет взрослых и детей старше двенадцати лет - только роботы.

В десятилетнем возрасте Вил воспринимал свои будущие двенадцать как какую-то абстракцию. Даже когда ему исполнилось одиннадцать, следующий день рождения казался ему очень далеким. Однако через полгода он понял, что очередное восьмое сентября не за горами.

Все дети знали ответ на вопрос: что они делают в школе? Это был простой вопрос. Их школьные занятия - игра, поскольку она сама была учебным процессом. До поры не вызывал затруднений и другой вопрос, который неизбежно у них возникал: почему они учатся в Холдэйне? Дети с религиозной фанатичностью верили в миф, что они - горстка избранных, которым в раннем возрасте были открыты врата в страну обетованную. Однако вера не объясняла, для чего их избрали, и пустующие комнаты учеников, которым исполнилось двенадцать и которые накануне вошли в них, чтобы переночевать, оставались для детей загадкой.

Повзрослев, Вил стал чаще задумывался над вопросом: все ли ученики успешно заканчивают обучение или кого-то постигает неудача?

Вил проснулся и обнаружил, что все изменилось. Он оказался в незнакомой комнате, в незнакомой кровати, и одежда, которая лежала рядом на стуле, была чужой. Он подошел к металлическому зеркалу, сплошь покрытому вмятинами, висевшему на грязной, серой стене, и не узнал себя. Вил превратился в русоволосого, голубоглазого паренька, с тонким носом и бледными, жестко сжатыми губами. Чернокожий стал белым.

В руке он держал записку:

Тебя зовут Эрик Смит. Ты находишься в воспитательном центре для несовершеннолетних округа Кингс за поджог дома приемных родителей. В центре происходит что-то неладное. Разберись с этим.

Бумага вспыхнула и превратилась в пепел.

Внезапно открылась дверь, и в комнату вошли четверо мальчишек в коричневых робах из грубой синтетической ткани. Одни схватили Вила за руки, а двое других принялись методично избивать его, нанося удары в живот, в пах и по лицу... Они ушли, оставив его на бетонном полу в луже крови.

Казалось, прошла вечность, прежде чем дверь вновь открылась и вошел какой-то толстяк. На нем была защитного цвета униформа с эмблемой Департамента социальных служб. Толстяк сгреб пятерней волосы Вила, приподнял голову и большим пальцем оттянул вверх веко.

- Добро пожаловать в округ Кингс, мой мальчик. Теперь это твой дом. Что столь же верно, как и то, что меня зовут Уоррен Клэп; для тебя - инструктор Клэп, или просто - сэр. Хочу заранее предупредить: я познакомился с твоим делом и знаю, чем ты отплатил за добро бедным людям, которые тебя приютили. Ты их помнишь, не правда ли? Вот и хорошо. Чтобы мы сразу друг друга поняли, я попросил здешних ребят помочь тебе получше устроиться на новом месте. Вижу, они справились с поручением и поработали на славу. Есть вопросы? Думаю, нет. Инструктор Клэп разжал пальцы, и голова Вила упала на пол. Толстяк наклонился и с напускным добродушием прошептал:

- Ты уж тут приберись, да и себя приведи в порядок, а то через полчаса начало занятий. Лично я не люблю опаздывать.

Окружной воспитательный центр для несовершеннолетних состоял из четырех мрачных зданий, стоявших по периметру большого квадратного плаца, лишенного какой-либо растительности. В них содержались полторы тысячи детей в возрасте от десяти до восемнадцати лет. Парни занимали северное крыло и западное, а девушки - южное и восточное. Раньше центр был общеобразовательной воспитательной школой, но сейчас это была самая настоящая тюрьма. Правда, воспитанников заставляли ежедневно посещать занятия.

Первые месяцы, проведенные в центре, стали для него сущим кошмаром, и Вил сломался бы, если бы хоть на минуту усомнился в том, что записка, которую он держал в руке, подлинная. Но он верил, что записка ему не привиделась, что его не бросили на произвол судьбы, просто его ждет испытание. В центре творится что-то неладное, и его послали сюда, чтобы он во всем разобрался. А раз так, то его пребывание в этом аду - не расплата за провал, а специальная миссия.

Вил не стал идти напролом, он полностью отрешился от происходящего, позволив себе плыть по течению. Лишь наблюдал, не пытаясь что-либо анализировать или делать какие-либо выводы. Чтобы понять правила игры, которая велась в этом зловещем месте, он положился на свою врожденную интуицию, то есть на ту часть своего мозга, где законы здравого смысла, логики и рационального мышления не действуют.

Прошло время. Он записался на прием к директору.

Директор Мерчант - высокая женщина, с неестественно прямой осанкой и строгим лицом - встретила его холодно. Ее волосы, собранные в тугой узел на затылке, были разделены безупречным пробором, выверенным с геометрической точностью аккуратно посредине головы, а тщательно отутюженная зеленовато-серая униформа безупречно сидела на женщине. Несмотря на неприступную внешность, она выглядела усталой и подавленной. Ее выдавали глаза, в которых затаилась безысходная тоска. Где-то глубоко в душе директор все еще оставалась личностью, настоящим преподавателем, учителем: такой она была лет десять, может, двадцать назад, словом, до того, как жизнь, Департамент социальных служб и работа в воспитательном центре ожесточили ее сердце.

Ее глаза и лицо оставались безучастны. Казалось, стальной стол, за которым она сидела, выражал больший интерес к Вилу, чем она.

- У тебя две минуты, чтобы объяснить, почему ты просил о встрече.

- Прошу вас, помогите мне, - истово сказал Вил. - Я хочу учиться. Мне не дают.

Такого директор явно не ожидала. Она с удивлением взглянула на Вила.

- Ты хочешь учиться? Здесь?

- Не только я! - горячо продолжил он. - Есть и другие. Мы выброшены на обочину, и только знания помогут нам исправить судьбу. Но здесь не дают учиться.

- Не дают? Кого ты имеешь в виду?

- Вы знаете, мэм. Я говорю о заведенных порядках. Этот центр - самая настоящая тюрьма. А мы хотим школу. Настоящую школу.

Директор дрогнула.

- Слишком поздно, - сказала она.

- Нет, мэм. Честно. Мы вам поможем, если вы поможете нам.

- Но я даже не знаю, с чего начать.

- Ничего страшного, я вам подскажу.

Реформы в воспитательном центре для несовершеннолетних заняли год. Через год исправительная колония вновь превратилась в школу, на порядок выше той, которой она была в лучшие годы. Центр получил шесть стипендий "Дайва", успеваемость превысила средние показатели по штату на два бала, а по математике оказалась лучшей среди муниципальных школ. Реформы проводились по плану "культурных преобразований", который был составлен Вилом.

Реформы проводились быстро и решительно, поскольку любое новшество не терпит промедления. Для преобразований требовалось разрешение сверху; получить его было нелегко, но Мерчант не сдавалась. Она начала с того, что создала мощную "группу поддержки" из числа молодых преподавателей. Тех, кто был не согласен с реформами, она немедленно увольняла. Она ловко разваливала работу административной верхушки, незаметно устраивая распри и сталкивая лбами бюрократические отделы. Следующим ее шагом, по совету Вила, стало создание самоуправляемых учебных групп из воспитанников и преподавателей. В первую очередь поощрялось творчество, а не послушание, общение, а не приказы по образцу армейских. Министерство просвещения, обеспокоенное ее нововведениями, прислало комиссию для проведения расследования. Но к тому времени ученики уже достигли ощутимых результатов и предъявили комиссии ряд побед, после чего проверяющие убрались восвояси, и больше им уже никто не мешал.

Все это время Вил находился в тени. Его отношения с директором хранились в строгой тайне. Гласно они встречались исключительно на общих собраниях, учебных советах и семинарах. Никто не догадывался, какую роль сыграл Вил в судьбе центра.

Утром первого дня второй годовщины пребывания в школе Вил проснулся и обнаружил, что вновь очутился в незнакомом месте. Новое постельное белье из добротного льняного полотна. Мягкий свет в спальне не резал глаза, как лампы дневного света в школьной каморке. Вил поспешил к зеркалу, висевшему на стене, и долго изучал свое темнокожее лицо. Он обрел прежний облик.

- Хорошая работа, сынок.

Он не слышал, как дверь открылась. Его седовласый гость средних лет был в шерстяном джемпере без воротника и широких вельветовых брюках. В одной руке он держал курительную трубку, а другую протягивал для приветствия. Вил робко пожал ее.

- Выходит, я справился?

- Просто блестяще.

- А я все время мучился сомнениями.

Гость усмехнулся.

- Я доктор Фрост. Аарон Фрост. Ближайшие два семестра буду твоим советником-консультантом.

- Вы сказали - семестры?

- Да, Вил, пришло время засесть за книги. Сейчас я тебе все расскажу.

Под школой Холдэйна располагался нижний, подземный ярус, представляющий собой многокилометровый город, с коридорами, жилыми комнатами, классами и аудиториями. Кажется, он был гораздо больше, чем школьный городок на поверхности. В Нижнем Холдэйне, помимо автоматических инструкторов и роботов, имелся руководящий персонал - люди из плоти и крови. Кроме того, существовала обширная учебная программа, включающая в себя не только академические дисциплины, с которыми Вил успел познакомиться в округе Кингс, но и множество необычных предметов и наук. Здесь, например, изучали теорию хаоса, исследовали организационные структуры, познавали ораторское мастерство, учились быть лидером, узнавали законы динамических систем, наисовременнейшие методы определения погодных условий и дробные размерности вместе с исчислением аттракторов, учили диалектику по Гегелю и Марксу, проходили анатомию естественных и искусственных организмов на уровне макро- и микрочастиц, сравнительную социологию и антропологию, выясняли основные принципы современных шаблонов и эволюционные гипотезы, появившиеся после Дарвина, стремились понять квантовую механику и субъядерную физику.

Естественно, не были забыты игры. Играм как основе понимания процесса по-прежнему отводилась господствующая роль в учебной программе, но было время и для наук. Учащиеся посещали уроки и курсы, лекции и семинары, готовили доклады и писали диссертации, участвовали в дискуссионных клубах. Однако им не выставлялись оценки и они не сдавали зачетов и экзаменов.

- В чем заключается смысл твоего пребывания здесь? - продолжил доктор Фрост. - Ты или впитываешь в себя те знания, которые тебе дают, или нет. Либо ученик поднимается на более высокую ступень, либо не оправдывает наших ожиданий. Все очень просто, Вил. Но все это, - с этими словами он ткнул трубкой куда-то в сторону, подразумевая, видимо, Нижний Холдэйн, - в общем-то, не так уж и важно. Важно то, что у тебя есть вот здесь. - Он постучал чубуком трубки себе по лбу.

- Доктор, я не уверен, что понял вас...

Доктор Фрост вновь пустился в объяснения - и вновь издалека:

- Двадцать первый век таит в себе смертельную угрозу для человечества. После этих слов Вил, уже начавший догадываться, что доктор склонен к гиперболизации, решил, что не ошибся. - Наш мир это чересчур заковыристая загадка для ума обыкновенного человека. Люди тщетно силятся ее разгадать вот уже сотни, нет - тысячи лет. Так было всегда: до Аристотеля и после него. Но если раньше наше невежество не представляло угрозы, то сейчас оно может обернуться трагедией для всей цивилизации. В двадцать первом веке появилась реальная опасность уничтожения нашей планеты. Заметь, это может произойти не по чьему-то злому умыслу, а просто по причине нашего безнадежного упрямства и нежелания учиться. Веками познавая мир с помощью разума, логики и умозаключений, мы создали некую более или менее устойчивую систему. Но сейчас эти методы абсолютно не годятся. Они не помогут нам предотвратить глобальную катастрофу, которая способна разразиться в любой момент. Наша задача разработать новые способы мышления и найти путь познания целого, оставляя в стороне рассуждения о единстве его частей. Мы просто обязаны найти новый метод для истинного понимания сути явлений, поскольку это вопрос жизни и смерти.

Доктор Фрост замолчал и выжидающе посмотрел на Вила.

- Какое отношение это имеет ко мне? - спросил тот.

- Самое непосредственное - к тебе и другим, которых мы учим. Вил, мы догадываемся о твоих способностях, но знаем о тебе далеко не все. Однако надеемся, что в процессе развития появится личность, способная адаптироваться к любым изменениям среды: так сказать, homo nova. Такой человек будет принимать верные решения интуитивно и постигать сущность вещей не методом проб и ошибок, а почти подсознательно. Абсолютно новый вид человека, способный понять общее, опуская частности. Его мышление будет объемным: не линейным и даже не трехмерным, а четырехмерным. Вот о чем идет речь. Мы даем тебе превосходный шанс, игрок. - Доктор Фрост улыбнулся собственной шутке. - Ты избавишься от оков прошлого, Вил, и сам распорядишься своей судьбой. Итак, решай - ты с нами или нет.

Вил проснулся и понял, что вновь все изменилось. Накануне ему исполнилось восемнадцать. После сегодняшнего превращения он остался долговязым, но лицо было чужое. Вил окинул взглядом скромную спальню, отметив, что из мебели имеется лишь необходимый минимум, и обнаружил на стуле рядом с кроватью потрепанный комбинезон, а у стены - пару ботинок с обшарпанными носками.

В руке он держал записку:

Тебя зовут Джим Дитмар. Ты работаешь в горнорудной корпорации "Интернэшнл Икстракшн" оператором врубовой машины и являешься активным членом местного отделения Объединенного профсоюза шахтеров. В настоящее время здесь назревает скрытый конфликт. В компании происходит что-то неладное. Разберись с этим.

Бумага вспыхнула и превратилась в пепел.

Вил неторопливо оделся и вышел из огромного уродливого здания-муравейника, где, как он догадался, жили рабочие корпорации. Здание одиноко возвышалось, словно исполинский надгробный камень, среди мрачной пустыни, мертвой и безлюдной на многие мили вокруг. В воротах шахты один из вооруженных охранников, изучив его пропуск, молча пропустил Вила на территорию горных разработок. Там он присоединился к шахтерам, которые дожидались своей очереди, чтобы в скоростных клетях спуститься в штольню, где на многокилометровой глубине разрабатывался богатый пласт глинистого сланца, богатый минеральными веществами, которые использовались в пищевой промышленности. Жизнь населения Колорадо, Аризоны, Нью-Мексико и Оклахомы зависела от калорий, извлекаемых из породы, добываемой на шахте. За последние семь месяцев добыча сократилась более чем на пятьдесят процентов. Люди начали голодать.

- Чтоб тебя! - выругался Тодд Фосетт. Он и Вил завели в патрон гигантской врубовой машины тяжеленную штангу и поспешили укрыться за щитом. Бур машины начал с оглушающим скрежетом врезаться в пласт, наполняя забой дробным грохотом разлетающихся во все стороны кусков породы. - Урезали до тридцатки в час! Да этих денег, клянусь небом, едва хватит на памперсы для сына! Отчего бы этим кретинам из администрации самим не спуститься в шахту и не поработать вместе с нами в этом аду?

Тодд был отчасти прав. К концу каждой смены Вил чувствовал себя измочаленным. Он выходил из забоя оглохший, хотя работал в наушниках, и падал от усталости. Каждая клетка тела горела от непосильного напряжения и саднила от острых осколков, выбрасываемых буром. Микроскопическая пыль глубоко въедалась в кожу и, несмотря на то, что он работал в респираторе, проникала в легкие. Вил надолго заходился в кашле, отхаркивая черные сгустки мокроты.

Однако не каторжный труд был причиной недовольства шахтеров: большинство горняков - так было во все века - испытывали профессиональную гордость, кичась своей стойкостью и выносливостью. Причина крылась в чем-то ином. Чтобы разобраться, Вил стал наблюдать за людьми. Он не делал попыток проанализировать события с помощью логических умозаключений и даже не стал прибегать к знаниям, полученным в Нижнем Холдэйне, которые, как верно заметил доктор Фрост, не могли соперничать с его врожденным даром. Вил впитывал информацию, полагая, что остальное сделает интуиция. Его подсознание систематизировало и отбирало существенные факты.

День угасал. Последние блики закатного солнца вот-вот должны были смениться ночными сумерками. Вил принял душ и вместе с рабочими из своей смены присоединился к очереди усталых горняков, тянувшихся к выходу с территории шахты. Парковочная площадка для руководящего персонала компании, расположенная за оградой по левую руку от ворот, была заставлена машинами. Натужно взревел двигатель серебристого "роллс-ройса", машина оторвалась от земли и плавно стала набирать высоту. Внезапно откуда-то из-за холма, со стороны запада, с нарастающей скоростью и пронзительным свистом стремительно вылетела управляемая ракета и разнесла "роллс-ройс" на куски. Толпа оживилась, послышались одобрительные возгласы. Охваченные пламенем, изуродованные обломки машины рухнули на землю, взметая в небо сноп искр; в воздухе потянуло горящей человеческой плотью.

- Поделом этим ублюдкам, - шепнул Тодд.

В отдалении раздался пронзительный вой сирены. Когда они прошли мимо мрачных охранников, проводивших их цепкими, подозрительными взглядами, Тодд продолжил:

- Ты только прикинь: нам платят по тридцатке в час, а сами разъезжают на "ягуарах". Ты не хуже меня знаешь, какой минимальный размер зарплаты. Зло берет, как только подумаю, что кто-то упаковывает товары в бакалейной лавке и получает лишь на пятерку меньше.

На первый взгляд могло показаться, что суть конфликта заключалась в финансовых разногласиях. На собраниях профсоюза разговоры велись только о зарплате, и на частых встречах представителей рабочих с руководством споры разгорались вокруг того же. Говорили о "левых" выплатах, о сверхурочных, о надбавках за проведение особо опасных работ, другие же темы абсолютно не затрагивали. Однако в один прекрасный день Вил понял, что источник всех бед, невидимый и скрытый, этакая змеиная голова, которая не прекращает источать яд и которую каждый предпочитает не замечать, таится в бездонной пропасти взаимного отчуждения и враждебности. Администрация, считая рабочих некомпетентными, а зачастую просто врагами, отгородилась стеной недоверия и окопалась в своих кабинетах, пытаясь оттуда контролировать все и вся. Рабочие сочли себя ущемленными в правах и отказались от попыток найти общий язык с "эксплуататорами". Правда, общий "противник" не сплотил, а разобщил людей. Каждый думал только о своем личном благополучии, забывая о товарищах и о том, что от труда горняков зависят жизни тысячи горожан.

В июле бригада назначила Вила своим представителем в профкоме. Еще через два месяца рабочие поручили ему вести переговоры с администрацией.

Встреча проходила в зале, разделенном пуленепробиваемым стеклом. По одну сторону сидели хозяева компании и адвокаты, по другую - рабочие и профсоюзные лидеры. Переговоры зашли в тупик: ни одна из сторон не желала уступать.

Вил проглотил ком в горле. В течение нескольких месяцев он, выступая в роли то дипломата, то политика, то лоббиста, вел переговоры, стремясь найти союзников в обоих станах, и немало преуспел в этом, однако сейчас все равно нервничал. Выпрямившись во весь рост и окинув взглядом присутствующих, Вил понял, что наступил решающий момент.

Он разорвал лист с повесткой дня. Клочки бумаги мягко спланировали на пол.

- Джентльмены, - обратился он к руководству, - эта дискуссия абсолютно бесполезна. Дело не в зарплате, и давайте не будем обсуждать этот вопрос. Тем более, что вы не можете сделать никакого мало-мальски конструктивного предложения. За полтора года акции компании упали до минимума. Оборотный капитал близок к нулю, кредитные линии исчерпаны. Даже если у вас появится желание повысить зарплату хотя бы на один цент, вы не сможете этого сделать, поскольку у компании нет средств. С другой стороны, наш пенсионный фонд процветает. Я предлагаю следующее: объединенный профком приобретает у администрации двадцать семь процентов акций "Интернэшнл Икстракшн" по цене 36,8 долларов за акцию, что на пять долларов с небольшим выше их текущей цены. Полагаю, это будет неплохой сделкой. Раздавшиеся возгласы заглушили его последние слова. Вил терпеливо ждал, когда все выговорятся и страсти утихнут. Один из вице-президентов корпорации нацелил на него палец.

- Ты хочешь, чтобы мы все потеряли? Да мы лучше закроем шахту!

Члены профкома, сидевшие по ту же сторону толстого стекла, что и Вил, разочарованно вздохнули. Кто-то из рабочих выкрикнул:

- Только попробуй, Корнуолл, и ты первый вылетишь из этого окна без парашюта.

Вил поднял руку.

- Повторяю, речь идет не об односторонней выгоде, а о партнерстве. Нам не нужна пиррова победа. Если у каждого будет своя доля в акциях, если каждый будет участвовать в прибыли, то волей-неволей начнет думать о будущем компании. Джентльмены, вы абсолютно ничего не потеряете - только приобретете. Чтобы компания процветала, каждому из нас придется изрядно потрудиться на своем месте. Мы должны мыслить широко, импровизировать, идти на риск... Я предлагаю начать с создания совместных наблюдательных комиссий. Затем следует упростить структуру руководящих органов. Размер зарплаты должен зависеть от результатов труда; это касается не только шахтеров, но и администрации. Вы должны прислушиваться к мнению рабочих и считаться с их критикой и замечаниями. Не повредит делу, если начальство побывает в забое и своими глазами увидит, каким тяжким трудом добывается каждый кусок породы. Если вы считаете меня наивным идеалистом, то заблуждаетесь. Пришло время поговорить начистоту и без промедления приняться за работу. Только так мы сможем спасти положение. Итак, джентльмены, решайте, - Вил выдержал паузу и обвел взглядом собравшихся, - вы согласны с моим предложением или нет?

- Невероятно! За восемь месяцев производительность выросла и составила сто девять процентов; производственные издержки снизились на двадцать два процента; прибыль составила тридцать центов с доллара! Я не говорю уже о резком сокращении числа несчастных случаев на производстве. И последнее, наконец-то закончились беспорядки и голодные бунты в Денвере и Оклахоме. Доктор Фрост не скрывал своего восторга. - Отлично, мой мальчик, ты поработал на славу. Просто замечательно!

От такого обилия похвал Вил смутился и пробормотал:

- Вообще-то, все оказалось не так уж сложно...

Он вернулся в школу, но уже на другой, более глубокий уровень. Вил оказался в подземном комплексе, располагающемся под Верхним и Нижним Холдэйном. По протяженности Глубинный Холдэйн, в котором обитало всего около десятка юношей, значительно уступал первым двум. Вил пробыл здесь два месяца и попросил встречи с наставником.

- Обучение закончилось, Вил, - опередил его вопрос доктор Фрост. - Теперь ты волен сам выбирать занятие по душе.

- А если я просто выйду из игры?

- Мы будем огорчены. Но отговаривать тебя не станем. Дело твое.

- Я попал в Холдэйн, когда мне было шесть лет, а сейчас мне двадцать один. О себе я знаю немного: учился в вашей школе и обладаю кое-какими врожденными способностями. Но хотелось бы понять: кто же я на самом деле?

- Хорошо, будь по-твоему. - Доктор Фрост взмахнул трубкой. - Помни, ты можешь вернуться в любой момент. Двери нашего дома всегда открыты, а в окне, чтобы ты не заблудился, - тут доктор подмигнул ему, - будет всегда гореть свет.

Впервые за долгие годы Вил очутился за стенами Холдэйна таким, каким родился на свет. Туман, затянувший город, превратил солнце в неясное пятно, окруженное бледным нимбом, не давая лучам согреть землю, и в Куинсе, словно в ущелье, гулял пронизывающий ветер. Закашлявшись от смога, Вил быстро натянул респиратор и слился с безликой толпой, где все до единого были в защитных костюмах из микропористого волокна и масках-фильтрах. Вил нанял рикшу и велел отвезти его на Манхэттен. Его поразило, что парень, работая без респиратора, бежал ровно, не задыхаясь и не сбиваясь с шага.

- Что скажете насчет демократов? Думаете, они победят?

- Не знаю.

- Я уверен, что победят. Независимые, будь они неладны, завели страну прямиком в ад. Пора что-то делать.

- На мой взгляд, все партии на одно лицо и между ними нет никакой разницы.

- Нет? Естественно, мать их так, есть разница! Простите за грубые слова, сэр, но вы очень странно рассуждаете. Кто вы? Случайно, не с другой планеты?

- Вроде того. - Вил рассмеялся. Он и сам искал ответ на этот вопрос.

Вил снял номер в "Челси" и первые две недели не покидал его. Он не отходил от телевизора и смотрел передачу за передачей - благо каналов было более семи десятков, - постепенно привыкая к новому миру. Однако все, что он видел и слышал, приводило его в недоумение. Бесчисленные комментаторы и обозреватели, участники телевизионных дискуссий и ученые, эксперты и аналитики, которые ежедневно появлялись на экране и тратили эфирное или кабельное время, говорили не о том. Они заостряли внимание на поверхностных фактах и делали ложные выводы, упуская из виду то, что действительно заслуживало внимания. Они говорили о чем угодно, но не могли ни на шаг приблизиться к истине.

Например, очередной раунд переговоров по разоружению между Бразилией и Данией (событие и вправду интересное) освещался широко, но никто не заметил, что на самом деле причина конфликта кроется в неустойчивых торговых отношениях между Копенгагеном и Стамбулом; обсуждался вопрос о действующей учетной ставке в 26 процентов, но никто не понял, что растущая инфляция связана с истощением запасов полезных ископаемых Большого Барьерного Рифа в Австралии и озоновой дырой над Европой. Для Вила же причинно-следственная связь событий была очевидна и прозрачна. У него появилось ощущение, что он владеет языком тайных знаков, который никто, кроме него, не понимает.

Никто, даже Мария - симпатичная брюнетка, с черными, как смоль, волосами, обладавшая тонкой проницательностью и острым умом. Она работала над докторской диссертацией в Новом университете.

Вил познакомился с ней на Гров-стрит, когда однажды предпринял попытку погрузиться в повседневную жизнь, которую вели другие люди. Он бесцельно бродил по улице, заглядывая то в одно, то в другое кафе, и в толпе случайно столкнулся с Марией. И он, и она застыли на месте, словно пораженные мощным электрическим разрядом. Через месяц он переехал к ней в студию на Четвертой западной авеню, и весь следующий месяц они провели в мелочных раздорах и пререканиях.

- Вил, что с тобой происходит? - Мария приподнялась на локте в узкой кровати и посмотрела на него. - Я хочу поговорить серьезно, а ты увиливаешь от прямого ответа. Ты это специально?

- Нет. Просто события гораздо сложнее, чем ты думаешь. Не такие очевидные, что ли.

- Ладно, в таком случае объясни, как можно найти связь между нынешним спросом на соевый творог в Мехико и мятежом в Майями. Серьезно, Вил, меня это действительно интересует. Однако Вил молчал. Он не мог ничего объяснить Марии, потому что до сих пор не познал самого себя. Его дар не поддавался рациональному объяснению. Логические умозаключения, дедукция и индукция, разум и здравый смысл - это лишь вспомогательные инструменты. Вил хранил молчание. Мария провела кончиками пальцев по его щеке. Это нежное прикосновение красноречивее всех слов поведало ему, какая глубокая пропасть их разделяет.

- О, Вил, - прошептала Мария. - Что же нас ждет?

Вил вновь не проронил ни слова, хотя знал ответ на этот вопрос. Как-никак он всегда безошибочно угадывал суть происходящего и находил верное решение даже в тех случаях, когда ситуация казалась абсолютно безвыходной.

Утром он собрал свои вещи и на автобусе уехал из Нью-Йорка. Около полудня он миновал Покипси и вскоре был дома. Его ждала срочная работа.

Каждые два месяца он в кого-нибудь перевоплощался.

Первым в списке перевоплощений стоял Гарри Уоллис, эксперт по использованию человеческих ресурсов, состоящий на службе в корпорации "Форчун-100", которая, как оказалось, заключила ряд сомнительных сделок с хунтой в Ирландии и Флориде. К сожалению, эти деловые связи привели к тому, что заводы в Балтиморе и Каракасе, работая под прикрытием экологических норм, разработанных самой "Форчун-100", стали виновниками беспрецедентного заражения окружающей среды токсинами.

Фил Стрингер, Дэвис Эплбай, Фред Туги, Бил Смит, Джек Спрингер - далеко не полный перечень имен, которые носил Вил в своих перевоплощениях. Вскоре он сбился со счета и перестал запоминать роли, которые ему довелось сыграть, и проблемы, которые удалось разрешить. Иногда он выполнял задания по поручению руководства Холдэйна, иногда действовал по своему усмотрению. На первый взгляд, большинство заданий могли показаться незначительными, однако на самом деле все они были связаны с глобальными проблемами и требовали глобального решения. Доктор Фрост, удалившийся от дел лет десять назад, оказался, как это ни грустно, прав: двадцать первый век стал для человечества временем ужасных испытаний. Бабочка, порхающая над цветком в Сиднее, вызвала чудовищный торнадо в Монреале, а результаты выборов в местном школьном комитете в Ларедо, что в Техасе, привели к геноциду в Мозамбике.

Шли годы, но мир не менялся в лучшую сторону. Вил начал опасаться, что ни он сам, ни те, кто, как и он, прошли обучение в Верхнем и Нижнем Холдэйне, а затем были отобраны для проекта "Homo nova", не в состоянии спасти человека от созданной им же самим невероятно запутанной и сложной системы - высокоразвитой технологической цивилизации. Усилий десятка человек было просто недостаточно.

Только тогда Вил понял, что доктор Фрост обманул его - он не окончил школу в Холдэйне. Он и сейчас все еще продолжал в ней учиться, но только факультативно.

Вил открыл глаза. Он сидел в шикарном кресле за массивным, полированным столом в строгом, официальном кабинете. На стене напротив висели, выстроенные в ряд, портреты отцов страны и видных политиков. Отложные жесткие манжеты сорочки от "Брукс Бразерс" скрывали его запястья. Он мог бы не подходить к зеркалу и не читать записку, которую держал в холеных пальцах с идеально ухоженными ногтями, чтобы догадаться, в кого он перевоплотился. Он прекрасно знал, кем стал. Однако до того, как записка превратилась в пепел, он все же успел бросить на нее взгляд:

Господин Президент, в мире происходит что-то неладное. Разберитесь с этим.