"Повесть о Сегри и Абенсеррахах" - читать интересную книгу автора (Перес де Ита Хинес)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Про поединок мавра Альбаяльда с магистром Калатравы, и как магистр убил его

Вызов на бой между двумя храбрыми рыцарями совершился в пору, когда солнце уже близилось к закату. Магистр покинул площадь и по улице Эльвиры выехал из города. Оставим его совершать свой путь и возвратимся к нашей игре в кольцо. Солнце село, не являлись новые рьщари-оспариватели, и потому судьи велели Абенамару оставить ристалище, что он вполне мог сделать, так как больше не было желающих с ним состязаться. Доблестный Абенамар, стяжавший себе в этот день ловкостью и отвагой великую славу, весело приказал убрать многоценную подставу с призами, которых еще много оставалось. Судьи спустились с помоста и в сопровождении самых знатных рыцарей двора с большим почетом, под звуки труб, гобоев и других музыкальных инструментов, провели доблестного Абенамара и его дружку Мусу через всю площадь. Выигранные за день портреты несли вслед за ними и с торжеством показывали. Дойдя до балкона, на котором пребывали королева и ее дамы, Абенамар преподнес портреты прекрасной Фатиме, принеся ей этим великую славу, а Галиане и Харифе – великое огорчение. Прекрасная Галиана оказалась самой смятенной и раскаивающейся женщиной в мире: она хорошо понимала, что Абенамар устроил все это из-за того, что она отвергла его любовь. Теперь она перебирала в своей неблагодарной памяти тысячи химер и тысячи тщетных надежд. К тому же смелый Саррасин более не появлялся на площади, после того как поставил в заклад и проиграл ее портрет. Этот и еще другие горькие помыслы занимали ее.

Король, видя, что уже поздно, сошел с балкона и в красивой карете уехал в Альгамбру. То же сделали королева и ее дамы. В тот вечер у короля за столом присутствовали все рыцари – участники игры. Недоставало одного Саррасина, притворившегося больным, просившего у короля прощения за свое отсутствие и не пришедшего к нему на ужин. У королевы ужинали знатные гранадские дамы. Они были приняты с большим почетом. За ужином было очень весело: танцевали, играли в тысячу игр; была устроена отменная самбра, великолепный и веселый пир. И все дамы, и все рыцари танцевали, причем рыцари остались в одеждах, в которых днем состязались из-за кольца. Не танцевала одна только Галиана, расстроенная отсутствием своего рыцаря. Королева хорошо понимала причину ее расстройства, но не выказывала ей этого. Прекрасная Селима напрасно уговаривала сестру не печалиться и утешала ее: мало значили для нее утешения. Вся ночь прошла в празднестве и танцах, и больше всех танцевал отважный Гасул с прекрасной Линдарахой; он ее любил очень сильно, и она отвечала ему тем же. От этого храбрый Редуан испытывал немалое страдание, видя себя пренебреженным той, кого он так любил. И, сгорая от ревности, он в своем сердце решил убить отважного Гасула, но – как мы расскажем дальше – ему не удалось осуществить свой замысел, хотя он и имел потом поединок со своим соперником из-за прекрасной Абенсеррахи. Об этой даме упоминается еще в других трудах, например в сборнике, недавно составленном бакалавром Педро де Монкайо [58], где он именует ее Селиндой. Правда, ее так называли за красоту и прелесть, но настоящее ее имя было Линдараха из рода Абенсеррахов. В дальнейшем мы еще будем рассказывать и про нее, и про отважного Гасула, рассказав сначала про смерть рыцарей Абенсеррахов, ставших жертвой чудовищной клеветы и предательства.

Но возвратимся к нити нашего повествования. Когда прошла уже большая часть ночи, король, оказав доблестному Абенамару и остальным рыцарям – участникам игры – великие почести, велел всем разойтись по своим домам для отдыха. Прекрасная Фатима возвратила всем дамам их изображения, выигранные Абенамаром, причем дамы обменялись между собой множеством любезностей. Итак, рыцари и дамы простились с королем и разошлись по домам. При королеве остались лишь ее дворцовые дамы.

Немного спал в ту ночь храбрый Альбаяльд. При выходе из Альгамбры он дождался Малика Алабеса и сказал ему:

– Поздно ушли мы с праздника.

– Да, поздно, – согласился Малик, – но завтра мы сможем отдохнуть от минувших трудов.

– Наоборот, – возразил Альбаяльд, – ибо если на сегодняшнем празднике мы выступали в нарядной и мирной одежде, то завтра вам придется облачиться в броню.

– Почему же? – спросил Алабес.

– Я скажу вам, – сказал Альбаяльд. – Узнайте, что на завтра назначен мой поединок с магистром Калатравы, и вас я избрал своим дружкой.

– Сохрани вас Магомет– – воскликнул Алабес. – Вы назначили поединок с подобным рыцарем?… Да поможет вам всемогущий аллах, ибо, надлежит вам знать, магистр – доблестный рыцарь, искусно владеет оружием и смел душой. И раз вы избрали меня, я отправлюсь с вами в добрый час, и пусть ведет нас Магомет. И – клянусь королевской короной моих предков – мне бы очень хотелось, чтобы мы возвратились победителями. Но известно ли что-нибудь о предстоящем поединке королю?

– Мне думается, что нет, – ответил Альбаяльд, – если только Муса, присутствовавший при вызове, ему не сказал.

– Как бы там ни было, известно ли ему или нет, – сказал Алабес, – но мы завтра утром, не спрашивая у короля позволения, выедем в Долину для встречи с магистром. Но я хотел бы знать, избрал ли также и магистр себе дружку?

– Да, – ответил Альбаяльд, – он избрал дона Мануэля Понсе де Леон.

– Ну, если это так, то благодарение аллаху: ибо я и дон Мануэль давно уже должны сразиться между собой. Ведь вам уже известно, что у нас был с ним бой, мы поменялись конями и решили окончить наш поединок при первой же встрече.

– Тем лучше, и пусть не беспокоит вас исход нашего поединка, – сказал Альбаяльд.

– Магомету будет угодно даровать нам победу, – сказал Малик.

– Идемте же, уже поздно, и в сегодняшнюю ночь нам не придется спать, надо готовить к предстоящей битве оружие и доспехи так, чтобы не вышло в чем-либо недостатка.

На этом закончился разговор рыцарей. Они разошлись по домам, и каждый приготовил оружие и все остальное, что было нужно для выступления. Они встретились друг с другом за час до наступления дня и верхом отправились к воротам Эльвиры. Привратная стража к этому времени уже открыла их, чтобы дать выход людям, работающим в Долине; поэтому двум рыцарям удалось выехать, никем не узнанными, и направиться по дороге в Альболоте – селение в двух лигах от Гранады, чтобы оттуда последовать к Источнику сосны, где была назначена встреча Альбаяльда и магистра.

Солнце уже посылало свои полные блеска и сверкания лучи, достаточные для того, чтобы ослепить всякого, кто на них взглянет, когда два отважных мавра, Альбаяльд и Малик Алабес, достигли селения Альболоте; не останавливаясь здесь, они проехали к Источнику сосны, столь знаменитому и славящемуся среди всех мавров Гранады, и достигли красивого и прохладного источника, над которым простирала свою тень большая сосна: поэтому-то и назывался тот источник Источником сосны. Прибыв туда, отважные мавры никого там не нашли. Они сошли с коней, подвесили адарги к седельным лукам, прислонили к ним копья и, подошедши к ясному источнику, омыли и освежили себе лица; затем сели на траву, вытащили из своих дорожных мешков кое-какую еду и, не зная причин опоздания магистра, обсуждали, почему до сих пор он не явился.

– Не хочет ли он посмеяться над нами и не приехать вовсе? – сказал Альбаяльд.

– Не говорите так, – возразил Малик Алабес. – Магистр – отличный рыцарь, он не преминет явиться, сейчас еще очень рано. Воспользуемся его отсутствием и позавтракаем в собственное удовольствие. Аллах позаботится о том, что нам во благо и что во вред.

И они с удовольствием позавтракали, беседуя о разных вещах.

И не успели они еще закончить свою трапезу, как увидели приближавшихся к ним на конях нарядных рыцарей, вооруженных копьями и щитами, одетых в одинаковые цвета – серый и зеленый, с перьями тех же цветов на шлемах. Они тотчас были узнаны дожидавшимися маврами, потому что на щите одного из них был алый крест Калатравы, уже издали хорошо заметный на белом фоне щита. На щите второго рыцаря тоже виднелся алый крест, но иной, ибо то был крест Сант-Яго.

– Не говорил ли я вам, что магистр не замедлит явиться? – воскликнул Алабес. – Вот он!

– Они явились вовремя, – заметил Альбаяльд. – Мы успели дать отдых нашим телам и насытиться.

– Так что про нас можно сказать, – заметил Алабес, – что мы перед смертью времени зря не теряли [59].

– Так вам уже известно, – спросил Альбаяльд, – что мне суждено умереть?… Я же, уповая на нашего великого Магомета, рассчитываю еще сегодня водрузить голову магистра на одну из башен Альгамбры.

– Да будет угодно, чтобы это так и случилось, – сказал Алабес.

Тем временем к ним подъехали два блестящих рыцаря – цвет христианского рыцарства – и, подъехав, приветствовали двух мавров. И магистр сказал:

– Пока мы еще ничего не выиграли, но многое потеряли, раз так запоздали.

– Это ничего не значит, – возразил Альбаяльд, – слава поется в конце. Слезайте же с коней – можете сделать это без опасений – и освежитесь водой сего прохладного источника; у нас еще достаточно времени для исполнения того, ради чего мы сюда явились.

– Мы очень охотно это сделаем, – ответил дон Мануэль, – раз на то есть ваше согласие. И ничто не может угрожать нам, раз мы находимся в обществе столь добрых рыцарей.

Тут оба прибывших рыцаря одновременно слезли с коней, привязали их к нижним ветвям сосны, подвесили щиты к седельным лукам, прислонили к сосне копья, после чего наклонились над ручьем, освежили руки и лица и затем принялись беседовать о различных вещах, относящихся к войне, о доблести гранадских мавров и о славных рыцарских родах этого города. И в разговоре магистр сказал:

– Поистине, господа рыцари, я со своей стороны был бы весьма счастлив, если бы такие мужи, как вы, познали нашу святую католическую веру, ибо ведь известно, что она – наилучшая во всем мире религия.

– Очень может быть, – сказал Альбаяльд, – но поскольку мы не знаем, то и не чувствуем желания стать христианами, довольные своей собственной верой. И потому сейчас неуместно про это говорить. Может быть, позже, с течением времени мы и приобщимся к вашей вере; ибо часто богу бывает угодно коснуться человеческих сердец, а без его воли не бывает ничего хорошего.

Едва Альбаяльд проговорил эти слова, как конь магистра заржал, повернул голову в сторону Гранады. Четыре рыцаря обернулись в ту же сторону, чтобы узнать причину ржанья коня, и увидели галопом мчавшегося на коне рыцаря, одетого в марлоту и плащ оранжевого цвета. На его голубом щите было солнце, затененное черными тучами, с другой же стороны был девиз, начертанный красными буквами, гласивший: «Свети мне или сокройся!» Альбаяльд и Алабес внимательно вгляделись в приближавшегося рыцаря и узнали в нем благородного Мусу.

Муса на следующее после праздника утро заметил отсутствие Альбаяльда и Алабеса и сейчас же догадался, что они выехали из Гранады и отправились на назначенный поединок с магистром. Тогда Муса, никого не предупреждая, снарядился, вскочил на могучего коня и во весь опор поскакал из города, чтобы поспеть вовремя и постараться предотвратить бой. Он примчался, когда рыцари еще беседовали друг с другом. Он чрезвычайно обрадовался, что поспел до начала боя, и сказал им:

– Вы думали, сеньоры рыцари, устроить все без меня? Клянусь аллахом, чтобы поспеть сюда вовремя, я совсем загнал моего коня; от самой Гранады я мчался во весь опор, ни разу не остановившись.

С этими словами он соскочил с коня, подвесил свою адаргу на ветвь сосны, прислонил к ней копье и, подойдя к четырем рыцарям, сел вместе с ними.

О, благородные рыцари! Хотя и разной веры, и враги между собой, явившиеся сюда сражаться и убивать друг друга, они мирно беседовали, точно были друзьями [60]!… Никогда еще здесь не соединялось вместе подобных пяти рыцарей.

Благородный Муса сел рядом с добрым магистром и заговорил так:

– Я был бы очень счастлив, доблестные рыцари, если бы вы отказались от условленного боя, ибо он не приведет ни к чему иному, как к смерти одного из вас или вас обоих. Нет причин, вынуждающих вас сразиться. Я счел бы за великое зло смерть таких двух рыцарей, и вот причина моего поспешного сюда прибытия. Я прошу у вас этого, как милости, прошу и умоляю, главным образом сеньора магистра. Мне хотелось бы, чтобы мое прибытие не оказалось напрасным.

На этом благородный Муса закончил свои доводы, на которые доблестный магистр ответил следующим образом:

– Поистине, благородный Муса, я со своей стороны рад оказать вам эту небольшую услугу, ибо в тот самый день, как мы с вами подружились, я обещал вам делать для вас все, что только в моих силах. И если Альбаяльд согласен отказаться от вызова, я не буду настаивать на поединке, хотя и знаю, что это будет мне вменено как недостаток.

– Великая вам благодарность, сеньор магистр, – ответил Муса, – я ждал не меньшего от столь благородного рыцаря.

И, повернувшись к Альбаяльду, он спросил его:

– А вы, сеньор Альбаяльд, согласны ли оказать мне милость и оставить это дело?

– Сеньор Муса! Я вижу у себя перед глазами кровь двоюродного брата моего, пролитую острым мечом находящегося здесь магистра. Уже это одно обязывает меня не отступаться от боя, хотя бы меня в нем ожидала смерть. Если я паду от руки магистра, – славен будет мой конец, если же выйдет, что я убью его, – вся слава достанется мне. И в сказанном мною останусь тверд и непреклонен навеки.

Воинственному дон Мануэлю Понсе де Леон не нравились столь длинные речи, и он сказал:

– Сеньоры рыцари! Я не понимаю, для чего искать средств для умиротворения гнева сеньора Альбаяльда?… Он хочет отомстить за смерть своего двоюродного брата, – незачем откладывать мести, им желаемой. Для этого они оба и явились; бой должен кончиться смертью одного из них или их обоих. Мы же с сеньором Алабесом прибыли окончить начатый нами некогда поединок. И раз сегодня дело подошло к бою, давайте же сражаться, и пусть каждый из нас выполнит обещанный долг.

– Клянусь Магометом, – воскликнул Алабес, – это хорошо сказано! Муса будет дружкой всех четырех [61]. Не будем же больше терять времени и откладывать. Пусть дела сменяют слова. Хорошо бы только сначала исполнить одну вещь: дон Мануэль должен отдать мне находящегося у него моего коня и взять в свою очередь своего, который у меня, а потом возьмемся за оружие. И да благословит нас Магомет!

– На этот раз конь у меня не останется, – сказал дон Мануэль. – Я согласен: давайте мне моего коня и берите своего, и очень скоро оба они станут принадлежать лишь одному из нас.

Тут все поднялись на ноги, дон Мануэль взял своего доброго коня, а Алабес своего, который радостно заржал, узнавши своего господина. Благородный Муса, увидев, что он ничего не мог поделать в этом случае, сел на коня. То же самое сделали остальные и взяли свои щиты и копья.

О, как красиво выглядели верхом на конях пятеро рыцарей! По щиту магистра шли буквы такого же алого цвета, как и крест, гласившие: «За него умереть готов». По краю щита дона Мануэля шел иной девиз: «За него и за веру».

Mалик и Альбаяльд были одеты в одинаковые синие марлоты и плащи из дамаса с золотой отделкой. На щите Алабеса находились его обычные герб и девиз: на красном поле лиловая лента, а на ленте – полумесяц рогами кверху, над остриями его рогов – красивая золотая корона и девиз: «Моей крови». На щите у Альбаяльда находился на зеленом поле золотой дракон и девиз по-арабски: «Да не тронет меня никто».

Прекрасны были все пятеро в своих марлотах, под которыми находились крепкие брони. И когда все сели на коней, Альбаяльд, полный пыла, пустил своего коня вскачь по полю, призывая к бою магистра. Магистр, осенив себя крестом, двинул своего коня, не спуская с врага пристального взора. Храбрый Малик Алабес, оказавшись на прежнем своем коне, полученном в подарок от дяди – алькайда в Велесе, подобный богу Марсу, помчался по полю. То же сделал и дон Мануэль. И четверо рыцарей вступили в бой, сближаясь и удаляясь, нанося взаимные удары копьями с великим искусством. Храбрый Альбаяльд, увидев магистра очень близко от себя, устремился на него, словно разъяренный лев, намереваясь одним ударом кончить битву. Но ему не удалось осуществить своего намерения: магистр при его приближении сделал вид, будто его дожидается, но когда тот на него налетел, он изо всех сил пришпорил коня, заставив его сделать огромный скачок в воздухе, и избежал таким образом предназначавшегося ему удара, так что старания мавра пропали даром. Но магистр с необычайной быстротой устремился на своего врага и в не защищенное адаргой место нанес ему такой жестокий удар копьем, что плотная стальная кольчуга мавра оказалась пробитой насквозь, пробита и золототканая рубашка, а сам мавр тяжело ранен. Страшный аспид или змей, на которых нечаянно наступает беззаботный поселянин, или могучий лев, которого ранила рысь, в своей мести не бывают так быстры, как был отважный мавр, устремившийся на ранившего его магистра, ревя, как разъяренный бык. Он напал на него с такой яростью и с такой быстротой, что магистр не успел прибегнуть к уловке, как при первом нападении, и мавр ударил его с такой силой, что щит его, несмотря на всю свою крепость, оказался пробитым и острие копья, здесь не остановившись, пронзило еще плотную стальную кольчугу и жестоко ранило магистра. Тут копье мавра сломалось, он бросил на землю оставшийся у него в руках конец и поспешно повернул своего коня обратно, чтобы успеть взяться за свою альфангу. Копье, которое тем временем метнул в него магистр, настигло его. Но магистр пустил его несколько раньше времени: оно пронеслось перед самой грудью альбаяльдова коня, словно стрела, пущенная из изогнутого арбалета, с такой стремительностью, что большая часть древка вонзилась в землю. И конь мавра, приблизившийся в этот миг, споткнулся о копье, еще дрожавшее в земле, и со всего размаха упал мордою в землю. Храбрый мавр, увидев, что его конь и собственная жизнь подверглись крайней опасности, вонзил коню в бока шпоры и пытался поднять его, но конь не успел еще подняться, как доблестный [магистр] дон Родриго налетел на них, нанес мавру новый удар – на этот раз мечом – и пробил кольчугу.

Малик Алабес, сражавшийся тем временем с дон Мануэлем, глянул в ту сторону, где бились Альбаяльд с магистром, и, увидев первого в такой страшной опасности, повернул к нему своего коня, на помощь своему другу и наперснику Альбаяльду, оставив дона Мануэля. Он птицей прилетел гуда, где магистр уже заносил руку для нового удара, и ранил магистра копьем настолько серьезно, что тот едва не свалился с коня, и, наверное, свалился бы, если бы не ухватился за конскую шею. При этом могучем ударе Малик сломал копье. Он уже взялся за симитарру, чтобы нанести следующий удар, но тут подоспел дон Мануэль, разъяренный, словно змей. И не подоспей он вовремя, магистру несомненно угрожала бы смерть от руки Малика Алабеса. Увидев своего врага без копья, он отбросил и свое и устремился на него с мечом, лучшим из мечей, когда-либо опоясывавших рыцарей. Он с такой силой ударил им Малика по голове, что тот почти без чувств упал на землю. Малику пришел бы конец, но на его счастье меч немного повернулся и ударил плоской своей стороной, так что рана оказалась не слишком опасной, и Малик упал, наполовину оглушенный. Несмотря на свое состояние, он понял грозившую ему опасность и, обладая мужественным сердцем, хотел подняться; исполнить это помешал ему дон Мануэль, соскочивший с коня, устремившийся в ярости на Алабеса и нанесший ему новую жестокую рану в плечо. От этого удара Малик снова повалился на землю, а дон Мануэль наклонился над ним, намереваясь отрубить голову. Но, увидев себя в такой крайней опасности, Малик собрал последние силы, выхватил свой очень острый кинжал и два раза сряду ранил им дон Мануэля. Тогда дон Мануэль тоже обнажил кинжал и занес свою могучую руку победителя над горлом Алабеса. Но здесь ему помешал благородный Муса, все время следивший за боем. Увидев Малика в смертельной опасности, он соскочил с коня и схватил могучего дона Мануэля за руку со словами:

– Сеньор дон Мануэль! Умоляю вас оказать мне милость и пощадить жизнь этого побежденного рыцаря!

Дон Мануэль, до сих пор его не слышавший и не видевший, обернулся, чтобы взглянуть, кто ему помешал, и, узнав Мусу, столь доблестного рыцаря, подумал, что, отказав ему, он вынужден будет принять с ним бой, что, поскольку он был тяжело ранен, было бы очень не ко времени, а потому он ответил, что с удовольствием окажет ему эту услугу. И он с большим трудом из-за полученных ран поднялся и оставил Малика свободным. Малик был полумертв и истекал кровью. Муса поблагодарил дона Мануэля, подал руку Малику, помог ему подняться с земли и повел его к источнику.

Дон Мануэль взглянул на бой магистра с Альбаяльдом и увидел, что последний совсем почти лишается сил и готов упасть от трех смертельных ран, нанесенных ему магистром: одной – копьем и двух – мечом. Магистр, увидев, что дон Мануэль вышел победителем из борьбы с таким могучим рыцарем, как Алабес, чрезвычайно устыдился, что до сих пор еще не одержал победы, и, с новым пылом устремившись на Альбаяльда, Нанес ему в голову такой страшный удар, что мавр, не успевший защититься, без чувств упал на землю. Магистр же тоже остался с тремя тяжелыми ранами.

Могучий Муса, видевший, как упал Альбаяльд, поспешил к магистру и просил его не продолжать больше боя, так как Альбаяльд был скорее мертв, чем жив. Магистр ответил на это согласием. Он хотел взять Альбаяльда за руки и свести к ручью, где находился Алабес, но не мог поднять его, так как был полумертв. Тогда он назвал его по имени; Альбаяльд открыл глаза и голосом слабым и гаснущим, как голос умирающего, проговорил, что он хотел бы принять христианство. Христианские рыцари чрезвычайно этому обрадовались, вместе подняли его на руки и снесли к ручью, где магистр покропил ему голову водой во имя святейшей Троицы, Отца, Сына и Духа святого, нарек его доном Хуаном. Оба рыцаря были очень опечалены тяжелым состоянием, в котором находился новообращенный, и сказали ему:

– Сеньор! Вознесите бесконечные благодарения всевышнему, давшему вам возможность обратиться в истинную веру в такую тяжелую минуту, и верьте, что когда бы ни стали мы оплакивать грехи наши, господь всегда придет нам на помощь со своим милосердием. Мы тоже тяжело ранены и отправимся залечивать наши раны. Да сохранит вас бог!

Затем они сказали Мусе:

– Сеньор Муса! Позаботьтесь об этом рыцаре и прощайте, сеньор!

– Да сопутствует вам святой аллах, – отвечал Муса, – и пусть он вам когда-нибудь воздаст за все милости, мне оказанные.

Христианские рыцари сели на своих коней и поехали туда, где их дожидались люди, – в одной лиге расстояния от места боя, в лесу, называемом Римским, где протекает река Хениль. Там их тотчас же начали врачевать.

Но возвратимся к благородному Мусе, оставшемуся у Источника сосны с двумя ранеными мавританскими рыцарями.

Малик уже пришел в сознание. Он был ранен не настолько опасно, как казалось. Он спросил у Мусы, что тот намеревается делать. Муса отвечал, что он останется при добром Альбаяльде, ему же советует, если у него достанет сил, садиться на коня и ехать в Альболоте, где он сможет получить помощь; если же при нем есть какие-нибудь лечебные средства, то он, Муса, сам подаст ему первую помощь.

– Посмотрите в моей сумке, – сказал Алабес, – там вы найдете все необходимое.

Муса направился к коню Алабеса и нашел бинты и некоторые мази. Он взял их и смазал, и перевязал раны Малика, после чего Малик сел на своего доброго коня и поехал в Гранаду. Дорогой, когда он думал про доблесть доброго дона Мануэля и магистра, в нем зародилась мысль перейти в христианство; он понимал, что вера Иисуса Христа лучше его веры и прекраснее и, кроме того, крестившись, он смог бы наслаждаться дружбой столь доблестных рыцарей, как эти два, и еще других, чьей славой полон весь мир. С такими мыслями он доехал до Альболоте и остановился в доме одного своего друга, где его стал лечить искусный лекарь. На этом мы его и покинем, чтобы возвратиться к доброму Мусе, оставшемуся наедине с Альбаяльдом. Несмотря на то, что Альбаяльд был теперь христианином, Муса не захотел бросить его одного и попытался ему помочь: раздел его и обнаружил три глубоких и жестоких раны на теле, помимо четвертой в голову, последней из нанесенных ему магистром. Увидя, что раны смертельны, Муса не стал перевязывать их, дабы не доставить ему бесполезной боли, и только сказал:

– Вспомни, милый Альбаяльд, разве я не советовал тебе отступиться от этого боя? Но ты был настойчив и потому нашел смерть.

В это время новообращенный христианин дон Хуан, глядя широко открытыми глазами на небо и испытывая томление от приближающейся смерти, сказал:

– О, добрый Иисус, яви мне милость! И не взирай, что, будучи мавром, я оскорблял тебя, преследуя твоих христиан; но я верю, что твоя бесконечная благость больше моих прегрешений; и ведь ты сам, господи, собственными устами сказал, что когда бы ни обратился к тебе грешник, он найдет прощение.

Еще хотел сказать что-то добрый дон Хуан, но не смог; уже не двигался его язык и началась агония; он переворачивался в луже крови, вытекшей у него из ран, и жалко было на него смотреть.

Про рассказанные здесь события был сочинен романс, ныне он снова в моде, и гласит он следующее:

Благородный Муса с большим вниманием выслушал слова новообращенного христианина и такое почувствовал сострадание, что не смог Удержаться от слез, вспомнив про доблесть умиравшего рыцаря и про великие победы, одержанные им над христианами, богатства, оставляемые им, блеск, отвагу и мощь его личности, большое уважение, которым он пользовался… И видеть его теперь так серьезно раненным, распростертым на жесткой земле, утонувшим в собственной крови, – и ничем не быть в состоянии ему помочь! Муса хотел заговорить, чтобы утешить его, но в этом не было необходимости, ибо тот уже отходил. Муса увидел, как доблестный рыцарь-христианин осенил крестным знамением свой лоб и уста и, соединив руки у себя на груди, сложив пальцы крестом, отдал душу ее творцу.

Когда добрый Муса увидел глаза его закатившимися, зубы сжатыми и лицо побледневшим, он убедился, что тот умер, и, не сдерживая себя более, дал полный исход своим слезам и разразился тысячею стенаний над телом христианского рыцаря; и он долго не мог утешиться, так как Альбаяльд был его хорошим другом. Но видя, что слезами и скорбью не помочь, он перестал плакать и стал помышлять о том, как в этом пустынном месте предать тело погребению, что было довольно трудно. Бог помог ему в крайности, дабы был погребен христианский рыцарь и не осталось тело его среди пустынного поля в добычу птицам. И случилось, что в это время четверо поселян отправились за дровами в Сьерру-Эльвиру, захватив с собой топоры для рубки и заступы для выворачивания корней. Муса, увидев это, очень обрадовался и позвал их; они подошли, и Муса им сказал:

– Друзья мои! Ради вашей ко мне любви помогите мне похоронить тело этого рыцаря, здесь умершего! Аллах воздаст вам за это.

Крестьяне ответили, что исполнят это очень охотно. Муса указал им тогда место у самого подножья сосны, где нужно было вырыть могилу, и крестьяне выполнили это тщательно. Затем они сняли с мертвого рыцаря марлоту и плащ, сняли с него латы, так плохо защитившие его от копья и меча магистра. Затем они снова надели на него марлоту и плащ поверх золототканой рубашки и похоронили его, причем добрый Муса не переставал проливать слезы. После погребения крестьяне, устрашенные видом глубоких и смертельных ран рыцаря, ушли. Муса достал из своего дорожного мешка письменный прибор и бумагу, которые он всегда носил при себе, так как был человеком любознательным, готовым записывать все интересное, что могло ему встретиться. Он написал и прикрепил к самому стволу сосны эпитафию, гласившую следующее:

Такую эпитафию поместил добрый Муса на стволе сосны над могилой доброго Альбаяльда. Затем он подобрал кольчугу, шлем, чалму, плюмаж и адаргу убитого. И, сделав из всего этого почетный трофей с альфангой и обломком копья посредине, он подвесил его на одну из веток сосны, а сверху прикрепил надпись:

Поместив трофей и надпись над ним и видя, что здесь уже больше нечего делать, добрый Муса сел на своего коня и, взявши альбаяльдова коня за узду, отправился в обратный путь в Гранаду. Дорогой он хулил коня Альбаяльда. Он говорил коню: «Иди же, проклятый конь! Пусть Магомет тысячу раз проклянет тебя, ибо ты явился причиной смерти твоего господина: если бы ты не споткнулся о копье, пущенное магистром, и не упал бы, твой господин не получил бы такой жестокой раны и бой не закончился бы для него столь плачевно. Но я не хочу обвинять тебя чрезмерно: что бы ты ни сделал, но совершившееся было уже предопределено небом; так должно было случиться, и некого здесь обвинять, как только суровый рок, противоборствовать которому невозможно».

Так рассуждая, он не проехал и трех миль, когда заметил двух очень нарядно одетых рыцарей. Один был в желтых марлоте и плаще и с перьями того же цвета; щит наполовину синий, наполовину желтый; на синен его половине находилось солнце среди черных туч, а над солнцем – луна, его затмевавшая, и тут же надпись по-арабски:

Копье этого рыцаря было все желтое, желтое и все убранство коня и стяг на копье. И очень ясно было видно, что рыцарь этот пребывает в состоянии отчаяния и, судя по надписи, лишен всякой надежды.

Второй рыцарь был одет в марлоту наполовину красную, наполовину зеленую; на нем были плащ, чалма и плюмаж тех же цветов; копье его было зеленое с красным, красно-зеленый стяг на нем и тех же цветов все убранство коня; одна половина щита – зеленая, другая – красная, и в красной его части – искусно вырезанные золотые буквы, гласившие следующее:

Под этими золотыми буквами находилась большая звезда, также золотая, с очень длинными лучами, и когда солнце освещало ее, она сверкала так, что всякий, взглянувши на нее, в ту же минуту был ослеплен.

И было очень хорошо видно, что этот рыцарь живет счастливым и довольным, о чем свидетельствовали цвета его одежды и вооружения и девиз на его щите. Марлоты обоих рыцарей были из очень дорогого дамаса. Конь рыцаря Затемненного Солнца был андалусской породы, светло-гнедой, и казался очень хорошим. Конь рыцаря Звезды – пегий, очень могучий и тоже андалусский. Рыцари ехали и беседовали друг с другом.

Благородный Муса вгляделся в них, стараясь их узнать, но это ему не удалось, пока они не подъехали совсем близко. Тут он узнал их. Узнайте же, что рыцарем в желтом оказался добрый Редуан, одевшийся в этот печальный цвет из-за того, что Линдараха из рода Абенсеррахов разлюбила его. Другой же рыцарь, в красном и зеленом, оказался мужественным Гасулом и оделся в такие цвета, потому что Линдараха любила его. И они ехали, чтобы решить оружием, кому из обоих достанется прекрасная дама. Муса удивился, увидя их, а они удивились, увидя Мусу, влекущего за собой на поводу коня и не сопровождаемого оруженосцем. Съехавшись вместе, они приветствовали друг друга по обычаю, и первым заговорил Муса:

– Клянусь нашим Магометом, мне удивительно видеть вас вдвоем на этой отдаленной дороге. Ваше появление здесь – не без какой-либо тайной причины, и вы доставите мне большое удовольствие, поведав ее. Редуан ответил:

– У нас еще больше оснований для удивления, видя вас одного и с этим конем, ведомым на поводу. Наверно, вы имели поединок с каким-нибудь христианским рыцарем, убили его и взяли его коня.

– Я был бы счастлив, если бы это было так, – отвечал Муса, – но скажите мне, сеньор Редуан, неужели же вы не узнаете этого коня?

Редуан вгляделся тогда в коня и отвечал:

– Или глаза мои обманывают меня, или же конь этот – Альбаяльда. Да, конечно, это его конь! Но где же остался его господин?

– Раз вы у меня про это спрашиваете, – ответил Муса, – я вам скажу. Узнайте же, что вчера, во время игры в кольцо, после того, как магистр Калатравы сыграл в свои три копья и выиграл у Абенамара, на площадь явился Альбаяльд и, помня, что магистр некогда убил его двоюродного брата Магому-бея, в моем присутствии вызвал его на смертный бой. И они порешили встретиться сегодня у Источника сосны. Альбаяльд должен был привести с собой своего дружку Малика Алабеса, а магистр избрал себе в дружки дон Мануэля Понсе де Леон, после чего покинул площадь и уехал. Сегодня утром, будучи во дворце, я заметил отсутствие Альбаяльда и Малика Алабеса, и, вспомнив про состоявшийся вызов, никому ни о чем не сказав, отправился на назначенное место у Источника сосны и там нашел четырех упомянутых рыцарей. Напрасно старался я помешать совершению поединка: магистр соглашался уступить моим просьбам, но Альбаяльд упорно настаивал на бое, и в конце концов они взялись за оружие. Малик и дон Мануэль тоже уже имели раньше между собой бой, который, как вы знаете, остался незаконченным, и им также хотелось его сегодня закончить. Так что обе пары вступили между собой в жестокую битву. И, наконец, по вине вот этого коня, Альбаяльд оказался тяжело раненным, ибо конь упал вместе со своим господином, споткнувшись о копье магистра. И Альбаяльд, побежденный и при смерти, сказал, что хочет стать христианином. Малик тоже оказался побежденным и раненным дон Мануэлем и только благодаря моему вмешательству избежал смерти. Я просил дон Мануэля, как о милости, пощадить его жизнь, что он и исполнил, как подобает честному рыцарю. Я перевязал Малику раны и полагаю, что он теперь лечится в селении Альболоте. Альбаяльд же, крещенный рукою магистра и нареченный дон Хуаном, немного спустя испустил дух, призывая Иисуса Христа. Перед смертью он просил меня, чтобы я его похоронил под той сосной. Я так и поступил, сделал из его оружия почетный трофей и повесил над могилой. Вот что произошло. Теперь же окажите мне милость и ответьте, куда держите путь; мне очень хотелось бы это узнать, ибо если только я смогу вам чем-нибудь помочь, то помогу очень охотно.

– Мы обязаны, – сказал тогда храбрый Гасул, – дать вам отчет о нашем путешествии, раз вы, сеньор Муса, сообщили нам о всем случившемся. Но прежде, откликаясь на злосчастную судьбу Альбаяльда и Малика, скажу, что скорблю о них душой, ибо были они оба добрыми рыцарями, которыми гордились Молодой король и все королевство. Теперь скажу вам о нашей поездке: сеньор Редуан вызвал меня на поединок, а причина этого вызова только та, что Линдараха его не любит и выказывает мне свое расположение. Он говорит, что должен убить меня, ибо я похититель его счастья. Потому мы едем к Источнику сосны, месту очень уединенному, где никто не помешает нашему бою.

Муса удивился такому случаю, посмотрел на Редуана и сказал ему:

– Как же вы хотите, сеньор Редуан, силой добиться любви дамы, вас не любящей? Плохая то будет любовь. Ведь она любит другого, кто ей больше пришелся по сердцу, а вы хотите вступить в соперничество и в бой с человеком, ничем перед вами не виноватым, и рисковать при этом своей жизнью? Раз она вас не любит, ищите другую, которая вас полюбит. Вы – рыцарь, пользующийся уважением в королевстве, не уступающий никакому другому рыцарю ни в храбрости, ни в богатстве, ни в знатности рода. Вот было бы в самом деле славно, когда бы лучшие рыцари, каких только имеет наш король, ежедневно выезжали бы в Долину убивать друг друга, и король наш остался бы, наконец, не имея при дворе ни одного рыцаря, к которому он мог бы обратиться за помощью в крайности, ибо каждый день почти появляется враг у самых ворот Гранады. Вспомните, чем кончил Альбаяльд, не послушавшийся моего совета. Незачем вам ехать дальше, возвращайтесь со мной в Гранаду! Вам хорошо известно, сеньор Редуан, как я всем сердцем любил прекрасную Дараху и как она сначала тоже оказывала мне милости, какие можно было только оказывать рыцарю, но как затем она изменила свое отношение, отдала свою любовь Сулеме Абенсерраху, а на меня перестала обращать внимание. Когда я это увидел, то хотя и сильно страдал, но вскоре утешил себя, понимая, что воля женщин и их постоянство подобны флюгеру на башне; я махнул тогда на нее рукой и устремил свои желания в другую сторону. Вот было бы славно, если бы из-за того, что Дараха разлюбила меня и полюбила Сулему Абенсерраха, я убил бы ни в чем неповинного Сулему!… По-моему, господа, вы должны переменить свое намерение и перестать враждовать из-за дела, которому так легко помочь.

На этом закончил свои увещания благородный Муса, и Редуан ответил ему:

– Мои мучения настолько сильны и настолько велик ад, бушующий внутри меня, что они не дают мне ни мгновения покоя; по ночам в груди моей пылает Монхибело, а днем жгут меня Вулкан и Эстронгало [64], и они ни на минуту не перестают меня жечь. И для погашения ужасного огня, горящего внутри меня, я не нахожу другого средства, как бой насмерть, который положит всему конец.

– Я хочу спросить вас, сеньор Редуан, – сказал Муса, – какое надеетесь вы стяжать себе облегчение от своих страданий после смерти?

– Покой! – отвечал Редуан.

– Но если случится, – продолжал Муса, – что в бою, который вы собираетесь начать, вы останетесь победителем и убьете своего соперника, и все же дама по-прежнему будет пренебрегать вами, – какого облегчения добьетесь вы этим?… В особенности же если она впоследствии полюбит какого-нибудь другого рыцаря… Что же? Неужели вы должны будете убить и его?

– Не знаю, что сказать, – ответил Редуан, – теперь я желал бы приступить к назначенному поединку, а в дальнейшем время подскажет, как нужно поступать.

– Не будем больше откладывать, – сказал храбрый Гасул, – чем дальше откладывать, тем хуже.

И с этими словами он пришпорил коня, чтобы ехать дальше. То же сказал и Редуан. Благородный Муса увидел непоколебимость обоих рыцарей и нежелание Редуана внимать его доводам, поехал вслед за ними к Источнику сосны – посмотреть, чем кончится дело, и еще раз попытаться отклонить их от поединка.

Они ехали настолько быстро, что скоро достигли Источника сосны. Муса привязал коня Альбаяльда к сосне и снова принялся уговаривать Редуана отказаться от боя, но тот, ни слова ему не отвечая, сказал Гасулу:

– Ну, похититель моего счастья, теперь мы находимся там, где возродится моя надежда!

И, проговоривши эти слова, он пустил коня вскачь по полю, вызывая Гасула на бой. Храбрый Гасул, уже сильно раздраженный поведением Редуана, пытавшегося лишить его сокровища, воспламенился гневом, словно змей, и помчался ему навстречу. В один миг они сблизились друг с другом и с большим искусством стали обмениваться ударами копий. Редуану первому удалось пробить щит соперника и проткнуть тонкую кольчугу, надетую на добром Гасуле. Гасул получил на этот раз не особенно большую рану в бок, но кровь из нее текла обильно и скоро замочила седельную луку и его полусапожки. Гасул, увидев себя раненым в самом начале боя и будучи опытным в бранном деле, стал дожидаться того времени, когда Редуан повернет своего коня боком, чтобы с поспешностью нанести ему удар в открытое место. И так оно и случилось, ибо Редуан, заметивший, что он ранил своего противника, очень обрадовался и намеревался повторить удар, для чего он кружился вокруг доброго Гасула, приближаясь к нему, как только мог. И когда Гасул увидел его на таком близком от себя расстоянии, он с такой поспешностью устремил против него своего коня, что прежде чем Редуан подумал уклониться от столкновения, оно уже произошло, и он едва успел закрыться адаргой, чтобы принять на нее удар; но мало пользы принесла ему его адарга, хотя и была она очень крепка: она оказалась пробитой острием копья доброго Гасула. Пробив адаргу, копье пробило кольчугу, и Редуан получил тяжелую рану. А могучий Гасул заставил своего коня сделать скачок и снова налетел на Редуана, будто орел, в то время как Редуан мчался на него. И оба столкнулись с такой силой, не будучи в состоянии избежать этого столкновения, что оба копья сломались, и каждый рыцарь получил по жестокой ране в грудь. Находясь так близко друг от друга, они схватились между собой, стараясь каждый выбить другого из седла. И долго боролись они и не могли опрокинуть один другого. И кони их ржали в волнении, и раскрывали рты, чтобы укусить друг друга, и, невзирая на своих седоков, лягались, стараясь вести войну и ногами. И в ту минуту, когда кони поворачивались, охватившие друг друга рыцари упали на землю. Редуан, превосходивший своего противника по силе, падая, увлек за собой доброго Гасула и оказался под ним. Кони, увидев себя свободными, с пущей яростью продолжали свое единоборство. Редуан, оказавшись в такой опасности, не утратил, однако, своей отваги, изо всех сил уперся ногами в землю и, сбросив с себя Гасула, придавил его правой ногой к земле. Гасул же с отменным мужеством очень крепко оперся о землю правой рукой, чтобы наверстать утраченное, но не смог, так как Редуан уже раньше его крепко оперся левой рукой и оказывал ему сопротивление. Так, продолжая борьбу, они поднялись на ноги, поспешно схватили свои адарги, выхватили из ножен альфанги и начали осыпать Друг друга ударами слева и справа, и скоро не осталось у них в руках адарг, рассыпавшихся на тысячу кусков, и каждый из них получил не меньше шести ран; но больше ран было у Редуана, еще дважды раненного копьем. Но все же до сих пор ни один не имел превосходства. Оставшись без адарг, они причиняли друг другу еще больший вред. Уже мало оставалось от их марлот и плюмажей. Жалко выглядело их оружие, и теперь каждый из них хорошо знал самые уязвимые места своего противника. Альфанги были дамасской стали очень крепкого закала и не наносили ни одного удара, чтобы при этом не пробить кольчуги и не ранить. И вот после двухчасового боя рыцари пришли в такое состояние, что уже нельзя было надеяться, чтобы кто-либо из них остался в живых. Редуан хотя и был сильнее, но больше пострадал в битве, потому что Гасул превосходил его в проворстве: легче и безопаснее наскакивал на него, разил, как хотел, чего не мог делать Редуан, почему и получил больше ран. Оба были тяжело ранены и истекали кровью. Муса, увидевший это, понял, что если бой продолжится еще, эти два добрых рыцаря умрут, и, движимый состраданием, соскочил с коня, бросился между сражавшимися и крикнул им:

– Сеньоры рыцари! Окажите мне милость и не доводите вашей битвы до конца! Ибо если вы будете сражаться дальше, то вас обоих призовет к себе смерть!

Гасул, как рыцарь сдержанный, сейчас же отступил, но Редуан не захотел этого сделать сразу, однако в конце концов вынужден был покориться, так как между ним и его противником стал Муса, королевский брат. И, разнявши их, Муса сам перевязал им раны. Затем все они сели на коней, Муса взял альбаяльдова коня за узду, и они поехали в Альболоте.

Было часов пять пополудни, когда они приехали туда и, спросивши, где находится Алабес, нашли его тяжело раненным, лежащим в постели, но под тщательным надзором одного тамошнего искусного врача. Редуана и Гасула тоже положили в постели, снабдили всем необходимым и тщательно лечили. Алабес чрезвычайно удивился, увидя их, и огорчился, так как они были его друзьями. Но оставим их примирившимися выздоравливать от ран. А мы возвратимся к Гранаде и расскажем про некоторые происшедшие в ней события в самый день двух поединков.