"Черный монах" - читать интересную книгу автора (Чамберс Роберт Уильям)

II.

Когда я вошел в сад, я увидел Мома, разлегшегося на каменном крыльце. Он поглядел на меня виновато и завилял хвостом.

– Ты чего испугался, дуралей? – сказал я, выглядывая Лиз в окнах второго этажа.

Мом перекатился на спину и, как бы защищаясь, поднял передние лапы.

– Не делай вид, будто я каждый день порю тебя до полусмерти, – сказал я рассерженно. За всю свою жизнь я не ударил ни одно животное. Глупый пес, – продолжал я, – тебе не хватает только того, чтобы тебя укачивали и пеленали, хотя Лиз может этим заняться, если пожелает. Мне стыдно за тебя. Убирайся к черту.

Мом протиснулся в дверь, я вошел за ним и направился сразу в будуар. Там никого не было.

– Где же она? – спросил я, глядя на Мома, вошедшего вслед. – Я вижу, тебе неизвестно. Не притворяйся, будто ты знаешь. Уйди с кресла! Неужели ты думаешь, что моей жене понравится кресло, усыпанное твоей шерстью?

Я потряс колокольчиком, вызывая служанок. Ни Катрин, ни Фина не знали, куда ушла мадам. Я прошел к себе, умылся, сменил пропыленные охотничьи доспехи на мягкий, теплый костюм с бриджами и провел несколько минут перед зеркалом – я завел эту привычку не так давно, с тех пор, как женился на Лиз. Покончив с туалетом, я спустился в сад и уселся в легкое кресло под смоковницей.

– Где она может быть? – гадал я. Рядом вертелся Мом в ожидании прощения. Я простил его, конечно, ради Лиз, отчего он запрыгал.

– Резвая ты шавка, – сказал я. – Что же погнало тебя через пустошь. Если это повторится, я добавлю тебе прыти зарядом мелкой дроби.

Час назад я едва смел думать о галлюцинации, жертвой которой я стал, но сейчас я смело вспоминал все детали, немного краснея от стыда за поспешный отход от могильной ямы.

– Подумать только, – громко сказал я, – Ле Биан и Фортон разболтались, как старые бабы, и в результате я увидел то, чего не бывает. Растерялся, как ребенок в темной комнате. – Теперь-то я понимал, что каждый раз принимал булыжник за череп и сбрасывал его вместо черепа в яму.

– Черт побери! – проворчал я. – Нервы немного не в порядке. Должно быть, с печенью что-то неладно, если я вижу такие вещи наяву. Лиз знает, что принять от этого.

Я был не в духе и с отвращением подумал о Ле Биане и Фортоне. Но вскоре я прекратил предаваться мрачным мыслям, выбросил из головы историю с черепом, мэром и аптекарем и, покуривая, стал наблюдать, как за вересковой пустошью в океан уходит солнце. Мое сердце заполнило беспокойное счастье – чувство, знакомое всем мужчинам, всем, кто полюбил.

Постепенно лиловая дымка сгустилась над морем, потемнели лес и скалы.

Неожиданно вечерняя заря осветила небо, темнота отступила.

Облако за облаком зажигались нежно-розовым огнем. В таком же розовом свете купались и скалы. Пустошь и пастбище, вереск и лес горели и переливались. Я видел чаек, суетящихся над песчаной балкой. Их белоснежные крылья тоже были розовыми. Я видел мокрых стрижей, чертящих крыльями неподвижное зеркало реки, которая до самого дна была заполнена теплым отсветом облаков. Плеснул лосось, блеснув над водой серебряным боком. Тишину нарушало лишь щебетанье каких-то пташек, устраивающихся на ночлег внутри живой изгороди.

Вечный шепот океана подчеркивал тишину. Я сидел тихо, затаив дыхание, будто прислушиваясь в первому, отдаленному еще органному аккорду. Вдруг запел соловей, тишина сжалась, и первый лунный луч посеребрил туман, повисший над пустынными водами.

Я поднял голову. Передо мной стояла Лиз.

Мы поцеловались и, взявшись за руки, медленно пошли по аллее, посыпанной крупным песком. Было время отлива, над песчаной балкой вспыхивали и гасли тысячи лунных искр. Мотыльки трепетали над клумбами белых гвоздик. Осенние розы цвели, заглушая своим ароматом запах соленого ветра.

– Милая, – сказал я, – где Ивонна? Кажется, она обещала провести Рождество у нас?

– Да, Дик. Она подвозила меня сегодня днем. Передавала тебе сердечный привет. Но я не ревную. Ты сегодня с добычей?

– Заяц и четыре куропатки. Они в оружейной. Я попросил Катрин не трогать их, пока ты не посмотришь.

Я подозревал, что Лиз небольшая любительница охоты и оружия, но она успешно делала вид таковой и всегда с негодованием отвергала саму мысль о том, что она занимается охотой ради меня, а не из любви к спорту. Поэтому сейчас она потащила меня осматривать довольно скудное содержимое ягдташа, наговорила кучу комплиментов и даже испустила крик восторга, смешанного с жалостью, когда я за уши вытащил из мешка огромного зайца.

– Он больше не будет поедать наш латук, – сказал я, стараясь оправдать убийство.

– Бедный зайчик! Какой красивый! О, Дик, но ты великолепный стрелок, ведь так?!

Я уклонился от ответа и вынул из ягдташа пару куропаток.

– Бедняжки, – прошептала Лиз. – Жалко, Дик, правда? Но ты у меня такой ловкий…

– Мы зажарим их в жаровне, – осторожно произнес я. – Ты скажи Катрин.

Вошла Катрин и унесла мою добычу. Фина Лелокард, горничная, объявила обед, и Лиз убежала в свой будуар.

Я стоял, мысленно повторяя сам себе: «Дружище, ты самый счастливый человек в мире – ты любишь свою жену!»


***

Я вошел в столовую, улыбаясь оглядел приборы и вышел. В коридоре мне попался Трегунк, которому я тоже улыбнулся. Потом заглянул на кухню, подарил улыбку Катрин и, сияя, поднялся наверх.

Мне не пришлось стучать – дверь распахнулась сама и из комнаты выбежала Лиз. Увидев меня она испустила вздох облегчения и прижалась к моей груди.

– Кто-то заглядывает в мое окно, – сказал она.

– Как! – гневно воскликнул я.

– Какой-то мужчина, кажется переодетый монахом. Он в маске. Должно быть, взобрался по лавровому дереву.

В мгновение ока я сбежал по лестнице и выбежал из дома. Подошел Трегунк, и вместе мы обследовали изгородь и кусты вокруг дома. Освещенный луной сад был абсолютно пуст.

– Жан Мари, – сказал я наконец, – спустите с цепи моего бульдога. Он вас знает. Возьмите ужин и подежурьте на крыльце. Моя жена говорит, что мужчина одет как монах и носит маску.

Трегунк улыбнулся, блеснув белыми зубами:

– Он больше не сунется, я уверен, месье Даррел.

Я вернулся в дом и нашел Лиз спокойно сидящей за столом.

– Суп остывает, дорогой, – сказала он. – Не беспокойся, это какой-нибудь идиот, деревенщина из Банналека. Никто в Сэн-Гилдасе или Сэн-Жульене не позволит себе ничего подобного.

Я был слишком раздражен и не ответил, но, видя, что Лиз относится к этому, как к глупой шутке, постепенно отошел.

Лиз рассказала мне последние новости об Ивонне с Гербертом Стюартом.

– Ты плохой дипломат, – запротестовал я. – Герберт в Париже и сейчас пишет для Салона.

– Ты считаешь, что он не сможет провести неделю, ухаживая за самой красивой девушкой в Финистерре? – спросила Лиз с самым невинным видом.

– Самая красивая девушка! Не слишком ли? – я рассмеялся, глупый и блаженный.

– Кто же тогда самая? – допытывалась Лиз. – Наверное ты подумал обо мне, Дик? – рассмеялась Лиз и покраснела.

– Я надоел тебе, да?

– Надоел? О нет, Дик, нет!

За кофе и сигаретой я рассказал о Трегунке, и Лиз одобрила мое решение.

– Бедный Жан! Он будет рад, правда? Какой ты замечательный!

– Чепуха, – ответил я. – Нам нужен садовник, и ты сама, Лиз, об этом говорила.

Но Лиз, не слушая, наклонилась, поцеловала меня, затем подхватила меня, затем подхватила и обняла Мома, который немедленно засопел в приступе чувствительности.

– Мом очень плохо вел себя сегодня, – заметил я.

– Бедный Мом! – сказала Лиз, улыбаясь.

Обед закончился. Мом лег подремать поближе к камину, поскольку октябрьские ночи в Финистерре часто холодные. Лиз устроилась в уютном уголке с вышивкой, время от времени бросая на меня взгляд из-под длинных ресниц.

– Ты выглядишь как школьница, – сказал я поддразнивая ее. – Я не верю, что тебе исполнилось шестнадцать.

Она задумчиво откинула назад тяжелые блестящие волосы. Ее запястья были белыми, как морская пена.

– Сколько времени ты замужем? Четыре года? Не верю, – проговорил я.

Она нежно и снисходительно поглядела на меня, поправила вышивку, лежащую у нее на коленях, и улыбнулась.

Я посмотрел на вышивку, маленькое покрывальце, и тоже улыбнулся: А размер подойдет?

– Размер? – переспросила Лиз и рассмеялась.

– Ты уверена, – спросил я, – что… что это нам скоро понадобится?

– Абсолютно, – сказал Лиз. Легкий румянец тронул ее щеки. Она за углы приподняла покрывальце, обшитое воздушными кружевами и украшенное причудливой вышивкой.

– Великолепно, – похвалил я работу. – Не переутомляй глаза, дорогая. Можно я выкурю трубку?

– Конечно, – разрешила она, вынимая моток бледно-голубых шелковых ниток.

Несколько минут я молча сидел и курил, наблюдая, как ее тонкие пальчики снуют между голубыми и золотыми нитями. Но вот она заговорила:

– Так как, говоришь, выглядит твой герб?

– Мой герб? О, это что-то такое на задних лапах на чем-то таком…

– Дик!

– Да, дорогая?

– Ты слишком легкомысленный.

– Но я действительно не помню. Обыкновенный герб. В Нью-Йорке такой у каждого второго. Чуть ли не каждая семья имеет свой герб.

– Ты невыносим, Дик. Скажи Жозефине, чтобы принесла мой альбом.

– Ты хочешь, чтобы и мой герб красовался на его страницах?

– Да, рядом с моим.

Я подумал о Пурпурном Императоре и немного отвлекся.

– Ты ведь не знал, что у меня тоже есть герб? – спросила она, улыбаясь.

– А что на нем изображено? – ушел я от ответа.

– Увидишь. Позови Жозефину.

Я позвонил. Вошла Жозефина. Лиз вполголоса отдала ей несколько приказаний, и Жозефина – белый чепец, «Бьен, мадам», – умчалась.

Она отсутствовала несколько минут и вернулась с ветхим томом, когда-то сине-золотым, а теперь совершенно выцветшим.

Я принял его на руки. Древняя обложка была украшена эмблемой.

– Лилии! – воскликнул я.

– Геральдические лилии, – скромно, даже чуть застенчиво поправила меня жена, – символ королевской власти.

– О! – удивленно воскликнул я и открыл фолиант.

– Очень плохо, что ты не открывал этот альбом раньше, – заметила Лиз.

– Увы! – отозвался я. – Ба, что я вижу! Оказывается, перед «Тревек» должно стоять «де»? Лиз де Тревек? Тогда с какой стати Пурпурный Император…

– Дик! – с укоризной сказала жена.

– Извини. О чем же нам почитать? О том, как синьор де Тревек в одиночку добрался до шатра Саладина в поисках лекарства для Людовика Святого? Или о том, как маркиз де Тревек утопился на глазах у герцога Альбы, предпочтя умереть, но не отдать знамя с королевскими лилиями в руки испанцев? Все это записано здесь. Но, милая, где же нам прочесть о Тревеке, который был солдатом и погиб, защищая старый форт недалеко отсюда?

– Он опустил частицу «де» и все Тревеки с тех пор – республиканцы, – сказала Лиз, – все, кроме меня.

– И правильно, – согласился я. – Пью за короля. Я поднял свой бокал и посмотрел на Лиз.

– За короля! – провозгласила Лиз и покраснела от удовольствия. Убрав с колен покрывальце, она встала и пригубила вино. Глаза ее увлажнились. Я осушил свой бокал до дна.

После минутного молчания я сказал: «Какие истории я расскажу королю! Его Величество будет в восторге».

– Его Величество, – задумчиво проговорила Лиз.

– Или ее, – рассмеялся я, – кто знает.

– Кто знает, – прошептала Лиз и тихонько вздохнула.

– Я знаю несколько историй о Джеке-потрошителе, – заявил я. – А ты, Лиз?

– Нет, о потрошителе не знаю, но я могу рассказать о верфольфах, об огненном человечке, о призраке в лиловой мантии и кучу других.

– Мудрая сказочница, – сказал я. – Я научу Его Величество говорить по-английски.

– А я по-бретонски, – надменно отозвалась Лиз.

– Я буду приносить королю игрушки: крольчат из Керселекского леса, зеленых ящериц из ущелья, мальков для аквариума…

– А я принесу королю раннюю примулу, первую веточку боярышника, первый нарцисс – моему маленькому королю.

– Нашему маленькому королю, – сказал я, и в Финистерре воцарился мир.

Удобно устроившись в кресле, я лениво перебирал страницы древнего тома.

– Не могу найти герб, – сказал я.

– Герб, дорогой? Он представляет собой голову монаха, имеющего на лбу метку в виде наконечника стрелы. Поле герба…

Я выпрямился в кресле и уставился на жену.

– Дик, что с тобой? – улыбнулась она. – Эта история здесь, в книге. Сейчас я найду ее тебе. Нет, хочешь, я расскажу ее сама? Тогда слушай. Это случилось во времена третьего крестового похода. Был один монах, которого все называли Черным. Он стал изменником, продавшим врагам Христа. Синьор де Тревек ворвался в сарацинский лагерь, имея под рукой всего лишь сотню всадников, вооруженных пиками, и вывез Черного монаха из самой середины вражеского войска.

– Так вот как Тревеки приобрели герб, – пробормотал я, думая о клейменном черепе из могильной ямы.

– Да, – сказала Лиз. – Синьор де Тревек отрубил Черному монаху голову. Но прежде он с помощью стрелы поставил ему на лоб клеймо. Книга называет этот поступок богоугодным, и синьор де Тревек стяжал большую славу и уважение. Но, по-моему, это просто жестоко, – и она вздохнула.

– Ты когда-нибудь слышала о другом Черном монахе?

– Да. Он жил здесь, в Сэн-Гилдасе, в прошлом веке. Был невинен, как голубь. Он писал на бретонском. Хроники, наверное, хотя я никогда их не видела. У него было такое же имя, как у другого летописца, тоже монаха, Жака Сорге. Кто-то говорил, что Сорге был отдаленным потомком того предателя. Конечно, тот, первый Черный монах, был негодяем. Но, если у него и был ребенок, он ведь не обязательно должен быть предком Жака Сорге. А второй монах, говорят, был святым человеком. Говорят даже, что его взяли живым на небо, – добавила Лиз, глядя на меня доверчивыми глазами.

Я улыбнулся снисходительно.

– Но ведь он исчез, – настаивала Лиз.

– Боюсь, что он исчез в другом направлении, – пошутил я и рассказал ей все, что произошло утром. Я поступил необдуманно. Я совершенно забыл о человеке в маске, заглядывавшем в окно, и вспомнил о нем слишком поздно. Я осознал, что я наделал, лишь увидев, что Лиз сильно побледнела.

– Лиз, – нежно убеждал я ее, – это всего-навсего чья-то дурацкая шутка. Ты сама об этом говорила. Надеюсь, ты у меня не суеверная?

Не отрывая своих глаз от моих, она медленно вынула золотой нательный крестик и поцеловала его. Но губы, прижатые к символу веры, дрожали.