"Беглый огонь" - читать интересную книгу автора (Зорич Александр)

Глава 25. Здравствуйте, крупные суммы!

Шел дождь и рота красноармейцев …

Я решил, что если моей повести суждено иметь эпилог, то пусть он начнется именно этой дурацкой фразой .{это не эпилог}

Ваш Комбат брел через Касьяновы топи, опираясь на посох, наскоро изваянный при помощи смекалки и траншейного ножа. В его ботинках хлюпала противная болотная жижа. Фосфоресцирующий радоновый туман стелился над землей. В горле у Комбата першило – будто накануне он выпил, не закусывая, литр водки.

Из-за этого чертова радона Комбату еще предстояло обколоться антидотами до потери пульса.

И все же я был счастлив. Ведь я вышел из воронки. Живым!

Подвиньтесь, великие сталкеры – Шухов, Семецкий, Хемуль! Теперь легенды сложат и обо мне! О том счастливце, которого засосала воронка, но благодаря чудесному и редчайшему артефакту тот остался жив!

Не зря фотограф Ньютон нас снимал.

Он, приближенный Хозяев Зоны, знал: будет что-то чудесное! И не зря велел он Тополю отдать мне «звезду Полынь»! Если бы не «звезда», гнить мне сейчас на том холме над Бечевкой с двумя десятками пулевых ранений…

О том, что было внутри воронки после того, как я пронаблюдал «эффект близнецов» и она меня все же втянула, я помню мало.

Помню, было темно и темнота казалась какой-то, что ли, одушевленной…

Помню покалывание на поверхности кожи, давление в подвздошье. Но это было не больно. Максимум неприятно. Словно бы скользишь во сне по наполненному тяжелой жидкостью тоннелю в направлении выхода. Ни желаний, ни страхов, ничего.

Зато когда воронка меня выплюнула (да-да, как бутылка шампанского пробку!) и я обнаружил себя на твердой земле, стоящим на четвереньках, мои ощущения вдруг зашкалили за максимум.

Я начал чувствовать боль: заныло ушибленное колено, адски заболела голова, раскаленной печкой запылала рваная рана на плече от касательного пулевого ранения…

Я сидел на корточках посреди Касьяновых топей и озирался. Дело шло к закату. Над топями поднимался туман.

Моего верного «хай пауэра» при мне больше не было – как видно, странствуя по гравитационному тоннелю, я выпустил его из рук.

ПДА – тоже сорвало, похоже, лопнул потертый ремешок…

Фляга, подарок старого друга Кнопки, – даже она потерялась на дорогах судьбы…

Ну а «звезда Полынь» – та просто аннигилировала, пожертвовав мне свое иномирное свечение. Впрочем, если бы «звезда» осталась цела-целехонька – это была бы совсем не научная фантастика.

Прямо передо мной устремлялась ввысь растроенным стволом-трезубцем густо обросшая лишайником береза. Справа желтел ствол мертвой ветлы.

Я знал это место!

Я находился совсем недалеко от Поляны, где мы с Тополем обычно обедаем, той самой, где я встретил Мисс-86.

«А что, если между тем днем, когда воронка меня засосала, и днем сегодняшним прошел месяц? Год? Двадцать лет? И я теперь такой же электромагнитный феномен, как Мисс-86, и обречен скитаться в чужом времени?»

Но думать об этом было страшно. А страхов, пожалуй, на ближайшее время с меня хватит.

Пора было топать домой!

Я представил себе весь маршрут через Периметр. Вспомнил месторасположение своих тайников – тут можно разжиться более-менее приличной «цивильной» одеждой взамен окровавленной рванины, там запрятана запаянная бутыль с хорошей питьевой водой. В это время суток анфоровцы обычно собираются на ужин, а на ужин у них какие-нибудь котлеты из индейки с пюрешечкой, компот из сухофруктов и ватрушки…

В это время суток выходить из Зоны – одно удовольствие. Никому ты, такой борзой, и даром не нужен.

В окошке моей избушки на бетонных ножках горел свет – это я приметил еще метров за сто.

В животе у меня начало бурчать – стоило мне отойти от Периметра на триста метров, как я вдруг осознал, что зверски оголодал (последним, что я съел, был «Завтрак туриста» – мы по-братски делили его с Ильзой, тогда еще живым Иваном и Тополем, у моего схрона в Ёлкином Лесу, ежась от утренней прохлады).

Однако свет…

«Интересно, кого занесло ко мне в гости?»

На самом деле вариантов ответа было много. От самых приятных (Тополь и Ильза) до нейтральных (Мариша) и самых неприятных (пацаны из «Свободы», бандосы и тэдэ).

Могли быть также варианты сумасшедшие и экзотические – например, пришли судебные исполнители. Вот, например, продал мне Хуарес этот дом. А вдруг он ему и не принадлежал совсем, а являлся священной недвижимой собственностью какого-нибудь Фернандеса или Лопеса? А Хуарес только документы подделал, чтобы нажиться? И теперь истинный хозяин дома подал на меня, оболваненного покупателя, в суд, а суд вынес решение: Комбата из чужого дома выселить! А что, не надо было клювом клацать, а надо – по ментовским базам данных покупаемую недвижимость пробивать! Да… гхм… кажется, крыша у меня все же слегка подъехала после этой воронки…

Я не верил в судебных исполнителей.

И в бандосов в общем-то тоже.

Но все же я решил не обнаруживать себя раньше времени. И оттого не пошел через калитку, как все нормальные люди. А двинул я через крохотный садик (если этим милым словом можно назвать совокупность из десяти траченных паршой смородиновых кустов, неплодоносящей вишни-шпанки и груши-дичка).

Возле кухонного окна я замер.

В щель между кружевными занавесками я заметил мужское плечо, туго обтянутое рукавом шелковой рубашки насыщенного зеленого цвета.

Есть ли у Тополя зеленая рубашка?

А хрен его знает.

Есть ли у меня в шкафу зеленая рубашка? Аналогично. Может, кто и подарил. Это кем же надо быть, чтобы все свои рубашки помнить? Девчонкой! А у меня к вещам носильным отношение такое… несколько детское, несерьезное. То есть нормальное, мужское, ну, вы поняли.

Вот в просвете мелькнула лысая башка.

Это уж точно не Тополь. И не Ильза.

Впрочем… Мужская башка или женская?

Э-э… Да ведь голова-то женская. Женская! Это Ильза! Слава Богу! Видать, шальной пулей ее черный парик сорвало. Или просто сушит его после того, как он в глинистой Бечевке искупался.

Я шморгнул носом. При виде Ильзы с голым черепом я вдруг растрогался. Бедная, бедная девочка…

С минуту я простоял неподвижно, упершись лбом в оконную раму. Я собирался с мыслями. И радовался тому, что вообще дошел.

Но вот дождь усилился, превратившись в настоящий ливень. Я встал на цыпочки и постучал в стекло костяшкой безымянного пальца.

– В итоге… я… оказался посреди топей, – скруглил я свой сбивчивый рассказ.

Передо мной стояла чашка кофе (пустая), стакан с двумя грейпфрутовыми зернышками (он уже два раза за этот вечер наполнялся свежевыжатым соком, но теперь снова пустовал) и чашка со спитым пакетиком из-под черного чая. Я хотел всего и побольше. Ильза не успевала подносить! Кстати об Ильзе. За те три часа, что они с Тополем провели в моей берлоге, она успела прекрасно обвыкнуться в роли хозяйки.

На ней были мои (мои!) спортивные штаны «Адидас» с тремя фирменными полосами по бокам. Моя же футболка с надписью «It must suck to be you». И мой полосатый фартук для кулинарно-гастрономических увеселений (парик ее, как выяснилось, и впрямь утонул, только не в Бечевке, а уже в Припяти, когда лодка, наскочив на корягу, предательски перевернулась, обеспечив своим пассажирам бодрящее осеннее купание.)

Когда я постучал в окно, Ильза как раз заканчивала тушить в пиве свинину. За несколько минут до моего появления она обжарила мясо до золотистой корочки и теперь собралась порадовать нас немецким национальным блюдом.

В общем, жизнь налаживалась. Напротив меня, ссутулившись, сидел Тополь – изможденный и невыразимо печальный.

Он слушал мой рассказ почти не перебивая.

– А «звезда Полынь» спасла мне жизнь и растаяла…

– Растаяла? Ну и хрен с ней! – Тополь легкомысленно махнул рукой. – Главное, что с тобой все в порядке!

У меня камень упал с души. Я опасался, что Тополь будет смертельно расстроен аннигиляцией артефакта своей мечты.

– Вот ваше мясо… друзья! – провозвестила Ильза, приветливо улыбаясь.

В следующее мгновение на скатерти передо мной возникла тарелка с аппетитными кусками свинины, пахнущими… да-да, тем самым темным «Пауланером», что еще недавно скучал у меня в холодильнике!

– Ух ты! – обрадовался Тополь, придвигая к себе свою порцию.

– Гутен аппетит! – пожелала нам Ильза и, сложив ладони на груди… принялась молиться.

Неожиданно! Я был умилен. Я расправил на коленях тряпичную салфетку и…

Увы, атмосфера уютного вечера в семейном кругу переменилась в одно мгновение.

В окно ударил ослепительный свет башенной фары бэтээра. Весь мой домик затрясся от сочного вертолетного рокота. Вмиг захотелось припасть к прицелу зенитного пулемета.

Я сглотнул слюну. Отложил столовые приборы. И, полнясь самыми недобрыми предчувствиями, крикнул:

– К окнам не приближаться!

«Ну что у нас за счастье такое малобюджетное? Только от одних спасся, как тут же другие к тебе готовятся вломиться…»

Думая так, я быстро метнулся к лестнице и вылез на чердак. Припал к слуховому окошку.

В рот мне ноги!

Похоже, из-за моей скромной персоны подняли в ружье ближайшую дежурную роту Анфора. В полном составе.

Не меньше четырех «Лухсов» деловито разъезжали взад-вперед перед покосившейся калиткой, протягивая к моему бунгало хищные хоботки своих тридцатимиллиметровок. Над ними виражила пара «Скайфоксов». А прямо на уровне моих глаз роились несколько дронов – беспилотных разведчиков.

Ну и живая сила, конечно же. Как без нее?

Прикрываясь броней, за каждым «Лухсом» семенила огневая секция из пяти бойцов.

Снайперов я нигде не видел, но хребтом чуял, что без них не обойдется.

Наконец к свету башенных фар бэтээров прибавились запредельно яркие посадочные прожектора вертолетов, и суровый голос из громкоговорителя провозвестил:

– Пушкарев Владимир Сергеевич, тысяча девятьсот девяносто восьмого года рождения! Вы полностью окружены! Сопротивление бесполезно! Выходите из дома с поднятыми руками!

Пока голос повторял все это для тупых и непонятливых, я успел спуститься к Тополю и Ильзе.

– Вот так и поужинаешь, бывало… – досадливо процедил я.

– Что делать будем? – вполголоса спросил Тополь.

– Да что делать? Буду делать то, что они требуют. А именно – сдаваться.

– Гм…

– Почему нет? Я закон не нарушаю. Ну то есть нарушаю, но только по мелочи. Скорее всего больше двух лет условно мне не дадут, особенно если адвоката хорошего нанять. Потому что «самовольное проникновение в Зону Отчуждения» – это вам не малолетних огуливать и не старушек топором по черепу. Это так, ерунда… Ну а касательно мокрых наших дел, так не было их, это же ясно как дважды два четыре.

– Ну… тебе виднее.

– В любом случае воевать с такой ордой – без мазы… – развел руками я. – Да и не в Зоне мы, чтобы воевать…

Тополь грустно кивнул. По этому кивку я понял, что если бы не смертельная усталость, которая навалилась на него своей тысячетонной тушей, он бы со мной, возможно, и поспорил. А так…

Тем временем голос из громкоговорителя повторил призывы к негодяйскому Владимиру Пушкареву, то есть ко мне, в третий раз.

– Это из-за меня, – сказала Ильза.

– Из-за тебя? Это вряд ли… – отмахнулся Тополь.

Продолжить этот интересный разговор мы никак не успевали – мне пора было сдаваться силам правопорядка. Не то раскатают избушку по бревнышкам…

Я вышел на покосившееся крыльцо своего неприглядного для внешнего наблюдателя жилища как был – в грязной, заляпанной ржавыми пятнами крови армейской майке и штанах-камуфляжках. На ногах у меня были стоптанные домашние тапочки с мордами собачек-далматинов – подарок предшественницы Мариши по имени Ася на какой-то из дней святого Валентина.

Вкупе со всклокоченными волосами и двухдневной небритостью все это давало феерическую картину: уголовник Пушкарев, не выдержав морального давления, является с повинной.

– Эй, вот он я! Я сдаюсь! – крикнул я, прикрывая глаза тыльной стороной ладони от слепящего света. – И я не вооружен! Что мне делать теперь?

Мне довольно долго не отвечали. Я даже успел подмерзнуть – в одной майке-то!

– Очень хорошо… – наконец сказал громкоговоритель, как мне показалось, сказал несколько обескураженно. Похоже, они не ожидали, что я сдамся так быстро и буду выглядеть таким жалким. – С вами хочет поговорить князь Лихтенштейнский Бертран Адам Третий! Стойте на месте, не двигайтесь!

«Хренасе! Вот это называется демократия! Мы в двадцать первом веке или в четырнадцатом? Это что же выходит, они военный парад перед моей халабудой развели, чтобы со мной, ничтожным смердом, поговорил этот самый князь, сияющий как небо?»

Тем временем по ту сторону от моей калитки совершил посадку понтовый вертолет R-77 «Aries».

Из него шустро выскочили шестеро безукоризненно одетых и отменно постриженных холуйков.

Один из них выдвинул раскладную лестницу, соединяющую с землей салон вертолета.

Остальные раскатали… красную ковровую дорожку. От вертолета к моему крыльцу. Церемония Оскара, мля.

Надо сказать, ковровая дорожка очень даже смотрелась на пыльных листьях загаженного воробьями и бродячими кабыздохами спорыша!

На эту-то ковровую дорожку и ступил высокий господин лет этак за шестьдесят, с орлиным профилем, бледным морщинистым лицом и седой, но достаточно густой шевелюрой. На господине был дорогой кашемировый костюм, неопределенного цвета галстук и идеально чистые туфли. Убейте меня, если я представлял себя князя Лихтенштейнского как-то иначе!

Рядом с князем шли еще три человека. По звериному блеску в глазах я признал в двух из них телохранителей. По интеллигентным очочкам – переводчика.

Движения князя были торопливыми и нервными. Как видно, он был доведен обстоятельствами до точки кипения.

– Где моя дочь? – громко спросил князь вместо «здрасьте».

Спросил, конечно, на немецком. Но переводчик тут же перегнал этот вопрос на мой родной язык – язык бесконечного сериала «Семья Пугачевых» и девчачьей рок-группы «Миннетки».

Поначалу я хотел напомнить старичку, что поздороваться неплохо бы. Но потом решил – перебьется.

– Ильза ист хиэр, – отчеканил я на немецком, удивляя себя самого. Это означало «Ильза здесь».

– Зи ист о’кей. Ихь руфе зи ан! – продолжал я, пользуясь всеобщим замешательством. Что означало: «Она в порядке. Я сейчас ее позову!»

И чтобы добить врага окончательно, я добавил:

– Юбригенс майн намэ ист Владимир. («Кстати, меня зовут Вова».)

– Ви Путин? – спросил ошарашенный князь. («Как Путина?»)

– Йа. («Да».)

– Битте… Их… Их либе зи зо… зо зэр… («Пожалуйста… Я так сильно ее люблю…») – И, произнеся эти слова, гонористый старик вдруг разрыдался, спрятав лицо на плече телохранителя.

Обслуга, военные и неопознанные гражданские лица, ставшие свидетелями этой сцены, смотрели на меня квадратными глазами, будто я был медведем, вышедшим из чащи и вдруг заговорившим человеческим голосом! Надо же, русский унтерменш – и говорит по-немецки!

Князь тем временем продолжал по-бабьи громко всхлипывать и причитать что-то неразборчивое.

А чего причитать, спрашивается?! Можно подумать, я украл эту Ильзу! Да я ей жизнь, между прочим, спас! Раз двадцать подряд! Но на то, чтобы объяснить это князю Лихтенштейнскому, запаса моего немецкого уже недоставало. Ничего, Ильза ему потом объяснит. Хочет, не хочет, а объяснить ей придется. Потому что папеньке нам деньги еще платить обещанные…

– Стойте здесь… Я сейчас ее приведу, – пообещал я.

Стоило мне захлопнуть за собой входную дверь, как настроение у меня начало портиться. И притом стремительно. Я вдруг понял, что сейчас эти суетливые люди из вертолетов возьмут, да и увезут куда-то принцессу Ильзу. Мою Ильзу.

Да-да, я уже привык думать о ней как о своей Ильзе. Привык, что она всегда рядом, что есть кого спасать. И парик ее совсем не портил… Говоря по правде, ей было неплохо даже без парика. «Весна в тифозном бараке» – это тоже в общем-то стиль, не хуже других. Ну то есть был еще шрам, пугающий, розовый. А с другой стороны – что в нем пугающего, ну подумаешь, какой-то шрам! В общем, лучше Ильза без волос и со шрамом. Чем Мариша кудрявая и здоровая. Да, я влюбился в немецкую принцессу. Нужно ли за это меня презирать? Или нужно жалеть?

Ильза и Тополь сидели за столом с каменными рожами истуканов с острова Пасхи.

Перед ними стояли тарелки с нетронутой свининой, тушенной в пиве «Пауланер». Мясо небось уже успело остыть…

– Там приехал твой папа, Ильза, – замогильным тоном сообщил я. – Понятия не имею, откуда он узнал, что ты здесь…

– Я думаю… он узнал из-за этого, – сказала Ильза, указательным пальцем поднимая со своей изрядной груди массивную подвеску в виде серебряного оленя, ту самую, что запомнилась мне с первой нашей встречи, когда я обнаружил их с «разрядившимся» сигомом Иваном на берегу Янтарного. – Тут такая штука… радио…

– Передатчик? – подсказал я.

Ильза кивнула.

– Ну, я бы на месте любого папаши так сделал, – проворчал Тополь. – Чтобы всегда знать, в каком именно клубе дочурка дергает по ноздре… Если бы не Каменное Небо, которое полностью отгородило их вместе со всеми радиосигналами от внешнего мира, они бы нашли Ильзу с Иваном еще в день крушения вертолета!

– В общем, собирайся, они ждут, – сказал я, хотя не совсем понятно, что именно Ильзе надо было собирать, вещей-то у нее не было!

И в этот момент Ильза… бросилась мне на шею и расплакалась.

– Комбат! Комбат! – бессмысленно повторяла она, очень по-крестьянски хлюпая своим аристократическим носом. – Владимир! Ты такой… ты… самый лучший!

Прозвище «Комбат» она произносила как «Комбать». А имя Владимир – как Владими́р…

– Ну что ты ревешь… Мы же не навсегда расстаемся! – утешал ее я.

«Или навсегда?»

– Скоро увидимся, принцесса ты моя на горошине! Ты себе парик новый купишь, лучше прежнего…

– Правда увидимся?

– Да правда, правда, на вот, высморкайся…

Тополь смотрел на нас как на двух умственно отсталых. Выражаясь деликатно, он не слишком верил в любовь. Тем более – в любовь между принцессой и сталкером.

Дальнейшее не представляет особого художественного интереса. Ильзу увезли домой. А нам с Тополем выдали деньги. В спортивной сумке. Как выяснилось чуть позднее, деньги у них были приготовлены загодя, они думали, мы будем удерживать Ильзу в заложниках…

Итак, деньги. По сто тонн на брата. Некисло, да?

Выглядело все это так, будто мы с Тополем поймали в Зоне мегаценного живого зверя. И выгодно продали его в иноземный зверинец.

Деньги, конечно, подсластили пилюлю. Но все равно мне было грустно. Той ночью мы с Тополем нахреначились вдрабадан, благо у меня в баре обнаружилась непочатая литровая бутыль первоклассной ирландской отравы «Тулламор Дью». Оно, конечно, если по уму, то надо было бы схватить лихтенштейнские денежки в охапку и бежать куда подальше. Но разве мы с Комбатом делаем что-нибудь «по уму»?

«Доброе утро, господин Комбат! Готов выдать причитающуюся вам сумму в любое удобное вам время в любом удобном вам месте. Пишите, жду с нетерпением. Рыбин».

Это сообщение пришло мне на телефон, когда на часах было 7:00.

Вообще-то я ранняя пташка. Но в тот день в 7:00 я еще спал (см. «Тулламор Дью»). Поэтому сообщение Рыбина я прочел в 9:00.

И если до прочтения этого сообщения я был сонным и похмельным, то после него начал чувствовать себя похмельным и на взводе.

– Костя, вставай. – Я потормошил Тополя за плечо. – Труба зовет нах…

– А? Кому?

– Рыбин пишет.

– Кто?

– Рыбин. Мой друг из Организации. Объявился наконец. И жаждет встречи, – пояснил я.

Костя вскочил с дивана как ужаленный и уставился на меня бессмысленными красными глазами.

– Как ты думаешь, он по-прежнему хочет нас пристрелить?

– Если бы он хотел нас пристрелить, он бы нас уже пристрелил. Например, этой ночью. Пока мы тут бухие лежали, как два бревна.

– То есть ты думаешь, эти пацаны из «Свободы» работали не на него?

– Да я не знаю… Но, откровенно говоря, вряд ли… Я тут поразмыслил – а зачем, собственно, Рыбину «свободовцы»? Если он и впрямь из ФСБ, а мне кажется, чутье меня не обманывает, неясно, зачем ему нанимать чужих мудаков, если у него полно своих… И зачем устраивать разборки прямо в Зоне, если по вполне легальным каналам нас с контейнером можно прижопить в какой-нибудь «Лейке» без всякого шума и пыли…

– Резонно… И какая мораль?

– Если он хочет встретиться, надо встретиться. И побыстрее отдать ему этот контейнер.

– Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил Тополь, зевая во весь рот.

– Да. Пока мы будем говорить с Рыбиным, держи нас, так сказать, под прицелом. Вряд ли в случае чего это спасет мою молодую жизнь. Но мне определенно будет приятней сдохнуть, если я буду знать, что мой братан Тополь сделал для спасения моей ценной тушки все, что мог.

– Шутишь? – неуверенно спросил Тополь. Я давно заметил: с похмелья у него всегда проблемы с восприятием моих искрометных шуток, иронических историй и саркастических замечаний.

– Нет, не шучу. Ну, то есть я шучу по форме. А по содержанию я очень серьезно хочу, чтобы мы пошли вместе.

– Тогда я сбегаю домой, переоденусь, а? Душ приму…

– Ни в коем случае. Пойдешь в моем. А душ примешь, когда сделаем дело. Чай, не в стриптизе работаем, за запах пота не уволят… Между прочим, в наших интересах поскорее избавиться от этого ёкарного контейнера. От греха подальше. Мы-то с тобой без контейнера точно никому не нужны, чтобы за нами охоты устраивать!

– В таком случае напиши ему, чтобы через час приходил в «Лейку». А Любомиру скажи, чтобы положил в гриль-машину двух цыплят, да пожирнее.

– Ишь, как ты командовать привык на своем Речном Кордоне! – возмутился я. – Командир Уткин, понимаешь! Рыбину я, так и быть, напишу. А вот Любомира завтраком озадачить – это тебе поручается. Телефонная трубка лежит в кухне на подоконнике, если что.

Ровно через час я сидел за моим любимым столиком возле окна, а Тополь – в полуосвещенном углу общего зала нашей горячо любимой «Лейки».

Расписанная под хохлому Мариша шустро носила нам обоим закуски и напитки, а Любомир травил свежие байки из сталкерской жизни.

Одна была про Паганеля, который ездил в Москву и там побывал на выставке редких грызунов. На выставке Паганель приобрел себе пару элитных никарагуанских хомяков по пятьсот единиц за голову, посадил их в трехлитровую банку и пригласил гостей, в основном сталкеров, чтобы обмыть свое возвращение. Наутро Паганель обнаружил, что хомяки утонули в рвоте Ватсона, который в эту банку случайно наблевал со свойственной себе щедростью…

Вторая была про Цыпу, который встретил ораву зомбей. И вот в одном из несчастных узнал он своего бывшего напарника Берию, кинувшего его на хабар. Цыпа сфотографировал его, фотографию распечатал, размножил и расклеил ее во всех барах по эту сторону Периметра, сопроводив подписью «Так будет с каждым, кто предал Дружбу!».

Третья же была посвящена сталкеру Никчему, который обнаружил невдалеке от Армейских складов родник с водой, по химсоставу идентичной армянской воде «Джермук», и попробовал наладить сбыт целебной водички за пределы Зоны, и что из этого вышло (а вышел из этого астрономический штраф от недремлющей санэпидемки)…

Мы с Тополем преувеличенно громко смеялись – я за своим столом, Тополь за своим, – сказывалось нарастающее нервное напряжение, ведь Рыбин опаздывал.

Наконец возле бара остановилась неказистая машина – не то какой-то из последних сверхэкономичных «фордов», не то что-то корейское, для людей с очень средним достатком.

Из машины вышел… скромняга Рыбин. Да, это был он. И он был один.

На этот раз одет он был в стиле «кэжуал» – джинсы, футболка с длинным рукавом, тертая кожаная куртка. Плюс – неизменный бриллиант в правом ухе.

Мне показалось, по сравнению с прошлым разом он выглядел старше лет на десять. Под глазами – серые тени, морщины – углубились. Волосы – и те, казалось, стали реже. Уж не знаю, что было причиной – может, здоровье, может, семья. А может, утреннее мглистое освещение – на улице было пасмурно и погано.

Мы пожали друг другу руки. Я предложил ему выпить. Он отказался.

– Видите ли, Владимир… Я два дня не спал… В глаза будто песка насыпали, – виновато произнес он.

– Ваша любовница – горячая штучка? – Я похабно подмигнул ему. (Я, как уже говорилось, обожал изображать из себя дурачка во время всяких стремных сделок.)

– Если бы! Всё работа… Когда я получил ваше сообщение, я был в Гаване. Нас посылали отдать дань памяти великому Фиделю. В составе делегации, конечно…

– Ну и как, отдали?

– Что?

– Дань памяти.

– Да, конечно, да… Если вы не возражаете, я хотел бы перейти сразу к делу.

Как я ни приглядывался, Рыбин был мало похож на агента «Свободы» или на грозную, никому не подчиняющуюся силу. Даже на человека, от которого исходит опасность, он в то утро толком был не похож.

Скажем, в прошлый раз Рыбин походил на все это гораздо больше. Теперь же каждым мимическим движением, каждым словом он подчеркивал: я всего лишь чиновник, я всего лишь безвольная ложноножка своей Организации. Я – винтик большой машины.

Я поймал напряженный взгляд Тополя и почесал надгубье указательным пальцем – этот условный знак говорил «все в порядке».

Вслед за этим я достал контейнер и поставил его на стол. Дескать, открывайте, проверяйте комплектность. Если знаете, как его открыть.

К слову, пару раз за время нашей совместной с Ильзой и Иваном экспедиции сквозь Зону меня мучило любопытство на предмет «а что же там, собственно, внутри?». И пару раз я жестоко обламывался. Потому что было совсем неясно, как его открывать. Кроме ручки, у чемодана не было ничего. Ни экранчика с сенсорной клавиатурой для ввода пароля. Ни колесиков с цифирьками – для ввода пароля механическими средствами. Ни архаической замочной скважины. Ни даже щели, которая отмечала бы собой место соединения дна контейнера с его крышкой. Какой-то сферический конь в вакууме, честное слово.

Однако Рыбин вел себя так, будто всю жизнь только и делал, что открывал такие контейнеры.

Первым делом он поставил КМПЗ на попа.

Затем положил все свои десять пальцев на неприметные бороздки, которые я принимал за своеобразные ребра жесткости.

Через несколько секунд из боковины КМПЗ с жужжанием выскочил экранчик на ножке. Сбоку экранчика имелось тоненькое стило. Этим стилом Рыбин написал на экранчике какую-то абракадабру.

Затем экранчик подался еще на десять сантиметров вперед, вытянулся чуть вверх и с тем же милым жужжанием трансформировался в нечто вроде монокуляра. Монокуляр сверкнул радужной линзой величиной с пятак и встал под углом в сорок пять градусов к плоскости контейнера.

К этому монокуляру Рыбин приложил правый глаз, предварительно зажмурив левый.

С этим мне тоже все было понятно – Рыбин проходил идентификацию по радужке глаза, которая, как известно, еще уникальнее отпечатков пальцев.

Наконец идентификация окончилась.

– Система «Немезис» приветствует вас, господин Рыбин! – пропел из динамиков чемоданчика приветливый женский голос.

Постойте, господа… Если КМПЗ Рыбина знает, значит, КМПЗ везли Рыбину. Так? И если бы вертолет не упал, он бы и получил этот свой КМПЗ целым и невредимым. А так как вертолет упал, за этим контейнером пришлось ходить в Зону мне. Значит, Рыбин – кто? Законный владелец контейнера. Которому за скромный гонорар я возвращаю его вещь. А вовсе не какой-то там подозрительный разбойник, чьи поручения я выполняю, поддавшись неистовой жажде наживы!

Все это несколько успокаивало.

Но ведь был еще Иван Сигомович Сигомский…

Хоть он и был человеком только наполовину, но его предсмертная просьба («Отдай контейнер магистру!») все же не давала мне покоя. Где-то на уровне подсознания я все время к ней возвращался.

Начать с того, что я понятия не имел, какому такому магистру я должен отдавать чемоданчик, несколько раз едва не стоивший мне жизни.

А во-вторых, с этим же самым Иваном мы, еще тогда, на берегу озера, договорились, что контейнер – мой. Ведь Иван лично давал мне слово, что отдаст мне КМПЗ, если я выведу их с Ильзой из Зоны. Ильзу я вывел, а что не вывел его, Ивана, – так не моя вина. А слово не воробей. И это значит, что теперь я могу делать с КМПЗ что угодно, не обращая внимания ни на какие предсмертные просьбы умирающего сигома (который вдобавок шесть месяцев трахал девушку, которая мне нравится). Во-от…

Но почему же я беспокоился?

Да потому, что ожидал появления того самого загадочного магистра, о котором упоминал Иван. Вот он с минуты на минуту сюда заявится, и начнется… да что угодно, вплоть до перестрелки!

А нужны ли нам перестрелки?

Я вопросительно посмотрел на Тополя. «Нет! Нет! Нет!» – читалось на его крупном лице.

Правильно. Ваш Комбат себе уже мозоль на указательном пальце натер спусковым крючком…

– Что-то не так? – спросил Рыбин, глядя на меня своими холодными водянистыми глазами.

– Да нет, все хорошо… Просто… задумался…

Тем временем чемодан продолжал ворковать:

– Содержимое контейнера сохранно. Никаких повреждений содержимого не зафиксировано. Вы можете убедиться в сохранности содержимого, если посмотрите в окно номер один. Включаю внутреннюю подсветку содержимого.

Снова немножко жужжания. И на передней поверхности контейнера образовалось… окошко величиной с ладонь. Рыбин прильнул к окошку.

С полминуты он осматривал неведомое что-то в глубинах контейнера и наконец, удовлетворено крякнув, распрямился.

– Что ж, господин Комбат… Претензий по сохранности содержимого контейнера у меня к вам нет. Поэтому мы можем переходить ко второй части нашего взаимовыгодного общения…

«Слава Богу, что у него претензий нет. Хороши бы мы были, если бы сейчас выяснилось, что, пока то да сё, содержимое кто-то взял – и стибрил!»

– Я не против – насчет второй части!

Я случайно заметил свое отражение в оконном стекле – лицо у меня было несколько разочарованным. Впрочем, логично. Я был уверен, что, когда Рыбин будет осматривать внутренности контейнера, он позволит и мне взглянуть на то, что сигом Иван назвал загадочным словосочетанием «философский камень». Но – не позволил. Вот я и чувствовал себя несколько фрустрированным.

Я уже собирался без обиняков попросить Рыбина дать и мне взглянуть в окошечко КМПЗ, когда тот одним движением заставил контейнер принять исходный вид сферического коня в вакууме и энергично вскочил со своего стула.

– Погодите минуточку! – сказал Рыбин. – Я сейчас вернусь!

И он, оставив КПМЗ на столе, опрометью бросился к выходу из «Лейки».

В окно я видел – вот наш работник невидимого фронта подскочил к своей малолитражке, вот он бибикнул сигнализацией и наконец извлек из узенького багажника белый кожаный чемодан с хромированной ручкой.

Я не смог сдержать хмельную улыбку. Неужто вот она – сбыча мечт?!

«Небось наш с Костей гонорар…»

Я угадал. В чемоданчике лежали…

– Вот. Как договорились – банковское золото, – сказал Рыбин, тяжело дыша.

На бархатной подкладке чемоданчика, в специальных пазиках, покоились… да-да, настоящие слитки. Золотые слитки!

Судя по клеймам – пятисотграммовые.

Сколько их здесь? Двадцать? Двадцать пять?

– Ну как? – нетерпеливо спросил Рыбин.

– Зашибись… Как говорил великий Карл Маркс, «Золото и серебро по своей природе не деньги, но деньги по своей природе – золото и серебро», – процитировал я.

Рыбин, впервые за все наше общение, воззрился на меня с неподдельным уважением.

– То есть вы удовлетворены?

– Ну… практически.

Я чувствовал, что надо что-нибудь спросить, чтобы не казаться Рыбину конченым простофилей.

– А как у них с качеством? У слитков?

– Качество полностью соответствует стандарту, принятому Лондонской ассоциацией рынка драгоценных металлов. Так называемому London Good Delivery Standard.

Я заткнулся. Что еще спросить?

– В общем… с вами приятно было работать, – сказал я и протянул Рыбину руку.

– Взаимообразно, Владимир Сергеевич.

– Кстати, тут Хуарес тебе денег велел передать – за «косу» и за «колокол», – сказал Любомир, когда Рыбин скрылся из виду.

Я допил свой кофе и подошел поближе к барной стойке, зазывно блестящей отполированным темным деревом.

– Сказали передать – так передавай!

Бармен протянул мне черный мусорный пакет, в котором лежали несколько денежных пачек, перетянутых красной резинкой.

– Скажи Хуаресу спасибо! – улыбнулся я. – Он славный мужик!

– Что, даже пересчитывать не будешь? – удивился Любомир, знающий мой фирменный педантизм и страсть к точности в финансовых расчетах. – Сумма-то большая!

– Не буду… Что-то нет сегодня настроения! – сказал я, небрежно засовывая сверток во внутренний карман джинсовой куртки. А про себя подумал: «Разве это сумма?»

– А что в чемодане-то, Володя?

– Да золото в слитках! – сказал я.

– А-а, золото в слитках! Это дело, – сказал Любомир, широко улыбаясь в седые усы.

Он не поверил, конечно.

А зря.

Потом мы еще долго сидели с Тополем в полутьме самого уютного барного закутка.

Демонстрировать Косте золото в слитках прямо в баре я не стал. Да он и не просил. Он доверчивый, этот Тополь.

Мариша принесла нам наших цыплят. И мы долго ели их жирными скользкими руками.

Все это время белый чемоданчик лежал на столе чуть левее локтя Тополя – убрать его с глаз долой мы почему-то не решались, тем более что стол был длинный и места на нем было предостаточно.

Наконец я прикончил своего цыпленка. Отодвинул от себя тарелку. Вытер губы салфеткой.

И, мазнув рассеянным взглядом по чемоданчику, вдруг обратил внимание, что на его верхней крышке имеется некое неприметное тиснение.

Буквы. Не то кириллица, не то латиница. Целая фраза. Девиз фирмы-производителя?

Я перетащил чемоданчик себе на колени.

Кириллица. Какая-то длинная фраза, написанная вычурными вихлястыми буквами, стилизованными под рукописные. Не разобрать.

Я приподнял чемоданчик (ох и тяжелый!), поднес его поближе к лампе. И прочел:

«Меркурий светит белым на закате».

Потер глаза кулаками.

«Чего-чего Меркурий?»

– Что там такое? – в свою очередь насторожился Тополь, не забывая, впрочем, энергично работать челюстями.

– Да на чемодане надпись: «Меркурий светит белым на закате».

– Ну и что?

– А то, что это пароль… Мне Иван говорил, пусть ему хорошо лежится, что, когда ко мне за этим КМПЗ придет какой-то магистр, он скажет пароль: «Меркурий светит белым на закате».

– Выходит, этот Рыбин и был магистром? – Тополь посмотрел на меня глазами любопытного сенбернара.

– Выходит, да… Или не да… Черт! Я уже вообще ни в чем не уверен! – Я стукнул кулаком об стол.

Любомир, Мариша, Черри Торпеда и еще три официантки разом обернулись в нашу сторону.

Я извинительно улыбнулся им всем – мол, все в порядке, просто нервишки шалят.

– А какая же мораль?

– Не знаю. Наверное, такая, что не только у людей, но и у вещей судьбы есть. И что у КМПЗ судьба попасть к Рыбину, который магистр, что бы ни случилось. А еще такая мораль, что магистр этот очень хитрый. И подстраховался, чтобы наверняка.

– Жизнь – забавная штука, – произнес Тополь, отправляя в рот половинку цыплячьего крыла.

– Угу, – согласился я.