"Кельтика" - читать интересную книгу автора (Холдсток Роберт)

Глава двадцатая ТЕНЬ ИЗ СТРАНЫ ПРИЗРАКОВ

У греков есть специальное слово, означающее смятение и растерянность, возникающие как результат чрезмерной самоуверенности. Оно очень хорошо подходило ко мне. Я был абсолютно уверен, что догнать Медею в подземном мире будет так же просто, как преследовать армию из десятков тысяч воинов. Но армия оставляет за собой множество следов, она опустошает земли на своем пути. А в подземном царстве, где Персефона и Посейдон могут передвигаться только в виде летучих мышей, где множество тропинок отходят в стороны от мрачного коридора в скале и не меньшее их количество начинается от озера и где нет ни намека на присутствие Медеи, а все запахи давным-давно выветрились, задача становится значительно труднее.

Очень скоро мы заблудились.

— Это я во всем виноват, — мрачно заявил Илькавар, уже в который раз забрасывая удочку в попадавшиеся на пути пруды в надежде поймать рыбу. Но каждый раз он вытаскивал лишь вязкие пучки водорослей. — Я не обращал внимания на приметы.

Какие приметы?

Увы! Он сам не знал. Если они и были, Илькавар их пропустил. Он не обращал внимания.

Даже его волынка не пригодилась. Он наполнял ее воздухом, давил на нее локтем, зажимая нужные дырочки на деревянных трубках, но рождались лишь печальные, слабые звуки, похожие на предсмертный стон.

Посейдон похитил его музыку. А без волынки он не мог петь. Голос его стал неживым. Илькавар не мог песней призвать кого-нибудь или что-нибудь, не мог разжалобить призраков, чтобы они пришли нам на помощь, не мог вызвать ветер из верхнего мира или гром, за раскатами которого мы могли бы следовать вперед. Не мог он и спеть тайную песню Медеи и заманить ее поближе к нам, чтобы мы определили направление.

— Не думаю, что подобное могло случиться с Орфеем, — жаловался с несчастным видом иберниец.

Я напомнил ему о печальной судьбе Орфея. Его разорвали на кусочки фракийские вакханки и выкинули останки в реку, где его голова, отделенная от туловища, продолжала петь.

— Да, так все и случилось, — с умным видом кивал Илькавар. — Такова судьба музыканта — время от времени впадать в немилость у публики. Тогда мне, наверное, повезло. Но мне очень не хватает моих песен.

Он мрачно посмотрел на меня:

— А ты можешь петь?

Я признался, что Посейдон украл и мой голос, а если точнее, мне уже приходилось сталкиваться с тем, что, попадая в подземное царство, я теряю большую часть своих магических способностей. Мне всякий раз удавалось отсюда выбраться, хотя под землей мои чары не действовали. Я никогда не интересовался, почему так происходит, просто принял к сведению.

Чуть раньше я уже пытался петь песню Медеи и понял, что мелодия у меня не получается. А еще я пытался вызвать собаку, сокола и рыбу, и каждый раз меня ждала неудача. Было бы очень кстати обнюхать все коридоры, но я никак не мог добраться до моих костей с магическими надписями и руководствами, словно они были запечатаны.

— Ты обычный человек, — разочарованно вздохнул Илькавар. — Самый обычный человек.

— Да, на данный момент. А когда мы снова выберемся на поверхность, — с усмешкой добавил я, — я опять превращусь в монстра.

— Хочу надеяться.

И тут Илькавару пришла в голову мысль.

— Аргонавты поговаривают, что ты можешь летать и плавать, бегать и многое другое, что могут делать звери. И в самом деле, помнишь, я нашел тебя под мешковиной в разрушенном доме и тогда ты был похож на птицу и на собаку больше, чем на человека? Ты тогда как раз превращался. Только не говори, что я ошибаюсь. Я знаю разных колдунов, которые могут превращаться, у некоторых след зверя остается на лице навсегда, а некоторых выдает только запах. И признайся, друг, когда я застал тебя там, от тебя исходил запах птичьего помета и ты дышал, как собака.

— Спасибо.

— Точно тебе говорю. А еще поговаривают…

— Я знаю, что про меня говорят. И ты совершенно прав. Я нередко летаю в соколе. Это непросто, но очень полезно. И еще, хочу сразу ответить на твой вопрос, я уже все перепробовал: птицу, собаку, рыбу, ребенка… Я даже пытался войти в корень одного из этих деревьев…

Свод коридора над нами представлял собой жуткое переплетение корней и отростков — нижнюю часть того солнечного мира наверху, закрытого от нас. Илькавар посмотрел на переплетающиеся корни, потом на меня, было заметно, что он считает меня ненормальным.

— Зачем?

— Лесные корни соединятся. Сейчас мы как раз под лесом.

— Понятно. Я не знал. Но давай вернемся к тому, о чем мы беседовали. Еще говорят, что ты можешь гораздо больше, чем используешь.

Интересно, с кем он разговаривал обо мне? Или он просто догадывается? И все-таки правильный ответ будет: Урта. Я очень многое доверил Урте, а тот сильно сдружился с ибернийцем во время нашего речного перехода, несмотря на то что их народы нередко воевали между собой.

— И что конкретно сказал тебе Урта?

Илькавар смутился:

— Что тебя с детства преследуют десять лиц, что они тоже записаны на твоих костях, что твои кости могут открывать миры, десять миров. И если я правильно понял, ты открываешь их, превращаясь в птиц, собак…

Я поднял палец в знак того, что прошу его остановиться. Меня встревожило, что он так много знает. Я не сердился — просто не люблю думать о том, что сокрыто внутри моей плоти и что я использую это все чаще и чаще, после стольких веков благоразумного воздержания.

— И к чему ты клонишь?

— Что еще ты умеешь? Ты наверняка можешь вызвать что-то, что поможет нам найти дорогу. Если не собака, то, может, летучая мышь? Червяк, пожалуй, слишком медленно ползает.

Я снова подал ему знак замолчать. Мне надоело его общество, его приставания. Хотя он, конечно, прав. Десять миров, как он сказал, были на самом деле в моей власти.

Я выбрал тот, которого всегда старался избегать. Только он не был закрыт для меня в подземном мире.

Морндун.

Тень из Страны Призраков…

Я и забыл, насколько болезненно вызывать призрак.

Жизнь, которая должна лететь быстрее, вдруг замедляется, окутанная сумрачным холодом. Лед сковывает конечности, а в голове рождается вопль отчаяния. Время все тянется и тянется, бесконечное, унылое, мучительное, пустое, тоскливо тянутся дни, проходят годы. Тени, что наблюдают за мной, — тени потерянных душ. Они бродят, кричат, ругаются, проклинают. Ноги не слушаются, очень трудно их переставлять. Такое чувство, что вязнешь в грязи, запахи противные, пахнет разложением. Издалека доносятся голоса: то крики матери, то вопли отца, то плач сестры. Они ушедшие из жизни. Мы приучаемся мириться со скорбью в душе, думать о насущном. О завтрашнем дне. Но когда вызываешь призрак, вызываешь то, что обычно спрятано, что мы стараемся не тревожить в своей душе.

Заглядывать туда больно.

Только представьте, каково мне пришлось. Я намного старше любого покойника, лежащего в озере, около которого я стоял. Вызвать призрак — значит вернуть из забвения моменты счастья и удовольствия, которые я испытывал, когда еще не было даже гор.

Скрючившись на берегу, я зашелся криком.

Илькавар отскочил подальше, на безопасное расстояние.

Я вызывал мертвых, и они откликнулись на зов. Не все, некоторые были так стары, что смогли лишь высунуть голову над водой. Кое-кто из них смог подойти ко мне, они стояли, наклонившись вперед и прижимая руки к груди, как обычно делают мертвые. Они рассматривали меня темными, пустыми глазницами. Когда они подошли достаточно близко, я увидел, как сильно они хотят услышать от меня, что я пришел, чтобы вывести их отсюда. Как ужасна была их смерть, как преждевременно она наступила. Они решили, что этот юный посланец прибыл сюда, чтобы повести их наверх, к солнечному свету, туда, где время бежит, а не ползет…

Как быстро надежду сменило разочарование. Я сказал:

— Я заблудился. Мне нужен проводник.

Отозвался первый голос:

— Я погиб при Плате, я сражался за спартанцев. Мы выиграли ту битву? Мы так старались!..

Потом другой голос:

— Умирая, я видел пожар над стенами Тирина, перед тем как стрела попала мне в голову. Город сгорел?

И еще один:

— Мой друг Ахилл бился насмерть с Гектором у Трои. Меня убили до того, как закончился поединок. Гектор погиб?

Я ответил, что Гектор мертв, а про других я не знаю. Из-за спин этих еле стоящих на ногах, пропитанных водой тел раздался более спокойный голос:

— А куда вы идете?

— На юг. К оракулу.

— А в какой стране?

— В Македонии. Оракул в Аркамоне.

Вперед вышла женщина, на ней было тяжелое одеяние, руки скрещены на животе.

— Я умерла недавно, — прошептала она. — Поэтому у меня еще есть силы. Я знаю, как туда пройти. Идите за мной.

Она шагнула в нашу сторону, но тут же присела на берегу и принялась отжимать воду с подола своего перепачканного платья, сморщенные руки плохо ее слушались. Потом она отжимала воду с рукавов и пояса. Наконец пошла в мою сторону, я думал, она так и пройдет мимо, не поднимая головы. Но она остановилась и подняла на меня взгляд, темные глазницы на сморщенном лице.

— Мой муж счастлив? — спросила она тихим, потусторонним шепотом.

На лице появились скорбные морщины. Она пристально вглядывалась в меня, мертвец смотрел на мертвеца, но я был потрясен, насколько сильно ей хотелось получить ответ на свой вопрос.

— Прости, я не знаю.

Она не сводила с меня мрачного взгляда:

— У нас было двое сыновей. Замечательные мальчики. Они отправились на войну. Навсегда. Это тяжело. Тяжело умирать от горя. Тяжело покидать доброго человека. Надеюсь, он счастлив.

Она снова опустила голову и пошла по тропинке назад, туда, где мы с Илькаваром пытались выбрать правильный поворот.

Мы шли за ней, держась на некотором расстоянии, без остановок на отдых — наш проводник ни разу не остановился, — наши ноги начали гудеть от усталости, все чувства притупились. Но она все шла и шла, медлительной, шаркающей походкой призрака. Мы проходили через леса и долины, вдоль ручьев, через руины старинных городов, стены которых светились призрачным светом, хотя луны, которая могла бы его давать, не было.

Но вот мы снова почувствовали запах земли, трав и солнца.

А еще страх! и кровь!

Издалека доносились звуки ожесточенной битвы, крики воинов, удары меча о меч, хохот фурий.

Наш призрачный проводник на минуту остановился и поднял лицо к слабому свету, проникающему сверху.

— Спасибо, — только и смог сказать я.

А она все не уходила, не сводя глаз с отблеска солнечного света, отблеска жизни, — она вспоминала. Но вот женщина медленно повернулась и пошла по темной тропе.

Я долго смотрел ей вслед. Потом наконец очнулся от Мертвого сна и увидел перед собой Илькавара, изумленного тем, как быстро мое лицо землистого цвета снова ожило, кровь прилила к щекам, заиграл румянец.

— Я уже собирался хоронить тебя, — сострил он с явным облегчением. — Ты меня до смерти напугал. Из тебя получается очень убедительный покойник!

Пока огромная армия Бренна неспешно продвигалась по горам к северным долинам Фессалии, вооруженные отряды отправлялись на запад и восток. Они рыскали в поисках добычи, провизии и приключений. Ими никто не командовал. До тех пор пока они не возвращались к основным силам, Бренн и командиры не могли до них добраться.

Один отряд человек в двести направился к оракулу в Аркамоне, они проскакали по горным перевалам, прошли через лес и, скатившись со скал, оказались лицом к лицу с маленьким, но решительным отрядом воинов, готовых защищать святилище. Все они были пожилыми, вооруженными копьями и тяжелыми мечами, на них были железные кирасы и наколенники, верхняя часть их желтых шлемов загибалась вперед.

Они явно проигрывали битву.

На мой взгляд, нападавших было человек сто. Они были голыми по пояс, брюки в красную и зеленую полоску крепко стянуты поясами на талии. Воины раскрасили свои лица белой краской под цвет волос. На теле каждого была нарисована черная полоса, которая шла от сердца к паху. Они сражались весело, ловко поворачивались, пинали врага ногами, перескакивали с камня на камень, рубили противника с головокружительной скоростью и жестокостью. Если их протыкали копьем, они либо уползали прочь, либо оставались стоять с поднятыми руками, не выпуская меча, и выкриками призывали своего убийцу. Потом падали на него в смертельной ярости, быстро разделываясь с одним из них. А то и с обоими.

А в лесу я увидел блеск наконечников копий и лошадей. Это были колесницы, ожидающие своей очереди.

Я склонялся к тому, чтобы проскочить через поле брани к лесу, но Илькавар предложил более мудрое решение:

— Ты же видишь, они все выглядят одинаково. Это большой отряд, все они из одного клана, кажется, это тектосаги. А мы с тобой отличаемся и от них, и от тех несчастных в забавных шлемах. Не думаю, что они захотят разбираться, кто мы такие. Они ведь дерутся на мечах, а вот в лесу прячутся копейщики. Их называют гесатами, они могут метнуть четыре копья, пока ты один раз хлопнешь в ладоши.

От мерзкого запаха сводило живот. Звуки вокруг нас напоминали крики голодных чаек. Я посмотрел на то место, где я когда-то лежал и слушал оракула в скрытой от глаз пещере, и увидел, что как раз на том месте кто-то есть и он следит за происходящим. А чуть дальше стояла тесная группа конников, они были одеты в темные плащи и наблюдали за боем с безопасного расстояния.

Высокий, молодой и гибкий воин, один из немногих, кто носил бронзовый обруч на шее, вдруг перескочил через редеющую линию отчаявшихся македонцев и запрыгнул на скалу, откуда можно было пройти к главному входу в оракул. А как раз там сидели мы с Илькаваром. Но в тот момент, когда этот человек начал подниматься по тропе к нам, с противоположной стороны, из расщелины над святилищем, выскочила высокая темная фигура, бросилась за кельтом и проткнула его копьем. Человек согнулся, лицо его исказила боль. Он упал на спину и дернулся всего лишь раз.

Я сразу узнал его убийцу. Оргеторикс!

Сын Ясона быстро огляделся и собрался было вернуться в свое укрытие. Но его заметили снизу. К нему прыжками бросился воин с мечом на изготовку, но Оргеторикс ничего не услышал за шумом сражения. Его чуть не убили. Я схватил копье Илькавара, поднял его, прицелился и метнул во врага.

Оргеторикс видел, что я делаю, видел летящее к нему копье, он застыл от изумления, но еще больше удивился, когда древко лишь скользнуло по его щеке. Он обернулся и увидел, что копье пронзило противника, попав ему прямо в рот, тот отступил, изгибаясь назад, и попытался вытащить древко. Оргеторикс бросился в укрытие, но не туда, где прятался раньше, а ближе к оракулу, туда, где в узкой расщелине между камнями сидели мы с Илькаваром и наблюдали за ходом сражения.

Оргеторикс молчал, но по тому, как он нахмурился, когда встретился со мной взглядом, я понял, что он меня узнал.

Он повернулся к Илькавару, осмотрел его с ног до головы, увидел все знаки, которые могли быть у человека Бренна, и спросил:

— Вы защищаете это место или нападаете?

Илькавар не совсем понял, что он говорит, поэтому мне пришлось вмешаться:

— Это Илькавар из Ибернии. А я… — Что я мог сказать про себя? — Антиох… так ты называл меня когда-то, бегая за мной с рогаткой по дворцу твоей матери. Сейчас меня знают как Мерлина. Мы не защищаем и не нападаем. Но должен заметить, святилищу приходит конец.

— Боюсь, что ты прав. — Он посмотрел на поле боя. — Для меня это особое место. Но эти ублюдки желают получить свою добычу, а я ничем не могу им помешать. — Он замолчал на время и снова принялся разглядывать меня. — С рогаткой? Во дворце моей матери?

— Ты был тогда еще ребенком. Хотя ты метко стрелял уже тогда.

Как он посмотрел на меня! Видимо, мысленно он сейчас бежал по мраморным коридорам, преследуя то птицу, то собаку, — я применил эту хитрость, чтобы спасти свою шкуру от глиняных шариков. Он заливался радостным смехом, когда я исчезал, спасаясь от него, удивлялся, когда я вдруг снова появлялся, но уже позади него, ликовал, когда я позволял ему себя поймать.

Но воспоминания были очень смутными. Я прочел это по его глазам, хотя интерес ко мне, наоборот, разгорался. Война и убийства были важнее.

Пал от руки налетчиков последний македонец. Тела осмотрели, забрали все ценное, потом перевернули лицом вниз. Перепачканные в крови воины бросились в расщелину в поисках прохода, они подобрались совсем близко к нашему укрытию.

Разграбить этот оракул было несложно. У него была странная слава в течение всех веков, что я его знаю. По этой причине, когда выпадала такая возможность, я сворачивал со своего предначертанного пути и посещал его. Сюда приходили только от безысходности. Голос оракула возникал и пропадал по собственной прихоти, поэтому его не очень почитали. Эта странность разжигала мое любопытство, оно и помогло мне найти Оргеторикса.

Сейчас он сидел здесь со мной и смотрел, как это особое для него место подвергается разграблению полуголыми, полусумасшедшими, хвастливыми воинами-тектосагами. Они все более раздражались, обнаружив только голые каменные стены с изображениями призрачных животных, вонючие переходы, ведущие вниз к еще более вонючим и заброшенным помещениям. Им удалось все-таки найти несколько золотых и серебряных вещей. Их вытащили из ниш, где они бережно хранились в специальных мешочках, и унесли с собой.

Как только они уехали, вороны приступили к своему пиршеству. Налетчики увезли с собой своих погибших. А македонцы остались лежать там, где их застала смерть. Скоро они начнут гнить.

Нам больше нечего было здесь делать, поэтому мы выскользнули из пещеры и направились к разграбленной деревне. Здесь тоже было полно ворон. Нас встретили товарищи Оргеторикса с его конем. Они не участвовали ни в набеге, ни в разграблении деревни. Они слишком хорошо знали Оргеторикса, чтобы задавать лишние вопросы и оспаривать приказ: не участвовать в нападении на оракул!

Один из них все-таки узнал меня. Он свесился с седла, когда мы проходили площадь, и сказал:

— Ты здесь уже бывал. Ты сидел вон там, наблюдал и поджидал.

Тут и Оргеторикс что-то заподозрил:

— Точно. Тот неряха с двумя тощими лошадками. Ты сидел, ел оливки, овечий сыр и наблюдал за нами. Ты шел за мной к оракулу. Предсказательница догадалась, что ты слушаешь.

Мы с Илькаваром оказались в окружении семи всадников посреди опустошенной деревни. Надо сказать, что они не столько угрожали, сколько насмехались над нами. Но один из них, сын Ясона, буквально жег меня своим взглядом.

— А я и не отрицаю, — отозвался я. Илькавар нервничал, его волынка попискивала в его руках.

Оргеторикс спросил меня:

— Кто моя мать?

Я посмотрел ему прямо в глаза, в его темные глаза, которые когда-то сияли от счастья. Он носился по дворцу мимо стражников, играл в прятки, за ним бежал Маленький Сновидец, а сзади крался Ясон, а Антиох, друг Ясона, кричал: «Мы тебя видим!»

— Твоя мать — Медея.

Он долго обдумывал мой ответ, лицо его не выражало никаких чувств, наверное, потому, что он не ожидал, что я это знаю, а может быть, потому, что и сам не был уверен.

Он сидел в седле, глядя на меня сверху вниз:

— А кто мой отец?

— Ты хочешь, чтобы я ответил: Гнилая Кость?

Он вздрогнул, услышав эти слова. Его конь поднялся на дыбы и отскочил назад. Он успокоил коня, похлопав его по шее, но не отвел при этом от меня взгляда.

— Как же звали моего отца? — с трудом выговорил он.

Я ему ответил:

— Ясон, сын Эсона. Он проплыл на корабле по всему миру, чтобы вернуть земли, отнятые у него, он тот, кто любил своих сыновей.

— И предал их. И предал их мать. И предал все. Гнилая Кость! Жуткое имя, но очень подходящее для такого гнусного человека, как мой отец.

Странно, что он переспросил;

— Скажи еще раз, как его звали? Хочу еще раз услышать…

Что-то в поведении этого молодого, энергичного человека было не так. И тут я понял: он не может произнести имя своего отца. Медея наложила запрет на его язык. Я не сомневался в этом. Как жестоко: Медея выкинула отца из сердца сына, превратив имя отца в непроизносимое проклятие.

— Ясон, — шепотом произнес я. — Ясон.

Оргеторикс опустил взгляд, в замешательстве он чуть не вывалился из седла. Его люди нервничали и обменивались многозначительными взглядами.

Но тут Оргеторикс сказал негромко:

— Найдите этим двоим коней. — Он кивнул на меня — Мы поедем за этими негодяями к Бренну. Если повезет, они не вспомнят, что ты сделал или я сделал. Сейчас идет война, как ты скоро увидишь. Ты мне снишься. Я был мальчишкой, а ты показывал мне простенькие фокусы, я дразнил своего отца. Ты рассказывал мне чудесные истории… Я тебя помню.

— Рад снова тебя видеть… Тезокор.

— О боги! — удивился, но не испугался он. — Ты знаешь, как меня тогда звали? Мое детское имя? Я тебя не отпущу!