"Наследник волшебника" - читать интересную книгу автора (Худ Дэниел)

6

Угрюмый подросток по-прежнему топтался у выхода. Лайам молча прошел мимо него и зашагал по улице. Некоторое время его сопровождал мускусный запах животных, слабеющий с каждым порывом встречного ветра. Удалившись от театра на приличное расстояние, Лайам сосредоточился и вытолкнул за пределы сознания мысль.

“Ну что, милый друг? Не хочешь ли посетить величайший в Таралоне зверинец?”

“У меня нет кроны, чтобы заплатить за вход”, – почти мгновенно отреагировал Фануил.

“Возможно, тебя впустят бесплатно, чтобы потом предоставить лучшую клетку”, – усмехнулся Лайам.

Фануил не ответил.

Лайам шел медленно: для того, что он задумал, время было недостаточно поздним. Посещение зверинца, несмотря на то, что оно навеяло неприятное воспоминание о плененном грифоне, ему понравилось. Мадам Рунрат явно любила своих питомцев и старалась обеспечить им хорошую жизнь, если только жизнь в клетке можно назвать хорошей. Интересно, как она с этим справляется? Если посетителей всегда так немного, ей очень непросто прокормить этакую ораву. Помещение, которое арендовала мадам, также наводило на размышления. Из него на зимний сезон выселили театр, чтобы избежать больших скоплений народа, и тут же вселили туда зверинец, способный привлекать немалое количество горожан. Кессиас весьма своеобразно выполнял распоряжения герцога.

Кварталы города были безлюдны; в большинстве домов, мимо которых проходил Лайам, свет погас, а уличные факелы почти догорели. Лайам пожалел, что не позаимствовал у мадам Рунрат хотя бы самый заржавленный из ее фонарей.

“Посмотри вверх”.

Лайам мгновенно взглянул на небо, разыскивая там Фануила.

– Ты где?

“Смотри южнее”.

Лайам продолжал безуспешно разглядывать усыпанный звездами небосклон, пока в глаза ему не бросилось нечто вроде пылающей кляксы. Клякса двигалась, влача за собой лохматый сияющий хвост.

– Комета!

Комета словно бы разгоралась: небо вокруг нее из черного становилось бархатно-синим. Душу Лайама объял благоговейный восторг; теперь он понял, почему Кессиас был так взволнован. Лайаму довелось в своей жизни повидать немало крупных и ярких звезд, но ни одна из них не могла соперничать с этой.

– Даже если эта красавица – не божественный знак, все равно она порождена небесами, – сказал он сам себе, затем с сожалением оторвал взгляд от знамения и двинулся дальше. Сияние кометы отзывалось в улицах мрачноватым мерцанием, оно делало черное серым, а белое заставляло сверкать. Лайам поймал себя на том, что, то и дело озирается по сторонам. Дверные проемы, переулки и арки, ранее укрывавшиеся во тьме, внезапно заполнились неясными угрожающими тенями.

“Фануил!” – мысленно окликнул Лайам.

“Я жду возле дома”.

“Хорошо”, – отозвался Лайам, хотя на самом деле ничего хорошего в этом не находил. Ему сейчас очень хотелось, чтобы дракончик сопровождал его, а не торчал где-то вдали. Однако он постарался взять себя в руки, нарочито замедлил шаг и перестал вертеть головой.

Богатые кварталы не спали, во многих окнах горел свет. Добравшись до нужной улицы, Лайам постарался сосредоточиться. Он видел заброшенное строение лишь сверху – глазами маленькой твари, и ему потребовалось какое-то время, чтобы этот дом отыскать.

Над улицей пронесся шелест. Фануил, сидящий на крыше соседнего здания, приветственно распахнул крылья.

“Я здесь. Я буду тебя ждать”.

“Хорошо. Следи за моими мыслями, но ни во что не вмешивайся, пока я сам тебя об этом не попрошу”.

“Как будет угодно мастеру”.

Лайам одобрительно кивнул, но не сдвинулся с места. Он подумал, что мысленное общение с Фануилом дается теперь ему на удивленье легко, потом погрузился в размышления о том, почему кометы выглядят так странно.

Внезапно Лайам осознал, как все это выглядит со стороны. Глухая ночь. Улица. Какой-то олух пялится на пустой дом. Эта картина заставила его встряхнуться.

“Шевелись-ка, – приказал он себе и решительно зашагал по булыжной мостовой к дому. – Не волнуйся, там никаких призраков нет.

Впрочем, сейчас – в зловещем свете кометы, с окнами, прикрытыми ставнями и отороченными снежным покровом, – заброшенное строение и впрямь стало походить на прибежище всяческой нечисти.

“Именно так и должно быть, – обозленно бросил себе Лайам. – Здесь тайный притон, а не гостиница!” Он стиснул рукоять кинжала, в три приема одолел ступени крыльца и толкнул дверь. Та нимало не подалась, и на миг Лайама затопила жаркая волна облегчения. Но он быстро совладал с ней и снова толкнул дверь.

“Дверная ручка, идиот”.

Ручка легко повернулась у него под рукой, словно ее лишь недавно смазали маслом, и дверь беззвучно отворилась. За ней обнаружился темный коридор; в конце его, едва освещенная неверным светом кометы, угадывалась черная штора. Лайам глубоко вздохнул и осторожно двинулся по коридору, раскинув руки, чтобы нашарить стены. Он ощутил, что ноги его ступают по чему-то вроде ковра – и руки также касались какой-то ворсистой ткани. Ковры приглушают звуки и сохраняют тепло, догадался он, неспешно продвигаясь вперед. Ведь обитателям притона ни к чему лишний шум, а отапливать заброшенный дом они тоже не могут. С этой мыслью Лайам добрался до конца коридора.

Несколько мгновений он прислушивался к царившей вокруг тишине, ко так ничего и не услышав. А потому он почти без опаски отодвинул тяжелую штору – и свет единственной горевшей за ней свечи заставил его на миг прищурить глаза.

А затем, ощутив сильный толчок в спину, Лайам полетел на пол; но его мгновенно перевернули и лопатками прижали к стене. В живот Лайама уперлось чье-то колено, тяжелая рука закрыла ему рот, а к горлу прижалось холодное острое лезвие Яростные глаза обитателя дома вонзились в лицо незваного гостя. Губы его насмешливо шевельнулись.

– Привет! Являться с визитом посреди ночи? И без предупреждения. Что за дурные манеры!

– Эй! – донесся из коридора довольно приятный, но тонкий голос. – Он оставил дверь открытой!

– Ну так закрой ее, шлюха! – отозвался человек, удерживавший Лайама.

“Мастер?”

Лайам качнул головой, но послать мысль не удалось. Нажим лезвия немного усилился, равно как и хватка руки, сжимающей его челюсть.

– Он еще и дверь оставил открытой! Скверно, скверно, скверно!

С каждым “скверно” Лайама стукали затылком о стену, а нож чуть глубже входил в его кожу. Потом мужчина прищурил один глаз и внимательно оглядел своего пленника.

– А теперь я хочу знать, – произнес он, – будет ли здесь вопить кто-нибудь? Если я, допустим, уберу одну руку, и совсем не ту, в какой у меня нож? Не начнет ли здесь кто-то шуметь?

Лайам плавно помотал головой – настолько плавно, насколько позволяли нож и сжимающая челюсть рука.

– Я закрыла дверь, – раздался тот же голос откуда-то слева, – и я никакая не шлюха!

– Заткнись, дура, – произнес мужчина и слегка шевельнул ножом. – Ну а теперь, прежде чем тебя заколоть, я собираюсь убрать руку и спросить, зачем ты сюда заявился? Ты ведь не станешь поднимать шум, верно?

Лайам осторожно кивнул. Незнакомец убрал колено с его живота и ладонь с лица, но нож остался на месте.

– Итак – чего тебе надо?

– Некий человек желает выпить с другим, – сказал Лайам и добавил с уверенностью, которой на деле совсем не испытывал: – А потому убери свой гладий от шеи брата.

– О, Урис! – воскликнул тоненький голосок, и взгляд Лайама метнулся влево. Обладательница голоска оказалась сущей девчонкой – лет двенадцати, никак не больше, – грязной и одетой в лохмотья. – Он декламирует!

– Заткнись! – прошипел мужчина. Затем он, хищно прищурившись, вновь обратился к Лайаму – И где же ты этого нахватался, а? Отвечай?

Он снова надавил на нож, и по горлу Лайама потекла теплая струйка – за воротник и дальше, на грудь.

Лайам, поскольку ему ничего другого не оставалось, напустил на себя скучающий вид.

– Некто научился декламировать у одного неплохого певца. По-скорому убери гладий. Некто собирается пить с Оборотнем.

Эта декламация была скорее мешаниной из словечек, используемых в преступной среде, чем чисто воровской речью, но, судя по всему, она произвела должное впечатление. Яростный огонек в глазах мужчины угас, давление лезвия немного ослабло.

– Шутник… – прошептала девочка.

– Иди к Оборотню, – приказал мужчина.

– Но, Шутник…

– Иди!

Девочка поспешно нырнула за черную занавеску, висевшую в дальнем конце помещения. Шутник принялся внимательно изучать пленника.

– Где ты этому научился? – снова спросил он, но на этот раз в его голосе проскользнула неуверенность.

– В дальней караде, – ответил Лайам, что совершенно не соответствовало истине. Он перенял этот язык от вора-одиночки, который прежде имел вес в подобных карадах. Слегка нахмурившись, Лайам показал взглядом на нож.

– Гладий?

– Пока пусть побудет, – проворчал Шутник. Тут вернулась задыхающаяся девчонка.

– Оборотень велел его привести. – Быстрым движением Шутник выхватил кинжал Лайама из ножен и сунул девчонке, – та тут же его выронила, – потом ухватил пленника за тунику и рывком поставил его на ноги.

– Следи за дверью, – велел он замарашке, ползающей по полу на четвереньках.

– Но, Шутник… – попыталась протестовать она, поднимаясь.

– Следи за дверью, сука! – прикрикнул он, затем развернул Лайама и приставил к его спине нож. – Топай вперед.

За занавеской обнаружилась каменная лестница, ведущая в подвал здания. Лайам с показной ленцой стал спускаться по ней.

“Мастер! – воззвал к нему Фануил. – Правильно ли ты поступаешь?”

“Конечно, – послал ответную мысль Лайам. – Все идет точно по плану”.

Внизу замерцал неверный оранжевый свет. Добравшись до последней ступеньки, Лайам увидел, что он исходит от небольшой жаровни, заполненной раскаленными углями. Четыре человека сосредоточенно поворачивали над ней вертела, унизанные кусочками мяса. Они разом подняли головы, чтобы посмотреть на вошедшего.

– Аве, братья, – заговорил было Лайам, но тут пинок Шутника швырнул его на колени.

– Так, значит, это и есть тот самый чужак, который складно поет? – произнес один из сидевших вокруг жаровни мужчин. Он передал свой вертел соседу и встал. Отирая руки о штаны, мужчина подошел к Лайаму.

– Принцепс карады, – сказал он и протянул руку чтобы помочь гостю подняться. При взгляде на Оборотня становилось ясно, почему его так прозвали. Грива темных с сильной проседью волос обрамляла физиономию вожака, сильно выдвинутую вперед, и ниспадала на грудь. Под верхней губой его угадывались непропорционально большие клыки.

Лайам на миг заколебался и решил все же самостоятельно встать. Он порадовался, увидев, что превосходит вожака воровской гильдии ростом. Оборотень, убрав руку, ухмыльнулся, и Лайам порадовался еще раз. Уже тому, что решение не принимать помощи оказалось верным.

– Аве, принцепс, – произнес он и умолк.

– Аве, – отозвался в конце концов Оборотень. Ему полагалось бы добавить к приветствию “брат”, и то, что он этого не сделал, могло сулить неприятности. – Карада Саузварка не ведет игр с шалунами.

Ага, значит, все в порядке. Неприязнь вожака была вызвана тем, что местное сообщество не позволяет пришлым ворам промышлять в своем городе. Из этого следует, что Лайама принимают за вора.

– Один человек здесь не шалит, – сказал Лайам. – Один человек чисто резвится.

Он дал понять, что не нарушает кодекса и не занимается здесь работой.

– Какая у одного человека карада?

– Бэдхэмский лес.

Это заявление заставило мужчин, сидящих вокруг жаровни, переглянуться. Шутник, стоящий за спиной у Лайама, негромко выругался, а Оборотень вновь ухмыльнулся.

– Бэдхэмский лес, говоришь?

– Дох. Да.

– Погоняло принцепса Бэдхэма?

– Палица, – отозвался Лайам, назвав кличку давнего своего знакомца, и терпеливо принялся ждать следующего вопроса. Он приблизительно представлял, о чем пойдет разговор.

– Ветер нанес, что карада Бэдхэм владеет свободой.

Ходят слухи, что дела в гильдии Бэдхэм идут хорошо, перевел мысленно Лайам на обычный язык. Он покачал головой и улыбнулся, чувствуя, что на него устремились взгляды всех собравшихся в подвале мужчин.

– Карада Бэдхэм разрушена.

Гильдия Бэдхэмского леса распалась около десяти лет назад. Она была, собственно, не совсем гильдией, а скорее сообществом бандитов с большой дороги, которое было удостоено высокого статуса из уважения к его вожаку. Еще в юности став легендой Харкоутской гильдии, Палица был из нее изгнан за какой-то проступок и удалился с примкнувшими к нему молодцами в Бэдхэмский лес, привольно раскинувшийся на севере Таралона.

– Палица давно не принцепс. Ветер нанес, что Палица теперь поет свои песни Фрипорту.

Царящее в подвале напряжение спало. Шутник отнял нож от спины Лайама, а сидевшие вокруг жаровни бородачи вновь занялись мясом. Ухмылка Оборотня сделалась почти дружеской, но только почти. В его голосе все еще слышались нотки настороженности.

– Дох, – сказал он. – Ветер сказал нам о том же. Так ты тут не шалишь?

– Чисто резвлюсь, – отозвался Лайам. Это понятие включало в себя много значений – от простого визита, не связанного с воровским промыслом, до полного отхода от дел.

Оборотень кивнул и умолк. Лайам рискнул предположить, что основная опасность миновала. А вот принесет ли нынешняя встреча ему хоть какую-то пользу – это другой вопрос.

Примерно с минуту в подвале царила тишина. За это время Лайам успел ощутить, что откуда-то слегка тянет вонью, словно из выгребной ямы. Он невольно поморщился, и тут Оборотень снова заговорил:

– Пейр пьет время карады? Зачем он ходил к работорговцам? Зачем искал встречи с гильдией? Если пейр не ворует – зачем?

Конечно же, они ждали его визита, осознал вдруг Лайам. С того самого момента, как старый пенек побывал здесь, они ожидали появления чужака. Этим объяснялся более-менее учтивый прием, который эти люди ему оказали. И лишь потому все собравшиеся мужчины себя так спокойно вели. Кроме разве что Шутника. Интересно, а почему же Шутник не был поставлен о нем в известность? Может быть, этому малому не доверяют?

– Отдельные мелкие вещи ушли на волю, и пейр хочет вернуть их в свои владения. Оборотень пожал плечами:

– Мелкие вещи? Открытое окно. Пей с работорговцами.

– Закрытое окно. Вещи зеленые.

– Ага! – с важным видом кивнул принцепс и вновь растянул губы в ухмылке. На клыках его заиграли блики света, исходящие от жаровни. Зеленые означало – наделенные магической силой. Мало какие скупщики краденого, даже в больших городах, согласились бы иметь дело с такими вещами. – Закрытое окно. Некто не может содействовать пейру.

То есть он отказывается помочь. Лайам вздохнул. Если гильдия не хочет помочь заезжему вору, придется прибегнуть к доводам посерьезнее. Он вздохнул еще раз и скрестил на груди руки.

– Разве карада не чтит легиум? Разве Оборотень поет по-другому?

Лайам повстречался с Палицей вскоре после того, как гильдия Бэдхэмского леса распалась, и несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте, они почти год путешествовали вместе. Все это время легендарный вор по неясным Лайаму причинам считал своим долгом обучать молодого спутника всем тонкостям своего ремесла. Познаний была почерпнута масса, но большая их часть так и не пригодилась Лайаму. Впрочем, то, что он освоил искусство открывать любые замки и бесшумно взбираться на стены, не раз оказывалось ему полезным. А дважды Лайам, внутренне морщась, даже заимствовал кое-что у имущих людей, без их, естественно, ведома. Так что, разыгрывая из себя заправского вора, он не очень кривил душой.

Легиум, свод воровских – передающихся изустно – законов, был создан много веков назад. В больших городах Таралона, а также Фрипорта за его соблюдением строго следили дисциплинарии, специально для того избираемые на больших воровских сходках люди. В разных краях легиум толковался по-разному, но в общих чертах все его версии совпадали с харкоутским вариантом, ибо Харкоут считался прародиной кодекса. Лайам надеялся, что основных его положений придерживаются и в Саузварке.

Оборотень с оскорбленным видом вскинул подбородок и надменно фыркнул:

– Карада чтит легиум.

– Тогда она должна чтить и пре легио.

Пре легио – первое правило легиума гласило, что воры не крадут у воров.

– Карада не обязана чтить резвящегося певца.

– Унум, – сказал Лайам, соглашаясь. Это был справедливый довод: гильдия не знала, что он – вор, а значит, эта кража не нарушала первое правило. И тем не менее Лайам внутренне улыбнулся. Сделав такое заявление, Оборотень фактически признал, что чужака обворовал кто-то из его людей. Однако принцепс упорно продолжал совать голову в сплетенную своими руками петлю:

– И как чтится, что мелкие вещи освобождены певцом из карады? (Откуда гостю известно, что его обокрал вор, состоящий в караде?)

– Карада Саузварка не ведет игр с шалунами, – с улыбкой отозвался Лайам. Заслышав это, занятые едой мужчины расхохотались. Лайам лишь повторил слова Оборотня. Тот сам несколько минут назад заявил, что в Саузварке нет воров, не входящих в гильдию.

Принцепс угрюмо усмехнулся; чужак отыграл у него очко.

– Если вещи были освобождены одним из певцов карады, некто не чтит это. (Если вещи Лайама действительно украдены одним из воров гильдии, Оборотню об этом ничего не известно.) Но карада Саузварка – магнум. Некто может выпить с певцами и все почтить. (Но гильдия Саузварка весьма велика. Оборотень поговорит кое с кем и все узнает.)

“Если ваша гильдия и вправду столь велика, – подумал Лайам, – почему вы все одеваетесь как оборванцы и прячетесь в заброшенном доме?” Но он не стал говорить этого вслух, а лишь пожал плечами:

– Некто не будет раскалывать пре легио. Работорговец легио – честный раскол.

Лайам имел в виду, что он не станет настаивать на исполнении первого правила кодекса, требующего, чтобы вор-нарушитель не только вернул вещи, но и выплатил отступные. Он предлагал соблюсти другое правило кодекса, гласившее, что любой вор имеет преимущественное право покупки вещей, украденных другими ворами. Оборотень задумчиво потеребил нижнюю губу.

– Честный раскол, вертас. Если некто сможет найти певца с освобожденными вещами, отделят ли люкс? (И вправду, честная сделка. Если Оборотень сумеет отыскать человека, у которого находятся вещи Лайама, сможет ли Лайам за них заплатить?)

– Дох, – заверил его Лайам.

– Унум, – произнес Оборотень. Дело было сделано. Некто найдет певца и сделает раскол. Какие вещи и когда освобождены? (Он найдет вора и организует сделку. Ему нужно знать, что украдено и когда.)

– Книга, жезл и ковер. Все зеленое, – сказал Лайам. В воровской “декламации” не имелось особых слов для обозначения этих предметов. – Омбер и омбер назад. (Две ночи назад.) – Он вскинул палец, гася довольную улыбку Оборотня. – Но некто хочет выпить с душой певца. (Но ему желательно самому встретиться с этим вором.)

Зарождающаяся улыбка принцепса померкла, сменившись удрученной гримасой. Оборотень явно рассчитывал нагреть руки на этом дельце – назвать своему вору одну цену, пришлому вору другую, а разницу положить в карман. Лайам был вовсе не против того, чтобы вожак получил свой барыш. Он настаивал на личной встрече с человеком, его обокравшим, лишь потому, что хотел выяснить, как тот миновал охранное заклинание. Ну и, конечно, ему было любопытно, что именно этот вор собирался делать с украденными вещами.

Однако у Оборотня был такой разобиженный вид, что Лайам с трудом удержался от смеха.

– Если ветер принесет одному человеку погоняло и штамп певца, некто одарит караду. (Если Оборотень сообщит ему имя вора и скажет, где тот живет, Лайам сделает вклад в казну гильдии.)

Гривастый принцепс снова заулыбался, а кто-то из сидевших вокруг жаровни мужчин довольно крякнул. Воры покончили с едой и пустили по кругу кувшин с вином. Горлышко его было выщерблено.

Лайам внезапно почувствовал, что вонь в подвале усилилась и самым неприятным образом смешалась со все еще висящим в воздухе запахом жареного мяса.

– Унум? – быстро спросил он.

– Унум, – кивнул Оборотень.-Какой дар?

Лайам задумался на секунду.

– Не сейчас. Некто выпьет с певцом и вернет во владение вещи, а потом – дар. Магнум.

Лайам и сам не знал, какую сумму должна составлять награда, но по блеску глаз Оборотня догадывался, что тот запросит немало.

– Унум, – повторил принцепс, протягивая руку. – Некто узнает и пришлет с ветром к тому, кто резвится. Штамп того, кто резвится?

Лайам взял протянутую руку, но покачал головой. Он совершенно не хотел сообщать Оборотню, где проживает, хотя и предполагал, что тот при желании может легко это выяснить.

– Не так. Мы будем пить на тракте и на свету. (Он хочет встретиться на улице и в дневное время.)

Оборотень покачал головой и нехорошо засмеялся.

– Некто – принцепс. Некто не ходит по тракту, сола на тракт и сола омбер. (Он – принцепс. Он не ходит по улицам, только по крышам и только ночью.)

– Тогда другой певец, – предложил Лайам, и оглянулся. – Шутник?

– Нет, не Шутник, – сказал Оборотень, – Мопса. Шутник, пригони Мопсу.

Шутник с недовольным ворчанием поднялся по лестнице и вскоре вернулся с девчонкой, караулившей вход.

– Отмычка, будешь пить с этим певцом, – велел Оборотень. Отмычками воровская среда именовала неопытных молодых воришек. Лайам кивнул девочке. Та ответила угрюмым взглядом.

– Аве, Мопса.

– Аве, – отозвалась она, затем не выдержала: – Но, Волк, почему? Я не… я не хочу быть лягушкой!

Все присутствующие, в том числе и Лайам, расхохотались. Очевидно, девчонка совсем недавно попала в караду и еще путала ключевые слова.

Лягушками в преступном мире называли доносчиков, а маленькой упрямице предлагалась роль связной, то есть вороны.

Оборотень отвесил ей легкую оплеуху.

– Делай что говорят, отмычка. Погоняло певца – Лайам Ренфорд.

Он взглянул на Лайама:

– Где и когда?

– Следующая середина света, в Щелке, за зданием суда.

До полудня следующего дня времени много. Его вполне хватит Оборотню, чтобы успеть найти вора. А почему улица, на которую выходят окна мертвецкой, пришла Лайаму на ум, он не ведал и сам.

Однако принцепс карады, похоже, не усмотрел в этом предложении ничего странного.

– Унум, – отозвался он и снова пожал Лайаму руку. – Потом – магнум дар. Лайам кивнул:

– Аве, принцепс. До середины света. Он обвел сидящих мужчин взглядом – пара из них кивнули ему в ответ, – и направился к лестнице. Шутник, страшно оскалившись, на миг преградил ему путь, затем угрюмо отодвинулся в сторону.

Медленно поднимаясь вверх по ступеням, Лайам старался ни о чем не думать. Он словно в каком-то оцепенении отодвигал занавески, проходил через дверь, спускался с крыльца. Только на улице к нему вернулась вся полнота ощущений. Лайам сделал глубокий выдох, изгоняя из легких вонь, и почувствовал, что в подмышках у него горячо, а по спине бегут струйки пота.

“Вполне мудрый поступок”, – сказал он себе и содрогнувшись, поспешил покинуть место, к которому так стремился еще час назад.

Отойдя на какое-то расстояние от воровского притона, Лайам поправил ворот плаща и ощутил, что рука его сделалась липкой. Порез, оставленный ножом Шутника, был неглубоким, но все-таки по шее Лайама тянулась дорожка уже загустевшей крови. Лайам выругался, облизнул пальцы и попытался стереть кровь, продолжая при этом размеренно и быстро шагать.

В голове его лихорадочно метались разные мысли. Фануил однажды сообщил ему, что в такие моменты они походят на стаю вспугнутых птиц.

План сработал. Ростовщик привел к гильдии. Знание воровского жаргона подействовало, а знание воровского кодекса привело к нужному результату. Обвести вокруг пальца саузваркскую гильдию оказалось до странности просто; в тех карадах, о которых рассказывал Палица, чужаку пришлось бы предстать перед своего рода судом. Конечно, знаменитый вор повествовал о весьма крупных гильдиях – Торквея, Харкоута, Каэр-Урдоха, – насчитывающих сотни членов. И все же Лайам ожидал чего-то большего даже от такого захолустья, как Саузварк. Тот же Оборотень, например, мог бы быть не таким оборванным и глуповатым. Он и в сравнение не шел с главарями известных карад, ибо те жили с размахом и шиком.

Торквейский принцепс Банкир для запретных увеселений переоборудовал торговый корабль и держал его в гавани – у всего города на виду, – но обставил это дело так ловко, что власти не могли к нему подступиться. Принцепс Харкоута – Киам запамятовал его имя – владел целой сетью роскошных гостиниц и обладал таким недюжинным умом, что являлся негласным советником магистрата. Оборотень же, на взгляд Лайамa, не был способен ни на что серьезнее кражи со взломом.

Солома, застрявшая в волосах ночного конюха, явственно свидетельствовала, что малый бессовестно спал, вместо того чтобы приглядывать за лошадьми и поджидать их хозяев. Лайам, старательно удерживавший ворот плаща, чтобы скрыть окровавленное горло, был настолько поглощен этим занятием; что забыл бросить ему монету. Конюх ворчанием попытался напомнить о чаевых, и напрасно: Лайам тут же решил, что такой бездельник и к тому же наглец недостоин вознаграждения.

Он уже выехал за город, когда Фануил мягко опустился на холку коня. Прежде Даймонда это пугало, но те времена миновали, и он лишь коротким фырканьем и трепетом шейных мышц обозначил свое недовольство.

Фануил взглянул на хозяина. Лайам перевел чалого на шаг.

– Вот видишь… все обошлось.

“У тебя порезано горло”.

– Подумаешь – царапина. Такое часто случается и во время бритья.

“Он мог убить тебя”.

– Мог, конечно, – пробормотал Лайам. Теперь ничто ему не мешало признаться себе, что там, в подвале, он всей спиной ощущал присутствие Шутника и каждый миг ожидал рокового удара. – Но я надеялся, что до этого не дойдет. Они все-таки воры, а не убийцы.

Дракончик смолчал, но это молчание было красноречиво, как хмыканье. Так поступал отец Лайама когда его сын ляпал какую-нибудь глупость. Он умолкал, потом хмыкал и после паузы заговаривал о чем-то другом. Интересно, что сделает сейчас Фануил?

“Там нет слова «ты»”.

– Что?

“В воровском языке нет слова «ты»”. Дракончик и впрямь сменил тему беседы. После краткого размышления Лайам согласился с уродцем.

– Да, ты прав, воры почему-то избегают местоимений. И это странно, ведь понятие “ты” осваивается уже в младенческом возрасте вместе с понятием “я”…

Оставшуюся часть пути Лайам с дракончиком обсуждали особенности воровской “декламации”. Лайам увлекся, пытаясь что-то для себя прояснить, а Фануил задавал вопросы – то совершенно нелепые, то бьющие в самую точку. Когда Даймонд принялся спускаться по скалистой тропинке, Лайам сладко зевнул и раздумчиво произнес:

– Наверное, во всех несуразицах воровского наречия повинно то, что это не настоящий язык. В нем нет слов для обозначения многих вещей. Вор может с помощью декламации во всех тонкостях объяснить, как обокрасть какой-нибудь дом или где сбыть краденое, но не сумеет рассказать, как приготовить обед или заштопать рубашку…

“У меня остался только один вопрос”, – перебил дракончик, видимо сообразив, что тема, которую он затронул, неисчерпаема, а хозяину все же пора отдохнуть.

– Какой?

Ступив на песок пляжа, Даймонд пошел легкой рысью. Ночной мрак стал полегонечку расступаться, знаменуя приближение нового дня. Опасная вылазка заняла куда больше времени, чем предполагал Лайам.

“Откуда Оборотень узнал твое имя?”