"Вещие сны" - читать интересную книгу автора (Хупер Кей)

Глава 11

Он жил между гостиницей и северной окраиной города, в одном из коттеджей над обрывом. Джоанна не рассмотрела как следует дом снаружи — когда они подъехали, было уже совсем темно, — но подумала, что он, вероятно, похож на другие подобные: относительно невелик, но отлично построен и красив.

Пока он отпирал дверь, она вслушивалась в шум прибоя. Войдя, он сразу зажег свет, и Джоанна стала с интересом осматриваться. Они попали прямо в кухню: кухня, столовая и гостиная составляли общее просторное и уютное пространство без перегородок. Кухня была маленькой, аккуратной и веселой; там царствовали яркие цвета. Столовую украшали сочных оттенков тканые ковры и небольшой обеденный стол со стеклянной столешницей; в гостиной же солидно располагалась тяжелая мебель нейтральных тонов, какую предпочитает большинство мужчин, и повсюду были щедро разбросаны декоративные подушки. С обеих сторон столовой — двери, ведущие, вероятно, в спальни и в ванные. В углу гостиной призывал отдохнуть сложенный из камней камин; стена, обращенная к морю, почти целиком состояла из огромных окон и двери, выходящей, вероятно, в патио. На окнах — легкие занавески спокойного бежевого цвета; сейчас они были опущены. Напротив камина в соответствии с требованиями комфорта — телевизор и стереосистема.

Джоанна подумала, что когда-то над этим интерьером, вероятно, поработал профессиональный дизайнер, но время сгладило острые углы, оставив только уют и удобство.

— Очень мило, — сказала она Гриффину.

В ответ он рассеянно улыбнулся, но его темные глаза были мрачны — Джоанна поняла, что он все еще думает о покушении на ее жизнь. Она и сама была ошеломлена, но пока не хотела об этом задумываться.

Гриффин вышел, и через минуту раздался шум льющейся в ванну воды.

— Я знаю, ты уверена, что чувствуешь себя хорошо, — сказал он, вернувшись. — Но док предупреждал насчет шока и его последствий, так что даже если ты не согласна ни с ним, ни со мной, просто сделай нам приятное, ладно?

— Ладно. — Она постаралась улыбнуться.

— Я положил тебе там пижаму — ты в ней, конечно, утонешь, но резинка брюк регулируется, так что как-нибудь разберешься. А пока ты будешь отмокать, я попробую что-нибудь приготовить. Например, омлет. Как ты относишься к омлету?

— Прекрасно, — ответила она. — Но стоит ли…

Гриффин, не дослушав, повернул ее к двери, ведущей в ванную, и слегка подтолкнул.

— Не теряй времени.

Джоанна оказалась в маленьком коридорчике, с одной стороны которого была ванная, а с другой — спальня. С первого же взгляда было ясно, что это спальня Гриффина, даже не потому, что пижаму он вынес явно оттуда, но просто эта комната была очень похожа на него. Чисто, никакого беспорядка; основательная мебель из темного дуба; на огромной кровати, вместо покрывала, стеганое одеяло.

Небольшая ванная комната тоже оказалась очень чистой; почти все пространство занимала огромная старомодная ванна на ножках в форме когтистых лап, в которую лилась горячая вода. Это было прекрасно. Джоанна закрыла дверь. Начав раздеваться, она заметила сложенную темно-синюю фланелевую пижаму, теплую и удобную, но задуманную явно не для обольщения. Она бы охотно надела что-нибудь другое — особенно имея в виду тот поцелуй в больнице. Но тогда ей даже в голову не пришло попросить Гриффина заехать в «Гостиницу», чтобы захватить кое-какие вещи, а теперь было уже поздно.

Оставив пустые сожаления, она разделась и осторожно забралась в ванну. Вода была идеальная, горячая, но не слишком. Мышцы тотчас расслабились — а она и не замечала, насколько они были напряжены. Джоанна закрыла кран и с наслаждением вытянулась во весь рост, опершись затылком о край ванны.

Ей казалось — она чувствует себя хорошо и вполне справилась с шоком от случившегося. Но когда горячая вода сняла напряжение с тела, лицо тоже вдруг стало мокрым — Джоанна поняла, что плачет. Тихо, без громких всхлипываний — но остановить льющиеся слезы она не могла, они текли и текли по щекам — словно плотину прорвало.

Нет, док был прав, она чувствовала себя плохо. Шок, страх, безмерное удивление — вот что она чувствовала. Ее хотели убить. Но за что? За то, что она расспрашивала о Кэролайн? И подошла слишком близко к чьей-то тайне?

Она лежала с закрытыми глазами, даже не пытаясь унять слезы, и перебирала в памяти лица людей, один из которых пытался ее убить. Кто же это? Кто способен не остановиться даже перед убийством? Она познакомилась здесь со столькими людьми, знавшими Кэролайн. У кого же из них, на вид совершенно обыкновенных, есть тайна, за которую можно убить?

За своими размышлениями она совсем забыла о времени — но тут раздался деликатный стук в дверь, и голос Гриффина вернул ее к действительности.

— Джоанна? Кофе горячий, а ужин будет готов через десять минут.

— О'кей, — не сразу ответила она. После короткого молчания он спросил:

— Все в порядке?

Сквозь слезы глядя на дверь, она с трудом поборола искушение сказать ему правду.

— Все хорошо, — солгала она, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Я сейчас выйду.

— О'кей. — Сомнение, видимо, не оставило его, но все же Гриффин отошел от двери и удалился в большую комнату.

Джоанна намочила холодной водой салфетку и приложила к глазам, повторив эту процедуру несколько раз, пока слезы наконец не остановились, а веки не пришли в норму. Она боялась, что ее усилий хватит ненадолго и в любой момент поток прорвется вновь, но ничего лучшего придумать не могла.

Она вылезла из ванны, вытерлась и надела темно-синюю пижаму. Гриффин был прав — в ней можно было утонуть. Джоанна сильно затянула резинку на талии и закатала рукава куртки. Еще обнаружилась заботливо положенная пара носков — натягивая их, она не могла удержаться от улыбки. Да, конечно, очень теплые — как и пижама. И столь же сексуальны.

Она причесалась, сложила свою одежду на крышку плетеной корзины и вышла в большую комнату.

Гриффин разжег камин, приятно пахло дымком и вкусной едой. Стол был уже накрыт, а сам Гриффин в кухне энергично взбивал яйца для омлета. Он на минуту оторвался от своего занятия и пристально посмотрел на нее.

— Стало получше?

Джоанна молча кивнула, боясь, что голос ее выдаст. Он говорил с ней ласково, как никогда, — у нее даже горло перехватило.

— Налей себе кофе, — кивком указал он на кофеварку.

Гриффин поставил омлет в духовку, краем глаза наблюдая за Джоанной. Не нужно было особенно вглядываться, чтобы заметить очевидное: руки у нее дрожат, большие золотистые глаза полны слез, а веки припухли и покраснели. После аварии она была неестественно спокойна, на известие о покушении на свою жизнь почти не отреагировала, и Гриффин был готов к тому, что рано или поздно шок все же настигнет ее.

Но к чему он совершенно не был готов, так это к тем чувствам, которые его охватывали при взгляде на нее, такую хрупкую в этой слишком большой для нее пижаме, такую трогательно-беззащитную. Он забывал обо всем — оставалась лишь неодолимая жажда чувствовать ее рядом, настоящую, живую и теплую. То же он чувствовал и в больнице, когда важнее всего для него было просто держать ее в объятиях.

Она отпила кофе и посмотрела на него, потом кивнула в сторону плиты.

— Пахнет аппетитно.

Пахло действительно аппетитно. Гриффин побаивался, что если он не перестанет на нее смотреть, то омлет непременно сгорит. С некоторым усилием он переключил внимание.

— Почти готово. Можно садиться за стол. — Он надеялся, что голос звучит нормально.

Джоанна послушно села за стол, обеими руками держа свою чашку и глядя в нее. «Слишком она молчалива, — подумал он, — слишком неподвижна. Вероятно, до нее только что дошло, что ее пытались убить, и она старается как-то уложить эту мысль в голове». Ему захотелось сказать что-нибудь — что угодно, чтобы только из ее глаз исчезла тень страха, уступив место всегдашней улыбке, но интуиция подсказала, что мешать ей не нужно, а лучше всего дать ей время, и все понемногу пройдет.

Он поставил перед ней тарелку, и Джоанна автоматически начала есть. Вежливо похвалила его кулинарный талант — он подумал, что доблестная тетя Сара накрепко вколотила в нее хорошие манеры: было совершенно очевидно, что вкуса она не чувствует и ест, только чтобы сделать ему приятное. Однако поблагодарил он на полном серьезе — все-таки она ест. На протяжении всего ужина Гриффин старался непринужденно болтать о чем-то незначительном, не требующем от нее участия в беседе.

После ужина, невзирая на ее вялые протесты, Гриффин решительно отправил ее с очередной чашкой кофе в гостиную, а сам убрал на кухне и помыл посуду. Он хотел дать ей время побыть одной, а еще он хотел, чтобы она воспринимала его не как полицейского, ведущего допрос, когда они наконец начнут обсуждать все это, а просто только как человека, которому она очень дорога.

Закончив все дела, он с чашкой кофе прошел в гостиную, освещенную только пламенем камина и лампой над диваном, там, где сидела Джоанна. Она забралась на диван с ногами и укрыла их подушкой, отрешенно глядя в огонь. Но как только Гриффин сел на диван, примерно в футе от нее, и поставил свою чашку на столик, она осторожно заговорила:

— Ты предостерегал меня от расспросов о Кэролайн, потому что боялся, что это случится?

— Нет. — Он старался говорить спокойно. — Тогда я не думал, что в ее жизни — или в смерти — было что-то такое, за что можно убить.

Повернув голову, Джоанна внимательно посмотрела на него — в ее потемневших глазах отражались золотистые искры.

— А теперь?

Он глубоко вздохнул.

— И теперь я все еще не могу понять, зачем и кому понадобилось пытаться тебя убить — неужели только за то, что ты собирала сведения о Кэролайн? Ведь у тебя здесь нет врагов, насколько я знаю. Конечно, в такой ситуации логично предположить, что существует некая тайна, связанная со смертью Кэролайн, и кто-то очень не хочет, чтобы ты ее раскрыла. И, кажется, готов на все, чтобы этого не случилось.

— Я пока ничего не раскрыла, — сказала она. — То есть ничего такого, что могло бы кого-то так испугать. Совершенно невинные вещи, не касающиеся никого, кроме нее. Разве что… я узнала, что Кэролайн… изменяла мужу.

— Ты это не хотела мне сегодня рассказывать?

Джоанна кивнула.

— Я говорила с одним человеком. Он… он до сих пор одержим ею, хотя их связь кончилась больше года назад. Он говорил о ней чудовищные вещи, но я думаю, что он все еще любит ее. Он сказал, что у нее были и другие любовники, по крайней мере одного он знает точно. Он отказался назвать его имя, но, кажется, я его и так угадала. — Она покачала головой. — Но зачем им за мной охотиться? Одному совершенно безразлично, знает ли кто-нибудь об их романе с Кэролайн. Другой… Нет, я никогда не поверю, что он хотел меня убить, даже если и догадался, что мне известно кое-что.

Гриффин не перебивал, понимая, что ей необходимо выговориться, что она больше не может сдерживаться — с момента аварии эти мысли все время крутятся у нее в голове, и лучше, если ей удастся облечь их в слова.

— В последнюю неделю своей жизни Кэролайн виделась и с тем и с другим. Я это отметила, это единственное, что кажется здесь необычным, учитывая то, что обоих она давно покинула. Она приходила к ним — то ли просто поговорить, то ли попросить о помощи. Но ни тот ни другой не стали с ней разговаривать. Один был слишком на нее обижен, другой спешил. А ты был слишком занят.

Она не обвиняла — просто констатировала факт, но Гриффин немедленно стал защищаться.

— Если бы я знал, что ей угрожает опасность…

Джоанна мрачно кивнула.

— Да, конечно, тогда бы ты пришел на помощь. Я думаю, что и те двое тоже. Похоже, она имела мощную власть над некоторыми своими мужчинами.

И опять, хотя она говорила спокойно, не обвиняя, Гриффин поторопился заметить:

— Я не был ее любовником, Джоанна.

Она внимательно посмотрела на него, но он так и не понял, что она хотела увидеть в его лице и что увидела.

— Но должна же быть причина, почему она обратилась к тебе за помощью?

— Должна, — согласился он. — Однажды, очень давно, был один случай… А может быть, она послала мне эту записку, потому что я шериф, то есть человек, к которому и нужно обращаться за помощью.

Джоанна кивнула.

— Конечно, я думала об этом, должно быть, ты как шериф был ее последней надеждой, когда эти двое от нее отвернулись. Если она была замешана во что-то действительно опасное или противозаконное, она, наверное, страшно боялась написать эту записку.

Гриффин покачал головой.

— Последняя надежда? То есть она заранее была уверена, что я сделаю все для ее защиты, если ей угрожает убийство? Мы ведь говорим об этом, да?

— Да, мы говорим об этом, — подтвердила Джоанна, глядя в огонь. — В последнюю неделю своей жизни Кэролайн была чем-то взволнована, а возможно, и напугана. Она не пришла к тебе сразу. Мне кажется, это означает, что она боялась ареста или скандала, а может быть, узнала что-то страшное про того, кто был ей дорог, или, возможно, не могла решить, что ей делать, потому что ее предал человек, которого она любила. Я думаю, что перед смертью или чуть раньше у нее была с кем-то связь, и, вероятно, ее последний любовник знает многое, если не все.

— Предположения, предположения… — предостерег он. — И ни одно ничем не доказано.

— Я понимаю. Но что мне остается? Я стараюсь сложить эту головоломку. А кто-то не хочет, чтобы я увидела картину в целом, и сегодня попытался меня убить.

— И пытался убить тебя ночью в воскресенье.

Она быстро повернула голову.

— Ты хочешь сказать, что Амбер погибла, потому что ее приняли за меня? — тихо спросила она.

— Хотел бы я ответить «нет». — Гриффину хотелось прикоснуться к ней, но он удержался. — Но другие варианты не выдерживают критики. Не говоря уже о том, что я давно знаю Кейна и просто не могу заставить себя поверить, что он способен убить девушку только за то, что она вешается ему на шею. Сегодня кто-то испортил твою машину. И как только это случилось, я понял, что все взаимосвязано, как ты и утверждала с самого начала. А что же может связывать Амбер со всей этой историей? Ничего, кроме того обстоятельства, что со спины она удивительно похожа на тебя.

— Но Амбер погибла ночью и в шторм. Неужели кто-то всю ночь, под дождем, собирался ждать возле отеля, не выйду ли я прогуляться в этакую прекрасную погодку?

— Нет, навряд ли. Но кто-то вполне мог сидеть в отеле и увидеть, как Амбер выходит. Кто-то из постояльцев, да вообще кто угодно. В этот вечер там мог оказаться любой — наверное, еще продолжали играть в покер, — значит, скорее всего, заходил и кто-то из горожан. Или… может быть, Кейн.

— Но ты только что сказал…

— Я сказал, что не верю, что он убил Амбер за то, что она вешалась ему на шею, но я не говорил, что он в принципе не способен на убийство. Если существует достаточно серьезный мотив… Кстати, тогда становится понятно, зачем он уехал ночью — чтобы обеспечить себе алиби. Но понял он или не понял, кого столкнул, он никак не мог предположить, что мы найдем дневник Амбер и таким образом установим точное время, когда она вышла из отеля.

— Тогда почему же он не предъявил тебе это алиби, когда ты беседовал с ним? Почему же он говорил, что провел всю ночь в своем доме, один?

— Если бы мне нужно было алиби для убийства, я бы решил, что его хорошо придержать про запас, по крайней мере, пока я не стану главным подозреваемым. Особенно если, скажем, я бы провел эту ночь с другой женщиной. Всегда можно сказать, что не говорил об этом, потому что не хотел впутывать сюда отношения с Холли — ведь когда я с ним разговаривал, она сидела рядом. Черт, это весьма правдоподобно! Может быть, такую игру он и ведет.

— Но Амбер послала ему записку, — возразила Джоанна. — Если он и ждал кого-то у отеля, так только ее.

— Это если он прочел записку.

— А он ее не прочел?

Гриффин кивнул.

— На всякий случай я послал одного из своих людей осмотреть его коттедж — сегодня, как только ты от меня ушла. Он нашел конверт с запиской под цветочным горшком на веранде, и совершенно очевидно, что его никто не трогал, и, разумеется, он не был распечатан.

— А был ли Кейн в отеле в воскресенье вечером? Я его там не видела.

— Он обедал с Холли, это я точно знаю. Может быть, он бродил вокруг отеля, особенно если шторм приутих, и, увидев, как Амбер вышла, решил, что это ты. Потом прокрался за ней до обрыва и столкнул, как следует не разобравшись, кто это.

— Вынуждена огорчить тебя: слишком много предположений, — сказала Джоанна, повторяя его же фразу.

— Да, я знаю, — со вздохом произнес Гриффин. — Я обязательно должен с ним поговорить. Я должен заставить его сказать мне, где он был ночью в воскресенье. Еще надо бы выяснить, был ли у них с Кэролайн роман и продолжался ли он до тех пор, когда произошла авария. И если все так и есть, то он должен что-то знать — по меньшей мере, в каком состоянии души она была тогда.

— А разве у него тогда еще не было романа с Холли?

Гриффин кивнул.

— Был. И это зачтется в его пользу, поскольку я не знаю таких дураков, которые крутят одновременно с двумя женщинами, живущими в одном маленьком городке.

— А Кейн отнюдь не дурак.

— Не сомневаюсь. Но пока он у меня главный подозреваемый. Если бы он внятно объяснил, где он был ночью в воскресенье, а также убедил меня в том, что не состоял с связи с Кэролайн и не знает, чего она так боялась перед смертью, тогда бы я вычеркнул его из своего списка.

— А кто еще у тебя в списке? — И, опередив его, Джоанна предположила:

— Наверное, Скотт.

— Если Амбер погибла, потому что ее приняли за тебя, а теперь я уверен, так оно и было, это должно быть как-то связано с Кэролайн и ее смертью, тогда, получается, он под подозрением. Он вполне способен убить, если найдется веская причина.

— Что ты считаешь веской причиной? Вряд ли ею может стать открытие, что у Кэролайн есть любовник. Возможно, Скотт и приложил руку к гибели жены, но зачем ему убивать меня? — Она с сомнением покачала головой. — Я думаю, если мы узнаем, чего боялась Кэролайн, все сразу встанет на свои места.

— Да, это бы хорошо, — сказал он. — Есть на примете хороший медиум?

Джоанна, глядя в огонь, улыбнулась. Гриффин рассматривал ее профиль. «Ей легче, когда мы разговариваем, — подумал он. — Когда она может сосредоточить свой острый ум на разгадывании головоломок из жизни Клиффсайда. У нее это отлично получается, именно так работают лучшие полицейские детективы: проговаривая ситуацию, часто удается отстраниться, что порой бывает необходимо. А кроме того, за разговорами она забывает о своих боли и страхе. Но эту тему мы уже, кажется, исчерпали».

— Когда сегодня я открыл дверцу твоей машины, — внезапно вспомнил он, — ты сказала, что это третий раз. Что ты имела в виду?

— Третий раз я обманула смерть, — тихо и как-то отрешенно произнесла она. — Но раз бедная Амбер умерла вместо меня, то это получается уже четвертый. — Она посмотрела на него и слабо улыбнулась. — Как ты думаешь, сколько попыток у меня еще осталось?

На сей раз Гриффин не стал бороться с искушением коснуться ее. Он придвинулся к ней и обхватил ее лицо ладонями. Ее теплые губы подрагивали под его губами, и он чувствовал, как у нее на шее учащенно бьется пульс. Она тихо всхлипнула и прильнула к нему, откинув прочь разделявшую их подушку.

Он понимал, что сейчас она беззащитна и нуждается просто в утешении, — но, ощутив, как приоткрылись ее губы и язык обжигающим касанием скользнул по его губам, он ни о чем уже не мог думать, кроме того, что безумно хочет ее.

— Джоанна… — Гриффин с трудом оторвался от ее губ, чтобы произнести ее имя, при этом чувствуя, как это ему необходимо, что он именно хочет шепнуть ее имя, и снова стал жадно целовать ее.

Издав низкий, чувственный стон, Джоанна еще сильнее прижалась к нему, отвечая на его ласки так страстно и горячо, что он тоже едва не застонал, совершенно теряя голову. Чуть отодвинувшись, он посмотрел на нее и снова взял ее лицо в ладони.

— Не только док сегодня вошел не вовремя, — хрипло сказал он, в упор глядя на нее. — Джоанна, ты сегодня вырвалась из такого кошмара, и я не хочу, воспользовавшись твоей слабостью…

Ее глаза, огромные, потемневшие, еще влажные от недавних слез, распахнулись навстречу ему, и она неожиданно радостно улыбнулась.

— Спасибо, — мурлыкнула она, — но, Гриффин, я уже несколько дней назад поняла, что это должно случиться. А ты?

Он нежно поглаживал пальцами ее скулы.

— И я, — ответил он. — Но…

Она не позволила ему договорить, опять тесно прижавшись к нему и прильнув к его рту жаждущими губам.

— Я хочу тебя. И я знаю, что делаю. Не оставляй меня сегодня одну, пожалуйста.

Возможно, какой-то другой мужчина и нашел бы в себе силы не внять этой нежной мольбе — но не Гриффин. Он обнял ее еще крепче — и поцелуй их был долог и сладок. Джоанна, ласкавшая его шею, плечи, спину, уже не казалась ему беззащитной — перед ним была женщина, полная страсти, которая твердо знает, чего хочет.

Он поднял ее на руки — она была легкой, как перышко. Его пронзило ощущение ее физической слабости, вызвав целую бурю чувств: безумный страх за нее, ведь на ее жизнь дважды покушались, и желание ее защитить, сильное, как никогда прежде, — примитивная, железная решимость обеспечить ей безопасность любыми средствами. Никогда его чувства не были так мощно сконцентрированы лишь на одном: видеть ее, слышать, обонять, осязать…

Он перенес ее в спальню и осторожно поставил на ноги у кровати, вслепую одной рукой отодвигая одеяло и не переставая ее целовать, движимый неутолимой жаждой, которой не знал раньше. Ее теплые губы, терзаемые им, безумствовали так, словно она испытывала ту же жажду.

Но этого им становилось уже мало: она расстегивала его ремень, а он чуть ли не рвал пуговицы на ее пижаме, стремясь скорее смести все барьеры, их разделяющие; наконец она со стоном нетерпения прижалась к нему обнаженной грудью, затвердевшие соски обжигали — и внутри у него разгоралось такое пламя, что он, не в силах сдержаться, присоединил свой из глубины идущий низкий стон к ее страстному голосу.

— Боже, Джоанна… Как я хочу тебя… — Он едва узнавал себя. Будто до этой минуты в его жизни не было ничего. Ее глаза блеснули, она потерлась грудью об его грудь, и ему показалось, что он вот-вот взорвется от наслаждения.

Ему хотелось на нее смотреть долго-долго — уложить ее, обнаженную, и смотреть, смотреть и смотреть, запоминая каждый дюйм, каждый изгиб ее прекрасного тела, но потребность полностью слиться с ней была куда более настоятельной. Он потянул поясок пижамных брюк, и они упали к ее ногам, а ее нежные пальчики, не теряя времени, ловко расстегивали ему джинсы.

Это интимное касание заставило каждый его мускул напрячься в сладостном предвкушении, а потом она прижалась к нему мягким шелковистым животом, и его пронзил приступ чистой и мощной страсти. Она переступила с ноги на ногу, пытаясь избавиться от носков, и это ее почти неуловимое движение стало последней каплей. Поток неистового желания перехлестнул все возможные и невозможные преграды, затягивая их в свои водовороты.

Отшвырнув в сторону такую неуместную сейчас одежду, Гриффин поднял Джоанну и нежно опустил на кровать. Освещенное лампой, тело ее было прекрасно, еще прекраснее, чем он думал. Джоанна, стройная, тоненькая, с небольшой упругой, красивой формы грудью и мягко закругленными линиями бедер — воплощенная женственность. Глаза, влажные и слепые от страсти, мерцали, губы чуть распухли от его поцелуев.

Ему хотелось рассказать ей, какой он ее видит и что чувствует. Ему хотелось сказать, что он никогда не видел никого прекраснее, что он не может ни о чем думать, так его влечет к ней. Но язык его не повиновался ему.

Зато говорили его губы, говорили его руки. Он покрывал поцелуями ее лицо, шею, гладил ее теплые, упругие груди, чуткими пальцами тревожил твердые розовые соски; потом повторял путь своих рук губами, и желание переполняло его. Он слышал, как бьется ее сердце — так же сильно и быстро, как его; она учащенно дышала, и порой с ее губ срывался слабый стон. Желание разгоралось все сильнее, и сдерживаться дальше он уже не мог. Обуревавшие его чувства выходили из-под контроля, а тело жаждало иных утех.

Его рука скользнула вниз, к ее гладкому шелковистому животу; ощутив предвкушающий трепет, спустилась еще ниже и, поблуждав в нежных светлых завитках, нашла увлажнившееся, ждущее его лоно и стала нежно ласкать. Ее бедра с готовностью приподнялись ему навстречу, она чуть вскрикнула.

Гриффин со стоном проник в нее. Она обнимала его и слегка царапала ногтями спину и плечи, и это казалось ему восхитительным. Ее глаза потемнели от страсти, тело медленно и как бы неохотно раскрывалось, принимая его, и это неторопливое слияние было исполнено бесконечного наслаждения. Ему хотелось раствориться в ней, слиться с ней воедино, дышать в одном ритме, не различая, где кончается он и начинается она.

Он начал двигаться, сначала неспешно, и ее тело чутко отвечало ему. Ее стоны и всхлипы подстегивали, ритм его движений все учащался, она крепко вцепилась пальцами ему в плечи, метаясь и изгибаясь под ним. Лицо ее, освещенное пламенем страсти, было прекрасно.

Их словно бы уносило бурей — бурей их собственных необоримых и упоительных ощущений в океан чувственности, и, не сопротивляясь, они плыли к вершине наслаждения, которая все приближалась. Джоанна вскрикнула, и ее последнее содрогание отозвалось в нем вспышкой столь ослепительной, что он перестал видеть, слышать и чувствовать что-либо, кроме мощи собственного блаженного освобождения.

— Как ты молчалива, — произнес Гриффин.

Джоанна открыла глаза; опершись на локоть, он спокойно разглядывал ее. Она и не заметила, когда он успел укрыть их одеялом, — и теперь мирно дремала в теплом коконе из одеяла и его объятий, слушая отдаленный грохот прилива, бьющегося о скалы.

— За последнее время я сильно изменилась, — пробормотала она, еще не совсем проснувшись. Она не могла понять по его лицу, беспокоит его ее молчаливость или он просто констатирует факт. Лицо было серьезно, темные глаза — черные? синие? — не отрываясь, смотрели на нее.

— Ты… всегда такая? — спросил он чуть напряженно.

Джоанна немного подумала, удивленно подняв бровь. Что он, собственно, хочет узнать? Для некоторых мужчин предшествующий сексуальный опыт женщины — это тема, которую нельзя затрагивать, другие же, наоборот, хотят изучить каждую главу, каждую строчку — и чтобы сравнение с предыдущими любовниками было непременно в их пользу.

— Я была постоянной подругой моего школьного возлюбленного три года, — тихо заговорила она. — Два последних года в школе и первый год в колледже. И только в колледже мы легли в постель, и… у нас не вполне получилось. В самом деле, — она чуть улыбнулась, — я совершенно не понимала, о чем весь этот неоправданный шум. Я не знаю, действительно ли мы оказались в этом смысле несовместимы, может быть, мы просто были молоды. У него, скорее всего, было не больше опыта, чем у меня. Так или иначе, со временем лучше не стало, во всяком случае мне. И, вероятно, такое отсутствие у меня энтузиазма было замечено и неприятно поразило моего парня. Так что через полгода мы уже расстались. О своем следующем романе я уже рассказывала. Он, если ты помнишь, был неудачным и длился всего несколько месяцев. Поэтому я просто не знаю, насколько мне свойственна молчаливость во время столь бурной ночи.

Он глубоко вздохнул.

— Я никогда не понимал, что значит сходить с ума от страсти — до сегодняшнего дня.

Свободной рукой он отвел прядь волос с ее лица и нежно погладил по щеке.

— Мы подходим друг другу, правда? — по-прежнему очень серьезно сказал он.

Если даже простое поглаживание щеки пробуждало в ней желание — то это настолько само собою разумелось, что Джоанна только слабо улыбнулась.

— Да. — И добавила:

— Ты тоже не много говоришь. Ты всегда такой?

— Нет, — просто ответил он. Джоанна ждала, наблюдая за ним.

— Для меня это так неожиданно, — сказал он, зачарованно гладя ее щеку. — Просто как гром среди ясного неба. Когда я увидел тебя в первый раз, ты повернула голову…

— И оказалась так похожа на Кэролайн, — вставила она, с трепетом ожидая его реакции.

Пальцы Гриффина замерли на ее щеке, брови чуть нахмурились, но голос оставался спокойным по-прежнему.

— Да, это была моя первая мысль. Это естественно. Но и отличия сразу бросились в глаза. Твой голос, твои волосы. Но такое достаточно невероятное сходство меня настораживало. Я не верил в простое совпадение, и мне было непонятно, зачем ты приехала. А потом, когда я увидел, что ты очень целенаправленно ведешь расспросы о Кэролайн, я просто не знал, что и думать.

— И ты решил меня предостеречь?

— Мне было очень не по себе, Джоанна. Из-за тебя. Я, конечно, ни секунды не думал о том, что ты можешь стать причиной трагедии, — видит бог, я никак не ожидал убийства, — но я знал, что многие в этом городе не примирились со смертью Кэролайн.

Джоанна молча кивнула.

— Я не понимал, что со мной, — продолжал он. — Я не могу даже точно сказать, когда мои чувства проснулись. Наверное, тогда, когда я совершенно перестал видеть ваше сходство с Кэролайн.

Джоанна не знала, верить или не верить, но вопросов не задавала. Ей хотелось думать — ей очень хотелось думать, — что сегодня он лег в постель именно с ней — с ней, а не с двойником Кэролайн.

Вдруг он широко улыбнулся.

— И тогда я понял, что я в опасности.

— Прямо-таки сбит с ног? — улыбнулась она.

— Прямо-таки пинком в зад! — мрачно ответил он.

Джоанна не могла удержаться от смеха.

— А я не шучу, — сказал он обиженно. Почему-то сразу стало понятно, что для него это и в самом деле очень серьезно. — Мне тридцать семь лет, Джоанна. Я думал, что я выше этой чепухи.

— Чепухи? — невинно спросила она.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Грезы наяву. Всякие там смешные порывы.

Джоанне очень хотелось попросить его описать эти смущающие его грезы и порывы, но она настолько была не готова к тому, о чем он, как ей казалось, говорит, что не нашла ничего лучшего, как ляпнуть:

— Сладострастие и вожделение, да?

Гриффин вдруг наклонился над ней, и в его темных глазах сверкнул неожиданный гнев.

— Я знаю, что такое вожделение. Это другое.

Она не сумела достойно ответить, да он и не дал ей никакой возможности. Он приник ртом к ее губам — властно, но не грубо, снова пробуждая желание, зажигая в крови огонь, который охватил ее так быстро и неодолимо, что она потеряла всякий интерес к каким-то словам.

Она потянулась к нему, вслепую, пальцами касаясь покуда неизученного, но такого желанного тела. Трогать его было упоительно. Оно было тверже, чем она думала, под гладкой кожей перекатывались крепкие мускулы. Она ласкала его плечи и спину, проводила пальцем по четкой линии позвоночника, потом медленно поглаживала его грудь, покрытую мягкой порослью черных волос. Когда она к нему прикасалась, кончики пальцев покалывало — почти буквально, они словно наэлектризовывались, как будто желание через них перетекало из тела в тело, все усиливаясь, и напряжение нарастало, так что становилось жарко и трудно дышать.

После их первого соития ей показалось, что она совершенно опустошена: нет сил, нет воли и ничего уже больше не хочется. Но стоило ему только поцеловать ее, как она мгновенно воспламенилась вновь, и, когда он коснулся рукой ее груди, она едва не подпрыгнула, от обжигающего наслаждения перехватило дыхание, и беспомощный сладостный всхлип вырвался из горла.

Она молчалива? Вряд ли сейчас про нее можно было это сказать. Она не могла сдержать непроизвольные хриплые стоны первобытного наслаждения. Выражение чувств не облекалось в слова, но он вызывал в ней ощущения столь сильные, столь ошеломительные, что никакие слова здесь не годились.

Он целовал ее грудь, а рукой, скользнув по ее животу и ниже, стал ласкать самое нежное и чувствительное место, пробуждая в ней столько доселе неведомых сильных ощущений, что она почувствовала, как ее ноги сами раздвигаются ему навстречу. Это тоже было совершенно новое для нее чувство: раньше она не знала, как невыразимо сладостно раскрываться для него, сколько в этом свободы на грани распутства, сколько соблазна.

Он продолжал ее ласкать, и ей казалось, что она вот-вот сойдет с ума. Она вскрикивала и извивалась и, когда он наконец в нее вошел, едва не всхлипнула от облегчения. Она обхватила его ногами и руками, сплелась с ним воедино и видела над собой только его напряженное, словно высеченное из камня, лицо. И это тоже было ново — ощутить радость того, что он заполнил ее собой без остатка; такая близость пробуждала самые глубинные и первобытные ее инстинкты.

Он начал двигаться, медленнее, чем в первый раз, и она очень скоро оказалась на пределе своих возможностей — просто удивительно, как быстро он заставлял ее терять рассудок и превращаться в клубок обнаженных нервов, в сгусток чистого желания.

Этот упоительно ленивый, сводящий с ума темп давался ему нелегко: мускулы под ее пальцами дрожали от напряжения, дыхание было хриплым и неровным, лицо превратилось в застывшую маску. Но его невероятная сдержанность не утоляла ее сладких мук: она слышала свой собственный голос, издававший звуки, вовсе ей не свойственные; она царапала его спину ногтями, а напряжение за гранью невозможного все росло, и ей казалось, что она уже больше не выдержит.

Вдруг он зарычал и вонзился в нее с дикой силой, и она ответила экстатическим воплем; волны ее содроганий совпали с его толчками, и они одновременно взлетели к вершине ошеломляющего блаженства.

Когда Джоанна наконец пришла в себя, она опять покоилась в теплом уютном коконе из одеяла. Гриффин обнимал ее обеими руками, ее голова удобно лежала у него на плече. На сей раз она знала совершенно точно, что двигаться у нее нет сил. Она засыпала.

— Джоанна?

— М-м?

— Может быть, тебе лучше вернуться в Атланту, пока здесь все окончательно не утрясется?

Она подняла голову и оперлась на локоть, чтобы лучше видеть его лицо, но прежде, чем успела ответить, он заговорил опять:

— Я за тебя волнуюсь.

Как ни трудно было сказать ему «нет», Джоанна все же отрицательно покачала головой.

— Я не могу уехать, пока все это не кончится. Даже если бы и хотела. Мне трудно это объяснить, но я чувствую, что должна быть здесь.

Он мгновение смотрел на нее своими темными глазами, потом неохотно кивнул.

— Я так и думал. Но ради бога, будь осторожна, очень тебя прошу!

Джоанна мягко улыбнулась.

— Клянусь, я буду очень осторожна. — Она легонько прикоснулась к его рту губами и снова примостилась к нему под бок. Было еще совсем не поздно, но день был такой длинный, да и вечер, без сомнения, отнял последние силы; она уснула.

Сон начался так же, как и всегда. На фоне оглушительного рева океана постепенно возникло уже знакомое изображение красивого дома, одиноко высящегося над обрывом. Потом дом как бы заволокло туманом, его сменили другие привычные образы. Нечеткая, слегка размытая, перед ее мысленным взором проплыла картина, стоящая на мольберте. Откуда-то издалека донесся жалобный, испуганный детский плач — эти звуки терзали ей сердце. Тихо, но неумолимо тикали часы. Бумажный самолетик парил и кувыркался над берегом, потом наконец упал. Возник туманный образ вазы с прекрасными нежнейшего оттенка розами, роняющими лепестки, — и исчез. Чуть-чуть покружилась ярко раскрашенная карусельная лошадка. Она четко и ясно выделялась на фоне смутного окружающего пейзажа; а детский плач приближался, становясь все более отчетливым, и тиканье часов раздавалось все громче.

НЕ ОСТАВЛЯЙ ЕЕ ОДНУ!

Тиканье часов звучало грозным набатом, заглушив все остальное. Оно совпало с ритмом ударов ее сердца, стало ускоряться…

Джоанна с криком села в постели, вытянув руки вперед, словно бы стараясь схватить что-то. Она едва могла дышать, сердце колотилось как сумасшедшее, от ужаса у нее сдавило горло. Щеки были мокры от слез — слез боли, безысходного горя и сожаления, и ей хотелось громко зарыдать, чтобы дать выход этой безысходности — может быть, хоть это принесет облегчение… Все, все начиналось сначала.

— Джоанна, милая…

Услышав низкий голос Гриффина, она стала успокаиваться. Учащенное дыхание замедлилось и стало ровнее, плакать больше не хотелось. Ужас, который всегда внушал ей этот сон, прошел, как только Гриффин обнял ее, и она прижалась к его сильному телу.

— У нас, похоже, мало времени, — прошептала она.

Слабый свет раннего утра заполнял спальню, и в этом свете нахмуренное лицо Гриффина казалось особенно осунувшимся и озабоченным.

— Снова сон?

— Как всегда. Каждую ночь. — Она поудобнее устроилась на подушке. — Вот причина, почему я не могу уехать: этот сон не отпускает меня. — Кэролайн не отпускает меня. — Все… все в нем как-то ускорилось. Все говорит о том, что времени нет, нет, нет!.. И каждый раз чувство ужаса все сильнее. Что-то должно случиться! Скоро! Я чувствую.

Он нежно коснулся ее щеки, стирая последние следы слез. Лицо его оставалось хмурым, но голос звучал спокойно и ласково.

— Если ты каждое утро просыпаешься вот так, то нет ничего удивительного в том, что этот сон тебя так измучил. Скажи, тебе показалось сегодня, что он изменился? В нем появилось что-нибудь новое?

— Нет. Да! Да, появилось.

Карусель крутилась дольше. Бумажный самолетик улетел дальше и приземлился в другом месте. И этот полный отчаяния крик — женский крик, — молящий не оставлять ЕЕ одну. То есть Риген? Если это голос Кэролайн, то, вероятно, Риген. НЕ ОСТАВЛЯЙ ЕЕ ОДНУ! Но что значит не оставлять ее одну? Поговорить, утешить? Или девочке угрожает физическая опасность?

Это маловероятно, но Джоанна была слишком взволнована, чтобы суметь разложить все это по полочкам.

— Каждую ночь сон почти один и тот же, — наконец собрала она свои смятенные мысли воедино. — Одни и те же образы, одни и те же звуки. Но в этот раз прибавилось… прибавилась мольба, чтобы я не оставляла кого-то — ЕЕ — одну.

— Ее? — Гриффин нахмурился сильнее. — Ты думаешь, что это голос Кэролайн, что это она обращалась к тебе?

— Я не знаю. Я думаю — то есть я чувствую, — что Риген нужна моя помощь. Я уверена, что Риген в опасности. Но я не знаю, откуда ждать беды. Но часы во сне тикают громче и чаще, и наше время истекает.