Хьюго Гернсбек Ральф 124С 41+ (Роман о жизни в 2660 году)

Законы мечты

В своё время нам с читателем привелось путешествовать по джунглям американской научной фантастики.[1] Мы проникали тогда в литературные заросли, где среди цепких лиан, ядовитых колючек и кровососных орхидей, среди мрака непроходимых чащ и засасывающей топи вымысла мы отыскивали порой пышные цветы игр ума, могучие стволы несгибаемой веры в человека, а иной раз и хинное дерево горечи сердца… Редкими тогда были наши находки и немало встретилось на пути уродств, рождённых фантазией ненависти и отчаяния, фантазией, не знающей границ, но не поднимающейся до смелой и светлой мечты.

Мы убедились тогда, что в бурном потоке цветасто-крикливых обложек не найти картин желанного будущего, не обнаружить мечты и чаяния американцев. В клокочущей его пене видны были лишь всё те же детективы, гоняющиеся за всё теми же гангстерами — но только в космических ракетах! — всё те же мускулистые супермены в шерстяных трусиках несли на руках через джунгли всё тех же тоненьких блондинок с сантиметровым идеалом кинодив, у которых «вайтлс» 38–22–38 (плечи, талия, бёдра!), — только джунгли эти были не амазонские, а венерианские или ещё какие-нибудь инопланетные… И в крутящейся пене сюжетов вздувались пузырями научные и псевдонаучные термины и взлетали фонтаны сделанных или ещё не сделанных изобретений, которые нужны были не сами по себе, а лишь для того, чтобы поставить героев в ужасное положение, показать губительность знания и бесчеловечность человеческой натуры.

Больше других нас заинтересовала тогда более светлая, но ледяная струя американской фантастики, которая сковывала читателя холодом мрачного пессимизма и беспросветности, но, если вдуматься, протестовала против тупика обречённого капитализма, против пути ядерных вооружений, тянущих к истребительной ядерной войне и… диким потомкам. Таков отрезвляющий холод произведений Рея Бредбери, описавшего будущий мир сожжённых книг и поплатившегося за это собственным домом, спалённым факелами роккуэловцев; такова едкая ирония некоторых рассказов Исаака Азимова, введшего в литературу героя-робота и пропагандирующего одержимого манией уничтожения учёного-безумца, якобы представляющего науку; таков, наконец, и предостерегающий против всеобщей ядерной смерти вопль австралийца Невила Шата, так убедительно прозвучавший в фильме «На берегу», поставленном по его роману.

Но, кроме этой струи, в американском фантастическом потоке есть и грязные струи антикоммунистической пропаганды с романами, спекулирующими на военной опасности и антисоветской клевете. Эта отравленная фантазия течёт рядом с мутными струями мистического чтива, которым бизнесмены пера оболванивают читателя.

А между тем фантазия — качество величайшей ценности.

Фантазия — это способность представлять себе то, чего нет.

Она лежит в основе всякого творчества, возвышающего человека над животным миром. Ею обладает учёный, выдвигающий научную гипотезу, конструктор, видящий ещё не созданную машину, обладает фантазией и поэт, но… фантазией порождены также и представления о сверхъестественных силах, аде, привидениях, чертях и прочей нечисти…

Мечта делает фантазию светлой, облагораживает её. Но далеко не всякая фантазия способна подняться до мечты. Однако любая фантазия, поднялась ли она до мечты или просто переносит нас в мир, отличный от действительности, неизбежно отталкивается от действительности, отражает её, становясь своеобразным её зеркалом.

Свойство фантазии отражать действительность, подчёркивая те или иные её стороны, неоценимо для литературы, независимо от того, ставит ли она цели прогноза будущих достижений науки и техники, рисует ли облик грядущего общественного устройства или протестует против существующего порядка, обнажая мрачные стороны современного капиталистического общества.

Ради отстранения обстановки, ради большей выпуклости повествования пользовался фантастикой Герберт Уэллс. Он намеренно допускал невероятное, а потом с достоверностью самой жизни показывал эту жизнь через линзу фантазии. Неверно искать правдоподобность в его путешествии во времени, в экранировании тяготения, в прозрачности человеческого тела. Достоверность произведений Уэллса совсем в ином — в правде жизни, в поведении и в стремлениях героя — среднего англичанина, уэллсовского современника.

Другой классик фантастики, Жюль Верн, раскрывал своей фантазией пути развития техники. Он первый ввёл в литературу героя-техника после бытовавших в книгах героев-аристократов, героев-простолюдинов, героев-воинов или героев-авантюристов. И вместо героя чувств в литературе появился герой-творец, герой-созидатель, изменяющий мир.

Именно такой герой-созидатель, изменяющий мир, оказывается, лежит в истоках американской фантастики, герои которой столь на него не похожи.

Это Ральф 124С 41+, как назван он в одноимённом романе патриарха американской фантастики Хьюго Гернсбека, гениальный изобретатель, осуществивший в 2660 году многие чаяния не только инженеров начала XX века, когда был написан роман, но — это можно смело сказать — и современных учёных.

Очень интересно рассмотреть роман Хьюго Гернсбека, общепризнанного отца американской научной фантастики, в свете современного отношения американских фантастов к проблемам техники. Сам Хьюго Гернсбек в письме ко мне отказывается признать многих из них фантастами. Мне же привелось столкнуться с таким отношением во время выступления для телевидения в Брюсселе летом 1963 года. Устроители этого выступления исповедовали современную точку зрения некоторых американских критиков от фантастики, объявивших, что нынешнего читателя якобы не интересуют пути технических решений любых проблем, его занимают будто бы лишь ситуации, возникающие в результате новых научных и технических решений. Надо думать, что это никак нельзя отнести к подавляющему числу американских читателей. Такому направлению фантастики противостоит прежде всего советская научно-фантастическая литература. Но противостоит ей и сам родоначальник американской фантастики Хьюго Гернсбек с его «Ральфом 124С 41+». Надо сказать, что многие наследники основателя американской научно-фантастической литературы, к сожалению, отказались от его прогрессивного наследства, не продолжают заложенных им традиций предвидения и исканий. А в этом отброшенном и не пополняемом американскими писателями наследстве стоит разобраться. В американской печати принято признавать Хьюго Гернсбека с его «Ральфом» безоговорочно. Ли де Форест, доктор философии и доктор технических наук, писал о «Ральфе», изданном после первой журнальной публикации в 1925 и потом лишь в 1950 году: «…Эта книга предвидения наиболее замечательная из когда-либо написанных. Это золотой рудник почти для каждого научного фантаста на протяжении поколений. Нет автора, пишущего о будущем, который не думал бы о гернсбековском объёмном цветном телевидении, о городе-спутнике, облетающем Землю, и нет читателя, не думающего о возможности этих изобретений».

Огромен перечень изобретений Ральфа, человека, к имени которого прибавлен плюс в знак его заслуг. Здесь и телефот, с которым мы ныне сталкиваемся в современных студиях видеосвязи, и управление погодой, о котором мы только мечтаем, и гипнобиоскоп, позволяющий приобретать знания во сне, и менограф, записывающий мысли, и микрофильмы книг, и микрогазеты, размером с почтовую марку, здесь и воскрешение умерших, перекликающееся с нашей победой над клинической смертью, здесь и воздухоплавание, достигшее по размаху и скоростям побед современной авиации, здесь и межпланетные сообщения — прообраз нынешнего завоевания человеком, и прежде всего советским человеком, космоса, здесь и удивительные достижения агротехники, позволяющие прокормить, вопреки страхам и угрозам мальтузианцев всех времён, неограниченно возросшее человечество.

Советский читатель с интересом познакомится с книгой технической мечты Гернсбека. Ныне здравствующий Хьюго Гернсбек более полувека назад не только перечислял технические задачи, частично уже решённые ныне техникой или вошедшие в программу решений, но и пытался показать пути, и подчас очень реальные пути решений. Гернсбек угадал век пластмасс и синтетических материалов, указав даже вероятную технологию. Хьюго Гернсбек предвидел и радиолокацию, возможно не зная мыслей о ней гениального изобретателя радио Александра Попова. Можно поражаться обилию верных технических прогнозов, многие из которых поднимались до самостоятельных изобретений, сделанных уже не вымышленным героем, а самим автором книги. Когда задумываешься над этим, невольно проводишь параллель с великим американским изобретателем Томасом Эдисоном. Я не слышал, чтобы он брался за перо беллетриста. Но это словно сделал за него Хыого Гернсбек, одаривая изобретательскими мыслями не только своего литературного героя, но и всех читателей фантастической книги.

К этой книге трудно подходить с обычными мерками литературного произведения. Несложный её сюжет и не обрисованные глубоко характеры не позволяют ставить её в обычный ряд литературных удач. Центр тяжести её успеха и значения совсем в ином. В ней нужно увидеть беллетризованный очерк о грядущем развитии науки и техники и главным её содержанием признать редкие по смелости, размаху, точности и разнообразию технические изобретения, сделанные в литературной форме. Книга Гернсбека не просто литературное произведение, это кладезь технических идей, тем и заданий изобретателям. Однако было бы неверно совсем отмести литературную сторону романа. При всей её непредвзятой упрощённости она построена на высокогуманных идеях.

Наследникам патриарха американской фантастики следовало бы заимствовать у него не только готовые технические решения проблем, но и высокий гуманизм Ральфа и его утопического времени. Хьюго Гернсбек привлекает своих читателей не ужасами технических новшеств, а мечтой о счастье людей.

Конечно, Гернсбек не видел и не показывал нового общественного устройства, не представлял себе конца капиталистическим отношениям, но он мечтал о единой человеческой семье на планете Земля, дружественной и с населением других планет.

Гернсбек убеждённо протестовал в своём романе против денежной системы, этой основы капитализма. Он хотел, чтобы деньги были заменены доверием к правам человека на блага, которые определяются только плодами его труда. По существу Гернсбек отказывается тем самым в своём романе от основы капиталистических отношений, где вовсе не трудом определяются получаемые человеком блага, а капиталом, деньгами, которыми он владеет, теми деньгами, которые «делают деньги». Этому не хотел дать место в будущем мире Гернсбек.

Роман Хьюго Гернсбека вовсе не чужд научных ошибок и устарелых представлений. На них можно остановиться, чтобы правильно ориентировать читателя, но едва ли будет верно по этим ошибкам судить благородного автора «Ральфа со знаком плюс».

Этим знаком справедливо было бы наделить и самого автора романа.

Да, конечно, современная наука не нуждается для объяснения физических явлений в услугах эфира, столь любимого в XIX веке.

Конечно, наивно звучит представление Гернсбека о вакууме эфира, описываемые им «ямы эфира» звучат анахронизмом, намеренно оставленным автором спустя полвека после первого издания. Но не в этом ведь суть. Суть — в мечте автора о передаче энергии без проводов. Конечная цель Гернсбека верна. Современная наука всё ближе продвигается к решению этой проблемы.

Конечно, примитивно и неверно объяснение радиоактивности, которое дал Гернсбек. Но не надо забывать, что даже знаменитый Резерфорд не мог дать правильной оценки перспективам развития ядерной физики. На прямой вопрос о том, когда будет использована человечеством внутриядерная энергия, он ответил: «Никогда!» В оценке перспектив использования радиоактивности, сделанной когда-то Гернсбеком, надо скорее увидеть его веру в грядущее служение атома человеку, в частности его здоровью.

Конечно, можно не согласиться с Гернсбеком в том, что люди через семьсот лет уже не будут жевать пищу, питаясь пастами.

Человеческий организм утратил бы тогда свои природные функции, человеку пришлось бы впоследствии потерять не только зубы, но и уже ненужные челюсти, изменились бы и мышцы лица, и многие органы. Словом, человек перестал бы быть человеком в современном понимании. Но не правильнее ли было бы увидеть в предположении Гернсбека предвидение того, чем уже пользуются наши космонавты во время космических полётов. Те же питательные пасты!

Конечно, нельзя создать над каким-нибудь местом Земли частичный вакуум в атмосфере, для того чтобы лучше проникали на гелиостанцию солнечные лучи. В этом случае получился бы ураган, вызванный стремлением воздуха заполнить вакуум, создание которого потребовало бы куда большей энергии, чем та, которую можно при этом получить. Но ведь главная мысль Гернсбека в том, чтобы непосредственно преобразовывать солнечную энергию в электричество. Разве не становится это в ряд с мечтой академика А. Ф. Иоффе о вымощенных фотоэлементами пустынях?

Ведь всего сто гектаров где-нибудь в Кара-Кумах, как он говорил, могли бы обеспечить всю энергетику Советского Союза. И разве не в этом заключена основная мечта Гернсбека, видевшего перспективы прямого преобразования солнечной энергии в электричество!

Конечно, не так, как представлял Гернсбек, ведут ныне по трассе воздушные корабли сигналы с аэродромов, но сам по себе принцип опоры воздушной навигации на сигналы с Земли лёг теперь в основу современной авиации.

Конечно, нельзя уничтожить в лучах арктурия все бактерии на человеке. Ведь без многих микроорганизмов человек не мог бы существовать. Но сама по себе идея антисептических лучей весьма плодотворна.

Конечно, нельзя создать экран тяготения, описанный ещё Уэллсом в виде кэворита. Учёные указывали на философскую несостоятельность этого допущения. Можно вспомнить, что при существовании такого экрана, скажем, под ареной цирка, как описано у Гернсбека, стали бы невесомыми не только жонглёры или всадник с конём, но и весь столб воздуха в атмосфере. Невесомый воздух тотчас будет вытеснен окружающими слоями воздуха — словом, начнётся ураган, который в короткое время выбросит сквозь «трубу невесомости» весь земной воздух. Так что при организации подобного гернсбековскому циркового аттракциона пришлось бы цирковую арену заключить в прозрачный цилиндр и накрыть его каким-нибудь «антиэкраном», чтобы столб воздуха над ним снова обрёл весомость. Однако описание невесомости на цирковой арене живо перекликается с теми ощущениями, которые познаны нашими космонавтами, с невесомостью, которую наблюдали миллионы советских телезрителей при сеансах космовидения.

Конечно, как пишет в своём вступлении Хьюго Гернсбек, космические корабли уже летают и будут летать не с помощью описанных в романе гироскопических устройств. Но любопытно, что мечта Гернсбека об антигравитации, достигаемой с помощью вращающихся устройств, отозвалась совсем недавно в нашумевшем парадоксе Нормана Дина, предложившего использовать дебаланс вращающихся частей для получения тяговой силы, направленной вверх. Некоторые теоретики даже попытались ввести дополнительный принцип в ньютоновскую механику, чтобы примирить её с парадоксом Нормана Дина. И понадобилось вмешательство крупных авторитетов, чтобы убедить в несостоятельности этих рассуждений.

Но мечта остаётся мечтой. У неё свои законы.

Мечта — прожектор летящий, Веха в поле чистом…

Мечта светит вперёд с корабля прогресса, она может вырвать из тьмы грядущего контуры будущего. Неверно, когда говорят, что действительность обгоняет мечту. Это означало бы застои, Корабль прогресса движется, и вместе с ним движется и прожектор мечты, светящий всё дальше и дальше.

Мечта не может быть связана представлениями сегодняшнего дня, узаконенными научными взглядами. Эти взгляды всегда неизбежно меняются, и можно привести множество примеров из литературы, когда писатель, отвергаемый современными ему учёными, правильно подмечал цели, впоследствии достигнутые наукой.

Вспомним о том же Жюле Верне. Его «Наутилус» был предметом насмешек учёных — современников писателя, считался неосуществимым вымыслом. Излишне доказывать сейчас, как прав был провидец Верн. Его роман «Из пушки на Луну» был классическим примером ошибочного допущения. Педанты с карандашами в руках доказывали, что человек превратится в лепёшку, если им выстрелить из пушки. Однако главная мысль и предвидение Жюля Верна были не в способе космического полёта, а в самом его замысле. Полёт к Луне и вокруг Луны уже осуществлён ныне по жюль-верновской трассе нашими лунниками и автоматической межпланетной станцией, сфотографировавшей обратную сторону Луны. И готовятся наши герои-звездолётчики в первые дальние космические рейсы именно по этим угаданным писателем трассам.

Роман Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» вызывал в двадцатых-тридцатых годах и даже позже презрительное отношение учёных, считавших, что никогда тепловые лучи не могут быть созданы. Оружие инженера Гарина или уэллсовских марсиан на треножниках провозглашалось беспочвенной фантазией.

Однако сейчас «лазеры», о которых мы говорили, созданные новым поколением учёных, наглядно демонстрируют ошибочность столь поспешного и безоговорочного осуждения мечты недальновидными учёными.

Между учёным и фантастом есть огромная разница. Своим фантастическим допущением фантаст ставит вопрос. Учёный имеет право сказать «да», когда наука накопит достаточно аргументов.

Это научное «да» может прозвучать и по-иному, чем в мечте, оно будет лишь означать достижение конечной цели. Например, наш первый советский фантаст Александр Беляев в своей популярной повести «Человек-амфибия» поставил вопрос о жизни человека в глубинах океана. Он условно предложил изменение для этой цели организма человека, пересадку ему жабр акулы. Можно вспомнить насмешки учёных, доказывавших, что в этом случае человеку понадобилось бы пропускать через себя бочки воды и он переродился бы в чудовище. Жизнь своеобразно решила задачу, поставленную фантастом. Изобретение такого простого прибора, как акваланг, позволило людям обойтись без изменения своего организма, для того чтобы жить в глубине морей. Известны опыты и долговременного нахождения в глубине аквалангистов, по нескольку суток не поднимающихся на поверхность, и поразительно глубокого их опускания, опровергающие все прежние представления об условиях пребывания человека на большой глубине. И в наши дни мы слышим обоснованное научное «да» на поставленный когда-то фантастом вопрос о жизни человека в морской глубине.

Сказали учёные обоснованное «да» и на поставленный нашим известным фантастом Иваном Ефремовым вопрос о возможности существования алмазных россыпей в Сибири. Эти россыпи были найдены именно там, где гипотетически предположил их в своём рассказе «Алмазная труба» Ефремов.

Но могут ли учёные говорить «нет» по поводу фантастического допущения или фантастической гипотезы в литературном произведении без столь же ответственного обоснования, какое им требуется для того, чтобы сказать «да»?

К сожалению, мы видим много примеров, когда возмущённое «нет» немедленно высказывается некоторыми учёными, едва они прочтут в фантастической литературе что-либо, не соответствующее их устоявшимся взглядам. Мы привели уже примеры, когда это «авторитетное» отрицание отбрасывается самой жизнью.

Можно не соглашаться с фантастическими допущениями писателя, как не соглашался, скажем, Эйнштейн с уэллсовской гипотезой перемещения вперёд и обратно во времени в его повести «Машина времени». Но ведь Эйнштейну не приходило в голову запрещать творчество Уэллса.

Конечно, только учёным принадлежит последнее слово в научном споре! Но в литературе мечты — свои законы. И никому не приходило в голову запретить Жюля Верна, Конан Дойля, Герберта Уэллса, Алексея Толстого, Александра Беляева и Ивана Ефремова только потому, что некоторые из высказанных писателями мыслей не совпадали с существовавшими научными представлениями, которые закономерно сменяли одно другое. Ведь отброшенных научных гипотез куда больше, чем неверных предположений фантастов.

Научно-фантастическое произведение — это прежде всего художественное произведение, призванное пробудить у читателя эмоциональный интерес к проблемам техническим, социальным, этическим, оно может будоражить мысль, наводить на искания, но отнюдь не утверждать безоговорочно какие-либо научные или технические положения, будь то изобретение Ральфа из романа Гернсбека, предположение о гибели космического корабля в тунгусской тайге в 1908 году, существование сибирских алмазных россыпей или мечта о вероятном посещении Земли в прошлом инопланетянами или о их возможном потомстве… Допущения Гернсбека, Ефремова и любого другого писателя требуют научной проверки, и в одном этом — уже заслуга художественного произведения, будоражащего умы.

Мы говорим обо всём этом потому, что роман Хьюго Гернсбека не мог бы выйти в свет, не мог бы существовать полвека и обрести новую жизнь, если к нему подходить не с оценкой литературного произведения.

Литература научной мечты подчиняется законам мечты.

А мечтать — это смотреть вперёд, ломая догмы, шаблон и рутину.

Так делали и будут делать лучшие представители мировой научно-фантастической литературы, так делал в своём романе «Ральф 124С 41+» и Хьюго Гернсбек. В этом ценность его технической мечты.

Но главная ценность этого произведения заключается в том, что его пафос близок нашим представлениям о целях научно-технического прогресса. Научные открытия и изобретения, показанные в романе Хьюго Гернсбека, служат делу мира. А за это борются сейчас все честные люди на нашей родной планете.

Александр Казанцев