"Бизнес" - читать интересную книгу автора (Бэнкс Иэн)

Глава 3

Через несколько часов Блискрэг разительно переменился и пришел в движение. То поодиночке, то целыми колоннами прибывали легковые автомобили, грузовики, автобусы, которые надсадно ревели на спрямленном, длиной в милю, крутом участке горной дороги, примыкавшем непосредственно к подъездной аллее. Между теннисными кортами и стадионом для игры в поло один за другим садились вертолеты, извергая из чрева все новых и новых гостей, охранников, технический персонал, артистов, которых тут же переправляли в замок два состава юрких пассажирских вагончиков.

Номинально заправлял этим действом дядя Фредди, но по существу все процессы негласно регулировались сотрудниками подразделения, скрывавшегося за странной вывеской «Отдел заговоров и интерлюденсов»; в «Бизнесе» им дали прозвище «шаманы».

Из Лондона был выписан вместе со всеми присными знаменитый на всю страну шеф-повар (за ним увязались было назойливые телевизионщики из Би-би-си, которых пришлось буквально силой выдворять из вертолета).

В результате нескончаемой бумажной волокиты удалось залучить на этот уик-энд всемирно известного фотографа, чей приезд и последующий сеанс фотосъемки, организованные модным журналом нашей дочерней компании, должны были выглядеть как простое совпадение. Целью этой акции было завуалировать то сомнительное обстоятельство, что у нас собирается толпа богатых и влиятельных мужчин без жен и невест – и целый сонм ослепительно красивых и, по всей вероятности, свободных женщин, каждая из которых жаждет преуспеть в качестве манекенщицы, фотомодели, актрисы или, скажем так, хоть в каком-нибудь качестве.

Из автобусов и пикапов выгружались нанятые для этого случая повара, официанты, артисты и иже с ними. В какой-то момент я заметила, что с галереи третьего этажа за всем этим движением наблюдает мисс Хеггис. Она была похожа на старую львицу, одинокую и гордую, чью территорию взяли и заполонили три сотни рыщущих гиен.

Наши собственные вездесущие охранники и охранницы, все без исключения с короткими стрижками, в неброских костюмах, многие в темных очках, тихо переговаривались через невидимые микротелефоны: у каждого из уха к воротнику тянулся тонкий проводок. Среди них нетрудно было распознать новичков, никогда прежде не бывавших в Блискрэге: их лбы блестели от пота, а в глазах затаилась профессионально сдерживаемая, хотя и не без усилия, тревога. Все эти лифты, погреба, переходы, коридоры, лестницы, галереи, замаскированные подъемники, лабиринты смежных залов делали обеспечение безопасности в замке просто-напросто неразрешимой задачей. В лучшем случае охранники могли прочесывать парк, благодарить судьбу, что между стеной поместья и замком не более двух километров, и думать о том, как бы не заблудиться. Принц Сувиндер Дзунг Туланский прибыл из аэропорта Лидс – Брэдфорд на машине. Года полтора назад его молодая жена погибла при аварии вертолета в Гималаях; по этой причине он теперь отказывался садиться в вертолет. К его услугам был экспонат из коллекции дяди Фредди: «буччиали-тав 12», который можно считать одним их самых вызывающе-претенциозных автомобилей в мире: у него капот – или, как говорят в наших краях, крышка – длиной с целый «мини». Отправив по электронной почте сообщение в Брюссель, откуда наше доверенное лицо должно было выехать в Мазеруэлл, на завод «Сайлекс», я поспешила присоединиться к дяде Фредди, чтобы вместе с ним встретить почетного гостя на ступенях замка.

– Фредерик! Ах, и вы здесь, прелестная Кейт! О, как я счастлив видеть вас обоих! Кейт, при виде вас у меня просто перехватывает дыхание!

– Отрадно, когда действуешь на окружающих, как удар в солнечное сплетение, принц.

– Приветствую-приветствую-приветствую! – закричал дядя Фредди, словно заподозрив, что принц внезапно оглох и с одного раза не понимает.

Дружески пожав руку сияющему дяде Фредди, принц долго сжимал меня в объятиях, а потом обслюнявил поцелуем средний палец моей правой руки. Его веки затрепетали, на губах заиграла улыбка:

– Вы, часом, теперь не левша, прелестная мисс Тэлман?

Я высвободила руку и спрятала ее за спину, чтобы вытереть.

– Если бью, то левой, принц. Как чудесно, что мы снова встретились. Добро пожаловать в Блискрэг.

– Благодарю вас. Я словно приехал в родной дом.

Сувиндер Дзунг был склонен к полноте, но двигался легко. Чуть выше среднего роста, смуглолицый, он отрастил щегольские иссиня-черные усики, которые гармонировали с блестящими, безупречно уложенными волосами. Образование, полученное в Итонском колледже, позволяло ему говорить по-английски без акцента, за исключением тех случаев, когда он напивался до бесчувствия; приезжая в Англию, он неизменно носил самые дорогие костюмы классического покроя, приобретенные на Сэвил-Роу. Если что-то и было в нем показного (не считая поведения в танцевальном зале, где он любил оказываться в центре внимания), то, главным образом, бессчетное число золотых перстней, сверкавших изумрудами, рубинами и бриллиантами.

– Входите, входите, входите! – воскликнул дядя Фредди, будто перед ним был целый триумвират, и так рьяно замахал своим пастушьим посохом, что едва не сбил с ног личного секретаря принца, бледного, пучеглазого коротышку по имени Б. К. Бусанде, который стоял с кейсом в руке сбоку от своего патрона.

– Опа! Извините, Бэ-Ка! – рассмеялся дядя Фредди. – Прошу сюда, принц, для вас приготовлены ваши обычные апартаменты.

– Дражайшая Кейт. – Сувиндер Дзунг поклонился и подмигнул, прежде чем проследовать наверх. – Я хочу, чтоб Крокодил далеко не уходил!

– Держи карман, Зеленый Кайман! Он смутился.

– Слава богу, мы не стали вкладывать больших денег в Россию, – сказал дядя Фредди. Он передал мне португальский портвейн, снова взялся за свою сигару, затянулся и выпустил колечки дыма. – Там полнейший обвал!

– Мне казалось, в Россию вложено немало, – отозвался мистер Хейзлтон, сидевший напротив меня. Он следил, как я наливаю маленькую рюмку: когда подали кофе, я позволила себе гуантанамскую сигару наименее фаллической формы.

Вечерние празднества только-только начинались: нам еще предстояло посещение казино, где каждому обещали выдать стопку фишек; плюс к этому ожидались танцы. До сих пор никто и словом не обмолвился о таких грубых материях, как покупка княжества у Сувиндера Дзунга. Я передала бутылку портвейна принцу.

В скромной комнате, удаленной от мрачноватого банкетного зала, нас было восемь человек, расположившихся вокруг небольшого стола. За ужином мы сидели в большой компании: наш титулованный фотограф, телеведущий, двое звезд итальянской оперы – сопрано и тенор, французский кардинал, генерал американских ВВС, двое молодых поп-музыкантов (которых я не опознала, хотя их имена были на слуху), немолодой рок-певец (которого опознала сразу), американский дирижер, член кабинета министров, модный чернокожий поэт, пара лордов, герцог и двое университетских профессоров – один из Оксфорда, другой из Чикаго.

После десерта мы удалились под предлогом разговора о делах и забрали с собой принца, хотя, повторяю, о делах разговор так и не зашел. Всеобщий сбор затевался с единственной целью – произвести впечатление на Сувиндера. Я про себя отметила, что мы уж слишком лезем вон из кожи. По-видимому, в завтрашнем раунде переговоров предвиделись некоторые сложности.

Среди присутствующих были также наши сотрудники нижнего звена, которые беззвучно маячили на заднем плане, двое-трое монарших слуг и, конечно же, мистер Уокер: ноги на ширине плеч, руки сцеплены впереди – тень своего босса, начальник личной охраны Хейзлтона.

– Конечно, вложено немало, – ответил Хейзлтону дядя Фредди, – впрочем, смотря как понимать «немало»; но вся штука в том, что почти все вложили больше нашего, а некоторые – стократ больше, просто до черта. Соответственно, головной боли нам достанется меньше, чем всем остальным.

– Весьма утешительно.

Хейзлтон был очень высок ростом, очень представителен и седовлас; его круглое лицо, загорелое и чуть рябоватое, говорило о неослабном самоконтроле, тогда как на физиономии дяди Фредди отражалась буря эмоций. В его низком голосе звучал выговор, не похожий ни на британский, ни на американский. При первом нашем знакомстве он еще разговаривал как лощеный английский денди (не в пример беспечному дяде Ф.), но впоследствии, прожив, как и я, десяток лет в Штатах, усвоил американские интонации. В результате его выговор приобрел характерную особенность, которую, в зависимости от настроя собеседника, можно было расценивать либо как милую изюминку, либо как нелепую пародию – будто актер-англичанин силится изобразить уроженца Алабамы.

Одна рука Хейзлтона, большая, покрытая бронзовато-коричневым загаром, удерживала хрустальный бокал шотландского виски «Бан-нахабхейн», а другая – сигару размером с шашку динамита.

При виде человека, достигшего, как Хейзлтон, Первого уровня, я всегда невольно умножала его внешний облик на размеры состояния, словно его деньги, недвижимость и ценные бумаги служили гигантскими зеркалами, многократно отражающими его фигуру в пределах любого социального пространства, подобно зеркалам в кабине лифта. Сегодня дело идет к тому, что любого, кто поднялся до Первого уровня, можно будет автоматически считать мультимиллионером; пусть не такого вселенского масштаба, как Билл Гейтс или султан Брунея, но довольно близко, всего лишь на порядок ниже.

Из руководителей Первого уровня еще присутствовала мадам Чассо, невысокая, хрупкая дама лет шестидесяти, в крошечных очечках, с желчным, изможденным лицом и тугим узелком неправдоподобно черных волос на затылке. Она безостановочно курила «данхилл».

Представителей Второго уровня, не считая дяди Фредди, было пятеро, и среди них – Адриан Пуденхаут, ставленник Хейзлтона, главный специалист по Европе. Это был высокий, грузный англичанин, говоривший с североамериканским акцентом; пока я не получила повышение, он оставался самым молодым сотрудником, достигшим в свое время Третьего уровня. В наших отношениях всегда присутствовал холодок, а вот дядя Фредди был к нему неравнодушен, потому что тот увлекался машинами и, приезжая в Блискрэг, обязательно шел осматривать коллекцию автомобилей. Поговаривали, будто у него связь с мадам Чассо, хотя никто не знал этого наверняка, но, поскольку она редко покидала пределы Швейцарии, а от него почти все время требовалось присутствие в Штатах, под рукой у Хейзлтона, они теорети-1ески могли встречаться только урывками.

Кому как, но мне одна лишь мысль о постельной возне этой жуткой парочки внушала глубокое омерзение.

Второй уровень представляли также М. М. Абилла, немногословный коротышка-марокканец семидесяти лет, Кристоф Тишлер, улыбчивый немец, немного не от мира сего, отличавшийся неестественной полнотой, которая, казалось, ничуть его не тяготила, и Хесус Бесерреа, аристократического вида португалец с томным взглядом карих глаз.

Единственным представителем Третьего уровня, наряду со мной, был Стивен Бузецки, светловолосый верзила с веснушками и лучистыми морщинками у глаз, на пару лет старше меня, в которого я была влюблена, влюблена с самой первой встречи, что для него не составляло тайны; ему это, совершенно очевидно, в равной степени льстило и претило, но он был таким нестерпимо положительным, таким человечным и порядочным, что никогда не изменял жене, с которой даже не был счастлив в браке – но все-таки хранил ей верность, черт бы его побрал.

– Говорят, русским нужна твердая рука: новый царь, новый Сталин, – вставил свое слово Сувиндер Дзунг, пока один из его слуг наливал ему портвейн; сам он тем временем ослабил галстук-бабочку и расстегнул смокинг, под которым обнаружился широкий темно-лиловый пояс с золотыми застежками. У принца была привычка оттягивать пояс на животе большими пальцами. Мне все время казалось, он хочет щелкнуть им, как резинкой; наверно, он не знал, что дорогие пояса не щелкают. – По-видимому, так оно и есть.

– Однако не исключено, принц, что к власти там вернутся коммунисты, – с расстановкой произнес Хейзлтон. – Если бы у меня не было уверенности, что Ельцин – заурядный пьяница и шут, я бы решил, что он – замаскированный коммунист, которому поручено делать вид, будто он строит капитализм, а потом развалить дело до такой степени, чтобы брежневская эпоха показалась золотым веком, а марксисты-л е-п инисты – спасителями.

– Миз Тэлман, – прозвучал вдруг резкий, скрипучий голос мадам Чассо, – если не ошибаюсь, вы недавно побывали в России. Не поделитесь ли своими соображениями на сей счет?

Я выпустила немного сигарного дыма. До этого момента я намеревалась помалкивать, потому что ранее проявила опасный радикализм: сравнила реакцию Запада на махинации олигархов со страховыми фондами, с одной стороны, и реакцию на разрушения, причиненные недавним ураганом «Митч», – с другой. Сравнение получилось нелестным: в первом случае на считанные дни создали резервный фонд в несколько миллиардов долларов США, а во втором – нехотя обещали порядка двух миллионов, выдвинув условие пресечь все крамольные требования моратория на долги или – боже упаси – полного их списания.

– Да, мне довелось там побывать, – подтвердила я. – Но в мои задачи входило ознакомление с некоторыми перспективными технологиями, а не с государственным строем.

– На самом деле, – вступил в беседу Адриан Пуденхаут, – русские создали свой вариант капитализма по образцу тех картин западной жизни, которые рисовала советская пропаганда. Им внушали, что Запад – это разгул преступности, поголовная коррупция, неприкрытая страсть к наживе, многомиллионный бесправный класс голодающих и кучка злобных, алчных мошенников-капиталистов, попирающих закон. Конечно, даже в самые трудные времена Запад и отдаленно не напоминал такую картину, но русские построили у себя именно этот вариант.

– Хотите сказать, радиостанция «Свободная Европа» не убедила их в преимуществах сладкой жизни на Западе? – с улыбкой поинтересовался Хейзлтон.

– Может, и убедила, – согласился Пуден-хаут, – а может, люди в большинстве своем считали это такой же пропагандой, только с противоположным знаком, и выводили среднее.

– Советский Союз никогда не опускался до такой клеветы на Запад, – возразила я.

– Неужели? – переспросил Пуденхаут. – А мне показалось, что именно так и было: я смотрел старые фильмы.

– Видимо, очень старые и не очень показательные. Дело в том, что нынешний строй в России нельзя назвать капиталистическим. Люди не платят налоги, поэтому государство не платит рабочим и служащим; значительная часть населения живет за счет натурального хозяйства и бартера. Накопления капитала ничтожны, равно как и повторное инвестирование и экономическое развитие, потому что все деньги перекачиваются в швейцарские банки, в том числе в наши. На самом деле это не цивилизованный строй.

– Я не утверждаю, будто все русские считали западный образ жизни таким кошмаром, каким его подчас изображали, – сказал Пуденхаут. – Просто наблюдается занятная симметрия в том, как они копируют карикатуру, а не реальность. Думаю, они сами об этом не догадываются.

– Надо же, а вы вот догадались, – заметила я.

– Что, по-вашему, мы можем предпринять в такой ситуации? – спросил Хейзлтон.

– Для извлечения выгоды или для оказания помощи?

– Хорошо бы, пожалуй, и для того, и для другого.

Я задумалась.

– Мы бы, наверно, оказали услугу цивилизации, если бы организовали убийство… (тут я назвала довольно известного российского политика).

Пуденхаут зашелся грубым хохотом. Голубые глаза Хейзлтона сузились в сетке мелких морщин.

– Сдается мне, мы уже связаны с этим господином кое-какими делами. Не спорю, иногда он выглядит фарсовым персонажем, но, скорее всего, не так страшен, как его малюют.

Я подняла брови, не сдержав улыбку. В другом конце стола кто-то из мужчин прочистил горло.

Принц, сидевший рядом со мной, чихнул. К нему тут же подскочил слуга с носовым платком.

– А вы, миз Тэлман, склонны думать, что он именно так страшен, как его малюют? – непринужденно спросил Хейзлтон.

– Меня не покидает странное чувство, что кто-то вроде меня – хотя скорее мужчина, – уточнила я с общей улыбкой, поймав на себе встревоженный взгляд Стивена Бузецки, – сидел за этим столом лет этак семьдесят тому назад и говорил примерно то же самое о Германии, где появился фарсовый персонаж – мелкий политикан Адольф Гитлер. – Только сейчас я осознала, что говорю с излишней прямотой. Пришлось напомнить себе – наверно, с запозданием, – какой властью обладают многие из присутствующих. Адриан Пуденхаут снова зашелся хохотом, но, заметив, как спокойно и внимательно смотрит на меня Хейзлтон, быстро осекся.

– Неожиданная параллель, миз Тэлман, – произнес Хейзлтон.

– Гитлер? – встрепенулся дядя Фредди, словно его разбудили. – Ты сказала Гитлер, милая? – Я кожей чувствовала, что все взгляды устремлены на меня. Только герр Тишлер из соображений тактичности изучал свою сигару.

– Самое неприятное заключается в том, что гарантировать ничего нельзя, – здраво рассудил Стивен Бузецки. – Если бы семьдесят лет назад Гитлера застрелили, на его место пришел бы другой, но это отнюдь не значит, что события развивались бы по-иному. Все зависит от того, что полагать более важным: роль личности или роль общественных сил. По-моему, так. – Он пожал плечами.

– Очень хочу надеяться, что мое мнение ошибочно. – Я смягчила тон. – Возможно, так оно и есть. Но в настоящее время Россия наводит именно на такие мысли.

– Гитлер был сильной личностью, – отметил М. М. Абилла.

– Да, у него вагоны для скота ходили строго по расписанию, – согласилась я.

– Он определенно был злым гением, – провозгласил принц, – но ведь Германия находилась в плачевном положении, когда он пришел к власти, верно? – Сувиндер Дзунг устремил взгляд на герра Тишлера, словно ища поддержки, но был проигнорирован.

– О да, – не выдержала я. – Зато она оказалась в куда более завидном положении после того, как по ней прошлась сотня красноармейских дивизий, а с неба обрушились тысячи бомб.

– Ну, в каком-то… – начал Стивен Бузецки.

– Неужели вы всерьез убеждены, миз Тэлман, – перебил его Хесус Бесерреа, повысив голос, – что нам следует заняться отстрелом политиков?

– Нет, – отрезала я, глядя на Хейзлтона. Мне было известно, что он уже многие годы извлекает немалую прибыль и для себя, и для «Бизнеса» в Центральной и Южной Америке. – Я убеждена, что у нас даже мысли такой не должно возникать.

– А если она вдруг возникнет, – с ледяной улыбкой сказал Хейзлтон, – мы ее тут же прогоним, потому что иначе мы станем бандитами, вы согласны, миз Тэлман?

Не было ли это началом травли? Меня явно провоцировали и дальше копать себе яму.

– Мы станем такими, как все. – Я посмотрела на дядю Фредди, который негодующе мигал из-под облачка седых волос– Но в процентном соотношении, как выразился мистер Ферриндональд, головной боли нам, возможно, достанется меньше, чем всем остальным.

– Головная боль тоже бывает на пользу, – вставил Пуденхаут.

– Все относительно, – сказала я. – С точки зрения эволюции, лучше залечить рану и набраться сил, чем ходить на охоту с разбитой головой. Но это…

– Но это вопрос дисциплины, так ведь? – подхватил Пуденхаут.

– В каком смысле?

– Разбитая голова послужит уроком.

– В каком-то одном отношении. Но ведь есть и другие аспекты.

– Бывает, что других аспектов нет.

– Неужели? – Я расширила глаза. – Кто бы мог подумать.

– Возьмем, к примеру, ребенка, – терпеливо объяснил он. – Его можно долго убеждать – и ничего не добиться, а можно дать ему хорошего шлепка – и все станет на свои места. Так обстоит дело в семье, в школе… везде, где одна сторона лучше знает, что пойдет на пользу другой.

– Понятно, мистер Пуденхаут, – сказала я. – А вы бьете другую сторону? Я хочу сказать, вы бьете своих детей?

– Я их не бью, – развеселился Пуденхаут, – но иногда шлепаю. – Он обвел взглядом присутствующих. – В каждой семье непослушным достается на орехи, верно?

– А вас в детстве били, Адриан?

– И частенько, – ухмыльнулся он. – В школе. – Он' снова обвел взглядом остальных, но на этот раз слегка опустил голову, словно исподволь гордясь этим подтверждением своего храброго отрочества. – Мне это пошло только на пользу.

– Боже праведный, – ужаснулась я, – надо понимать, вы и в противном случае были бы таким же, как теперь?

– Насколько мне помнится, у вас ведь нет детей, Кейт? – спросил он.

– Да, это правда, – подвердила я.

– Значит, не вам…

– Значит, не мне об этом судить, так? – легко подхватила я. – Однако я очень хорошо помню свое собственное детство.

– По-моему, нам всем еще нужно учиться думать, – как бы невзначай вмешался Стивен Бузецки, вжимая сигару в пепельницу из оникса. – Вот пусть меня кто-нибудь научит думать, что от рулетки один вред. – Он с улыбкой поглядел в сторону дяди Фредди, который совсем пал духом. – Сэр, ваше казино уже открыто?

– Казино! – встрепенулся дядя Фредди, расправляя плечи. – Отличная мысль!

– Возьми меня, Стивен.

– Это будет нечестно, Кейт.

– Тогда давай я тебя. Тебе ничего не придется делать. Я сама обо всем позабочусь. Это будет сказка, мечта. Ты сделаешь вид, будто между нами ничего не было.

– Это тоже будет нечестно.

– Все будет честно. Абсолютно честно. Поверь мне, это будет самый честный, самый приятный, самый блаженный миг нашей жизни. Я это знаю. Знаю наверняка. Чувствую нутром. Верь мне. Просто скажи «да» – и все.

– Кейт, я дал обещание. Принес клятву перед алтарем.

– Ну и что? Все приносят эту клятву. Ее можно забыть.

– Да, многие погуливают на стороне.

– Все без исключения.

– Ничего подобного.

– Мужчины – все.

– Нет, не все.

– Из моих знакомых – все. Кроме тех, кто домогается меня.

– Причина в тебе. Ты притягиваешь как магнит.

– Всех, кроме тебя.

– Нет, меня тоже.

– Но ты не поддаешься.

– К сожалению.

Мы стояли в потемках у каменной стены на краю длинного отражающего озера; замок был у нас за спиной. В тот вечер дядя Фредди впервые опробовал недавно восстановленное факельно-газовое освещение; Сувиндеру Дзунгу доверили зажечь пламя, и в честь этого события, к нескрываемой радости принца, была открыта небольшая мемориальная доска. Газ бурлил и булькал, издавая уморительные звуки, словно в каждом из сотни водоемов кто-то громко пукал. Вверх рвались языки пламени из отдельно стоящих факелов, укрепленных на широком обсидиановом основании. Уходя на полтора километра вдаль, огни сплетались желтыми гроздьями, становились все меньше и наконец превращались в крошечные стежки, прострочившие ночь.

Если внимательно приглядеться, можно было различить и маленькие голубые конусы сигнальных огоньков, которые с шипеньем вырывались из тонких медных патрубков, торчавших из воды в центре каждого темно-бурлящего источника пламени.

Я успела сделать пару ставок в казино (сейчас я тоже делала ставку, правда, без особой надежды на выигрыш). Успела побеседовать с гостями, даже кое-как помирилась с Адрианом Пуденхаутом; успела вежливо, но твердо отказать Сувиндеру Дзунгу, когда он пытался заманить меня в свои апартаменты; успела вместе со всеми постоять на террасе и полюбоваться фейерверком, расцветившим ночное небо над долиной; при этом мне приходилось время от времени стряхивать усеянную перстнями правую руку принца, который пристроился рядом и пытался оглаживать мой зад. В замке тем временем можно было побаловаться наркотиками или посмотреть живое секс-шоу, которое по желанию зрителей вполне могло перерасти в оргию.

Я успела перекинуться парой слов с поэтом и сопрано, успела ощутить себя неприлично желторотой рядом со стареющим рок-певцом, по которому в юности сходила с ума, успела ответить на любезности американского дирижера и оксфордского профессора. Я проявила внимание к Колину Уокеру, который стоял этаким мускулисто-бронзовым памятником Армани за спиной у Хейзлтона, игравшего в «блэк-джек», и спросила, как ему нравится в Британии. Он ответил, негромко и сдержанно, что, мол, только вчера прилетел, но пока все идет хорошо, спасибо, мэм.

Я успела потрястись под рейв-музыку (если ничего не путаю) с молодыми сотрудниками и гостями в одном из малых танцевальных залов, а потом более чинно потопталась под мелодии сороковых-пятидесятых годов с руководством высшего звена в главном зале, где играл биг-бэнд. Сувиндер Дзунг, стремительный и неотразимый, сделал со мной пару кругов с обводками и наклонами, хотя к тому времени его вниманием, слава богу, начали завладевать две гибкие красотки, блондинка и рыжая, которых, как легкую кавалерию, определенно бросил в бой дядя Фредди, чтобы облегчить мою участь.

Именно в этом зале я наконец-то разыскала Стивена Бузецки, уговорила пригласить меня на танец, а потом сама направила его к дверям, на свежий ночной воздух, и, наконец, на террасу, откуда мы в очередной раз полюбовались факелами на отражающем озере. Я сбросила туфли и отдала их Стивену, когда мы шли по траве.

В парке было свежо, и моя черная с синевой обновка от Версаче, короткая и открытая, не давала никакой защиты от холода; под этим предлогом я обняла Стивена, так что ему волей-неволей пришлось, в свою очередь, обнять меня и накинуть мне на плечи пиджак, хранивший его запах. Из карманов торчали мои туфли.

– Стивен, ты богатый, красивый и добрый мужик, но жизнь так коротка, черт побери. Что тебя не устраивает? – Сжав кулак, я легонько ткнула его в грудь. – Я? Неужели я такая страшная? Или старая? В этом, наверно, вся загвоздка, да? Я для тебя слишком стара.

Тускло-желтые отблески пламени, с гудением рвущегося на свободу, освещали его лицо, на котором заиграла усмешка:

– Кейт, мы это уже проходили. Ты одна из самых красивых и привлекательных женщин, которых мне посчастливилось видеть.

По-детски прильнув к его груди, я покрепче стиснула объятия, а сама умилилась и обрадовалась этой вынужденной и неприкрытой лжи.

– Значит, мой возраст тут ни при чем, – прошептала я ему в грудь.

Он рассмеялся:

– Ты ведь моложе меня, а на вид тебе не дашь даже твоих лет. Довольна?

– Да. Нет. – Отстранившись, я заглянула ему в глаза. – Что дальше? Как ты относишься к женщинам, которые сами проявляют инициативу?

Все это, как он выразился, мы уже проходили, но ситуация напоминала круг в танце, который проходишь снова и снова. Впервые такой разговор возник у нас четыре года назад, и я высказала предположение, что он – гей. Стивен закатил глаза.

Только тогда я поняла всю меру его порядочности. Он закатил глаза – и это само по себе могло показаться нелепой ужимкой, но сколь многое сразу стало явным: что он уже не раз попадал в такое положение; что отвергнутые, сбитые с толку женщины в порыве уязвленного самолюбия не раз называли его «голубым»; что его уже мутило от этого подозрения.

Мне открылось, что настолько сдержанно он вел себя не со мной одной, но и со многими другими женщинами, если не со всеми. Ему не свойственно было ломаться или мучить других – он просто-напросто хранил верность своей жене. Вот такая безупречная порядочность. Мы о ней намеренно забываем, правда? Но если он изменит с тобою, то когда-нибудь изменит и тебе.

Встретить такого человека – все равно что выиграть первый приз, открыть золотую жилу, заключить главную сделку своей жизни… и тут же узнать, что приз уплыл из-под носа, делянку давно застолбили, а бумаги подписал кто-то другой.

Мы с подругами не раз возвращались к этой теме. Дожив до определенного возраста, вдруг замечаешь, что стоящие кандидаты давно разобраны. Но чтобы разобраться, кто чего стоил, необходимо дожить до определенного возраста. И что прикажете делать? Наверно, выходить замуж как можно раньше и надеяться на лучшее. Или дожидаться, пока появятся разведенные, и выбирать из числа обманутых, а не изменников. Или снизить планку. Или поставить перед собой другие жизненные цели, для достижения которых надо быть самостоятельной личностью, а не половинкой супружеской пары. Вообще говоря, я считала, что мне больше всего подходит именно такой путь, – пока не встретила Стивена.

– Если женщина сама проявляет инициативу – это только лестно.

– Но ты на это не поддаешься.

– Что я могу тебе ответить? Я зануда-однолюб.

(На самом деле это, конечно, означало – поскольку он был абсолютно честен, далеко не глуп и осторожен в ответах, – что когда-то, всего лишь однажды, он преступил черту и теперь знал, что почем; от этой мысли я еще больше расстроилась, потому что согрешил он не со мной, так что я потерпела фиаско не один раз, а целых два.)

– Все это делают, Стивен.

– Послушай, Кейт, разве это довод? И потом, я – не все.

– Но ты упускаешь такую возможность. Подвернулся удобный случай. А ты… упускаешь такую возможность, – беспомощно повторила я.

– Да ведь это не коммерция, Кейт.

– Ошибаешься! В жизни только и есть, что сделки, опции, фьючерсы. Брак – это сделка. Так было во все времена. Я предлагаю тебе сделку, от которой мы оба выиграем и ничего не потеряем: чистая прибыль, полное удовлетворение обеих сторон; отказываться от такой сделки – просто безумие.

– Я потеряю душевное равновесие, Кейт. Меня совесть замучит. Придется обо всем рассказать Эм.

– Ты спятил? Зачем рассказывать?

– А вдруг она как-то узнает. Подаст на развод, заберет ребятишек…

– Она никогда не узнает. Тебе же никто не предлагает бросить ее и детей; я просто хочу взять то, что ты можешь дать. Что угодно. Пусть это будет близость на долгие годы, на одну ночь, на один раз. Что угодно.

– Не могу, Кейт.

– Ты ведь ее не любишь.

– Это не так.

– Нет, так. Ты к ней просто привык.

– Ну, это как посмотреть. Возможно, любовная страсть со временем сменяется привычкой.

– Совсем не обязательно. Как можно быть таким… решительным и честолюбивым в бизнесе и таким робким в жизни? Зачем довольствоваться малым? Но если уж тебе так хочется сохранить привычку, то хотя бы не лишай себя любви. С другой женщиной. Со мной. Ты этого достоин.

Разомкнув наши объятия, Стивен мягко отстранился, взял меня за руки и в упор посмотрел мне в глаза.

– Даже с тобой, Кейт, я не хочу обсуждать Эм и детей. – Вид у него был смущенный. – Как ты не понимаешь? То, что происходит сейчас, для меня равносильно измене; я чувствую свою вину уже оттого, что веду с тобой такие разговоры.

– Да ведь ты ничего не теряешь!

– Я теряю все. У меня внутри есть такой счетчик, который показывает степень вины. Вот сейчас у него только дрогнула стрелка, но мне уже неприятно. Если я лягу с тобой в постель, он просто сорвется с катушек.

Представив себе такую картину, я закрыла глаза и снова зарылась лицом в его грудь:

– Поверь, Стивен, не только он сорвется с катушек.

С тихим смехом он снова меня оттолкнул. Никогда бы не подумала, что отталкивать можно ласково, но у него это получилось.

– Нет, Кейт, не могу – и все тут, – произнес он без улыбки, вроде как поставив печать.

Мы достигли промежуточного финиша, но не сошли с дистанции. Можно было бы на этом не останавливаться, но я рисковала его разозлить.

– Встроенный счетчик. – Я покачала головой. – Ну и ну.

– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.

– Понимаю, – вздохнула я. – Надо думать, понимаю.

Он поежился – ему было неуютно без пиджака, в одной белой рубашке.

– Холодает, чувствуешь?

– Чувствую. Давай вернемся.

– Мне хотелось искупаться перед сном.

– Не возражаешь, если я на тебя посмотрю с бортика?

– Нисколько.

Своими размерами бассейн в Блискрэге лишь немногим уступал олимпийскому. Он находился глубоко под землей, среди путаницы коридоров, и найти его можно было разве что по запаху. Мы со Стивеном под руку шли по мягким коврам. В бассейне было темно, и нам пришлось обшаривать стены в поисках выключателей. Свет вспыхнул не только на потолке, но и под гладью воды. Стены были расписаны панорамными изображениями идиллических сцен на фоне сельской местности, менее холмистой, нежели Блискрэг; через каждые несколько метров роспись заслоняли белые дорические колонны. Вдоль стен во множестве стояли столики, стулья, шезлонги и вазоны с пальмами, под ногами зеленела искусственная трава, а где-то вдалеке виднелась стойка бара. Голубой сводчатый потолок украшали пышные белые облачка.

Стивен скрылся в раздевалке, а я остановилась над синей водной гладью. До нашего прихода бассейн не пустовал: на кафельном полу остались мокрые пятна, кое-где валялись полотенца и купальные принадлежности, а на столиках поблескивали ведерки для льда в окружении небьющихся бокалов для шампанского, поставленных на столешницы или брошенных в искусственную траву. Сейчас, когда все ушли, тут царила тишина; воду не тревожила даже малейшая рябь, поскольку рециркуляционные насосы были выключены.

Я посмотрела на часы. Они показывали четверть шестого. В мои планы не входило оставаться на ногах до такого времени. Ну что поделаешь.

Стивен появился в просторных купальных шортах, сверкнул улыбкой в мою сторону и нырнул в бассейн. Нырял он классно: брызг почти не было, голубизну дорожки нарушила только мелкая рябь, да еще одна-единственная ленивая волна покатилась от того места, где он скрылся под водой. Я неотрывно следила, как его высокая, загорелая фигура скользит на фоне лазурного кафельного дна. Вскоре он вынырнул на поверхность, тряхнул головой и легко поплыл кролем, мощно разрезая воду.

Присев у бортика, я подтянула к себе одно колено, опустила на него подбородок и просто смотрела. Стивен отмахал двенадцать дорожек, а потом, наперерез волнам, подплыл ко мне и уперся локтями в желоб на внутренней стороне кромки.

– Ну как? – спросила я.

– Отлично. Правда, бассейн медленный.

– Медленный? В каком смысле? Напустили тяжелой воды?

– Нет, просто здесь ни к чему эта стенка, – объяснил он, похлопав по кафельным плиткам над желобом. – От нее отражаются волны, с которыми приходится бороться. В современных бассейнах стенок нет, там вода доходит до пола и стекает в зарешеченные люки.

Я задумалась. Конечно, он был прав.

– Энергия волн в значительной степени нейтрализуется, – продолжал он. – Поверхность остается гладкой. Вот тогда получается быстрый бассейн.

– Ясно.

Он бросил на меня недоуменный взгляд:

– По-твоему, в тяжелой воде можно плавать?

– В «аш-два о-два»? Почему бы и нет? Бойко, как буек.

– Так-так. Ну ладно, пора закругляться.

– Я тебя подожду.

Он подплыл к хромированным ступеням, одним точным, плавным движением подтянулся на поручнях и скрылся в раздевалке, оставив на полу дорожку мокрых следов.

Под гул кондиционера я разглядывала блики, которые вода бросала на потолок и стены. Длинные, ломкие золотые лучи играли на обманном небосводе и на белых рифленых боках колонн. Шорох волн заставил меня вспомнить безмятежную тишину, которая встретила нас в этом месте.

Каждый всплеск, каждый гребешок водной ряби, каждый пляшущий блик в фальшивом небе с пышными облаками был вызван к жизни его присутствием, его плотью. Его мускулы, приводившие в движение форму, тяжесть и всю поверхность его тела, оставили отпечаток своей красоты и мощи на дорожках бассейна, направили бег света в нарисованные облака и небеса. Я подалась вперед и опустила руку в воду, чтобы ощутить, как легкая, трепетная зыбь, подобная биению неверного сердца, ласкает мою раскрытую ладонь.

Поверхность воды мало-помалу разгладилась, волны улеглись. Танец лучей сделался ленивым и плавным, как течение реки в низине у моря. Над ухом жужжал кондиционер.

– Идем? – спросил Стивен. Я подняла на него взгляд.

Невесть откуда возникло желание сказать, чтобы он возвращался без меня, а самой остаться в одиночестве и смотреть, как вода убаюкивает себя под это тихое жужжание, но улыбка на усталом веснушчатом лице была такой теплой и открытой, что я не смогла противиться. Он протянул руку, чтобы помочь мне встать, мы выключили свет и вернулись в жилые покои замка.

Дойдя со мной до дверей моей спальни, он легко поцеловал меня в щеку и пожелал спокойного сна, который не заставил себя долго ждать.

– Ммм… Да?.. Алло!

– Катрин?

– Ох… Слушаю. Да. Кто говорит?

– Я… это я. Я.

– Принц? Сувиндер?

– Точно. Катрин.

– Сувиндер, сейчас очень поздно.

– А… ничего подобного.

– Что?

– Не согласен… не согласен, Катрин. Сейчас не поздно, нет-нет.

– Принц, сейчас… подождите… Сейчас половина седьмого утра.

– Вот именно! Я прав.

– Сувиндер, за окном тьма-тьмущая. Я легла час назад и не собиралась просыпаться еще часов пять-шесть. Для меня сейчас глубокая ночь. Если у вас ничего срочного…

– Катрин.

– Что, Сувиндер?

– Катрин.

– …Ну?

– Катрин.

– Принц, вы совершенно пьяны.

– Это так, Катрин. Я сильно пьян, но это от горя.

– В чем же причина, Сувиндер?

– Я тебе изменил.

– В каком смысле?

– Эти две красотки. Они меня сорва… совратили.

– Вас?

– Катрин, я распутник.

– Не вы один. Я за вас очень рада, принц. Надеюсь, эти дамочки вас полностью ублажили, и вы тоже не ударили в грязь лицом. Успокойтесь. Вы при всем желании не способны мне изменить: я вам не жена и не подруга. Мы не давали никаких обещаний, поэтому об измене и речи нет. Понимаете?

– Я тебе давал.

– В каком смысле?

– Давал обещание, Катрин.

– Не знаю, Сувиндер. Наверно, вы меня с кем-то путаете.

– Нет. Я обещал не словами, а сердцем, Катрин.

– Неужели? Лестно такое слышать, Сувиндер, но пусть это вас не останавливает. Я все прощаю, договорились? Отпускаю вам все прошлые и будущие грехи, идет? Живите в свое удовольствие, я слова не скажу. Буду только счастлива.

– Катрин.

– Да.

– Катрин.

– Ну что еще, Сувиндер?

– …я могу надеяться?

– На что?

–На то… на то, что когда-нибудь ты смягчишься.

– Уже. Я уже смягчилась, Сувиндер. Целиком и полностью. Я к вам хорошо отношусь. Надеюсь, мы останемся друзьями.

– Нет, я не о том.

– Естественно.

– Ты позволишь мне надеяться, Катрин?

– Принц…

– Позволишь, Катрин?

– Сувиндер…

– Скажи, что для меня не все потеряно, Катрин.

– Сувиндер, я к вам хорошо отношусь и действительно искренне польщена тем, что…

– Всегда женщины говорят одно и то же! «Польщена», «хорошо отношусь», а потом вдруг – «но». Не одно, так другое. «Но я замужем». «Но ты слишком стар». «Но твоя мать меня проклянет». «Но я слишком молода». «Но я на самом деле не девушка».

– В каком смысле?

– …я думал, ты не такая, Катрин. Я думал, у тебя не будет «но». А вышло как обычно. Это несправедливо, Катрин. Несправедливо. Это гордыня, или расизм, или… или… неравенство.

– Принц, я вас умоляю. В последние дни я страшно не высыпаюсь. Мне необходим пол-тоценный отдых.

– А я так тебя огорчил.

– Сувиндер, умоляю.

– Я тебя огорчил. Слышу по голосу. Ты больше не станешь такое терпеть, я угадал?

– Сувиндер, прошу, не мешайте мне спать. Давайте на время… прервемся, хорошо? Поговорим утром. Утро вечера мудренее. Нам обоим необходимо выспаться.

– Я иду к тебе.

– Нет, Сувиндер.

– Скажи, в какой ты спальне, прошу тебя, Катрин.

– Это исключено, Сувиндер.

– Умоляю.

– Нет.

– Я же мужчина, Катрин.

– В каком смысле? Вообще говоря, я это заметила, Сувиндер.

– Мужчине вредно… Что такое? Ты вздыхаешь, Катрин?

– Принц, не хочу вас обидеть, но мне в самом деле необходимо выспаться, поэтому прошу: скажите «спокойной ночи» и дайте мне отдохнуть. Ну пожалуйста: «спокойной ночи».

– Ладно. Я исчезаю… Но, Катрин…

– Слушаю.

– Я буду надеяться.

– Вот и славно.

– Это серьезно.

– А как же иначе?

– Иначе нельзя. Я серьезно.

– Ну, честь вам и хвала.

– Да. Хорошо. Доброй ночи, Катрин. Доброй ночи, Сувиндер.